Текст книги "Бите-дритте, фрау мадам"

– Господь бог, – просветила его я, пытаясь справиться с подступившей паникой. Почти также сильно, как обещанной мне кошмарной ночи, я боялась встречи с человеком, который меня от нее избавил.

Коридор РОВД закончился слишком быстро. Следуя за лысым подполковником, я успела пробормотать про себя «мама дорогая» всего четыре раза прежде, чем попала под прицельный огонь чуть прищуренных зеленых глаз. Павел Челноков собственной персоной нетерпеливо мерил холл райотдела.

– Ты что ли ее адвокат? – шедший последним Иловский почему-то оказался впереди.

– Ну, я. – знавшие Павла также хорошо, как его сбежавшая невеста (в смысле я), должны были бы насторожиться. Но Петр Петрович Иловский не принадлежал к их числу.

– А ты не нукай, – прорычал он, выходя из себя. – Еще посмотрим, чья возьмет. Алексеич!

Лысый подполковник кашлянул и вышел вперед:

– Ваши документы, гражданин адвокат.

– Всегда пожалуйста, – Павел протянул милиционеру черную папку. – Паспорт. Удостоверение Коллегии адвокатов. Письменное согласие госпожи Евсеевой, с тем, что я защищаю ее интересы, действительное по февраль следующего года.

Подполковник бегло пролистал документы и, бросив быстрый взгляд на Иловского, объявил:

– Согласно постановлению прокурора района, гражданка Евсеева отпускается на время следствия под подписку о невыезде. Завтра в девять утра я вызываю ее на допрос. Кабинет номер двадцать три. Повестку сейчас оформят.

Молодая девушка отделилась от стены и пошла по коридору, громко цокая подкованными каблучками. Наверное, секретарша. Эта… Марина. Странно, что я не заметила ее сразу. Вру. Ничего тут нет странного. Потому, что здесь и сейчас для меня существовал только один человек, от которого я не могла оторвать воспаленных глаз. Однако моего бывшего жениха сейчас больше интересовала подтянутая фигура господина Иловского. А также три его телохранителя, переминавшихся на освещенном сильной лампой крыльце.

Неизвестно чем кончилась бы эта игра в гляделки, но тут секретарша Марина принесла, наконец, свежеотпечатанную повестку, в которой я машинально расписалась.

– Все. Пошли, – Павел крепко ухватил меня за руку, и как упирающуюся капризную девчонку потащил за собой к выходу.

Новенький черный «Опель», поджидавший нас у крыльца, являлся объектом пристального внимания дежурных милиционеров и телохранителей Иловского. Так что садиться в него мне пришлось, под обстрелом косых завистливых взглядов. Похоже, в нашей стране автомобиль оставался для мужского пола не только средством передвижения, но и предметом некоего непонятного женщинам культа. Бодро рыкнув мотором, «Опель» выдохнул в любопытных даже не дымок, а всего лишь горячий воздух, и укатил прочь от моих мучителей.

Только, когда мы отъехали от райотдела на несколько кварталов, я сумела выдавить:

– Куда мы?

– А ты как думаешь? – Павел не отрываясь, следил за дорогой. – В гостиницу, конечно.

– И сколько номеров ты собираешься заказать?

– Я так понимаю, что ответ «два» устроит тебя гораздо больше. Женщинам всегда нужно чего-то больше. Больше миллионов, больше квадратных метров, больше сантиметров…

Он ждал, что я зацеплюсь за последнее слово, и явно готовился к обличительной речи, но мне гораздо интереснее было узнать…

– Как ты меня нашел?

– Тебя волнует только это? – Похоже, вулкан просыпался, грозя похоронить меня под толстым слоем обвинений и оскорблений.

– Много чего волнует меня в этом мире. В том числе и это. – Если он не сменит тон, наш разговор прервется не начавшись. – Неужели, стоит тебе только захотеть, и ты с легкостью найдешь меня, как бы я ни пряталась?

– Если ты будешь продолжать пользоваться своим сотовым, то да, – Павел свернул в до безобразия темный проулок и остановил машину. – В каком веке ты живешь, Ника? Ведь это же проще простого, нужно только знать, кому из сотовых операторов заплатить. И сколько… Вот я и заплатил. И даже подумал, что ошибся. Что ты перехитрила меня и действительно продала телефон на Казанском вокзале. Даже представить себе не мог, что ты будешь делать в этом захолустье вместе с твоим… – Он вовремя проглотил вертевшееся на языке слово. – Скажем так: с твоим первым женихом.

