Текст книги "Славный парень"

Глава 3

Свет фонаря-дракона падал на металлический поручень и бетонные ступени. Бетон, когда он засыхал, выровняли рейкой, так что кое-где остались острые края, которые могли и поранить кожу, и порвать одежду.

Бетон, как и многое другое в жизни, не прощал слишком уж вольного обращения с собой.

Сработали дракона из меди, бока его по-прежнему сверкали, хотя кое-где появилась зелень. Свет выходил через четыре лакированные слюдяные панели.

В этом красноватом свете алюминиевая сетчатая дверь тоже приобретала цвет меди. За ней открытая внутренняя дверь вела на кухню, благоухающую ароматами корицы и крепкого кофе.

Мишель Руни, сидевшая за столом, подняла голову, повернулась к Тиму.

– Ты такой бесшумный, что я лишь почувствовала твой приход.

Он закрыл за собой сетчатую дверь.

– Я понимаю, о чем ты.

– Ночь снаружи затихла вокруг тебя, как затихают джунгли, когда по ним проходит человек.

– Никаких крокодилов я не видел, – ответил Тим и тут же подумал о мужчине, которому передал десять тысяч долларов.

Он сел напротив Мишель за стол из светло-синей пластмассы, всмотрелся в рисунок, над которым она работала.

Из музыкального автомата, расположенного неподалеку бара, доносился приглушенный, но все равно прекрасный голос Мартины Макбрайд[4]4
  Макбрайд, Мартина – современная американская певица, получившая известность в начале 1990-х годов.


[Закрыть].

Поскольку рисунок Тим видел перевернутым, он не сразу понял, что это панорама силуэтов деревьев.

– И что из этого выйдет?

– Настольная лампа. Бронзовая, с цветным стеклом.

– Со временем ты станешь знаменитой, Мишель.

– Если бы я так думала, давно бы все бросила.

Он посмотрел на ее левую кисть, лежащую ладонью вверх на столике у холодильника.

– Хочешь кофе? – спросила Мишель, указывая на кофеварку у плиты. – Только что заварила.

– Очень уж черный.

– Да кто в здравом уме хочет спать в такой час?

Он налил себе кружку, вернулся к столу.

Как было и со многими другими стульями, ему показалось, что этот – из набора игрушечной мебели. Для миниатюрной Мишель точно такой же стул был даже великоват, а вот Тим чувствовал себя великаном, играющим на детской кухне.

Впрочем, таким восприятием он был обязан скорее не стульям, а самой Мишель. В ее присутствии он казался себе большим, неуклюжим мальчуганом.

Она затачивала карандаш правой рукой, культей левой прижимая к столу наждачную бумагу.

– Кофейный торт будет готов через десять минут. – Мишель мотнула головой в сторону духовки.

– Пахнет вкусно, но остаться я не могу.

– Только не притворяйся, будто у тебя появилась личная жизнь.

Тень заскользила по столу. Тим вскинул глаза. Желтая бабочка летала под бронзовыми газелями маленькой люстры работы Мишель.

– Залетела в дом, когда я держала дверь открытой, – объяснила Мишель. – Я пыталась ее выгнать, но, похоже, она чувствует себя здесь как дома.

– А почему нет?

Под карандашом на листе бумаги появилась ветвь дерева.

– Как ты смог подняться по ступеням со всем этим? – спросила Мишель.

– С чем этим?

– Уж не знаю, что там тебя гнетет.

Стол цветом напоминал бледное небо, и тень, казалось, скользила под поверхностью, дразня своей загадочностью.

– Какое-то время меня не будет.

– В каком смысле?

– Несколько недель, может, месяц.

– Не поняла.

– Есть одно дело, которым мне придется заняться.

Бабочка нашла шесток и сложила крылья. Тень, напоминающая подрагивающее темное отражение горящей свечи, разом исчезла, словно кто-то задул фитиль.

– Одно дело, – повторила Мишель, и карандаш застыл над бумагой.

Когда его взгляд переместился со стола на лицо женщины, он обнаружил, что она смотрит на него. Одинаково синими глазами.

– Если придет человек с моим описанием, чтобы узнать имя и фамилию, просто скажи, что не знаешь мужчину с такими приметами.

– Какой человек?

