Текст книги "Высокие ставки"

Глава 4

Судя по голосу в телефонной трубке, Руперт Рэмзи не особенно обрадовался известию о моем визите.

– Да, конечно, если хотите навестить лошадей, то приезжайте. Дорогу знаете?

Он дал мне четкие и подробные указания, и в воскресенье, в половине двенадцатого, я миновал белые каменные ворота и остановился на большой, усыпанной гравием площадке возле его дома.

Это был настоящий дом эпохи короля Георга: простой, с просторными комнатами и элегантными лепными потолками. Но мебель не была нарочито антикварной – все эпохи смешались, создавая общую рабочую атмосферу, абсолютно современную.

Руперту было лет сорок пять. Обманчиво медлительный, а на самом деле – очень энергичный. Говоря, он слегка растягивал слова. Я видел его только издалека. Встретились мы впервые.

– Здравствуйте. – Он пожал мне руку. – Зайдемте ко мне в кабинет?

Он провел меня через белую входную дверь, через просторный квадратный холл в комнату, которую он называл кабинетом. Обставлена она была скорее как гостиная, если не считать обеденного стола, который служил письменным, и серого шкафа с папками в углу.

– Присаживайтесь. – Он указал на кресло. – Сигарету хотите?

– Не курю.

– Разумно.

Он усмехнулся так, словно придерживался другого мнения, и закурил сам.

– Судя по виду Энерджайза, последняя скачка далась ему нелегко, – сказал он.

– Он выиграл без особого труда, – возразил я.

– Да, я тоже так подумал. – Руперт затянулся и выпустил дым через ноздри. – И все-таки он мне не нравится.

– Чем?

– Ему надо восстановить силы. Мы этим займемся, не беспокойтесь. Но сейчас он выглядит чересчур исхудалым.

– А как остальные двое?

– Дайэл из кожи вон лезет. А с Ферриботом еще надо работать.

– Боюсь, Ферриботу больше не нравится участвовать в скачках.

Сигарета Руперта застыла, не донесенная до рта.

– Почему вы так думаете? – спросил он.

– Этой осенью он участвовал в трех скачках. Вы ведь, наверно, заглядывали в каталог. Все три раза он показал плохой результат. В прошлом году он был полон энтузиазма и выиграл три скачки из семи, но последняя скачка была очень тяжелой… и Раймонд Чайльд избил его в кровь хлыстом. И этим летом, на пастбище, Феррибот, похоже, решил, что, если он будет слишком близок к победе, ему снова придется отведать хлыста, так что единственный разумный выход – не высовываться. Вот он и не высовывается.

Руперт глубоко затянулся, поразмыслил.

– Вы рассчитываете, что я добьюсь лучших результатов, чем Джоди?

– С Ферриботом или в целом?

– Ну, скажем… и в том и в другом.

Я улыбнулся:

– От Феррибота я многого не жду. Дайэл – еще новичок, величина неизвестная. А Энерджайз может выиграть Барьерную скачку чемпионов.

– Вы не ответили на мой вопрос, – мягко заметил Руперт.

– Не ответил. Я рассчитываю, что вы добьетесь других результатов, чем Джоди. Этого достаточно?

– Мне бы очень хотелось знать, почему вы с ним расстались.

– Из-за денежных недоразумений, – сказал я. – А не из-за того, как он работал с лошадьми.

Он стряхнул пепел с механической точностью, показывавшей, что мысли его заняты другим. И медленно произнес:

– Вас всегда устраивали результаты, которые показывали ваши лошади?

Вопрос завис в воздухе. В нем таилось множество мелких ловушек. Руперт внезапно поднял голову, встретился со мной взглядом, и его глаза расширились – он понял.

– Вижу, вы понимаете, о чем я спрашивал.

– Да. Но ответить не могу. Джоди обещал, что привлечет меня к суду за оскорбление личности, если я кому-то расскажу, почему я порвал с ним, и у меня нет оснований не верить этому.

– Эта фраза – сама по себе оскорбление личности.

– Несомненно.

Руперт весело встал и раздавил окурок. Теперь он держался куда дружелюбнее.

– Ну ладно. Пошли, посмотрим ваших лошадок.

