Текст книги "Слон для Карла Великого"

– Проклятые идиоты! – Исаак смахнул со стола чашу с виноградом. Ягоды раскатились по покою, словно всполошенные насекомые.

Танкмар прислонился к двери, сделанной из толстых брусьев.

– Что с вами, господин? С нами обращались весьма обходительно. Нам даже пообещали эскорт. А обед здесь более сытный, чем все, что я до этого видел и пробовал.

Он указал на стол. В выемках деревянной крышки стола стояли вяленая треска в изюме, яичный мусс с зернами перца, жареное мясо в соусе из миндального молока и огромный каплун, зажаренный до хрустящей корочки, на подушке из перьев.

– Неужели ты не понимаешь? Мы в ловушке. К вечеру или мы будем мертвы, или же нас заточат в тюрьму.

– Господин! Что…

– Подумай сам! – Исаак говорил резко и тут же заставил Танкмара замолчать. – Мы добираемся до Павии и объясняем графу Арно, кто мы такие. Тот сразу же понимает, что арабы являются достаточно сильной боевой группой. Он принимает меры, чтобы отделить их от нас. – Еврей ходил по дубовым доскам пола взад и вперед, заложив руки за спину. – Затем нас принимают в западной части резиденции, в какой-то… в каком-то сарае. И это в то время, когда каждого дипломатического гостя следует приветствовать в императорском зале резиденции! Причем в присутствии всех высокопоставленных лиц! Почему же только два человека оказывают нам такую честь? Очень просто: здесь хотят держать наше появление в тайне, чтобы никто не кинулся искать нас, когда крысы будут глодать наши кости. Теперь понимаешь?

– Нет, господин. – Танкмар упал на одну из кроватей. – Почему граф Арно должен хотеть, чтобы с нами что-то случилось? Мы ведь путешествуем по заданию императора.

– И именно в этом заключается наша дилемма. Лангобарды проиграли войну против Карла Великого. Их король Дезидериус предпочел влачить и дальше трусливое существование в монастыре, чем погибнуть в битве. С тех пор император франков правит Ломбардией, а столица здесь – Павия. Однако он лишь изредка появляется здесь. Его тянет в Аахен. Он любит там купаться в горячих источниках. Таким образом, резиденция в Павии лишена должного внимания. Но честолюбие графа Арно не уступает честолюбию императора. Он хочет оставить подарки Гаруна ар-Рашида здесь. А затем, как он надеется, Карл Великий вернется сюда и ранг города значительно возрастет. Но для этого ему нужно убрать нас с пути.

– Значит, граф положил глаз на Абула Аббаса!

– Так оно и есть. Слон, наверное, в этот момент уже окружен стражей и недосягаем для нас.

– Но откуда вы все это знаете?

– Граф Арно был слишком беспечен, выдавая нам сведения. Хотя он должен был знать это, однако не захотел сказать нам, насколько редко в последнее время император посещал Павию. Это устыдило бы его. Значит, я своим замечанием попал в самую точку. Упомянув Адалгиса из Равенны, он окончательно выдал свою неискренность. Ведь граф Адалгис считается мертвым. Даже сам император считает, что этот лангобард умер на плахе. Однако же Арно выдает нам в своей гордой болтливости, что он уже три года держит Адалгиса в заточении и мучит его. Зачем ему, спрашиваю я тебя, нужно было доверять нам такую страшную тайну?

Танкмар взлохматил свои волосы:

– Зачем? Потому что… Потому что он точно знал, что мы живыми больше не выйдем из резиденции, чтобы рассказать об этом императору. – Он хлопнул ладонью по своему ложу, чем вызвал целый взрыв из пыли и клопов. – Вот же собака!

– Браво! Хороший вывод!

– Тогда нам нужно бежать! – Танкмар не мог больше выносить бездействия. Он спрыгнул с кровати и поковылял к двери.

– Обожди! – воскликнул Исаак. – Сначала давай поищем хорошие идеи, а затем начнем отступление. – Он встал перед Танкмаром, высокий и сильный. – Мы должны попытаться предупредить арабов. Может быть, мы придем не слишком поздно и эти ничего не подозревающие простаки все еще наслаждаются жизнью в таверне «Рыба-кит». А затем вместе мы сможем принять решение о наших дальнейших действиях.

