Текст книги "Лицо страха"

Глава 7

Квартира Фрэнка Боллинджера около музея искусств «Метрополитен» была маленькой, спартанского типа. Стены в спальне были коричневые, паркетный пол отполирован. Единственной мебелью в комнате были кровать королевских размеров, ночник и портативный телевизор. Он сделал полки для одежды в стенном шкафу. В гостиной стены были белые и такой же сверкающий паркетный пол. Здесь вся мебель состояла из черной кожаной кушетки, плетеного кресла с черными подушками, зеркального столика и полок с книгами. На кухне были обычные принадлежности, маленький стол и два стула. Окна закрывали жалюзи, а не шторы. Квартира больше походила на монашескую келью, а не на жилье, и именно поэтому она ему нравилась.

В пятницу в девять утра он встал с постели, принял душ, подключил телефон и заварил кофе.

Он пришел домой прямо из квартиры Эдны Маури и провел ранние утренние часы за стаканом виски и чтением поэзии Блейка. Опустошив половину бутылки, еще не пьяный, но такой счастливый, очень счастливый, он отправился спать и заснул, цитируя строки из «Четырех заповедей». Когда он проснулся через пять часов, он почувствовал себя обновленным, свежим и чистым, словно заново родился.

Он допивал первую чашку кофе, когда зазвонил телефон.

– Алло!

– Дуайт?

– Да.

– Это Билли.

– Понятно.

Дуайт – его второе имя. Франклин Дуайт Боллинджер – это было имя его дедушки по материнской линии. Старик умер, когда Фрэнку не было и года. До того как он встретился и познакомился с Билли и стал ему полностью доверять, только бабушка называла его этим именем. Ему едва исполнилось четыре года, когда отец оставил семью, и мать обнаружила, что малыш мешает ей, мешает беспорядочной жизни разведенной женщины. За исключением нескольких мучительных месяцев, проведенных со своей матерью, которую охватывали временные порывы любви только тогда, когда ее начинала мучить совесть, он провел свое детство с бабушкой. Она обращалась с ним так, словно он был центром не только ее жизни, но и всей вселенной.

– Франклин – такое обыденное имя, – говорила обычно его бабушка. – Вот Дуайт – это что-то особенное, так звали твоего дедушку, а он был замечательным человеком, не таким, как все. Ты вырастешь и будешь похожим на него, будешь выше и значительнее других. Пусть все называют тебя Фрэнком, для меня ты всегда будешь – Дуайт.

Бабушка умерла десять лет назад. Девять с половиной лет никто не называл его Дуайтом. Шесть месяцев назад он встретил Билли. Тот понимал, что значит выделяться среди других и чувствовать свое превосходство. Билли сам был таким и поэтому имел право называть его Дуайтом. Это имя давало ключ к его психике, всегда поднимало его дух, напоминало о том, что он предназначен для необыкновенно высокого положения в жизни.

– Я несколько раз пытался дозвониться тебе прошлой ночью, – сказал Билли.

– Я отключил телефон, чтобы можно было выпить немного виски и спокойно поспать.

– Ты смотрел газеты сегодня утром?

– Я только встал.

– Ты что-нибудь слышал о Харрисе?

– О ком?

– Грэхем Харрис. Психолог.

– Нет. Ничего. А в чем дело?

– Прочти газеты, Дуайт, а затем мы поговорим за завтраком. Ты сегодня выходной, не так ли?

– У меня всегда выходные по вторникам и пятницам. А что случилось?

– «Дейли ньюс» расскажет тебе обо всем. Купи газету. Встретимся в кафе «Леопард» в половине двенадцатого.

Нахмурившись, Боллинджер сказал:

– Послушай…

– В половине двенадцатого, Дуайт. – Билли повесил трубку.

День был мрачный и холодный. Густые темные облака плыли на юг так низко, что, казалось, задевали верхние этажи небоскребов.

За три квартала до ресторана Боллинджер вышел из такси и купил в киоске «Дейли ньюс». Продавец в широком пальто, укутанный шарфом, в свитере, в перчатках и в шерстяной лыжной шапочке был похож на мумию.