Мы вышли во двор. Повсюду чувствовалось процветание. Холодное декабрьское солнце освещало свежевыкрашенные стены, двор был залит асфальтом, повсюду аккуратные цветочные кадки, конюхи в чистых комбинезонах. Ничего общего с тем беспорядком, к которому я привык у Джоди: никаких метел, прислоненных к стене, никаких сваленных в кучу попон, бинтов, щеток и ногавок, нигде ни клочка сена. Джоди любил показывать владельцам, что работа кипит, что у него о лошадях постоянно заботятся. Руперт, похоже, предпочитал прятать пот и труд с глаз долой. У Джоди навозная куча была всегда на виду. У Руперта этого не было.

– Дайэл стоит вот тут.

Мы остановились у денника, расположенного снаружи основного прямоугольника, и Руперт ненавязчивым щелчком пальцев подозвал конюха, стоявшего футах в двадцати.

– Это Донни, – сказал Руперт. – Он ходит за Дайэлом.

Я пожал руку Донни – крепкому парню лет двадцати, с неулыбчивыми глазами, всем своим видом демонстрировавшего, что его не проведешь. Судя по тому, как он взглянул сперва на Руперта, а потом на лошадь, это было не недоверие лично ко мне, а общий взгляд на жизнь. Мы полюбовались некрупным рыжим крепышом. Я попробовал дать Донни пятерку. Он взял, поблагодарил, но так и не улыбнулся.

В том же ряду, чуть подальше, стоял Феррибот. Он смотрел на мир потускневшими глазами и даже не шелохнулся, когда мы вошли в денник. Его конюх, в противоположность Донни, одарил его снисходительной улыбкой и пятерку взял с видимой радостью.

– Энерджайз в главном дворе, – сказал Руперт, показывая мне дорогу. – Вон в том углу.

Когда мы были на полпути к деннику Энерджайза, во двор въехали еще две машины, из которых вывалилась толпа мужчин в дубленках и звенящих браслетами дам в мехах. Они увидели Руперта, замахали ему и потянулись к конюшне.

Руперт попросил меня обождать пару минут.

– Ничего-ничего, – сказал я. – Вы скажите, в каком деннике Энерджайз. Я к нему сам загляну. А вы пока встречайте других владельцев.

– Он в номере четырнадцатом. Я скоро приду.

Я кивнул и направился к четырнадцатому деннику. Отпер засов, вошел. Внутри был привязан темный, почти черный конь. Видимо, его приготовили к моему визиту.

Мы с конем поглядели друг на друга. «Старый друг», – подумал я. Единственный, с которым у меня был настоящий контакт. Я принялся разговаривать с ним, как тогда, в фургоне, виновато оглядываясь через плечо на открытую дверь – а вдруг кто-нибудь услышит и решит, что я спятил!

Я сразу увидел, почему Руперт беспокоился на его счет. Энерджайз действительно похудел. Похоже, вся эта тряска в фургоне не пошла ему на пользу.

Я видел, как Руперт в другом конце двора разговаривает с владельцами и провожает их к их лошадям. Видимо, по воскресеньям владельцы съезжаются толпами.

Мне было хорошо здесь. Я провел со своим черным конем минут двадцать, и у меня появились странные мысли…

Руперт вернулся почти бегом и принялся дико извиняться:

– Вы все еще здесь… Прошу прощения…

– Не за что, – заверил его я.

– Идемте в дом, выпьем по рюмочке.

– С удовольствием.

Мы присоединились к прочим владельцам и вернулись в кабинет Руперта, где нас щедро угостили джином и виски. Траты на напитки для владельцев нельзя было включать в деловые расходы при расчете налогов, за исключением тех случаев, когда владельцы – иностранные граждане. Джоди жаловался на это каждому встречному и поперечному и с небрежным кивком принимал от меня в подарок ящики спиртного. А Руперт наливал, не скупясь, безо всяких намеков, и это было очень приятно.

Прочие владельцы возбужденно строили планы. Они собирались встретиться на Рождество в Кемптон-парке. Руперт представил нас друг другу и сообщил, что Энерджайз тоже будет участвовать в Рождественской Барьерной.

– Ну, если судить по тому, как он выиграл в Сэндауне, – заметил один из людей в дубленках, – это будет первый фаворит.