– Любой. Кто бы ни пришел. Лайм скажет: «Крупный парень на последнем стуле? Никогда раньше его не видел. Какой-то остряк. Сразу мне не понравился».

– Лайм знает, что все это значит?

Тим пожал плечами. Он сказал Лайму не больше того, что собирался сказать Мишель.

– Не так чтобы много. Дело касается женщины, вот и все.

– Этот человек, который придет в таверну, почему он должен прийти и сюда?

– Может, не придет. Но он, возможно, дотошный. Да и ты можешь оказаться в таверне, когда он заявится туда.

Левый глаз, искусственный, слепой, буравил его взглядом посильнее правого.

– Дело не в женщине.

– В женщине, уверяю тебя.

– Я думаю, у тебя беда.

– Не беда. Небольшое затруднение.

– Раньше никаких затруднений у тебя не возникало.

Он посмотрел на бабочку и увидел, что она сидит на цепи, с которой свешивалась люстра, и ее крылышки чуть подрагивают под потоками теплого воздуха, поднимающегося от горящих ламп.

– У тебя нет права лезть в это одному, что бы это ни было.

– Ты раздуваешь из мухи слона, – заверил он ее. – У меня небольшие затруднения личного характера. Я с этим разберусь.

Они посидели в тишине: карандаш не шуршал по бумаге, из расположенного неподалеку бара не доносилась музыка, ни один звук ночи не проникал сквозь сетчатую дверь.

– Теперь ты у нас лепидотерист?

– Даже не знаю, что означает это слово.

– Коллекционер бабочек. Постарайся смотреть на меня.

Он оторвал взгляд от бабочки.

– Я делаю лампу для тебя, – добавила Мишель.

Он посмотрел на нарисованные деревья.

– Не эту. Другую. Она уже в работе.

– И на что она похожа?

– Будет готова в конце месяца. Тогда и увидишь.

– Хорошо.

– Возвращайся и увидишь ее.

– Я вернусь. Вернусь, чтобы ты мне ее подарила.

– Возвращайся. – Она коснулась его культей левой руки.

Казалось, крепко схватила несуществующими пальцами, поцеловала тыльную сторону ладони.

– Спасибо тебе за Лайма.

– Бог дал тебе Лайма – не я.

– Спасибо тебе за Лайма, – настаивала она.

Тим поцеловал ее в макушку склоненной головы.

– Хотелось бы, чтобы у меня была сестра, хотелось бы, чтобы моей сестрой была ты. Но насчет беды ты ошибаешься.

– Давай без лжи. Увиливай от ответа, если тебе того хочется, но давай без лжи. Ты – не лгун, а я – не дура.

Мишель подняла голову, встретилась с ним взглядом.

– Хорошо, – кивнул Тим.

– Разве я не разгляжу беду, если увижу ее?

– Да, – признал он. – Разглядишь.

– Кофейный торт практически готов.

Он посмотрел на протез на столике у холодильника, лежащий ладонью вверх. С расслабленными пальцами.

– Я достану торт из духовки, – предложил Тим.

– Я справлюсь. Никогда не ношу эту руку, когда пеку. Если обожгу, то не почувствую.

Надев рукавицы, она достала форму с тортом, поставила на жаростойкую подставку.

Когда сняла рукавицы и отвернулась от торта, Тим уже переместился к двери.

– Мне не терпится увидеть лампу.

Поскольку слезные железы не пострадали, заблестели и живой глаз, и искусственный.

Тим переступил порог, но, прежде чем закрыл за собой сетчатую дверь, услышал голос Мишель:

– Это львы.

– Что?

– Лампа. Со львами.

– Готов спорить, выглядеть она будет потрясающе.

– Если все у меня получится, глядя на нее, ты почувствуешь, какие у них большие сердца, какие они храбрые.

Тим закрыл сетчатую дверь и бесшумно спустился по бетонным ступеням.

Проезжающие по улице автомобили, конечно же, создавали шумовой фон, но Тим их не слышал. Фары приближались, задние огни удалялись, как светящиеся рыбы в тишине океанских глубин.

Но, едва он сделал первый шаг от дома, городской шум усилился, с каждым мгновением становясь все громче и громче. Большую часть звуков издавали, само собой, автомобили, но звуки эти сливались в какую-то варварскую мелодию.