Внизу, на первой странице газеты, была помещена фотография Эдны Маури, предоставленная клубом «Горный хрусталь». Она улыбалась и была очень красивой. В верхней части страницы в глаза бросался заголовок:

МЯСНИК УБИВАЕТ НОМЕР ДЕСЯТЬ

ПСИХОЛОГ ПРЕДСКАЗЫВАЕТ УБИЙСТВО

За углом он перевернул страницу и попытался прочитать статью, пока ждал зеленого сигнала светофора. От ветра глаза слезились. Ветер вырывал газету из рук, ни одного слова невозможно было прочитать.

Он пересек улицу и шагнул в фойе офиса. Его зубы еще стучали от холода, но ветра здесь уже не было. Наконец он прочитал о Грэхеме Харрисе и «Полночном Манхэттене».

Этот Харрис уже сообщил всем, что его имя Дуайт, и полиция хорошо знает его.

Черт возьми! Как смог этот сукин сын так много узнать? Психологические возможности? Это слишком нелепо. Такого не бывает. Может, он был там?

Обеспокоенный, Боллинджер прошел в угол, выбросил газету в мусорный ящик, согнулся от ветра и поспешил к ресторану.

«Леопард», расположенный на Пятнадцатой улице около Второй авеню, был уютным ресторанчиком с небольшим залом и прекрасной кухней. Обеденный зал – не больше обычной гостиной. Композиция из искусственных цветов, заполнявшая центр зала, составляла единственный элемент украшения скромной в целом обстановки.

Билли сидел за столиком у окна. Через час «Леопард» заполнится посетителями и шумными разговорами. Сейчас было еще рано, только минут через пятнадцать наступит обеденный перерыв и появится толпа из ближайших офисов. Пока Билли был единственным посетителем.

Боллинджер сел напротив него. Они пожали друг други руки и заказали вино.

– Плохая погода, – сказал Билл. Его южный акцент резал слух.

– Да.

Они смотрели друг на друга поверх вазочки с розой, стоявшей в центре стола.

– Плохие новости, – наконец сказал Билли.

– Да.

– Что ты думаешь?

– Диковина какая-то – этот Харрис, – сказал Боллинджер.

– Дуайт… Никто, кроме меня, не знает этого имени. Он не много им подсказал.

– Мое второе имя указано на всех моих протоколах в рабочей картотеке в департаменте.

Разворачивая чистую салфетку, Билли сказал:

– У них нет никаких причин для подозрений, что убийца – полицейский.

– Харрис сказал им, что они уже знают Мясника.

– Они могут предположить, что это один из тех, кого уже допрашивали.

Нахмурившись, Боллинджер произнес:

– Если он даст им еще немного деталей, я пропал.

– Я думал, что ты не веришь в психологов.

– Я ошибался. Ты был прав.

– Извинения приняты, – ответил Билл, слегка улыбнувшись.

– Этот Харрис… можем мы поговорить с ним?

– Нет. – Он не сможет понять.

Официант принес напитки. Когда они снова оказались одни, Боллинджер спросил:

– Я никогда не видел этого Харриса. Какой он из себя?

– Я опишу тебе его чуть позже. А сейчас… ты не расскажешь мне, что собираешься делать?

Боллинджер еще не думал об этом. Без малейшего колебания он сказал:

– Убить его.

– А… – тихо произнес Билли.

– Возражения?

– Абсолютно никаких.

– Хорошо. – Боллинджер осушил половину стакана. – Все равно я сделаю это, даже если ты и будешь возражать.

Официант подошел к их столику и предложил ознакомиться с меню и сделать заказ.

– Через пять минут, – сказал Билли. Когда официант ушел, он спросил: – Когда ты убьешь Харриса, ты разделаешься с ним так же, как всегда делал Мясник?

– Почему нет?

– Но другие же были женщины.

– Это еще больше расстроит и разочарует их, – ответил Боллинджер.

– Когда ты собираешься сделать это?

– Сегодня вечером.

Билли добавил:

– Я думаю, он живет не один.

– Со своей матерью? – спросил Боллинджер кислым тоном.

– Нет. Я думаю, у него есть женщина.

– Молодая?

– Полагаю, что так.

– Хорошенькая?