Павел смолк, ожидая моего чистосердечного признания, и не дождавшись, продолжил:

– Ты знаешь, что со мной было, когда я прочел твою записку? – голос его звучал почти буднично, но именно почти.

– Не знаю.

– И я не знаю. Просто не помню. Если бы ты тогда попалась мне под руку… Наверное, это отцовские гены проснулись. Не даром твой… батю Мавром называл. Никогда не думал, что из-за бабы… Я ведь вообще-то не ревнивый…

На меня накатил приступ истерического смеха. Я тихонько хихикала, пока отвернувший от меня Павел продолжал свою исповедь.

– Я хотел тебя забыть и не мог. Вот как половину особняка батиного разгромил не помню, а тебя… Ты ко мне в каждом сне приходила… Если только удавалось уснуть. Спасибо Эльке. Пока я с ума сходил, она целое расследование провела. Однажды растолкала меня среди ночи и заявила, что ты не могла уехать по собственной воле. На мое нечленораздельное бормотание: почему? ответила, что иначе ты обязательно забрала бы с собой любимый итальянский лифчик и коллекцию украденных из ресторанов ложек. Она, понимаешь, весь дом перерыла, но сделала полную опись твоих оставшихся вещей! Я смеялся долго. Почти до утра. А потом решил найти тебя. Чтобы ты мне сказала в глаза… Короче, приезжаю сюда сегодня утром, захожу в какую-то забегаловку на окраине, кофе выпить… Почти сутки за рулем… А там по телевизору в местных новостях передают криминальную хронику. И твоя фотография во весь экран. Типа, не проходите мимо! Ну, я и не прошел – побежал. За день весь город оббегал. По всем кабинетам. И даже ресторанам. Прокурор уж больно идейный оказался. Сломался только после шести нолей.

– Опять деньги! – вырвалось у меня. – Правы были древние греки: Земля наша на трех китах держится. Сила. Деньги. Власть. Ненавижу! И тебя ненавижу. Всех вас мужиков ненавижу! Сила, деньги, власть. Вот что вам нужно. И больше ничего. Думаешь, купил меня? За миллион деревянных рублей? Думаешь, я тебе в ножки поклонюсь?

– А-а-а… – недобро протянул, мой неудавшийся жених. – Так ты хотела с этими ментами наедине остаться? На всю ночь? Выходит я тебе весь кайф обломал? Ты уж прости меня, дурака, больше не повторится…

Не дослушав наглеца, я остервенело рванула ручку дверцы. Бежать. В ночь, в никуда, от него, от боли, что заставляет душу корчиться и молить об освобождении. Опять бежать… Наверное, я никогда не остановлюсь. И не остановилась бы, если бы не сильный рывок, заставивший мое потерявшее равновесие тело повалиться обратно на переднее сидение. Павел с силой притянул меня к себе, обхватив поперек туловища.

– А!

Мой вскрик, выбил Челнокова из колеи. Но сдержаться я не могла, – его ладонь пришлась точно на место удара лысого подполковника, едва не сломавшего мне ребро. Сложившись пополам, я тяжело дышала, ощущая затылком разгорающийся пониманием взгляд Павла.

– Я опоздал? – тихо спросил он. – Они тебя уже…

Почувствовав, что еще секунда, и он бросит «Опель» обратно к зданию РОВД, я поспешно пробормотала:

– Подумаешь, двумя ударами больше. Когда увидишь меня при нормальном освещении, поймешь, какая это сущая ерунда по сравнению с тем, что мне уже перепало за последние дни.

За весь путь до гостиницы мы не проронили ни единого слова. Администраторша «Юбилейной» в перерывах между заполнением бумаг, бросала на нас опасливые и в то же время любопытные взгляды. Что было неудивительно – наше противостояние ощущалось почти физически. Видимо поэтому и номера нам достались аккурат напротив.

– Завтра поговорим, – бросил Павел через плечо, терзая ключом замочную скважину. – Может быть, я немного остыну. Да и тебе не помешает. Только не вздумай опять смыться.