Я глянул на Руперта, спрашивая его мнения, но он возился с бутылками и стаканами.

– Надеюсь, – сказал я.

Дубленка глубокомысленно кивнула.

Его жена, уютная дамочка пяти футов ростом, скинувшая своего оцелота и оставшаяся в ярко-зеленом шерстяном костюме, посмотрела на меня с удивлением:

– Но, Джордж, солнышко, Энерджайза ведь тренирует тот славный молодой человек, у которого еще такая хорошенькая женушка. Ну, помнишь, та, которая познакомила нас с Дженсером Мэйзом.

Она жизнерадостно улыбнулась, не замечая, как ошарашены ее слушатели. Я, наверно, с минуту простоял как вкопанный, лихорадочно прокручивая в голове все, что из этого вытекает. А тем временем диалог между солнышком Джорджем и его ярко-зеленой супругой перешел на шансы их собственного стиплера в другой скачке. Я отвлек их:

– Извините, не расслышал, как вас зовут…

– Джордж Вайн, – сказал мне мужчина в дубленке, протягивая широкую, как лопата, ладонь, – и Поппет, моя жена.

– Стивен Скотт, – представился я.

– Рад познакомиться.

Он отдал свой пустой стакан Руперту, который радушно снова наполнил его джином с тоником.

– Поппет не читает спортивных новостей и не знает, что вы отказались от услуг Джоди Лидса.

– Вы говорили, что Джоди Лидс познакомил вас с Дженсером Мэйзом? – осторожно спросил я.

– Да нет, не он! – улыбнулась Поппет. – Его жена.

Джордж кивнул:

– Повезло, можно сказать.

– Видите ли, – небрежно говорила Поппет, – выигрыши на тотализаторе иногда такие маленькие! Настоящая лотерея, не правда ли? В смысле, никогда не знаешь, что ты получишь за свои деньги. Не то что у букмекеров.

– Это она вам говорила? – спросил я.

– Кто? А-а, жена Джоди Лидса… Да, это она. Видите ли, я как раз забирала на тотализаторе свой выигрыш за одну из наших лошадей, а она тоже стояла в очереди к соседнему окошку, и она сказала, как обидно, что тотализатор платит только три к одному, когда у букмекеров стартовая ставка была пять к одному, и я с ней была совершенно согласна. Мы немножко постояли и поболтали. Я ей сказала, что того стиплера, который только что выиграл скачку, мы купили только на прошлой неделе и это наша первая лошадь. Она очень заинтересовалась и сказала, что у нее муж тренер и что иногда, когда ей надоедает, что на тотализаторе такие маленькие ставки, она ставит у букмекера. Я сказала, что мне не нравится толкаться в рядах – там толпа народа и ужасно шумно. Она рассмеялась и сказала, что она ставит у букмекера, который стоит у ограды, так что можно просто подойти и совсем не надо пробираться через толпу у ларьков. Да ведь вы же должны их знать! В смысле, они-то вас должны знать, если вы понимаете, о чем я. А мы с Джорджем о них даже и не слышали. Я так и сказала миссис Лидс.

Она остановилась, чтобы отхлебнуть джину. Я слушал как зачарованный.

– Ну вот, – продолжала Поппет, – миссис Лидс вроде как заколебалась, а мне вдруг пришла в голову великолепная идея – попросить ее познакомить нас с тем букмекером, который стоит у ограды.

– И она вас познакомила?

– Она согласилась, что идея великолепная.

Ну еще бы…

– И мы забрали Джорджа, и она познакомила нас с этим милым Дженсером Мэйзом. И он предлагает нам куда более высокие ставки, чем на тотализаторе! – торжествующе закончила она.

Джордж Вайн закивал.

– Вся беда в том, что теперь она ставит больше, чем раньше, – сказал он. – Вы же знаете этих женщин…

– Джордж, солнышко! – воскликнула она с нежным упреком.

– Да-да, милая, ты знаешь, что делаешь.

– Что толку возиться с мелочью? – с улыбкой сказала она. – Так много не выиграешь.

Он ласково похлопал ее по плечу и сказал мне как мужчина мужчине:

– Когда приходят счета от Дженсера Мэйза, то, если она выиграла, она забирает выигрыш, а если проиграла, то плачу я.