Глава 4

Женщина, приговоренная к смерти, жила в скромном бунгало на холмах Лагуна-Бич, на улице, с которой не открывался великолепный вид на море, но все равно в престижном районе. В сравнении со стареющими строениями земля под ними только дорожала, да так быстро, что каждый проданный дом сносился независимо от времени постройки или красоты, чтобы уступить место зданию больших размеров.

Южная Калифорния скрывала все свои вчера. И когда будущее оказывалось очень уж жестоким, не находилось ни единого свидетельства того, что существовало лучшее прошлое, а потому потеря воспринималась менее болезненно.

Маленький белый дом, построенный среди высоких эвкалиптов, радовал глаз, но Тиму тем не менее показалось, что дом этот изготовился для ведения боевых действий, более напоминая бункер. А не бунгало.

Он припарковал свой «Форд Эксплорер» на другой стороне улицы, в четырех домах севернее участка Линды Пейкуэтт, совсем у другого, куда более знакомого ему дома.

Тремя годами раньше он возглавлял бригаду каменщиков, которая строила этот дом.

К крыльцу вела дорожка из плит известняка, лежащих между двумя рядами гранитных квадратных брусков со стороной в три дюйма. Тим находил такое сочетание некрасивым, но в точности сделал все, что от него требовалось.

Владельцы особняков стоимостью в три миллиона долларов редко обращаются к каменщикам за советом по части дизайна своего участка. Архитекторы не обращаются никогда.

Тим нажал кнопку звонка, постоял, прислушиваясь к шуршанию пальмовых крон.

С берега дул легкий ветерок, скорее даже намек на ветерок. Теплая летняя ночь дышала неглубоко, совсем как пациент под наркозом, дожидающийся хирурга.

На крыльце зажегся свет, открылась дверь, Макс Джейбовски воскликнул:

– Тимоти, старина! Какой сюрприз! – Если бы душу можно было взвесить и обмерить, Макс точно оказался бы больше своего дома. – Заходи, заходи!

– Не хочу быть незваным гостем.

– Ерунда, как ты можешь быть незваным гостем в доме, который построил?

Хлопнув Тима по плечу, Макс каким-то чудом, не иначе с помощью телепортации, буквально перенес его с крыльца в прихожую.

– Я отниму у вас только минутку, сэр.

– Принести пива? Чего-то еще?

– Нет, благодарю, ничего не нужно. Я насчет одной вашей соседки.

– Я знаю всех соседей. И в этом квартале, и в следующем. Я – президент нашей группы «Сторож соседнего дома»[5]5
  «Сторож соседнего дома» – добровольная общественная программа содействия полиции и профилактики преступности. Суть в том, что соседи следят за появлением в округе подозрительных личностей и сообщают в полицию. Группы, созданные в рамках этой программы, иногда называют «квартальными клубами».


[Закрыть].

Тим на это и рассчитывал.

– Кофе? У меня машина, которая варит его мгновенно, от капучино до черного.

– Нет, честное слово, но я вам очень признателен, сэр. Она живет в номере четырнадцать – двадцать пять, в бунгало под эвкалиптами.

– Линда Пейкуэтт. Не знал, что она собирается строиться. Женщина серьезная. Думаю, работать у нее тебе понравится.

– Вы знаете ее мужа? Чем он занимается?

– Она не замужем. Живет одна.

– То есть разведена?

– Этого я не знаю. Она собирается строить новый дом или перестраивать старый?

– Строительство тут ни при чем. Дело личное. Я надеялся, что вы замолвите ей за меня словечко. Скажете, что я – нормальный парень.

Кустистые брови поднялись, губы разошлись в радостной улыбке.

– Мне много чего приходилось делать, но вот свахой я еще не был.

Хотя Тим предполагал такое толкование своих вопросов, он тем не менее удивился: давно ни с кем не встречался и считал, что лишился особого блеска глаз и перестал источать феромоны, отчего никто и никогда не мог принять его за человека, который еще не вышел из этой игры.

– Нет, нет. Речь о другом.

– Она красивая, – уточнил Макс.

– Честное слово, о другом. Я ее не знаю, она меня не знает, но у нас есть… общий знакомый. Я получил о нем кое-какие новости. Думаю, ей будет интересно их узнать.

Улыбка поблекла, но лишь чуть-чуть. Максу не хотелось выходить из образа свахи.