– Он производит впечатление человека с хорошим вкусом.

– Что ж, это еще лучше, – сказал Боллинджер.

– Я полагал, что ты именно так и скажешь.

– Двойной прыжок, – произнес Боллинджер. – Это только добавит веселья, – усмехнулся он.

Глава 8

– Вам звонит детектив Предуцки, мистер Харрис.

– Я поговорю с ним, соедините. Алло!

– Извините, что беспокою вас, Грэхем. Мы не могли бы быть менее официальными в обращении? Могу я называть вас Грэхем?

– Конечно.

– Пожалуйста, называйте меня Айра.

– Весьма польщен.

– Вы очень любезны. Надеюсь, я не помешал?

– Нет.

– Я знаю, вы занятой человек. Может, я позвоню позже? Или, может быть, вы позвоните мне, когда освободитесь?

– Вы мне не помешали. Что вас интересует?

– Вы помните строки, которые мы нашли на стенах в квартире Маури?

– Очень ясно.

– Так вот. В течение последних нескольких часов я пытался найти источники, откуда они взяты, и…

– Вы все еще на службе?

– Нет, нет, я дома.

– Вы хоть поспали?

– Я бы хотел, но не могу спать более четырех-пяти часов в сутки последние двадцать лет. Я, вероятно, разрушаю свое здоровье. Я знаю это наверняка. Но у меня такой уж склад ума. В моей голове полно всякого мусора, тысячи бесполезных фактов, и я не могу перестать думать о них. Я не могу спать, потому что постоянно думаю об этом.

– Что-нибудь проясняется?

– Да. Я говорил вам прошлой ночью, что стихи звучат, как набат: «Ринта рычит, мечет молнии в небе нависшем. Алчные тучи клокочут в пучине». Как только я увидел эти строки, я сказал самому себе: «Айра, это из написанного Вильямом Блейком». Видите ли, когда я был в колледже тот единственный год, моим увлечением была литература. Я написал реферат по Блейку двадцать пять лет назад… В общем, сегодня утром я купил эрдманское издание поэзии и прозы Блейка. И я нашел эти строки в «Предварении» из «Бракосочетания Рая и Ада». Вы знакомы с поэзией Блейка?

– Боюсь, что нет.

– Он был мистиком и психологом.

– Ясновидящим?

– Нет. Но с психологическими склонностями. Он считал, что люди могут стать богатыми. В своем творчестве он был поэтом хаоса и катаклизмов, но в то же время оставался оптимистом. Ну а помните строку, которую написал Мясник на двери спальни?

– Да. Нить над бездной.

– У вас нет идеи, откуда это?

– Нет.

– И у меня не было. Поэтому я позвонил своему другу – профессору Колумбийского университета. Он тоже не знал, откуда эта строка, но обратился к своим коллегам. Одному из них строка показалась знакомой. Они просмотрели изречения видных философов и восстановили цитату полностью: «Человек – это нить, натянутая между животным и суперчеловеком. Нить над пропастью».

– Кто это сказал?

– Любимый философ Гитлера.

– Ницше?!

– Вам знакомы его работы?

– Поверхностно.

– Он верил, что люди могут быть богами. Или некоторые из них могут стать богами, если общество позволяет им подняться и использовать данную им власть. Он верил, что человечество двигалось к обожествлению. Видите, есть значительное сходство между Блейком и Ницше. Вот почему Мясник может цитировать их обоих. Но есть и проблемы, Грэхем.

– В чем?

– Блейк был оптимистом всегда. А Ницше был неистовым пессимистом. Блейк считал, что у человечества блестящее будущее. Ницше же полагал, что человечество может иметь блестящее будущее, но он был уверен, что оно уничтожит само себя, прежде чем в нем появятся сверхчеловеки. Блейк открыто любил женщин. Ницше презирал их. Он считал, что женщины представляют одно из главных препятствий на пути человека к обожествлению. Понимаете, к чему я клоню?

– Хотите сказать, что если Мясник разделяет обе философии – и Блейка, и Ницше, то он шизофреник.

– Но ведь вы говорите, что он даже не сумасшедший.

– Минуточку.