Поппет безмятежно улыбнулась:

– Джордж, солнышко, ты такой лапусик!

– А что бывает чаще? – поинтересовался я. – Выигрыши или проигрыши?

Поппет поморщилась:

– Фи, мистер Скотт, какой нескромный вопрос!

На следующее утро, в десять ноль-ноль, я заехал за Элли в Хэмпстед.

Я впервые видел ее при дневном свете. День был мерзкий, но Элли сияла. Я подошел к ее двери с большим черным зонтиком, защищаясь от косого дождя со снегом. Она открыла мне уже одетая в аккуратный белый плащ и черные сапожки по колено. Ее волосы были блестящими и расчесанными после мытья, а ее румянец не имел ничего общего с косметикой.

Я галантно чмокнул ее в щечку. От нее пахло живыми цветами и туалетным мылом.

– С добрым утром, – сказал я.

Она хихикнула:

– Вы, англичане, такие чопорные!

– Не всегда.

Элли спряталась под мой зонтик, я проводил ее к машине, и она уселась на сиденье, ухитрившись не потревожить ни единого волоска в своей прическе.

– А куда мы поедем?

– Пристегни ремни, – сказал я. – В Ньюмаркет.

– В Ньюмаркет? – переспросила она.

– Лошадей смотреть, – пояснил я, выжал сцепление и направил свой «ламборджини» примерно на северо-восток.

– А-а, я могла бы и догадаться!

– А что, ты предпочла бы что-нибудь другое? – усмехнулся я.

– Я побывала в трех музеях, в четырех картинных галереях, в шести соборах, в одном лондонском Тауэре, двух палатах парламента и семи театрах.

– За какое время?

– За шестнадцать дней.

– Ну вот, как раз пора соприкоснуться с реальной жизнью.

Блеснули белые зубы.

– Если бы тебе пришлось прожить шестнадцать дней с двумя моими малолетними племянниками, ты бы не чаял, как от них сбежать, от этой реальной жизни!

– Это дети твоей сестры?

– Ральф и Уильям, – кивнула она. – Чертенята!

– А во что они играют?

– Проводишь исследование рынка? – усмехнулась она.

– Покупатель всегда прав!

Мы пересекли Северную кольцевую и поехали по магистрали А-1 в сторону Белдока.

– Ральф одевается в солдатскую форму, а Уильям строит на лестнице крепость и стреляет бобами во всех, кто проходит мимо.

– Здоровая агрессивность.

– Когда я была маленькая, я терпеть не могла всех этих развивающих игрушек, которые подсовывают детям, потому что они якобы полезны.

– Всем известно, – улыбнулся я, – что игрушки бывают двух видов. Те, которые нравятся детям, и те, которые покупают их мамы. Угадай, каких производится больше?

– Циник ты!

– Мне это часто говорят, – ответил я. – Но это неправда.

«Дворники» непрерывно работали, стирая снег с ветрового стекла. Я включил обогреватель. Элли вздохнула – похоже, удовлетворенно. Машина без остановок проскочила Кембриджшир и въехала в Суффолк. Полуторачасовое путешествие показалось совсем коротким.

Погода была не самая лучшая, но конюшня, которую я выбрал для трех своих самых молодых лошадей, предназначенных для гладких скачек, даже в июле выглядела бы угнетающе. Два небольших прямоугольных строения, расположенные бок о бок, кирпичные, прочные и приземистые, как все здания эпохи короля Эдуарда. Все двери выкрашены в угрюмый темно-коричневый цвет. Никаких архитектурных излишеств, никаких кадок с цветами, ни клочка травы – все серо и уныло.

Как и многие конюшни Ньюмаркета, эта стояла прямо на городской улице, посреди других домов. Элли огляделась без особого энтузиазма и высказала вслух то, что я думал про себя:

– Больше похоже на тюрьму.

Окна денников зарешечены. На въезде – крепкие ворота в десять футов высотой. Стена, которой обнесены конюшни, утыкана битым стеклом. На каждом засове болтается по висячему замку. Не хватает только охранника с винтовкой. Хотя, по-видимому, временами бывает здесь и охранник.

