Текст книги "Размышление о русской смуте"

Зависимость России от Антанты

В ходе войны зависимость России от Антанты – и политическая, и экономическая, и военная – все возрастала. А. Керсновский отмечал, что подписанный в сентябре 1914 года Лондонский протокол фактически обрекал русское командование на подчинение союзникам. Для спасения Франции предпринимались неподготовленные и неудачные операции, например, восточно-прусская операция (август 1914 года), на Юго-Западном фронте (декабрь 1915 года), на Северном фронте у озера Нерочь (март 1916 года), на Румынском фронте (осень 1916 года). Операции эти не имели для русских никакого смысла, а только оттягивали часть немецких сил с их западного фронта. Мало того, Антанта добилась еще отправки одного русского корпуса под командованием генерала Баратова на Месопотамский фронт в помощь англичанам, другого – во Францию и на Салоникский фронт.

История экспедиционного русского корпуса во Франции весьма трагична и показательна. Французы бросали его в самые гиблые места, сзади ставили заград-отряды из сенегальских стрелков и не отпускали домой в Россию до конца 1918 года. Из этого корпуса в живых осталась десятая часть. Иными словами, французы обращались с русскими союзниками как со своими колониальными войсками. Недаром с 1916 года в русской армии стала распространяться поговорка, что союзники готовы воевать с немцами до последнего русского солдата.

Антанта вмешивалась и в планы русского командования на Восточном фронте. Например, к началу 1916 года начальник штаба Ставки генерал Алексеев представил продуманный план кампании с нанесением главного удара по Австро-Венгрии и выведением ее из войны. Но под давлением французов главный удар спланировали против Германии. К сожалению, император Николай, как Верховный Главнокомандующий, не смог отстоять перед союзниками даже план своего начальника штаба.

Возмущение русской патриотической общественности вызывало и то, что пролитая русская кровь, в том числе и за пределами России в интересах союзников, не шла в зачет русских долгов за военные поставки Антанты. Русские потери росли – и росли русские долги. Для сравнения: император Александр I, участвуя в антинаполеоновских коалициях 1805–1807 и 1813–1814 годов, добился от главного спонсора этих коалиций – Англии – выплаты многомиллионных субсидий для русской армии. Тогда России за ее военную поддержку должны были союзники – теперь в должниках оказывалась Россия.

По данным проф. Катасонова, к 1917 году внешний долг России уже превышал годовой ВВП, что означает состояние, близкое к банкротству. При этом значительная часть золотого запаса империи уже ушла в западные хранилища, т. к. Антанта требовала предоплаты (в отличие от еще предстоявших во Вторую мировую войну поставок по ленд-лизу, которые отпускались в кредит). Неумение русского правительства отстаивать национальные интересы перед союзниками не имеет никаких извинений. А. Керсновский приводит для сравнения, как продавали свою помощь Антанте Италия или Румыния. «Благородство» к нагловатым союзникам оборачивалось другим концом к своим солдатам и налогоплательщикам. Национальный суверенитет в ходе такой политики явно умалялся.

Нежелание ввести «диктатуру тыла»

Царское правительство оказалось неспособным провести мобилизацию всей страны для победы в войне. Необходимые мобилизационные мероприятия совершались с большим опозданием или не совершались вовсе. Во всех европейских странах в первые же недели войны был мобилизован для нужд армии и флота сухопутный и морской транспорт. Известно, как в сентябре 1914 года мобилизованные парижские такси перевезли на фронт в районе Марны несколько дивизий, сыгравших решающую роль. У нас немногочисленный автомобильный и огромный гужевой транспорт, оставаясь в частных руках, мешал переброске войск, загромождал дороги. Тысячи повозок и десятки тысяч лошадей были брошены при отступлении 1915 года.

Железнодорожные вагоны были забиты сотнями тысяч беженцев из западных губерний и десятками тысяч евреев, принудительно эвакуированных в тыл в начале войны из прифронтовой полосы. В вагонах они жили всю войну, в то время как для перевозки военных грузов вагонов не хватало. К концу 1916 года на российских железных дорогах не хватало и локомотивов. В результате противник мог перебрасывать свои войска по железной дороге в несколько раз быстрее русских.

В качестве гастарбайтеров для тыловых работ царское правительство завезло около 600 тысяч китайцев. В тыловых лагерях скопилось около 2 млн пленных, в основном австрийских и венгерских. Известно, что во время гражданской войны отряды из китайцев, венгров и прочих «интернационалистов» составили ударные карательные силы большевиков.