– Предупредить сарацин? Если бы они были на нашем месте, то уже давно взяли бы ноги в руки, даже не подумав о нас. Может быть, они были бы даже рады, что бросили нас тут. Да и я тоже был бы рад.

– Не говори глупостей и выполняй мои приказы!

– А как мы сможем выбраться отсюда?

– От бегства сломя голову так же мало толку, как и от открытого боя. Ты калека, а я слишком стар. Нет, нам нужна хитрость. Но какая?

– Посмотрите на окно. Может быть, нам удастся спуститься вниз по стене?

– Вздор! Через эту щель меня мои дряхлые конечности не вытащат. Кроме того, мы будем словно приклеены к каменной стене, как два жирных жука, и своим видом пригласим стражу поучаствовать в призовой стрельбе. – Исаак остановился. – Зато ты… Ты худее меня. И я мог бы помочь с этой стороны протолкнуть тебя через проем. Ты своими крепкими руками мог бы вцепиться в стену и спуститься вниз. Постарайся быть ловким, и никто тебя не заметит.

Танкмар оцепенел:

– Вы хотите остаться здесь, господин?

Исаак задумчиво кивнул:

– Вот именно. И чем дольше я об этом думаю, тем больше мне нравится этот план. Да, это превосходный план. При условии, что мы останемся в живых после этой рискованной затеи. А теперь слушай внимательно…

У Рихольфа выдался плохой день. Утром он проснулся с такой страшной головной болью, от которой взвыл бы самый крепкий лесной дух в Ломбардии. При этом накануне вечером он всего лишь каких-то три раза опорожнил свою кружку. И тем не менее Ирминтруда опять устроила ему скандал. Когда он слишком поздно приходил домой, она орала на него. Если он приходил слишком рано, то, опять же, это становилось причиной для того, чтобы попрекать его. Если она унюхивала запах вина в его дыхании или он нетвердо держался на ногах, она пинала его, вырывала у него волосы из головы целыми клочьями или расцарапывала лицо. Когда товарищи при смене караула спрашивали о его ранах, он выкручивался из этой постыдной ситуации, выдумывая всякие непристойности о своей бурной семейной жизни. Ирминтруда! Она с каждым днем все больше превращалась в ведьму. Куда подевалась ее кротость, с тех пор как она три года назад застукала его в караульном помещении с худой рыжей Фредеруной…

Рихольф топал по коридору так, что доски пола под его ногами дрожали. А тут еще проклятые арабы со своим чудовищем! Надо же, чтобы мусульмане остановились именно в таверне «Рыба-кит». Там они, наверное, набросятся на Фастраду и Ротхильду, чьим постоянным клиентом был он, Рихольф. Наверное, вонь от этих сарацин еще целую неделю будет держаться на обеих оконных курицах[30]30
  Проститутка, которая ожидает клиентов, сидя у окна (от нем.).


[Закрыть] и лишать его всякой радости. И это тогда, когда ему доверили охранять этого огромного демона! А после обеда этот черт отважился облить его водой! Даже его капитан, всегда такой серьезный, не смог удержаться от смеха.

Рихольф в бешенстве выхватил меч из-за пояса. Позади трое его спутников, стараясь поспевать за ним, тоже схватились за мечи.

Собственно говоря, время его службы уже давно закончилось. И тут ему поступил новый приказ. Двоих чужестранцев нужно было забрать из восточного крыла и заковать в цепи. Это было далеко не безопасно. Нельзя сказать, чтобы Рихольф испугался, однако он верил в приметы. А такой день, как этот, не обещал ничего хорошего.

Перед одной из дверей четыре вооруженных стража остановились. Рихольф глубоко вздохнул и потянул дверь на себя. В помещении одиноко горела свеча, дававшая больше теней, чем света. Какой-то старик сидел в полутьме на краю кровати. В руке он держал нечто продолговатое. Кинжал? Рихольф прищурился и вытянул шею. Нет. Между пальцами виднелось перо. Когда здоровенный как бык страж пригляделся и увидел, что рука старика трясется, к нему вернулась былая уверенность. «Вот я его сейчас и подгоню», – подумал он и ворвался в покои.