– Можешь не беспокоиться, не смоюсь. Только вымоюсь, – бурчу я под нос и аккуратно прикрываю за собой дверь, борясь с желанием хлопнуть ею как можно громче. Ему, видите ли, надо остыть! «Поговорим завтра»… Каков нахал! Я не собираюсь перед тобой оправдываться, миллионерский сынок. Так и заруби на своем только чудом не сломанном носу. Ты мне еще не муж! Да если бы и муж…

Господи, что за дурацкие мысли. Он же меня спас сегодня. В очередной раз вытащил из болота. Это же я его кинула. В прямом и переносном смысле. Я во всем виновата. И если прав на меня у него никаких нет, то уж на правду из моих уст он имеет все права. Я должна рассказать ему. Все. Ну, или почти все. А потом… Так и не додумав, что же будет с нами потом, я решительно направилась в ванную. Почему-то вспомнилось, что на Руси было принято перед последним и решительным боем мыться и переодеваться в чистое.

Сверкающие никелем краны, поддались на удивление легко, обдав синий кафель божественно горячими брызгами, и я поспешно стянула с себя запыленную, пропитавшуюся потом одежду. Мне нужно смыть с себя эти дни. Эти бесконечно долгие дни. Вместе с грязью и ненавистью, болью и чувством вины.

Предвкушение скорого прикосновения горячих водяных струй рождает в теле блаженную дрожь. Вру. Это совсем не струи.

– Ответь мне на один вопрос, – голос Павла чуть подрагивает, совсем как его руки, крепко, но бережно, прижимающие меня к часто вздымающейся груди. – Я знаю, ты не умеешь врать. Так что если соврешь, я пойму. Ответь, ты уехала от меня сама? По своей воле?

– Нет, – что поделаешь, если я действительно не умею врать.

Павел переводит дух и резко разворачивает меня. Не отрывая своего фирменного волчьего взгляда от моих подозрительно заблестевших глаз, осторожно касается кое-как замазанного синяка.

– Еще вопрос. Не подскажешь, твоего Виталия случайно нет в городе?

– Нет, – так же бестрепетно повторяю я, не уставая благодарить великий и могучий русский язык. Ведь мое «нет» можно перевести как «Нет, его нет в городе», а можно и как «Нет, не подскажу». Но Павел не обращает на такие мелочи никакого внимания. Его руки уже скользят по моей влажной, покрытой мурашками спине, опускаясь все ниже, вопреки следующему вопросу своего хозяина:

– Хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, – и это тоже правда. Но даже будь мой ответ самой неумелой ложью, Павел сделал бы вид, что поверил.

О том, что использовать гостиничные ванные комнаты советской планировки для чего-либо кроме мытья практически невозможно, мы вспомнили уже потом.

Я лежала, приклонив голову на лучшую в мире подушку. Павел во сне иногда пытался пошевелить плечом, но даже в объятьях Морфея не забывал, что держит в своих объятьях меня, и прекращал попытки перевернуться на бок. Накал страстей до дна вычерпал мои и без того значительно подтаявшие силы, и оставалось только благодарить бога за короткие минуты счастья, выпавшие мне сегодня. И еще за то, что Павел не задал последнего вопроса, на который мне пришлось бы отвечать так же честно.

Я не останусь с тобой, Пашенька. Я решила так, сойдя в поезда на станции «Анютино», и своего решения не изменю. Потому что даже сейчас все мои мысли о человеке, чье имя ты избегаешь произносить. И остается только дождаться, когда ты уснешь настолько крепко, чтобы…

Тихо и легко, как полуночный сон, я поднялась с постели и, затаив дыхание, извлекла из брюк Павла подмигивающий зеленым мобильник. Обострившаяся до предела память услужливо подсовывала мне номер телефона, увиденный всего один раз на кусочке картона, который мне так и не дали вытащить из щели в полу Панфиловской беседки. Включив в ванной воду, чтобы пиканье кнопок не тревожило беспокойного сна Павла Челнокова, как могла быстро набрала текст эсэмэски и отправила ее обладателю потерянной визитки. Теперь остается только ждать. И надеяться на то, что благоприятный момент для ответа все-таки наступит.