«Все видели слишком много фильмов, – подумал Тим. – Вот и верят, что каждому человеку с добрым сердцем суждено встретить не менее хорошего человека. Благодаря фильмам и многому другому, не менее невероятному, а иногда такое опасно».

– Новости неважные. Очень даже печальные, – добавил он.

– Насчет вашего общего знакомого?

– Да, у него проблемы со здоровьем.

Последнее Тим не полагал ложью. Парашютист не мог пожаловаться на физическое здоровье, но вот психическое вызывало опасения. А уж моральное демонстрировало все симптомы серьезного заболевания.

Мысли о смерти изгнали всю радость из улыбки Макса. Губы сжались, он кивнул.

Тим ожидал, что у него спросят фамилию общего знакомого. И собирался сказать, что не хочет называть ее из страха встревожить женщину до того, как окажется рядом и сможет утешить ее.

А что еще он мог сказать, не зная ни имени, ни фамилии парашютиста?

Но Макс не спросил фамилии, избавив Тима от необходимости выкручиваться. Кустистые брови опустились к глазам, он еще раз предложил кофе, а потом пошел звонить женщине.

Кессонный потолок и обшитые деревянными панелями стены фойе были темными, тогда как выложенный плитами известняка пол – очень светлым, и контраст создавал ощущение, что прочность пола иллюзорная и в любой момент можно провалиться сквозь него и падать далеко и долго, как падает человек, вышедший из находящегося на большой высоте самолета.

Два маленьких стула стояли по сторонам столика, над которым висело зеркало.

Тим не смотрел на свое отражение. Если б встретился взглядом со своими глазами, увидел бы суровую правду, которой пока предпочитал избегать.

Прямой взгляд в собственные глаза сказал бы ему, что его ждет. А ждало то же, что и всегда, и Тим знал, что такое будет повторяться снова и снова, пока он жив.

Ему требовалось подготовиться к грядущему. Но при этом не было ни малейшего желания размышлять о нем.

Из глубины дома доносился приглушенный голос разговаривающего по телефону Макса.

Тим стоял по центру прихожей, и ему казалось, что он подвешен к темному потолку, словно язык колокола, под ним пустота, и он ждет, когда же его начнут раскачивать.

Вернулся Макс.

– Ей любопытно. Я практически ничего не сказал, только поручился за тебя.

– Спасибо. Извините, что побеспокоил.

– Это не беспокойство, но просьба необычная.

– Все так. Я знаю.

– Почему ваш общий знакомый сам не позвонил Линде и не поручился за тебя? Он бы мог не говорить, зачем посылает тебя к ней… насчет плохих новостей.

– Он тяжело болен и плохо соображает, – ответил Тим. – Знает, что нужно сделать, но уже не понимает как.

– Возможно, этого я боюсь больше всего. – Макс покачал головой. – Разум уходит, контроль теряется.

– Это жизнь, – пожал плечами Тим. – Нам всем предстоит через это пройти.

Они пожали друг другу руки, и Макс вышел с ним на крыльцо.

– Она – милая женщина. Надеюсь, новости не доставят ей сильной боли.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить боль.

Тим возвратился к «Эксплореру», развернулся, подъехал к бунгало Линды.

Выложенная кирпичами дорожка вела к дому. В воздухе стоял запах эвкалиптов, сухие листья хрустели под ногами.

Ему хотелось прибавить шагу. Время ускоряло бег. Он чувствовал, что беда нагрянет скорее раньше, чем позже.

Когда он поднялся на крыльцо, дверь открылась, и женщина спросила: «Вы – Тим?»

– Да. Мисс Пейкуэйтт?

– Зовите меня Линда.

Под светом лампы над дверью зеленые египетские глаза внимательно изучали его.

– Ваша мама, наверное, провела девять нелегких месяцев, когда носила вас.

– Тогда я был меньше.

Женщина отступила от двери.

– Наклоните голову и проходите.

Он переступил порог, и после этого жизнь его круто переменилась.

Глава 5

Золотистый мед разливался от стены к стене, деревянный пол, казалось, светился изнутри, отчего скромная гостиная прибавляла в размерах и в великолепии.

Построенное в 1930-х годах бунгало, судя по всему, постоянно поддерживалось в идеальном состоянии. Маленький камин и настенные канделябры по бокам наглядно демонстрировали элегантность стиля арт-деко.