Владелец всего этого негостеприимного хозяйства и сам оказался довольно суровым. Пожимая нам руки, Тревор Кеннет улыбнулся, но улыбка казалась совершенно непривычной для его угрюмой физиономии. Он пригласил нас к себе в кабинет, укрыться от дождя.

Голая комната. Линолеум, поцарапанная металлическая мебель, лампочка без абажура и кучи бумаг. Полная противоположность кабинету Руперта Рэмзи. Жалко, не к тому я повез Элли…

– Ваших лошадей устроили нормально, – сказал он, словно ожидая, что я буду спорить.

– Это замечательно, – вежливо ответил я.

– Вы небось повидать их захотите? – (Поскольку именно за этим я и приехал сюда из Лондона, вопрос показался мне дурацким.) – Ну, само собой, их сейчас не тренируют.

– Да, конечно, – согласился я. Предыдущий сезон гладких скачек завершился полтора месяца назад. До следующего было еще месяца три. Ни один владелец, пребывающий в здравом уме, не подумал бы, что его лошади, предназначенные для гладких скачек, будут в работе в декабре месяце. Тревор Кеннет умел изрекать очевидные вещи!

– Дождь идет, – сказал он. – В неудачный день вы приехали.

На нас с Элли были плащи, а я захватил зонтик. Тревор Кеннет долго нас разглядывал и наконец пожал плечами:

– Ну, пошли, что ли…

Сам он надел непромокаемый плащ и шляпу с обвислыми полями, которая явно уже немало лет защищала его от непогоды. Он провел нас через первый прямоугольник. Мы с Элли шли за ним, Элли жалась ко мне, прячась под зонтик.

Кеннет отодвинул засов на одной из уныло-коричневых дверей и распахнул обе половинки.

– Реккер, – сказал он.

Мы вошли в денник. Реккер шарахнулся в глубину денника, пол которого был кое-как присыпан торфом. Реккер был длинноногий гнедой годовичок, довольно нервный и пугливый. Кеннет даже не попытался его успокоить – встал как вкопанный и уставился на жеребчика оценивающим взглядом. Джоди, при всех своих недостатках, с молодыми лошадьми обращался очень хорошо, никогда не упускал случая приласкать их, дружески с ними разговаривал. А может, зря я отправил Реккера именно сюда?

– Ему нужен добрый, мягкий конюх, – сказал я.

Кеннет бросил на меня презрительный взгляд:

– Нечего с ними нянькаться. Неженки никогда не выигрывают.

Конец беседы.

Мы снова вышли под дождь. Кеннет с грохотом задвинул засов. Пройдя четыре денника, он снова остановился:

– Гермес.

Снова молчание и оценивающий взгляд. У Гермеса за плечами было два сезона скачек, и он уже приучился не бояться людей. Поэтому он только покосился на нас. С виду – совсем обычный конь. Но он выиграл несколько скачек, как настоящий чемпион… и проигрывал всякий раз, как я ставил на него крупную сумму. К концу последнего сезона гладких скачек он дважды пришел к финишу в самом хвосте. Джоди сказал, что Гермес перетрудился и ему нужно отдохнуть.

– Что вы о нем думаете? – спросил я.

– Ест хорошо, – ответил Кеннет.

Я ждал продолжения, но его не последовало. После короткой паузы мы снова вымелись под дождь. В деннике моего третьего жеребчика, Бабблгласса, вся угнетающая процедура более или менее повторилась.

На Бабблгласса я возлагал большие надежды. Это был задержавшийся в развитии двухлеток. До сих пор он только один раз участвовал в скачках и ничем особенным себя не проявил. Но года в три он обещал сделаться чем-то примечательным. С тех пор как я видел его в последний раз, он подрос и пополнел. Когда я сказал об этом, Кеннет ответил, что этого следовало ожидать.

Мы вернулись в кабинет. Кеннет предложил нам кофе и явно испытал облегчение, когда я сказал, что мы лучше поедем.

– Что за унылое место! – сказала Элли в машине.

– Видимо, все нарочно устроено так, чтобы владельцам не хотелось появляться здесь чересчур часто.

– Ты что, серьезно? – удивилась Элли.

– Некоторые тренеры полагают, что владельцы должны оплачивать счета и помалкивать в тряпочку.