Исаак встретил вторгшихся к нему людей улыбкой.

– Вы пришли слишком поздно, стол уже убрали. Должен сказать, было восхитительно вкусно. Вы не могли бы передать вашему главному повару мою похвалу? – Он сдержанно отрыгнул.

Взгляд Рихольфа пробежал по столу с остатками пищи:

– Это был твой прощальный ужин – ужин приговоренного к смерти. Тебе придется отучить себя от чревоугодия. Те, кто сидит в тюрьме, кормятся мясом крыс и насекомыми. А где спрятался второй? – И он нацелился мечом в узкую грудь старика.

Исаак медленно встал. Он обмахивался пером, как веером.

– Мой раб предпочел выпасть из окна. Он был таким милым, что оставил мне свою порцию еды. Какая образцовая умеренность! Хотя жалко его, вы так не считаете?

Рихольф поспешно подошел к проему в стене. Шлем не давал ему высунуть голову в темноту ночи. Сорвав его с головы, он осторожно просунул свой угловатый череп в проем. Ветер взъерошил его волосы. На уровне шести человеческих ростов ниже себя он увидел какой-то тюк, лежащий на земле, неподвижный и скрюченный.

Довольный, он втянул голову назад и кивнул своим соратникам:

– Мертв, как поросенок на вертеле. Мы позже соскребем с земли его останки. А теперь займемся тобой, собака. – Он схватил седовласого Исаака за плащ и притянул к себе, как детскую игрушку. – Пора заковать тебя в железо, прежде чем в голову тебе придут глупые мысли. Тюрьма ждет тебя, старик. Иди вперед, или я тебя прирежу!

Исаак все еще улыбался. Он поднял руку с пером между своим лицом и лицом солдата.

– Говорят, что перо сильнее меча. Вы когда-нибудь об этом слышали?

Это было слишком. Рихольф поднял руку, приготовившись нанести удар своему пленнику рукояткой меча прямо в лоб. Он уже открыл свои толстые губы для крика. Однако крик так и не вырвался из его глотки.

Исаак широко раскрыл рот и вдруг сунул перо себе в глотку. Его шея содрогнулась, словно от невидимых ударов. Сначала изо рта у него вырвался газ. А затем он щедро выплеснул рвоту прямо в лицо Рихольфу. Все содержимое его желудка – мясо, хлеб и овощи, которые Исаак перед этим почти насильно впихнул в себя, – вырвалось, поднялось, наполовину переваренное, по пищеводу вверх и наконец нашло выход. Мягкие снаряды разбивались о лицо Рихольфа. Слишком поздно стражу пришла в голову мысль, что надо было бы закрыть рот. Он почувствовал у себя во рту что-то теплое и горькое. А затем его кишки откликнулись, и Рихольф пал на колени, чтобы тоже предаться неудержимой рвоте.

Исаак быстро развернулся и выскочил через широко открытую дверь. Мимо обоих стражей, которые с ужасом наблюдали за происходящим. Вдоль по коридору. Налево, по лестнице вниз. Кашель Рихольфа преследовал его. Где-то вдалеке чьи-то голоса рявкали приказы. Ступени заканчивались на галерее. Оттуда еще одна лестница вела дальше вниз. Зал, окруженный колоннадой, открылся перед ним.

Исаак остановился и прислонился к одной из окрашенных в красный цвет колонн. У него было такое чувство, что сердце хочет выскочить у него из груди, и он заставил себя усмирить дыхание, чтобы оно его не выдало. Где-то над ним послышались поспешные тяжелые шаги ног, обутых в сапоги.

Исаак вытер губы и подбородок. «Если мне немного повезет, я смогу спрятаться от них», – подумал он. На бледном песчанике стен зала виднелись три двери. Он бросился к первой попавшейся. Закрыта. Вторая дверь была немного приоткрыта.

Он заглянул в нее так осторожно, насколько можно было позволить себе в этой спешке. В темноте за дверью было тихо. Он быстро проскользнул внутрь, закрыл дверь за собой и задвинул засов.