Блестящий белый потолок нависал над головой Тима, но не вызывал неприятных эмоций. В гостиной ощущался уют, а не клаустрофобия.

У Линды было множество книг. За одним исключением их корешки представляли собой единственное произведение искусства, абстрактное полотно слов и цветов.

Исключением являлось изображение телевизора с серым экраном размером шесть на четыре фута.

– Современное искусство ставит меня в тупик, – признался Тим.

– Это не искусство. Я сделала это в фотошопе. Чтобы напоминать себе, почему у меня нет телевизора.

– Почему у вас нет телевизора?

– Потому что жизнь слишком коротка.

Тим еще раз взглянул на фотографию.

– Я не понимаю.

– Со временем поймете. В такой большой голове, как ваша, должны быть мозги.

Он не мог сказать, то ли ее манера не лишена обаяния, то ли налицо наглость, граничащая с грубостью.

А может, у нее чуть съехала крыша. В наши дни этим страдают многие.

– Линда, я здесь вот по какой…

– Пойдемте со мной. Я работаю на кухне, – первой пересекая гостиную, она оглянулась. – Макс заверил меня, что вы не из тех, кто пырнет меня в спину ножом и изнасилует мой труп.

– Я попросил его поручиться за меня, и он сказал вам такое?

Она ответила, когда они прошли в коридор:

– Он сказал, что вы – талантливый каменщик и честный человек. Остальное пришлось из него выжимать. По своей воле он не хотел поделиться со мной мнением о вашей склонности к убийствам и некрофилии.

На кухне стоял автомобиль.

Стена между кухней и гаражом отсутствовала. Деревянный пол уходил в гараж, так же, как и блестящий белый потолок.

Три точечных прожектора освещали черный «Форд» модели 1939 года.

– Ваша кухня в гараже? – удивился Тим.

– Нет, нет. У меня гараж на кухне.

– А есть ли разница?

– Огромная. Я уже налила себе кофе. Составите мне компанию? Сливки? Сахар?

– Черный, пожалуйста. Почему ваш автомобиль стоит на кухне?

– Мне нравится смотреть на него, когда я ем. Красавец, не правда ли? «Форд»-купе модели 1939 года – самый прекрасный автомобиль всех времен и народов.

– Про «Пинто»[6]6
  «Пинто» – одна из самых неудачных моделей корпорации «Форд», выпускалась в 1971–1980 гг.


[Закрыть] точно такого не скажешь.

Линда налила кофе в кружку.

– Это не классика. Нечто удивительное. Авангардизм в металле. Такого не было ни до, ни после.

– Вы сами отреставрировали его?

– Частично. Основную работу сделал один парень из Сакраменто. В этом он гений.

– Наверное, обошлось недешево.

Она принесла ему кружку с кофе.

– Мне следовало копить деньги на будущее?

– И о каком будущем вы говорите?

– Если б я могла ответить на этот вопрос, возможно, открыла бы накопительный счет.

Ручку его кружки сделали в виде керамического попугая, на боку Тим прочитал: «ОСТРОВ БАЛЬБОА». Выглядела кружка раритетной, эдаким приветом из 1930-х годов.

У ее кружки ручкой служила керамическая голова президента Франклина Делано Рузвельта, вцепившегося зубами в знаменитый мундштук.

Линда шагнула к «Форду».

– Ради него я живу.

– Вы живете ради автомобиля?

– Это машина надежды. Или машина времени, которая отвозит вас в то время, когда надеяться было легче.

На полу, в пластиковом лотке, стояла бутылка с полиролью для хрома, лежали несколько тряпок. Бамперы, радиаторная решетка, хромированные корпусные элементы сверкали, как ртуть.

Линда открыла водительскую дверцу, села за руль с кружкой в руке.

– Давайте покатаемся.

– Вообще-то я хотел с вами поговорить.

– Это будет виртуальная поездка. Как полет фантазии.

Когда она захлопнула дверцу, Тим обошел автомобиль, открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, сел рядом с Линдой. Низкая крыша определенно не рассчитывалась на столь крупного мужчину. Тим соскользнул по сиденью, держа кружку с керамическим попугаем обеими руками.

В ограниченном пространстве салона он все равно громоздился над женщиной, словно она была эльфом, а он – троллем.