Во всех европейских странах с осени 1914 года были введены продовольственные карточки; государство взяло на себя жесткий контроль за распределением продовольствия для населения. Лиддел Гарт приводит пример Британии. Дважды в 1916-м и 1917 году из-за «неограниченной подводной войны» (то есть из-за действия германского подводного флота) со стороны Германии во всей Британии оставалось продовольствия не более, чем на месяц. Но четкий государственный контроль за ситуацией не допустил спекуляции и беспорядков – именно для этого и необходима была карточная система распределения продуктов. На голодном пайке всю войну просидела и сама Германия, придумавшая «эрзац-хлеб», «эрзац-кофе» и подобные заменители. И тоже, благодаря твердой руке государства, не допускала спекуляции и беспорядков. Во всех европейских странах однозначно на время войны были запрещены митинги, забастовки, демонстрации, введена жесткая цензура в прессе.

Россия на этом общем фоне европейских «демократий» выглядела весьма странно. Продовольственные карточки так и не были введены, что и послужило поводом для беспорядков в Петрограде в феврале 1917 года. Политическая оппозиция не была запрещена, строгая цензура печати отсутствовала. Неудачи на фронте раздувались печатью, обрастали слухами. Тыл, а не фронт, был самым гнилым и слабым местом России во время мировой войны. Принцип: «Все для фронта, все для победы» – так и не был реализован. Гуляние почтенной публики во время войны в ресторанах типа «Яр» и «Астория», где никогда не знали сухого закона, введенного для остального населения, – наглядная тому иллюстрация.

Начальник штаба Ставки генерал Алексеев дважды, весной и осенью 1916 года ставил вопрос о необходимости введения «диктатуры тыла», но получил отказ. На роль «диктатора тыла» Алексеев предлагал великого князя Николая Николаевича, которого Царская Чета подозревала в поползновениях на власть. В результате жизненно необходимый вопрос не был решен из-за разногласий внутри династии.

Обогащение дельцов и обнищание народа

Отсутствие государственного контроля над частной экономической инициативой открывало широкие возможности для обогащения разным дельцам, аферистам и казнокрадам. На военных заказах многие сколотили целые состояния. Крупная буржуазия наживалась на поставках в армию, мелкая спекулировала продовольствием и подпольным алкоголем. Российская буржуазия никогда особо не отличалась патриотизмом, ни теперь, ни тогда. Чуть позже во время гражданской войны белые генералы, так и не получившие от этой буржуазии никакой помощи, с горечью говорили: «У нас нет Мининых». Но это была та самая буржуазия, которая вошла во вкус наживы во время Великой войны.

При этом широкие народные массы во время войны серьезно обеднели. Особенно это сказалось на положении крестьянства Центральной России. Мобилизация мужиков в армию лишила крестьянские хозяйства большой части рабочих рук. С 1915 года власти провели изъятие для армии из крестьянских хозяйств каждой второй лошади, что тоже ударило по крестьянам, переведя их в разряд бедняков.

Стоит отметить, что накануне войны из 170 млн населения Российской империи собственно великороссы составляли 45 % населения, еще 15 % – малороссы и белорусы. Именно они несли на себе основную тяжесть налогов и воинской повинности. Остальные инородцы имели разные льготы. Попытка переложить и на них хотя бы малую часть тягот войны привела, например, в 1916 году к большому восстанию казахов и киргизов в Туркестане, сопровождавшемуся истреблением русских поселенцев. Война особенно тяжело сказалась на положении именно русского народа, принесшего почти все жертвы войны и не понимавшего смысла этих жертв. Особенно возмущало возрастающее социальное и национальное неравенство и несправедливость.

Между тем крупные дельцы наглели от безнаказанности. Стоит упомянуть «дело сахарозаводчиков» – еврейских торговцев во главе с биржевиком Д. Рубинштейном, близким к Распутину. Этим делом занималась контрразведка Северо-Западного фронта, возглавляемая генералом Батюшковым. Контрразведка уличила группу Рубинштейна в хищениях на многие миллионы рублей, военный суд Петрограда приговорил их к заключению на 10–12 лет. Но по ходатайству Императрицы, как близкие к Распутину, все они были в декабре 1916 года отпущены на свободу. Этот случай серьезно дискредитировал Императора, показав его несамостоятельность. Вместе с другими подобными историями «дело сахарозаводчиков» подорвало доверие генералитета к Императору. При таком попустительстве тыловым хищникам невозможно было добиться победы. Общественное мнение, и левое, и правое, не желало с этим мириться.