Исаак обнаружил, что находится в восьмиугольном помещении. Через высоко расположенное окно лунный свет падал на каменный блок в центре восьмиугольника. Купель для крещения. В Аахене и Ингельхайме император тоже приказал соорудить такие помещения. Купель была пока еще не совсем готова. Каменщики оставили молотки и долота вокруг базальтового блока. Исаак подумал, не стоит ли ему вооружиться этими инструментами, однако тут же отбросил эту мысль. Что мог бы сделать старый еврей с одним молотком против мечей длиной в руку?

С восточной стороны помещения возвышались строительные леса, доходившие до окон. Оттуда, быть может, пролегал путь на свободу. Лестница просто приглашала взобраться на строительные леса. Исаак прокрался назад, к двери. Прижав ухо к замочной скважине, он прислушался, не появились ли его преследователи, однако не было слышно ни звука. Это ободрило его, и он схватился за лестницу, быстро проверил ее на прочность и стал подниматься вверх.

Первого уровня он достиг быстро. На высоте второго уровня перекладины лестницы закончились. Теперь ему придется карабкаться по лесам. Он схватился за трап над своей головой. На какой-то момент его ноги зависли над пропастью. Леса сильно раскачивались. Затем он втащил свое тело на самую верхнюю доску. Горячее дыхание и пот смешались с холодным ночным воздухом, который веял из окна. Неужели это был выход?

Он свесился через подоконник. Внешняя каменная стена уходила далеко вниз, в заброшенный двор для пристроек резиденции. Между камнями стены виднелись трещины, за которые могли бы уцепиться крепкие руки. На четыре фута ниже окна из стены выглядывал водосточный желоб, под которым можно было надеяться найти отверстие в качестве опоры для его ноги. Шаг за шагом в ночи стал прорисовываться путь к бегству. Однако опасность оставалась, а от страшной высоты у него закружилась голова.

Он прислонился к внутренней стене часовни для крещения. Ремесленники уже украсили почти половину стены из песчаника библейскими сценами. Его взгляд скользнул по стенной росписи. Пророк Моисей был изображен в тот момент, когда засунул руку себе за пазуху, чтобы излечить от проказы. Рисунок еще не был закончен, и Моисей был вынужден еще немного подождать выздоровления.

Дрожащей рукой Исаак залез под красный парчовый плащ и тунику, что-то поискал на груди, шее, ощупал всю верхнюю одежду, но ничего не нашел. Амулет! Он потерял амулет. Как же это могло случиться? Еще накануне он его гладил. А теперь тот исчез.

«Амулет, наверное, отцепился, когда я лез по строительным лесам», – подумал он. Наверное, он лежит возле купели для крещения. Исаак перегнулся через доски, держась рукой за подпорку, и посмотрел вниз. Не видно было никакого предмета, который блеснул бы в черноте ночи. «Если амулет упал туда, вниз, и я оставлю его там, он навсегда будет потерян для меня», – подумал Исаак. У него было такое чувство, будто что-то в его груди сейчас разорвется на куски.

Он снова выглянул из окна, надеясь подбодрить себя глотком близкой свободы, однако словно комок застрял у него в горле, и желание бежать исчезло. Итак, он принялся спускаться вниз. Мокрый от пота, он соскальзывал по дереву, перепрыгивая перекладины и падая на брусья, трещавшие под его весом.

За каждый предательский звук он наказывал себя укусом за нижнюю губу.

Амулет исчез. Тридцать лет он носил его с собой. Надо же было такому случиться, что он потерял его именно этой ночью, в этом месте! Может быть, он искал недостаточно упорно? Может быть, амулет повис на его длинных волосах? Исаак провел правой рукой по затылку. Он ощупывал волосы, балансируя на лестнице между небом и землей.

Была ли его неловкость причиной того, что лестница опрокинулась? Позже он и сам не знал, что ответить. Может, было бы лучше, если бы он держался обеими руками за деревянную лестницу. Может, он был слишком взволнован. В любом случае, его падение было внезапным. Времени, пока Исаак падал вниз, ему едва хватило на то, чтобы понять, что с ним происходит. И тут он сильно ударился о базальт купели для крещения.