Вместо шерстяной обивки, используемой в 1930-х годах, он сидел на черной коже. На щитке поблескивали диски приборов.

За ветровым стеклом лежала кухня. Сюрреализм.

Ключ торчал в замке зажигания, но, отправляясь в эту виртуальную поездку, двигатель Линда не включила. Возможно, потом, допив кофе, она все-таки намеревалась повернуть ключ зажигания и подъехать к кофеварке, которая стояла рядом с духовкой.

Линда улыбнулась ему.

– Здорово?

– Все равно что сидишь в автокино[7]7
  Автокино – автостоянка с большим экраном и стойками с наушниками и репродукторами у каждого стояночного места.


[Закрыть] и смотришь фильм о кухне.

– Автокино давно уже канули в Лету. Не кажется ли вам, что с тем же успехом в Риме могли срыть Колизей, чтобы на его месте построить торговый центр?

– Некоторая разница все-таки есть.

– Да, вы правы. Не было в Штатах автокино, где христиан скармливали львам. Так по какому поводу вы хотели повидаться со мной?

Кофе у Линды был превосходный. Тим сделал маленький глоток, подул на кофе, выпил еще, гадая, как лучше объяснить свою миссию.

На дорожке, когда под ногами хрустели сухие эвкалиптовые листья, он знал, что ей скажет. Но Линда оказалась совсем не такой, как он ожидал. Так что приходилось перестраиваться на ходу.

Он практически ничего не знал о Линде Пейкуэтт, но не сомневался: ему не придется держать ее за руку, сообщая плохие новости. Более того, избыток сочувствия она могла воспринять как оскорбление. А потому Тим решил резать правду-матку.

– Кто-то хочет вас убить.

Она вновь улыбнулась:

– И в чем соль шутки?

– Он платит за это двадцать тысяч.

Линда все еще не понимала.

– В каком смысле убить?

– Убить – в смысле всадить пулю в голову, отправить на тот свет.

И он сжато рассказал ей о событиях в таверне: сначала его ошибочно приняли за киллера, потом, также ошибочно, за заказчика убийства, и наконец, он обнаружил, что киллер – коп.

Поначалу она слушала с открытым ртом, но удивление быстро сошло на нет. Зеленые глаза затуманились, словно его слова подняли ил со дна этих ранее спокойных озер.

Когда Тим закончил, женщина какое-то время молчала, маленькими глотками пила кофе, уставившись в ветровое стекло.

Он терпеливо ждал, но в конце концов не выдержал:

– Вы мне верите?

– Я повидала множество лжецов. Вы на них не похожи.

Точечные прожектора, в свете которых сверкал автомобиль, не разгоняли сумрак салона. И хотя лицо Линды находилось в тени, глаза поймали свет и блеснули.

– Вы, похоже, не удивлены тем, что я вам рассказал.

– Не удивлена.

– Значит… тогда вы знаете, кто он, человек, который хочет вашей смерти.

– Понятия не имею.

– Бывший муж? Бойфренд?

– Я не была замужем. Бойфренда сейчас нет, и раньше я никогда не встречалась с психами.

– Какие-то трения на работе?

– Я работаю дома.

– А чем вы занимаетесь?

– В последнее время я часто задаю себе этот вопрос, – ответила она. – И как выглядел тот парень, что оставил вам деньги?

Тим подробно его описал, но Линда лишь покачала головой.

– У него собака по кличке Ларри. Однажды он вместе с собакой прыгнул с парашютом. У него был брат, которого звали Ларри. Этот брат умер в шестнадцать лет.

– Человек, который может назвать собаку именем умершего брата… я бы знала, кто он, даже если бы он не рассказал мне ни про одного Ларри, ни про второго.

Такого развития событий Тим не предполагал.

– Но парашютист не может быть незнакомцем.

– Почему?

– Потому что хочет, чтобы вас убили.

– Людей постоянно убивают незнакомцы.

– Но никто не нанимает киллера, чтобы убить совершенно незнакомого человека. – Тим достал из нагрудного кармана рубашки сложенную фотографию. – Где он это взял?

– Это фотография с моего водительского удостоверения.

– Значит, у него есть доступ к архивам департамента транспортных средств.

Женщина вернула фотографию. Тим положил ее в карман до того, как сообразил, что принадлежит она скорее Линде, чем ему.