А пока из крана льется холодная вода и вместе с минутами ожидания утекает в канализацию, я постараюсь привести себя в полную боевую готовность. Две ледяных пригоршни в лицо и веки уже не так сильно тянутся навстречу друг другу. В тесной ванной как следует не развернуться, но я все же умудряюсь кое-что проделать со своим молящим о пощаде телом. Растяжка. Наклоны. Повороты. Дыхание. Теперь можно одеваться.

Я едва успела натянуть джинсы, когда завибрировавший мобильный заставил сердце сжаться в комок. Сейчас. Сейчас все решится.

– Алло. Конечно, я. Кто же еще? – как можно тише отвечаю я, опасливо косясь на закрытую дверь. – Да, готова. Говори, куда ехать. Да, найду. Сейчас выезжаю.

Смахнув со лба вспотевшую прядь, я несколько раз глубоко вздохнула, унимая нетерпеливую дрожь и, отключив мобильник, осторожно приоткрыла скрипучую дверь.

– Не спится? – Павел Челноков застыл передо мной непреодолимой преградой. Я ни секунды не сомневалась том, что он все слышал. И как водится в дешевых романах, понял все совершенно превратно. – И куда ты, скажи на милость, собралась? Опять к своему…

– Прости меня, Пашенька! – совершенно искренне страдая и раскаиваясь, я повалилась на колени. – Прости!

И пока ошарашенный такой выходкой Павел, вытаращив глаза, взирал на мой склоненный затылок, я вцепилась ему в щиколотки и изо всех сил дернула на себя и чуть в сторону. Не ожидавший подвоха Челноков среагировал чуть позже, чем следовало, и со всего маху грохнулся прямо на стоявшую позади тумбочку. И пока он, оглушенный, ворочался, пытаясь подняться, мне оставалось только закусить губу и ударить его по пересекавшему лоб шраму.

Павел обмяк сразу и не услышал моего бабского всхлипа. Вот теперь точно все. Он не простит мне такого. Никогда. Но допустить, чтобы бывший омоновец увязался за мной и лицом к лицу встретился с фальшивым переводчиком Штольцом, было выше моих сил. А потому я шикнула на себя и, подхватив незадачливого жениха подмышки, потащила в комнату. Взгромоздив Павла на кровать, я ее раз обшарила карманы его брюк и, обнаружив ключи от «Опеля», бросилась вон из номера.

Мотор ревел, отгоняя мрачные мысли, и создавал имитацию кипучей деятельности. Деревья вдоль дороги слились в одну сплошную черную полосу. В свете фар то и дело вспыхивали отраженным светом огромные ночные бабочки. Некоторые из них находили свой конец на капоте «Опеля», безжалостно оборвавшего их полет. Вот так и моя жизнь когда-нибудь оборвется. Не потому, что кто-то там, за облаками испытывает ненависть лично ко мне. Просто все мы когда-нибудь попадаем под колеса безжалостного времени. И никто не знает когда и где это произойдет. Может быть, уже за тем поворотом. Может быть, так будет лучше для всех?

Суицидные мысли еще роились в голове, когда фары выхватили стоявшую на обочине высокую мужскую фигуру. И я, аккуратно притормозив, подобрала позднего попутчика.

– Ты где свой сотовый бросила? – совершенно спокойно осведомился Виталий Немов, а по совместительству переводчик Штольц. – Я сегодня звонил тебе раз пятьдесят. Хорошо, хоть ты сама эсэмэску скинула. Парня надо срочно забирать. Я уже не могу контролировать этого извращенца Зольдена. Старый хрыч одной ногой в могиле, а свои садистские замашки не растерял. Ты, кстати, тоже неважно выглядишь? Случилось, что-нибудь?

Вот это он зря спросил. Потому, что в отличие от Павла, получившего от меня строго дозированный бесстрастный доклад, на него вылилось все, что копилось у меня в душе эти долгие черные дни. И он это безусловно заслужил. Чуть до петли меня не довел этим похищением и последующим молчанием!

– Спокойно, Нини, – он назвал меня старым детским прозвищем. – Спокойно. Давай отложим разбор полетов на потом. Сейчас главное забрать мальчишку. Так что слушай внимательно. Мы сняли самый дальний коттедж в этом городишке. Всего десять километров от Ухабова. Место глухое, рядом лес. Это нам на руку. Из охраны сегодня только трое на ногах. С ними ты справишься. Остальные мертвецки пьяные дрыхнут в биллиардной – моя работа. Пойдешь через черный ход, я оставил его открытым…

– Одна?! А ты?!