10

Прошло некоторое время, пока Танкмар добрался до таверны «Рыба-кит». За окнами ее горели огни, отбрасывая в темноту дрожащие тени. Дубовая дверь приглушала грубые пьяные песни до невнятного бормотания. Неужто среди голосов послышался бас кого-то из арабов? Танкмар прислушался.

Его пальцы горели от боли, и это напомнило ему, как он полз по стене. После того как Исаак просунул его через проем в каменной кладке – гусиный жир оказал чудесное действие, – он прижался к стене, словно трехногая ящерица. Его изуродованная нога беспомощно свисала вниз. Однако руки держали его. Пальцы впивались в трещины и выемки, едва различимые глазом. Хрупкие кусочки камня под его пальцами указывали путь, по которому так легко было спуститься вниз, так что Танкмар задался вопросом, почему стены резиденции не кишели карабкающимися по ним любителями ночных прогулок.

Некоторое время он блуждал по переулкам ночной Павии, растирая израненные ладони. Света, пробивавшегося из немногих еще освещенных окон, ему пришлось избегать, как и местных нищих. Мало того что они были уже отмечены проказой, так этим жалким созданиям еще надевали на головы колпаки с рогами, дабы обозначить их как распространителей дьявольской заразы. Танкмар покачал головой. Кто же будет подходить к ним, чтобы подать милостыню?

Он постоял в нерешительности перед дверью «Рыбы-кита». Затем он прошел мимо таверны, так и не заглянув в нее. Пусть арабы сами думают, как выбраться из этого кабака. У Танкмара не было желания видеть этих четверых всадников с их жаждой убийства, высокомерием и лживостью. Обращать внимание Масрука аль-Атара и его спутников на грозящую им опасность было себе дороже. Пусть они горят на огне костра, подыхают в тюрьме Павии, дрыгаются в веревочной петле. Ему их нисколько не жаль.

Дорога с бревенчатым настилом спускалась вниз, к одним из городских ворот. И сила тяжести заставила Танкмара ускорить ход. Хромая, он направился к городской стене, за которой виднелись предгорья Альп. В воротах на посту стояли два вооруженных человека, возможно таможенники, у которых не было лучшего занятия, чем собирать дорожную пошлину для своего графа. Неудивительно, что они спали. Несмотря на то что один из них, находившийся ближе к Танкмару, стоял, прислонясь к стене, Танкмар по опущенным плечам и свисающей руке понял, что тот тоже прикорнул. Прошмыгнуть здесь мог даже великан.

Он подумал об Абуле Аббасе. Слону было бы хорошо здесь, в Павии. Каким бы огромным ни был этот зверь, путешествие в Аахен ему, конечно же, повредило бы. Танкмар вспомнил острый запах слона. Он уже почти чувствовал, как величественно раскачивается слон под ним, видел окруженные сеткой морщин глаза, которые терпеливо смотрели на него сверху вниз. Если он все же доберется до своей родины, то придумает невероятные истории об Абуле Аббасе. Он расскажет благоговейно слушающим его людям, что слон такой большой, как Сляйпнир, конь бога Донара, и что у него восемь ног, как у легендарного серого коня мертвых.

Все мужчины его племени должны были знать: Танкмар-Горшечник, калека среди воинов, покорил великана и может позвать его сюда, когда ему вздумается.

Однако сейчас он был вынужден соблюдать осторожность. Дом стражников был близко, и солдаты могли проснуться от любого шороха.

Неужели Исаак был мертв? Он многое отдал бы за то, чтобы спасти старика. До остальных людей с их миссиями и религиями ему дела не было. Но это не касалось Исаака. Разве хоть один человек до сих пор доверял ему настолько, как этот еврей? Он почувствовал, как отяжелел его шаг.

Перед ним показался светлый проем ворот, выделявшийся в темноте ночи. Створки ворот были открыты. Стены были грубо сколочены из дубовых стволов, а промежутки между ними были забиты землей. Языки огня на факелах дрожали, разоблачая ночных ходоков. Этому горящему Церберу стражники, казалось, доверяли достаточно, чтобы предаться сну.

Танкмар остановился на почтительном расстоянии. «Огни, – подумал он, – являются самой большой опасностью. Если бы мне удалось погасить огни, то темнота скрыла бы меня и защитила от солдат, так что я проскользнул бы мимо них». Но чем же он мог погасить факелы?