– Вы не знаете никого, кто мог заказать вас… и при этом вы не удивлены.

– Есть люди, которые хотят смерти всех и каждого. Если перестаешь удивляться этому, то тебя очень трудно удивить чем-то другим.

Пристальный взгляд ее зеленых глаз, казалось, просматривал все его мысли, ничего не оставляя без внимания, но при этом от этого взгляда не веяло холодом. Скорее, наоборот, взгляд этот согревал, располагал к себе.

– Мне любопытна ваша реакция на случившееся.

В ее словах ему послышалось неодобрение, даже подозрительность.

– Я и представить себе не могу другую реакцию.

– Вы могли бы взять десять тысяч себе.

– Потом кто-нибудь пришел бы за ними.

– Может, и нет. Хотя… наверняка бы пришел. Вы могли отдать фотографию киллеру вместе с деньгами, отойти в сторону, не мешать естественному ходу событий.

– А потом… что мне оставалось потом?

– Пойти пообедать. В кино. Домой, чтобы лечь спать.

– Именно так вы бы и поступили? – спросил он.

– Я себя не интересую. Меня интересуете вы.

– Я не из тех, кто вызывает интерес.

– Вы действительно стараетесь держаться так, словно никому не интересны. Но вы что-то скрываете, и вот это как раз и интересно.

– Я рассказал вам все.

– О случившемся в таверне. А… насчет себя?

Зеркало заднего обзора чуть развернули в его сторону. Он избегал своих глаз, предпочитал смотреть на нее. Теперь глянул на свое отражение и тут же опустил глаза на керамического попугая, которого душила его правая рука.

– У меня остыл кофе.

– У меня тоже. Когда киллер покинул таверну, вы могли позвонить в полицию.

– Не мог. Поскольку понял, что он – коп.

– Таверна находится в Хантингтон-Бич. Я живу в Лагуна-Бич. Он – коп совсем с другого участка.

– Я не знаю, где он служит. Ездит на седане без знаков отличия. Он может быть и здешним копом, из Лагуна-Бич.

– Может. И что теперь, Тим?

Он хотел посмотреть на нее и боялся этого. Как и почему такое произошло, Тим не знал, но за несколько минут их общения на ней сфокусировались все его устремления и страхи. Ничего такого раньше он не испытывал, и хотя тысячи песен и фильмов убеждали его, что это любовь, он знал, что речь о другом. Во-первых, он был не из тех, кто влюбляется с первого взгляда. Во-вторых, будь это любовь, он бы не ощущал жуткого ужаса, который был неотъемлемым компонентом захватившего его чувства.

– Единственное вещественное доказательство, которое я мог бы предъявить копам, ваша фотография, – ответил он, – а это совсем не улика.

– Номерной знак седана, на котором уехал киллер, – напомнила она.

– Это не улика, а ниточка. Я знаю человека, который может по номерному знаку узнать фамилию владельца. Человека, которому я полностью доверяю.

– И что потом?

– Пока не знаю. Что-нибудь придумаю.

Ее взгляд, который не отрывался от него, обладал притягивающей силой двух лун, и неизбежно прилив его внимания сместился к ней.

Глаза в глаза, он сказал себе, что должен запомнить этот момент, когда с одной стороны ужас завязывает его узлом, а с другой безумная радость растягивает этот узел, ибо, осознав, что за чувство нахлынуло на него, он смог бы понять, почему ушел из привычной жизни, которую знал (и к которой стремился), в новую, совершенно незнакомую и, возможно, полную разочарований.

– Вам нужно сегодня покинуть этот дом, – сказал он. – Поживите там, где вы никогда не были. Не у подруги и не у родственников.

– Вы думаете, убийца придет сюда?

– Завтра, послезавтра, раньше или позже, когда он и человек, который его нанял, поймут, что произошло.

Страха она не выказала.

– Хорошо.

Такое хладнокровие удивило Тима.

Зазвонил его мобильник.

После того как Линда взяла у него кружку, он ответил на звонок. Услышал голос Лайма Руни.

– Он только что был здесь, спрашивал, кто тот здоровяк, который сидел на последнем стуле.

– Уже. Черт. Я думал, он появится через день или два. Первый парень или второй?

– Второй. На этот раз я к нему пригляделся. Тим, это не человек. Акула в ботинках.