– Но ведь это глупо!

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Если бы я тратила такие деньжищи, – решительно сказала Элли, – я бы ожидала более теплого приема.

– Это национальная традиция – кусать руку, которая тебя кормит.

– Все вы психи.

– Как насчет закусить?

Мы зашли в паб, где кормили совсем неплохо для понедельника, а после ланча не спеша покатили обратно в Лондон. Элли не стала возражать, когда я остановился у двери своего дома, и без опаски последовала за мной.

Я занимал два нижних этажа высокого узкого дома на Принс-Альберт-роуд напротив Риджентс-парк. В первом этаже помещались гараж, прихожая и мастерская. А наверху – спальня, ванная, кухня и гостиная. В гостиной был еще балкон размером с половину самой гостиной. Я включил свет и повел Элли наверх.

– Типичная холостяцкая квартирка, – сказала Элли, оглядываясь вокруг. – Ни единой безделушки!

Она пересекла комнату и выглянула через раздвижную балконную дверь на улицу.

– А тебя не раздражает этот уличный шум?

– Мне нравится, – ответил я. – Летом я практически живу на балконе. Вдыхаю полной грудью выхлопные газы и жду, когда развеются тучи.

Она рассмеялась, расстегнула плащ и сняла его. Красное платье выглядело таким же безукоризненно свежим, как и за ланчем. Элли была единственным ярким пятном в этой кремово-коричневой комнате и, похоже, сознавала это.

– Что-нибудь выпить? – предложил я.

– Да рановато еще…

Она еще раз огляделась, как бы ожидая увидеть что-то, кроме диванов и кресел.

– А игрушки ты здесь не держишь?

– Игрушки в мастерской, – сказал я. – Внизу.

– А можно посмотреть?

– Пожалуйста.

Мы снова спустились в прихожую и направились вглубь дома. Я отворил обычную деревянную дверь. За ней ковер сменялся бетоном, белый воротничок – рабочим комбинезоном, шампанское – перекурами (впрочем, я не курю). Здесь, в темноте, ждал меня знакомый запах машинного масла. Я включил яркие лампы и отступил, давая Элли пройти.

– Да это же фабрика!

Она, похоже, была ошеломлена.

– А ты что думала?

– Н-не знаю… Я думала, она поменьше.

Мастерская была футов пятьдесят в длину. Именно ради нее я и купил этот дом. Мне тогда было двадцать три года, и дом я купил на деньги, заработанные мной самим. Три верхних этажа я перепродал. Этого хватило, чтобы обставить мою квартиру на втором этаже. Но сердце дома было здесь, в допотопной мастерской, принадлежавшей раньше какой-то фирме, которая прогорела.

Система приводов, которая позволяла почти всем станкам работать от одного мотора, сохранилась еще с прошлого века, только теперь паровая машина была заменена электродвигателем. Я заменил пару станков, но в целом старая техника работала вполне прилично.

– А для чего все это? – спросила Элли.

– Ну… вот этот электромотор, – я показал ей компактный кожух, смонтированный на полу, – соединен вот с этим приводным ремнем, который вращает вон то большое колесо.

– Ага, – она задрала голову.

– Колесо присоединено к вон тому длинному валу, который идет под потолком вдоль всей мастерской. Когда вал вращается, он приводит в движение другие приводные ремни, которые идут к станкам. Сейчас покажу.

Я включил мотор. Ремень привел в движение большое колесо, которое начало вращать вал, и другие приводные ремни тоже пришли в движение. Слышалось лишь жужжание мотора, тихое поскрипывание вала и шуршание ремней.

– Прямо как живые! – сказала Элли. – А как работают станки?

– Подключаются каждый к своему приводу, и ремень вращает ось станка.

– Как в швейной машинке.

– Примерно так.

Мы пошли вдоль ряда станков. Элли спросила, для чего предназначен каждый из них.

– Вот это фрезерный станок, для ровных поверхностей. Это токарный станок, для работы по дереву и по металлу. Вот этот маленький станочек я купил у часовщика, для мелких деталек. Это пресс. Это шлифовальный станок. Это циркулярная пила. А это сверлильный станок. А вон тот, что стоит отдельно, – я указал на другую сторону, – это большой токарный станок, для особо крупных деталей. Он работает от своего электрического привода.