Можно вспомнить и историю дворцового коменданта Воейкова, который во время войны в своем имении Куваки Пензенской губернии построил завод минеральной воды, провел туда железнодорожную ветку. Во время войны начальник охраны Царя занимался бизнесом! Это возмутило лидера правых в Государственной думе В. Пуришкевича, который с думской трибуны назвал его «генералом от кувакерии». При виде такой картины попустительства и бездействия со стороны верховной власти у самых старых и преданных защитников монархии опускались руки.

Ни победы, ни мира

Общественное мнение сильно колебалось в зависимости от событий на фронте. Успех наступления Юго-Западного фронта в мае-июне 1916 года сильно воодушевил русскую общественность. Генерал Брусилов вспоминал, что он получил несколько тысяч телеграмм от различных общественных организаций и частных лиц с приветствиями и благодарностями. Патриотический подъем июня 1916 года, безусловно, исключал революционные настроения. Но успех Юго-Западного фронта не был поддержан и закреплен другими фронтами – и патриотический порыв к осени уже угас. А между тем только весомая победа, означающая коренной перелом в войне, могла предотвратить революцию.

Был у российской власти и другой путь – непопулярный, вызывающий обвинения общественности и потому требующий гражданского мужества. Это – путь компромиссного сепаратного мира. Непопулярный Тильзитский мир заключил в 1807 году император Александр I с Наполеоном. Невыгодный Парижский мир подписывал Александр II с Наполеоном III в 1856 году после Крымской войны. Оба государя действовали в национальных интересах, рискуя своей личной репутацией – и история их оправдала. Они добились мирных передышек для своей страны, избавили ее от новых потерь и внутренних потрясений.

Была ли такая возможность и у императора Николая II в Великой войне? Князь Жевахов, имевший в 1920-х годах откровенный разговор с бывшим начальником германского генштаба Людендорфом, свидетельствует: Германия трижды (в декабре 1914-го, в ноябре 1915-го и в ноябре 1916 года) предлагала России сепаратный мир на более или менее приемлемых условиях. Все три раза российская власть отказалась. Тогда Германия взяла курс на поддержку антиправительственного переворота, финансируя революционные партии. Конечно, остается вопросом: выполнила бы Германия условия этого мира, разъединив своих противников и добившись победы на Западном фронте (а это почти несомненно)? Как восприняло бы российское общественное мнение этот сепаратный мир после стольких потерь и заявлений о войне до победного конца? Уже был опыт неудачного Портсмутского мира с Японией в 1905 году, когда толпы демобилизованных и деморализованных солдат устраивали бунты по всей стране.

Но к концу 1916 года Россия находилась в таком состоянии, что уже не могла рассчитывать на победу. Народу тоже был нужен мир любой ценой и расход по домам. Кадровая армия и гвардия была уже выбита, вместо них было 7-миллионное народное ополчение, мало боеспособное и разлагаемое пораженческой пропагандой. В победу не верили и придворные прогерманские круги, которые желали сепаратного мира с Германией, но не имели твердости провести такое единственно спасительное решение в жизнь. Продолжения войны могла желать от России только Антанта, которая уже выжала из нее все соки и готовилась ее бросить. Но главное, отсутствовала твердая державная воля власти в духе Петра I или Николая I, ощущаемая всей страной и предохраняющая ее от распада.

В такой ситуации натиск темных закулисных сил делал русскую катастрофу неизбежной.

В последнее время в православно-патриотической среде утвердилось мнение, что главная вина в революции лежит на генералах-заговорщиках в неменьшей степени, чем на профессиональных революционерах. Старший генералитет Русской армии не отличался властолюбием – в отличие от германских генералов, устроивших позднее настоящий заговор, закончившийся покушением на Гитлера. Глядя на этих немцев, легко смекнуть разницу между просьбой к Государю об отречении и настоящим заговором с бомбой. Можно вспомнить и более близкий по времени пример турецких революционеров, которые в 1911 году под дулом пистолета заставили своего султана подписать отречение. Русские генералы – «февралисты» – в большинстве были пожилыми людьми с прошлыми боевыми заслугами; по складу они не были заговорщиками. Долго и безуспешно они пытались убеждать Царя в необходимости принятия мер, упомянутых выше. В частности, несправедливость обвинения генерала Алексеева убедительно показал В. Цветков в своей монографии. Претензии генералов касались, прежде всего, вмешательства Императрицы и ее «распутинского» окружения в государственные и военные дела. Для современных сторонников Распутина, естественно, все его критики являются предателями и масонами. Но сложившаяся к концу 1916 года общая обстановка, описанная выше, в любой другой стране неизбежно закончилась бы дворцовым переворотом. В России, истощенной трехлетней войной, запас прочности государства был исчерпан. Поэтому переворот в верхах закончился обвалом всей страны в смуту.