– А я пока должен быть вне подозрений, поэтому тоже буду мертвецки пьяным. Не перебивай. Так надо. Потом все объясню. А сейчас я опишу тебе расположение комнат…

Это оказалось совсем просто. Я не ожидала, что судьба, наконец, сменит гнев на милость, и потому была готова к любым ее каверзам. Но все прошло на удивление гладко. Первый охранник сидел на крыльце и как завороженный смотрел на часто падающие звезды, оставлявшие белые росчерки на бархатно-угольном небе. Звездопад. Раньше я никогда не видела ничего подобного. Не увидела и сейчас потому, что бесшумно кралась по дому в поисках нужной двери. Точнее охранника у двери, и прилагающегося к нему комплекта ключей.

Он сидел у телевизора и постоянно щелкал пультом. Вот что меня всегда раздражало в мужчинах, так это их постоянное скитание по каналам. Одна эта привычка в Павле возмущала меня больше, чем все его заглядывания на секретарш, официанток и прочих представительниц романтических профессий. Но сейчас я только приветствовала хобби охранника. Сосредоточившись на быстро меняющихся картинках, он пропустил бы мимо ушей даже топот бешеного слона. За это и поплатился.

Я так и оставила его сидящим в кресле. Только свесившуюся на грудь голову поестественней пристроила на высокой мягкой спинке. Нет, боже упаси, никаких трупов, но отдыхать ему придется как минимум полчаса. За это время я успею… Успею вырубить еще одного амбала, за каким-то чертом завернувшего в эту комнату. Тут надо сказать, что Немов действительно постарался. Амбал даже не шел, он полз вдоль стеночки и практически мне не мешал, так что огрела я его по затылку больше для очистки совести. А потом, лихорадочно тыча в замок все более-менее подходящие ключи, попыталась открыть дверь импровизированной камеры. В конце концов, мне это удалось, и я едва сдержалась, чтобы не расплескать скопившиеся в глазах соленые капли.

Посреди коридорчика на грязном матрасе лежал Пашка и спросонья щурился на свет здоровенной люминесцентной лампы. Первые несколько секунд он даже не мог меня разглядеть. И только когда я подскочила к матрасу и, буркнув «Молчи и делай, что я говорю!», потащила его наружу, мальчишка таки понял, кто перед ним и попытался вырвать руку из моей ладони. Подозревая, что Пашка собирается во всеуслышание заявить, что он обо мне думает, я без церемоний зажала ему рот рукой и буквально на руках понесла к выходу. Это оказалось не так-то просто, мальчишка вертелся ужом, пока не увидел, что несу я его из дома в темный лес. Тогда он начал извиваться сразу двумя ужами.

– Тихо, ты, придурок, – непедагогично шипела я, путаясь ногами в мотке брошенной кем-то проволоки. – Я же тебя домой дурака сейчас отвезу. Правда-правда отвезу. Ну, что ты? Ну, не плачь. Ты же мужик. Настоящий мужик, без балды. Все уже закончилось. Теперь все будет очень хорошо. Честное телохранительное…

Но Пашка никак не мог успокоиться, и я начала опасаться, что придется лечить истерику старым как мир народным способом – холодной водичкой. Но воды поблизости не наблюдалось. Поблизости вообще ничего не наблюдалось, даже в двух шагах. Темно, хоть глаз коли. Боясь уронить пацана, я поставила его на землю и, встряхнув для верности, потащила за руку к оставленной на дороге машине.

Когда приглушенные расстоянием крики достигли наших с Пашкой ушей, я уже садилась за руль, предварительно запихнув мальчишку на заднее сидение. Пропажа была обнаружена, но фора у нас – ни за что не угнаться.

– Ты как, Пашка? – я пыталась поймать его отраженный взгляд, трогаясь с места в абсолютной темноте. Фора форой, а фары включать не рекомендуется.

– Не знаю, – после томительной паузы последовал тихий ответ. – Я… Я еще не понял. Все так быстро…

– Ладно, проехали. Я же говорила, что вытащу тебя.