– Невероятно! И все это…

– И все это для игрушек?

– Ну…

– На самом деле все эти станки совсем несложные. Они просто экономят массу времени.

– Неужели для игрушек нужна такая… такая точность?

– Модели я обычно делаю в дереве и металле. В массовом производстве они делаются в основном из пластика, но если первоначальный образец не будет точным, игрушки будут плохо работать и часто ломаться.

– А где ты их держишь? – Элли осмотрела голую, чисто выметенную мастерскую без малейших признаков деятельности.

– Вон там, справа. В шкафу.

Я подвел ее к шкафу и открыл широкие дверцы. Она распахнула их пошире.

– О-о!

Элли была потрясена. Она стояла перед полками разинув рот и глазела на игрушки, как малое дитя.

– О-о! – повторила она, словно утратила дар речи. – Это же… это же вертушки!

– Они самые.

– Что ж ты сразу-то не сказал?

– По привычке. Я никому не говорю.

Она улыбнулась мне, не отводя глаз от рядов ярких игрушек на полках.

– Что, у тебя так часто просят бесплатные образцы?

– Да нет, просто надоело рассказывать.

– Я же ими сама играла! – Она внезапно уставилась на меня, явно озадаченная. – У меня дома, в Америке, была куча таких игрушек, лет десять-двенадцать тому назад!

Она явно имела в виду, что я слишком молод, чтобы быть их изобретателем.

– Первую я сделал в пятнадцать лет, – объяснил я. – У моего дяди в гараже была мастерская… он сам был сварщиком. Он мне показал, как обращаться с инструментами, когда мне было еще лет шесть. Дядя был мужик толковый. Он заставил меня запатентовать игрушку прежде, чем я ее кому-то показал, и одолжил денег на патенты.

– Одолжил?

– Патенты очень дорого стоят, а для каждой страны надо брать отдельный патент, если не хочешь, чтобы твою идею сперли. Кстати, самые дорогие – японские.

– О господи!

Элли снова обернулась к шкафу и достала оттуда игрушку, послужившую основой моего состояния, – юлу-карусель.

– У меня была такая юла, – сказала Элли. – Точно такая же, только другого цвета.

Она раскрутила юлу пальцами, и разноцветные лошадки побежали по кругу.

– Просто не верится!

Она поставила юлу на место и принялась доставать другие игрушки, восклицая при виде старых друзей и внимательно разглядывая незнакомые.

– А двигатель от них у тебя есть?

– Конечно, – сказал я, доставая его с нижней полки.

– Ой, можно я?

Элли была взбудоражена, как маленькая. Я поставил двигатель на верстак, а она притащила туда четыре игрушки.

Двигатель для вертушек представлял собой большой плоский ящик. В данном случае он был квадратный, два на два фута, и в шесть дюймов высотой, но бывали и побольше, и поменьше. Сбоку у него торчала ручка, которой он заводился. Внутри коробки был вращающийся вал – почему эти игрушки и назывались вертушками. Длинный вал, на который наматывалась широкая лента, усаженная рядами зубчиков, как у шестеренки. А на верхней части ящика были ряды дырочек. Каждая из механических игрушек, таких как юла и сотни других, вращалась на оси, которая торчала снизу и заканчивалась шестеренкой. Когда эту ось вставляли в дырочку, она цеплялась за зубчики на ленте, и стоило повернуть рукоятку, как лента приходила в движение и игрушки начинали работать – каждая по-своему. Внизу каждой игрушки было простенькое устройство, которое не позволяло вертеться ей самой.

Элли принесла карусель и американские горки из набора «Луна-парк», корову из набора «Ферма» и стреляющий танк. Она расставила игрушки в дырочки и повернула рукоятку. Карусель завертелась, по американским горкам забегали вагончики, корова принялась качать головой и размахивать хвостом, а танк начал вращаться и пускать искры из ствола.

Элли радостно рассмеялась:

– Просто не верится! Я и не думала, что это ты изобрел те самые вертушки.

– Я и другие изобрел.

– Какие, например?

– Ну, вот… последней в магазины поступила шифровальная машинка. Говорят, очень хорошо расходится перед Рождеством.