– Вчера ночью…

– Я сказал, что если он маньяк, то маньяк нового типа. Я говорил, что он не сумасшедший в традиционном понимании.

– А это исключает шизофрению?

– Я полагаю.

– Но может, он считает себя одним из сверхчеловеков Ницше? Психиатры могут квалифицировать это как манию величия. А мания величия характерна для шизофрении и паранойи. Вы все еще думаете, что Мясник может пройти любой психологический тест?

– Да.

– Вы психологически чувствуете это.

– Правильно.

– Вы когда-нибудь ошибались в своих ощущениях?

– Незначительно. Например, когда думал, что имя Эдны Маури – Эдна Дансер, то есть танцовщица.

– Конечно. Я знаю вашу репутацию. Вы всегда оказываетесь правым. Я ничего не предполагаю. Понимаете?.. Ну… где я сейчас стою?

– Я не знаю.

– Грэхем… если бы вы могли посидеть над книгой с поэмами Блейка и потратить на их чтение хоть час, могло бы это настроить вас на восприятие Мясника? Возможно, это стимулирует если не видение, то хотя бы подозрение?

– Может быть.

– Сделайте мне одолжение.

– Ладно.

– Если я пошлю посыльного прямо сейчас с изданием работ Блейка, вы сможете посидеть над ними часок и посмотреть, что получится?

– Вы можете передать книгу сегодня, если хотите, но я не смогу заняться ею до завтра.

– Может, хоть полчасика?

– Никак не могу. Я должен закончить работу над одним из своих журналов и отдать его в печать завтра утром. Я уже на три дня опоздал с выпуском. Мне придется работать весь вечер. Но завтра после обеда или вечером я выкрою время для Блейка.

– Спасибо. Я ценю это. Я рассчитываю на вас. Вы – моя единственная надежда. Этот Мясник слишком сложен для меня. Я нигде ничего не нашел. Абсолютно нигде. Если мы не определим правильное направление, я не знаю, что может случиться.

Глава 9

Пол Стивенсон был одет в голубую рубашку, шелковый галстук в черно-голубую полоску, дорогой черный костюм, черные носки и черно-коричневые туфли с белым швом. В пятницу, в два часа дня, войдя в кабинет Энтони Прайна, он был очень расстроен и не заметил, как Прайн поморщился, увидев его туфли. Он не мог кричать на Прайна и поэтому надулся.

– Тони, почему ты утаиваешь секреты от меня?

Прайн вытянулся на кушетке, его голова лежала на валике, он читал «Нью-Йорк таймс».

– Секреты?

– Я узнал, что по твоему указанию компания обратилась в частное сыскное агентство, чтобы собрать информацию на Грэхема Харриса.

– Это не так. Я всего лишь хочу знать местопребывание Харриса в определенные часы в указанные дни.

– Но ты просил детективов не обращаться за сведениями к Харрису или к его подруге. А это значит – совать нос в чужие дела. И ты просил их сделать все за сорок восемь часов, что утроило стоимость заказа. Если ты хочешь знать, где он был, почему ты не спросишь его самого?

– Я полагаю, что он солжет мне.

– Почему он должен лгать? Почему в определенные часы? Что за определенные дни?

Прайн отложил газету, сел, потом встал, потянулся:

– Я хочу знать, где он находился, когда каждая из десяти женщин была убита.

Ошеломленный, глупо заморгав глазами, Стивенсон спросил:

– Почему?

– Если во время всех десяти случаев он был один – работал один, смотрел кино один, прогуливался в одиночестве – тогда, вероятно, он мог убить их всех.

– Харрис? Ты думаешь, Харрис – это Мясник?

– Может быть.

– Ты нанимаешь детективов, имея подозрения?

– Я говорил тебе: я не доверял этому человеку с самого начала. И если я окажусь прав, какую сенсационную новость мы получим!

– Но Харрис – не убийца. Он ловит убийц.

Прайн подошел к бару.

– Если доктор лечит пятьдесят пациентов с гриппом одну неделю, еще пятьдесят – другую неделю, разве не удивительно, что он сам заразился гриппом на третьей неделе?

– Я не уверен, что уловил твою мысль.

Прайн налил коньяк в стакан.