Он лихорадочно искал выход из положения, пытаясь придумать правдоподобную историю. Только бы нога не выдала его как того самого калеку, который прибыл в город с дипломатом, ордой безбожников и огромным животным! Хромоту нужно было скрыть, ведь от этого зависел успех побега. Однако как он ни старался, больная конечность не хотела исполнять роль здоровой. Он про себя проклинал свое увечье и даже пригрозил предательской ноге, что отрубит ее топором.

Убаюкало ли солдат тепло тихой безветренной ночи или же это было монотонное потрескивание горящих смоляных факелов? Ни у одного из спящих стражников не дрогнуло даже веко, когда Танкмар приблизился к проходу. Он собрал все мужество и храбро пошел вперед. Его лоб и щеки горели от тепла, исходившего от факелов. Подойдя к первому стражнику, он разрешил себе искоса бросить на него взгляд. Худой парень также спал, прислонившись к дереву, с расслабленными чертами лица, зажав копье между скрещенными ногами. Танкмар пошел дальше.

Он прошел мимо факела. С каждым шагом свобода близилась, а его уверенность в себе росла. Вот он уже поравнялся со вторым стражником. Осталось лишь несколько шагов. Он снова рискнул храбро посмотреть на сидящую на табурете фигуру, которую сморила усталость.

И тут его взгляд остановился на поясе спящего человека. У Танкмара перехватило дыхание, и он замедлил шаг. Кошель, толстый, набитый серебром, висел на бедре спящего стражника. Это вымя ждало, чтобы его подоили. Оставалось лишь три-четыре шага, и он был бы свободен – и богат. На эти монеты он купил бы по дороге на север теплый ночлег и еду. И вот он, хромая, приблизился к спящему стражнику. Он, конечно, лучше чувствовал бы себя, если бы громогласный храп гарантировал ему невнимательность стражника. Однако защищенные кожаным панцирем плечи солдата поднимались и опускались беззвучно.

Пальцы Танкмара затрепетали, словно ноги водяного паука. Он решился даже подойти прямо к свету факела, который заливал спящего неровным светом. Ему стало тепло, и не только от жара смоляного светильника. Он не решался и на секунду оторвать взгляд от стражника, чтобы не упустить добычу. Наклонившись вперед, он расслабил правую руку, затаил дыхание. Чтобы схватить, достаточно было одного точного движения.

Чья-то тяжелая рука опустилась ему на затылок. Другая легла на лицо. Пальцы, даже не вполовину такие ловкие, как его, зато в тысячу раз сильнее, впились в его щеки.

– Ночью полным-полно воров, – сказал стражник позади него. Затем Танкмар почувствовал на своем горле холод стали.

Они потащили его назад в город. Одна рука сжимала его шею, а острие копья подгоняло вперед, упираясь в согнутую спину. Солдаты вытолкали его на дорогу, по которой он только что так самоуверенно сошел вниз, и приказали остановиться перед закрытыми дверями таверны «Рыба-кит». В это время огни в кабаке уже были потушены. Из него уже не доносилось пение, крики – «кит» отдыхал, а в его брюхе спали гости: Масрук, Халид, Санад и Хубаиш.

Один из стражников куда-то исчез. Вскоре после этого Танкмар услышал шаги, приближавшиеся со стороны резиденции. И вот уже их окружила дюжина солдат городской стражи.

Их комендант так отвратительно вонял блевотиной, что Танкмар невольно отшатнулся, однако острие копья, упиравшееся в спину, удержало его.

– Вызови своих сообщников вниз! – приказал предводитель. – Скажи что-нибудь! Но если тебе придет в голову предупредить их, я снесу тебе голову с плеч!

Танкмар не сомневался в словах солдата.

Мужчины пошептались о чем-то между собой, таинственно жестикулируя. Затем несколько человек, вытащив мечи из ножен и подняв копья вверх, исчезли позади кабака. Танкмару не надо было понимать произнесенные шепотом слова, чтобы сообразить, что здесь готовится засада. А теперь он должен был притупить бдительность арабов и выманить из таверны, чтобы их, безоружных, схватили враги. Ему стало плохо до тошноты.