Тим вспомнил мечтательную улыбку киллера, расширенные зрачки, жадные до света.

– Что происходит? – спросил Лайм.

– Дело касается одной женщины, – ответил Тим, как и прежде. – Я с этим разберусь.

Вероятно, киллер осознал, что встреча в таверне прошла не так, как предполагалось. И позвонил парашютисту по контактному номеру.

Кухня за ветровым стеклом выглядела теплой и уютной. К стене крепилась стойка для ножей.

– Ты не можешь держать меня в неведении, – не унимался Лайм.

– Я думаю не о тебе, – Тим открыл дверцу и начал выбираться из «Форда». – Я думаю о Мишель. Не лезь в это дело… ради нее.

С двумя кружками для кофе в руках Линда вышла из «Форда» через водительскую дверцу.

– И как давно ушел этот парень? – спросил Тим Руни.

– Я подождал ровно пять минут, прежде чем позвонить тебе… на случай, что он вернется, увидит меня на телефоне и задастся вопросом, а кому это я звоню. Он произвел на меня впечатление человека, который может сложить два и два.

– Я должен идти. – Тим разорвал связь и убрал мобильник в карман.

Линда понесла кружки к раковине, а Тим выбрал подходящий нож. Мясницкий тесак оставил, предпочел другой, с более коротким и заостренным лезвием.

Тихоокеанская прибрежная автострада позволяла достаточно быстро добраться от таверны «Зажженная лампа» до этой улицы в Лагуна-Бич. Конечно, пробка могла возникнуть на трассе в понедельник вечером. Но при нормальных условиях дорога от двери до двери занимала примерно сорок минут.

Помимо съемного маячка, белый седан могли оборудовать и сиреной. Не доезжая до бунгало несколько миль, киллер сирену бы выключил. Незачем сообщать жертве о своем приезде.

Отвернувшись от раковины, Линда увидела нож в кулаке Тима. Все поняла правильно, объяснения ей не потребовались.

– Сколько у нас времени? – спросила она.

– Сможете вы собрать вещи за пять минут?

– Смогу быстрее.

– Собирайте.

Линда посмотрела на «Форд» модели 1939 года.

– Он привлекает слишком много внимания, – ответил на молчаливый вопрос Тим. – Придется оставить его здесь.

– Это мой единственный автомобиль.

– Я отвезу вас, куда захотите.

Ее зеленый взгляд остротой не уступал кромке осколка бутылочного стекла.

– Что вам до этого? Теперь, когда вы мне сказали, ваша миссия закончена.

– Этот парень… он захочет убить и меня. Если узнает, кто я.

– И вы думаете, я ему скажу, когда он меня найдет.

– Скажете вы или нет, он узнает. Мне нужно выяснить, кто он, и, что более важно, выяснить, кто его нанял. Может, когда у вас будет больше времени, чтобы подумать об этом, вы со мной согласитесь.

Она покачала головой:

– Это тупик. Если вы рассчитываете через меня узнать, кто хочет моей смерти, то смысла в этом нет. Я вам ничем не помогу.

– Смысл есть, – не согласился он. – Собирайте вещи.

Она вновь взглянула на «Форд».

– Я вернусь за ним.

– Когда закончим с более важными делами.

– И тогда буду ездить на нем, искать остатки прошлого, которые еще можно увидеть, все то, что еще не снесли и не осквернили.

– Добрые прежние дни, – кивнул Тим.

– Тогда тоже, кроме хороших дней, бывали и плохие. Но все они были другими. – И она поспешила в спальню, собирать вещи.

Тим выключил свет на кухне. По коридору прошел в гостиную, выключил свет и там.

Подойдя к окну, задернул занавеску. За окном все застыло, словно миниатюрная деревенька в стеклянном шаре, какие используют, как пресс-папье.

Он тоже долгое время провел в стекле, но по собственному выбору. Время от времени поднимал молоток, чтобы разбить его, но ни разу удар так и не нанес, потому что не знал, хочется ли ему очутиться по другую сторону стекла.

На улице появился койот, вышедший из ближайшего каньона: возможно, смелости ему придала поднявшаяся круглая луна. Когда он проходил под фонарным столбом, его глаза сверкнули серебром, словно зрачки скрыли бельма, но в тени глаза становились красными и видели все, что можно было увидеть.