– Годами Харрис был настроен на убийство в глубине своего мозга, объяснял это травмой, но ведь многие из нас попали в аварии. Он буквально переживал те же чувства, что убийцы женщин, детоубийцы, маньяки. Он, вероятно, видел больше крови и насилия, чем самые профессиональные полицейские. Разве нельзя предположить, что может извлечь неуравновешенный с детства человек из всей этой массы насилия? Разве так уж невероятно, что он сам может стать таким же маньяком, каких он выявляет?

– Неуравновешенный? Грэхем Харрис – такой же уравновешенный, как ты или я.

– Насколько хорошо ты его знаешь?

– Я видел его в программе.

– Тебе следовало бы знать чуть-чуть больше.

Прайн бросил на себя взгляд в зеркало, расположенное на задней стенке бара, пригладил одной рукой свои блестящие седые волосы.

– Например?

– Я с удовольствием занимаюсь психоанализом – дилетантским, конечно. Прежде всего, Грэхем Харрис родился в крайней нищете и…

– Он получил наследство. Его старик, Эвон Харрис, был издателем.

– Его отчим. Настоящий отец Грэхема умер, когда ему был всего один год. Мать работала официанткой в кафе. Она вынуждена была беспокоиться о сохранении крыши над головой, потому что ей приходилось оплачивать лечение мужа. Годами они жили одним днем, на грани нищеты. Это могло наложить отпечаток на ребенка.

– Как же она познакомилась с Эвоном Харрисом? – спросил Стивенсон.

– Я не знаю. Но после того как они поженились, Грэхем взял фамилию отчима. Остальную часть детства он провел в богатом особняке. После получения диплома университета у него было достаточно времени и денег, чтобы стать одним из всемирно известных альпинистов. Старик Харрис поддерживал его. В определенных кругах Грэхем был знаменитостью, звездой. Ты знаешь, сколько женщин увлекается альпинизмом?

Стивенсон пожал плечами.

– Не альпинизмом, – уточнил Прайн, – а альпинистами. Гораздо больше, чем ты думаешь. Я полагаю, что именно близость смерти так притягивает их. Более десяти лет Грэхем был на вершине славы, ему поклонялись. Затем это падение. Когда он поправился, у него появился страх перед восхождением. – Прайн прислушивался к собственному голосу, увлекаясь развиваемой теорией. – Ты понимаешь, Пол? Он родился никем, первые шесть лет своей жизни был ничтожеством. Затем в мгновение ока он становится кем-то. Сразу, когда его мать вышла замуж за Эвона Харриса. И сейчас нет ничего удивительного в том, что он боится вновь стать ничтожеством.

Стивенсон подошел к бару и налил себе немного коньяку.

– Непохоже, что он снова никто. Он унаследовал деньги своего отчима.

– Деньги – это не то же самое, что слава. Однажды он уже был известен, даже если только в кругу энтузиастов альпинизма. Может, слава стала для него как наркотик. Это случается. Я видел это.

– И я тоже.

– Ну, может быть, он решил, что оставаться неизвестным так же хорошо, как быть знаменитым. Как Мяснику ему посвящены заголовки, но он неизвестен.

– Но он был с тобой в студии прошлой ночью, когда убили Маури…

– Может быть, и нет.

– Что? Он предсказал ее смерть.

– Разве? Или он просто нам сообщил, кого он избрал своей следующей жертвой?

Стивенсон уставился на него, как на сумасшедшего.

Рассмеявшись, Прайн пояснил:

– Конечно, Харрис был со мной в студии, но, возможно, не тогда, когда произошло убийство. Я использовал свои связи в департаменте полиции и получил копию протокола. Согласно данным патологоанатомов, Эдна Маури была убита где-то между половиной двенадцатого ночи в четверг и половиной второго утра в пятницу. А Грэхем Харрис покинул студию в половине первого в пятницу утром. У него оставался еще час, чтобы добраться до Эдны.

Стивенсон глотнул немного коньяку:

– Боже мой, Тони, если ты прав, если ты раскрутишь эту историю, Эй-би-си предоставит тебе вечерний канал для программы и позволит тебе выпускать ее самостоятельно. Давай!

Стивенсон допил свой коньяк.