– Давай! – Давление стального острия в его спину усилилось. – Я сейчас пойду к другим. Одно неправильное слово, попытка к бегству – и ты мертв. – Стражник еще раз пригрозил ему копьем, а затем исчез под покровом ночи.

И вдруг Танкмара охватил такой озноб, словно он голый стоял на морозе. Вокруг него по улицам свистел ветер. Если бы он не знал, что в засаде ждут стражники, то подумал бы, что в Павии он – один-единственный живой человек.

Он нерешительно перемещал свой вес то на здоровую ногу, то на больную. Под карнизом таверны были открыты ставни. Ему надо было всего лишь крикнуть туда.

Порыв ветра подхватил накидку Танкмара. Он, защищаясь, поплотнее запахнул зеленый фетр. Следовало ли ему выдать солдатам арабов? Если он этого не сделает, то у них, может быть, еще останется надежда вступить в бой, и они смогут предстать перед своим богом с мечами в руках. А ему, Танкмару, все равно придется умереть – так или иначе.

Сквозь вой ветра он услышал приглушенные предупреждающие голоса солдат. Он зашатался, словно стоял на палубе шхуны в штормящем море. Ему вспомнилась отвратительная ухмылка Масрука аль-Атара. В первый раз он увидел его в той генуэзской таверне, когда доверил ему свою жизнь. Каким простаком он тогда был и какими подлыми людьми оказались мусульмане! Разве они заслужили чего-то лучшего, чем то, чтобы теперь их самих захватили врасплох?

Танкмар поднял свою искалеченную ногу и изо всех сил наступил на нее. Боль была такой, что ему показалось, что у него в голове взорвалось солнце.

– Масрук! Проснитесь! Вам угрожает опасность!

Этот голос проник в сон о героических битвах и полчищах павших неверных. И как раз в тот момент, когда Гарун ар-Рашид хотел передать ему должность великого визиря.

– Бегите, Масрук аль-Атар! Вам нужно бежать!

Надо же, чтобы это случилось именно сейчас! Он сердито поднял брови, посмотрел вверх и узнал черные балки потолка помещения. И вдруг снова очутился в таверне «Рыба-кит» в Павии, в империи франков. Как он ненавидел это путешествие! А кто же звал его по имени?

– Вставайте, Масрук! Будите ваших спутников!

Этот голос! Откуда он раздался?

Он оглянулся по сторонам. Постель была разворочена. Рядом с ним жирная франкская блудница сотрясалась от собственного храпа. На ее голом теле еще оставались следы утех. Между ее бедрами лежала пропитанная уксусом губка, которую она вводила в себя для предотвращения беременности. Неужели это она говорила во сне?

Нет, это кричал другой, знакомый ему голос. Он вскочил с постели, схватил саблю, подошел к двери и, прижав к ней ухо, прислушался. Тут он заметил открытое окно. Пронзительные крики раздавались снаружи.

Двумя прыжками он достиг окна. Деревянные ставни были подняты, чтобы впустить в комнату запахи ночи. Он осторожно бросил взгляд вниз, на улицу. В призрачном свете факела внизу стоял раб-сакс и смотрел на него снизу вверх. Увидев Масрука, он как-то сдержанно кивнул.

– Масрук! – крикнул Танкмар. – Измена! Нам немедленно нужно бежать, иначе нас бросят в тюрьму. Спускайся вниз и забери с собой остальных. Наше бегство уже подготовлено.

На мгновение Масрук задумался, не наказать ли ему раба за то, что он его разбудил. Однако в словах раба прозвучала настойчивость. Что-то было не так. А что стоило ему принять предупреждение всерьез? Если окажется, что сакс преувеличил, то он уж придумает, как его наказать.

Проститутка не заметила, как Масрук, уже полностью одетый, вскоре вышел из комнаты. Араб спустился по лестнице в опустевший кабак, в котором повис запах холодного дыма и прогорклого жира. Конечно, еда и здесь была никудышней. Все кулинарное искусство франков можно было назвать сплошной катастрофой. Даже князья в этой стране питались хуже, чем последний нищий в Багдаде. Масрук отдал бы своих трех спутников вместе с лошадьми за один лишь бараний кострец в меду.