Несправедлив тезис, что Россия за грехи перед Царем должна была принести еще и новые кровавые жертвы. Мы видим, что Россия к февралю 1917 года уже принесла неизмеримые жертвы, причем лучших своих сынов, на алтарь чужой победы. Царь, через год пострадавший со своей семьей, присоединился к жертвам своего народа.

Выставляя будущих белых вождей главными виновниками «февраля», и тем самым всей русской революции, нынешние идеологи ложного монархизма тем самым оправдывают настоящих могильщиков России и русского народа – первых большевиков под руководством Ленина и Троцкого, связанных с иностранными банками и разведками. Между тем люди белого дела, те же генералы Алексеев и его соратники, были едины в своей патриотической позиции и во время Великой войны, и во время гражданской, ничего не предпочитая национальным интересам, не имея личных амбиций и выгод. Лозунг «да возвеличится Россия, да сгинут наши имена», популярный в русской эмиграции, был отражением их жизненного пути.

Профессор И. Ильин осуждал тех демагогов, независимо от их политической ориентации, которые, по его словам, любили «стать в позу и сказать фразу». Это относится и к патриотическим демагогам, любящим идеологические штампы и лозунги и неспособным к личной ответственной и жертвенной жизненной позиции. Для нашего времени это особенно актуально, когда подобные люди жестко злословят русских патриотов Первой мировой и гражданской войны. Здоровый патриотизм требует живой связи и преемства с предыдущими поколениями. Разрывая эту духовную преемственность, такие люди обкрадывают самих себя и своих слушателей.

2017 г.

В защиту белого дела

В современном общественном сознании укрепился такой взгляд на историю гражданской войны, с которым трудно согласиться. Принято считать, что белое движение было немонархическим, или даже прямо республиканским, не церковным, узко сословным, оторванным от народа, что белые правительства и тылы были переполнены «февралистами» и масонами и прочими лицами левых убеждений, что все движение сильно зависело от иностранных держав. А потому общий вывод наших критиков таков, что белое движение изначально было предопределено к поражению, как дело заведомо безнадежное, не имеющее ни народной поддержки, ни помощи Божией.

Попробуем разобраться с этими возражениями по порядку.

Состав белого движения

Чтобы далее не путаться с оценками, нужно сразу более четко определиться, кого можно считать белым в строгом смысле слова, а кого нельзя. Лишь после этого можно будет сказать, по адресу ли направляется критика. Для этого полезно взглянуть на противоположную, красную сторону. Мы увидим, что большевики с самого начала очень четко различали своих соратников от «попутчиков». Последних никогда не путали с первыми, никогда им ни доверяли, хотя и заигрывали с ними в нужное время. Использовав «попутчиков» на каком-то этапе в своих целях, большевики потом без всякой благодарности и пощады ликвидировали их своими или чужими руками. «Попутчиками» большевиков, начиная с октябрьского переворота 1917 года и до конца гражданской войны были и разные левые партии (анархисты, эсеры, максималисты и т. п.), и всевозможные националисты (от прибалтийских до кавказских), и разные социальные слои и группы (от крестьян до бывших офицеров и чиновников – «старых спецов», взятых на службу коммунистическому режиму). В сумме все это составляло красную коалицию под железной большевицкой властью, хотя, конечно, настоящих старых большевиков, «швейцарского образца», в ней было немного.