– Это что, «тайный шифр», что ли?

– Да.

Я удивился, что она о нем слышала.

– Ой, покажи! Сестра купила ребятам к Рождеству по такой машинке, но они уже запакованы в подарочные пакеты…

И я показал ей шифровальную машинку, которая обещала позволить мне завести еще пару-тройку скаковых лошадей. Она нравилась не только детям. Недавно выпустили новый вариант, для взрослых. Он был сложнее и, соответственно, стоил дороже, а значит, приносил мне больше процентов.

Снаружи машинка в детском варианте выглядела как ящичек, чуть поменьше обувной коробки, со скошенной верхней частью. На этой скошенной крышке были клавиши с буквами – такие же, как у обычной пишущей машинки, только без цифр и знаков препинания и без пробела.

– А как она работает? – спросила Элли.

– Просто печатаешь какую-нибудь фразу, и она получается зашифрованной.

– И все?

– Вот попробуй.

Она с хитрой улыбкой посмотрела на меня, повернулась так, чтобы я не мог видеть ее пальцев, и умело напечатала одной рукой около сорока букв. Из коробки выползла узкая бумажная полоска, на которой были напечатаны группы из пяти букв.

– И что теперь?

– Оторви бумажку, – сказал я.

Она так и сделала.

– Как телеграфная лента!

– Это и есть телеграфная лента. По крайней мере, она той же ширины.

Она протянула ленту мне. Я посмотрел, что там напечатано, и почти покраснел, хотя мне это в принципе не свойственно.

– Что, ты это просто так читаешь? – удивилась Элли. – Ты что, крутой шифровальщик?

– Я ведь ее сам изобрел, – сказал я. – Я все эти шифры наизусть знаю.

– А как она действует?

– Там внутри цилиндр с двенадцатью вариантами полного алфавита, все буквы разбросаны в случайном порядке, и ни один не повторяется. Поворачиваешь вот этот диск и устанавливаешь его на любую цифру от одного до двенадцати, а потом печатаешь то, что хочешь зашифровать. А клавиши внутри печатают не те буквы, на которые ты нажимаешь, а те, которые соответствуют им внутри. Еще внутри есть пружина, которая автоматически делает пробел после каждых пяти букв.

– Просто фантастика! Сестра говорит, мальчишки уже давно просили эту игрушку. У многих их приятелей уже есть такие, и они обмениваются тайными посланиями. Матери с ума сходят.

– Можно делать и более сложные шифры, пропуская каждую запись через машину несколько раз. Или меняя шифр через каждые несколько букв. А чтобы его расшифровать, надо только знать номер шифра.

– А как расшифровывать?

– Передвигаешь вот этот рычажок и впечатываешь зашифрованную фразу. И она напечатается в расшифрованном виде, только, разумеется, снова в группах по пять букв. Попробуй.

Теперь Элли сама смутилась. Смяла ленту, рассмеялась:

– Да нет, я тебе и так верю!

– Хочешь такую? – робко спросил я.

– Конечно!

– Красную или синюю?

– Красную.

В другом шкафу у меня хранились авторские экземпляры машинок, упакованные в коробки, как в магазине. Я открыл одну из картонок, убедился, что машинка действительно красная, снова закрыл и протянул ее Элли.

– Если будешь писать мне поздравление с Рождеством, – сказала Элли, – пусть оно будет зашифровано шифром номер четыре.

Обедать мы снова поехали в ресторан – я не умею готовить ничего сложнее яичницы с беконом, а Элли все-таки в отпуске, и вовсе незачем заставлять ее возиться у плиты.

В том, чтобы пригласить девушку в ресторан, не было ничего особенного. И в самой Элли тоже не было ничего особенного. Мне нравилась ее простота и естественность. С ней было легко общаться. Она не воспринимала мое молчание как личное оскорбление, не жеманничала, не требовала слишком многого, не кокетничала и не возбуждала особого влечения. Не слишком интеллектуальная, но умненькая.

Но это, конечно, не все. Была между нами какая-то искорка, которая притягивает одного человека к другому. Элли, похоже, это тоже чувствовала.

Я отвез ее в Хэмпстед и остановил машину перед домом ее сестры.