– Но у тебя нет доказательств. Это только теория. Это весьма неординарная теория. Однако ты не можешь обвинять человека только потому, что он родился у бедных родителей. Черт возьми, твое детство было хуже, чем его, но ты не убийца.

«Сейчас у меня нет доказательств. Но если они не будут найдены, их следует сфабриковать», – подумал он.

Глава 10

В пятницу Сара Пайпер провела утро за сборами для пятидневного путешествия в Лас-Вегас. Эрни Нолан, владелец фабрики мужской одежды, стоял в списке ее постоянных клиентов уже три года. Он ездил в Лас-Вегас каждые шесть месяцев и брал ее с собой. Он платил ей пятнадцать сотен долларов за услуги в постели и давал пять сотен на азартные игры. Даже если бы Эрни был скотиной, а он таковым не был, все равно это хороший отдых.

Она неделю будет отсутствовать в клубе «Горный хрусталь»; и хорошо, что ей не придется выкладываться на работе сегодня ночью перед поездкой в Лас-Вегас завтра утром. Она успела поспать только два часа после возвращения из дома Эдны, и эти два часа были наполнены кошмарами. Ей следовало бы хорошенько отдохнуть сегодня вечером, если она хочет быть в отличной форме.

Собираясь, она размышляла, чего же ей недоставало. Чувства? Нормальных эмоций? Она плакала прошлой ночью, была глубоко потрясена смертью Эдны. Но уже сейчас ее настроение улучшилось. Она была взволнована и довольна тем, что уезжает из Нью-Йорка. Самоанализ не показывал никакого чувства вины. Она слишком много видела в мире – слишком много насилия, отчаяния, эгоизма, грязи, – чтобы подвергать себя наказанию за неспособность поддерживать свое горе. Так устроены все люди: забывчивость является ступицей колеса, ядром мозга, тем, что сохраняет их здоровье. Может быть, это не слишком приятно сознавать, но это правда.

В три часа, когда она укладывала третий костюм, позвонил мужчина. Он хотел назначить свидание на этот вечер. Она не знала его, но он утверждал, что узнал номер ее телефона от одного из ее постоянных клиентов. Хотя его голос звучал приятно – настоящий джентльмен с мягким южным акцентом, – она собиралась отправить его подальше.

– Если у вас есть договоренность на сегодня, – сказал он, – я могу дать больше, чтобы вы освободились от него на этот вечер.

– Никакой договоренности нет. Но я собираюсь в Вегас утром, и мне надо отдохнуть.

– Какая у вас обычная норма оплаты?

– Две сотни. Но…

– Я дам вам три сотни.

Она колебалась.

– Четыре сотни.

– Я дам вам имена пары девушек…

– Я хочу провести вечер с вами. Я слышал, что вы самая любвеобильная женщина в Манхэттене.

Она рассмеялась:

– Вас ждет большое разочарование.

– Я вбил себе это в голову. А когда я вобью что-то себе в голову, ничто на свете не может заставить меня изменить мнение. Пять сотен долларов.

– Это слишком много. Если вы…

– Милая девушка, пять сотен – это мелочь для меня. Я делаю миллионы на нефтяном бизнесе. Пять сотен – и я не займу у вас весь вечер. Я приду около шести, мы расслабимся вместе, затем пойдем поужинаем. Вы будете дома около десяти, я думаю, останется достаточно времени для отдыха перед Вегасом.

– Вы легко не сдаетесь, да?

– Это мое реноме. Я отличаюсь упорством. Домашние говорили, что я упрям, как осел.

Улыбаясь, она ответила:

– Ну, хорошо. Вы победили. Пять сотен. Но вы обещаете, что мы вернемся к десяти?

– Слово чести! – ответил он.

– Вы не назвали свое имя.

– Пловер, – ответил он, – Билли Джеймс Пловер.

– Могу я называть вас Билли Джеймс?

– Только Билли.

– Кто вам рекомендовал меня?

– Мне бы не хотелось называть это имя по телефону.

– О’кей. Тогда в шесть часов.

– Не забудьте.

– Я с нетерпением жду встречи, – ответила она.

– И я тоже, – произнес Билли.