Если мы с этой точки зрения посмотрим на антибольшевицкую коалицию, то увидим, что по-настоящему белые составляли в ней меньшинство. Белые – это те, кто принципиально и последовательно, от начала до конца боролись с коммунистическим режимом, отвергая всякие компромиссы и предпочитая смерть сдаче в плен. Невозможно считать белыми ни тех, кто в ходе самой гражданской войны перешли на сторону красных и служили в их войсках, ни тех, кто отсиживались в тылах, обделывали свои личные дела и были первыми среди беженцев за границу. Ни перебежчики, ни шкурники, ни тыловые хищники, ни политиканы и интриганы белыми считаться не могут. Это были лишь «попутчики», как и у большевиков, с той только существенной разницей, что большевики до самого конца выжимали все соки из своих «попутчиков» и потом столь же безжалостно расправлялись с ними. «Попутчики» же белого движения примазались к нему, когда оно достигло определенных успехов, попытались воспользоваться им в своих целях, а затем предали и бросили его, как только обозначились первые неудачи. Этих «белых попутчиков» наказали потом не белые, а те же самые красные, расправившиеся с ними, как и со своими «попутчиками».

Между тем именно попутчикам белого движения с их деятельностью, партийной принадлежностью и, главное, нравственным обликом, направлено большинство претензий со стороны критиков белого дела. Не отрицая справедливости всей этой критики в частностях, скажем только, что даже если эти попутчики порой и занимали высокие посты в белом тылу, в собственном смысле слова белыми они не были. Не они начинали белую борьбу в полном одиночестве, не они оканчивали ее, когда были исчерпаны все возможности к ее продолжению. Поэтому, строго говоря, нельзя считать белыми Кубанское или Донское правительство, вредившее главкому Юга России генералу Деникину и своей деятельностью подготовившее Новороссийскую катастрофу. Как считать белым премьера Сибирского правительства Пепеляева, если он предал на расправу адмирала Колчака? То же самое можно сказать про деятелей Северо-Западного правительства, навязанных генералу Юденичу англичанами, или про премьера Северного правительства Чайковского, который приехал на все готовое из Англии и уехал обратно, как только обозначились неуспехи. Многие политические аферисты и дельцы, хотя бы они занимали и высокие должности, ничем своим не пожертвовали для белого дела, но напротив, искали своей личной выгоды. Таковых можно считать лишь случайными союзниками белых, которые в целом принесли более вреда, нежели пользы.

Невозможно причислить к белым и большинство представителей крупной российской буржуазии. Генерал Деникин отмечает, что от крупных предпринимателей Юга России он не получил никакой бескорыстной материальной помощи, даже минимальной, а только деловые предложения. Адмирал Колчак подобное же положение в Сибири с горечью подытожил так: «У меня есть Пожарские, но нет Мининых». Интересно выражение старообрядца-миллионера Рябушинского, действовавшего в тылах армии Деникина. Этот активный деятель Февраля говорил так: «Мы тоже большевики, только те – красные большевики, а мы белые большевики». Но поскольку белых большевиков в природе все-таки быть не может, то эта фраза значит, что крупные предприниматели («мы») были только попутчиками белых, но никак не белыми.

Если же теперь получается, что ни большинство членов белых правительств и администрации, ни большинство «общественности», шумевшей в тылу от имени белых, ни большинство промышленников белыми не были, то кто же тогда ими были? Только генералы и офицеры, юнкера и кадеты? Конечно, в первую очередь они, как первые, взявшие оружие и пошедшие в неравный бой с большевизмом. Но не только они.

Белое движение было всесословным, народным, хотя, к сожалению, не стало всенародным. В нем, кроме представителей интеллигенции, участвовали и многие выходцы из простого русского народа.

Солдаты Кавказского фронта, составившие Самурский полк, или шахтеры Донбасса, мобилизованные в Дроздовскую дивизию, о которых упоминает генерал Туркул, сражавшиеся честно и до конца, были, конечно, белыми. Крестьяне Харьковской губернии, призванные в Белозерский полк, о которых упоминает генерал Штейфон, также доблестно выполнявшие свой долг, были белыми. Казаки бригады генерала Гусельщикова, наиболее доблестной в Донском войске, которых ставит в пример прочим генерал Краснов, были настоящими белыми. Такими же были казаки Кубани, всенародное восстание которых описывает генерал Шкуро, и оренбургские казаки атамана Дутова. Псковские рыбаки, составившие доблестный Толабский полк Северо-Западной армии генерала Юденича, поморы Северного края из армии генерала Миллера, особенно прославившиеся крестьяне Шенкурской волости, рабочие Ижевского и Боткинского заводов, бывшие в числе лучших в армии Колчака, – все это были представители самого что ни на есть трудового народа, а не какой-то сельской полуобразованщины или босяков. Причем, в отличие от многих белых интеллигентов, отошедших от веры и Церкви, это были вполне церковные православные люди.

И вся беда в том, что таких-то в общей массе русского народа оказалось незначительное меньшинство…