Он нетерпеливо пнул упавший на пол табурет. Затем подошел к двери. Через щели между досками он увидел свет факела. Что же там могло случиться? Масруку хотелось разбудить остальных, однако он решил, что это пока не нужно. Сначала он сам хотел поговорить с саксом и посмотреть, насколько серьезной была якобы угрожавшая им опасность.

Он открыл задвижку и распахнул дверь. В пятне света его ждал Танкмар. Глаза раба возбужденно блестели.

– Чего тебе надо? – Масрук стал в дверном проеме.

Сакс кусал нижнюю губу и молчал.

– Говори! Почему ты мешаешь мне дарить счастье франкским бабам? У тебя должна быть серьезная причина – в твоих же интересах.

Раб молча смотрел вниз, на землю.

– Клянусь всеми сыновьями Али! Ты держишь меня за дурака?

Масрук сошел на три ступеньки вниз на темную улицу. Не успев дать волю гневу, он почувствовал стальное острие на горле. Солдаты выскочили из-за угла. Разгоряченные люди, вооруженные смертоносной сталью, взяли его в кольцо быстрее, чем он успел выхватить меч. Броситься в бой означало верную смерть. Он не успел бы убить ни единого врага до того, как его самого продырявили бы со всех сторон.

Он сам попал в ловушку, словно старый слепой дикий кабан. Масрук бросил взгляд на Танкмара. Руки в железных перчатках схватили сакса за руки, поволокли прочь, и он исчез в ночи. Араб остался на месте, окруженный солдатами. Он плюнул себе под ноги.

Его заманил в ловушку раб! «Прежде чем меня закуют в цепи, – подумал он, – я вспорю брюхо этому предателю саксу».

И он закричал голосом, который, казалось, долетел до самого Багдада:

– Клянусь, я отомщу! Клянусь Аллахом!

Шесть костров для сожжения людей стояли у стен города. Шесть столбов, словно предостерегающе поднятые пальцы, были устремлены вверх, в небо. Жаждущие зрелищ жители Павии ждали. Ничто не помешало им еще до восхода солнца прийти к месту казни, несмотря на ранний час.

Танкмар внимательно всматривался в лица. Неужели и вправду прошло всего лишь несколько дней с тех пор, как он стоял на коленях перед такой же возбужденной толпой, ожидая смерти от топора Грифо? Ему казалось, что здесь стоят те же люди, словно они проделали долгий путь из Генуи, чтобы наконец увидеть, как он умрет. В большинстве взглядов читалась насмешка, любопытство и ужас. На это он отвечал гордо вздернутым подбородком. Однако чем ответить на выражение сочувствия на некоторых лицах, он не знал.

Он беспокоился об Исааке. Старый еврей, весь израненный, лежал у его ног. На голове было множество ссадин, лицо распухло. Так же, казалось, пострадало и его тело, при каждом движении вздрагивавшее от боли, раны на котором были скрыты под красным плащом. Исаак старался не потерять сознание. Танкмар говорил с ним, пытаясь успокоить, хотя и не был уверен, понимает ли его старик.

Арабы выглядели лучше. Привязанные друг к другу, они стояли в нескольких шагах от Танкмара. Очевидно, они без боя сдались превосходящим силам противника. Крик Масрука все еще звучал в ушах Танкмара. Смысла арабских слов он не понял, однако догадался об их значении.

Через городские ворота, прокладывая себе дорогу сквозь толпу, вышла процессия. Вскоре перед кандидатами в мертвецы предстал пфальцграф Арно, сопровождаемый сенешалем с вороньим лицом, а также двумя высокопоставленными лицами города, разодетыми и откормленными. Позади них пятеро солдат тащили за собой на цепях Абула Аббаса. Они не испытывали трудностей с огромным животным, которое явно чувствовало облегчение от того, что ему наконец удалось покинуть тесные каменные стены императорской резиденции. Однако добродушие великана толпа не оценила. Люди почтительно расступались перед ним, некоторые крестились, другие дивились бесстрашию пфальцграфа, который решился навязать этому чудовищу свою волю с помощью железных цепей.