– Ага… – он как-то странно замолчал. – Вытащила. Спасибо огромное. Только если бы не дядя Штольц… Он так себя называл… Я… меня бы… уже… на запчасти…

Сквозь взвихрившийся в душе холод я ощутила два взаимоисключающих чувства. Одним из которых оказалась ненависть. Мало того, что Виталий устроил мне веселую жизнь, вывалял в дерьме, смоле и перьях, так еще сам оказался в белом фраке. Он, понимаете ли, теперь у Пашки герой! А я…

– Почему ты меня отдала? – наконец, спросил Пашка со всем жаром возмущенной души.

– Потому что твой любезный дядя Штольц попросил! – Кажется, я уже перестала себя контролировать. – Он ведь под дверью не только ругался по-немецки, но еще объяснял мне, что про ход они знают и уже перекрыли его. И еще сказал, что сделает все, чтобы с тобой ничего не случилось. И что обязательно позвонит мне, как только сможет. А потом я тебя заберу.

– Так ты его знаешь? – Пашка задумчиво хмурил брови совсем как Николай Чинаров.

– Знаю, – буркнула я. – И, к сожалению, слишком хорошо.

– А если знаешь, скажи: почему он вообще меня похитил? А потом защищал от этого немца? Потому что он наш разведчик и не может раскрываться?

– Не знаю, Паша. Ничего я в этой жизни не знаю…

Разумеется, любопытного мальчишку, подпрыгивающего на кресле от пьянящего ощущения свободы, не удовлетворил такой ответ. Поэтому оставшиеся до Ухабова километры мне пришлось увертываться от его каверзных вопросов. Когда же машина затормозила возле коттеджа Панфиловых на улице Аистов, он вдруг произнес:

– Я тоже стану телохранителем, когда вырасту. Только никогда, слышишь, Ника, никогда и никому не отдам того, кого охраняю! Лучше пусть нас вместе убьют…

Однако, несмотря на такие решительные заявления Пашка не сумел самостоятельно отойти от машины на каких-то три шага. Ноги его подкосились, и я едва успела уберечь своего подопечного от падения на клумбу. Нервное напряжение сменилось полным упадком и пришлось на руках заносить мальчишку с дом.

Открывший дверь Николай простоял столбом всего какую-то минуту, потом выхватил у меня Пашку и подбросил его к самому потолку. После этого мне пришлось тащить на себе уже двоих: еле передвигающего ноги Пашку и согнувшегося от боли Чинарова, позабывшего на радостях о своих сломанных ребрах.

Когда я сгрузила свою ношу на диван в гостиной, выскочившая на шум Саша очевидно решила присоединиться к отцу с сыном и, не издав ни звука, сползла по стене на пол. Пришлось все хлопоты о восстановлении телесных и душевных сил взять на себя. Обязательная валерьянка, сладкий чай, крепкий кофе, полезный во всех отношениях шоколад, армянский коньяк… Все это я по очереди таскала из кухни, стараясь не забывать и о поддержании своего здоровья. Когда же нам в три рассудительных голоса удалось убедить Пашку в необходимости хотя бы немного поспать до утра и отправить маленького упрямца в постель, я наскоро поведала присутствующим о своих приключениях и перешла к самому главному.

– Саша, вам с сыном нужно срочно уехать из города. Ничего еще не закончилось. Вам, вашему мужу и даже мне будет спокойнее, если от Ухабова вас с Пашкой будут отделять хотя бы несколько сотен километров.

– Конечно, – кивала дрожавшая как в лихорадке Саша Панфилова. – Мы уедем. Утром. Утром автобус в центр отходит. А оттуда на поезде. К тете моей поедем. В деревню. Там нас никто не найдет. Никто… Но я все равно буду просыпаться от каждого скрипа. И бояться, бояться, бояться!..

– Не будешь. – Николай оторвался от созерцания чаинок на дне молочно-белой чашки. – Потому что я поеду с вами.

«Кто бы сомневался», – подумала я с досадой. Подозрения, впервые посетившие меня на допросе в РОВД, получали еще одно подтверждение. Почему же я не разглядела этого раньше?

– Нет, Коля, – Саша решительно покачала головой, пробудив мое любопытство. – Ты должен остаться и помочь Леше. Иловский такую охоту за ним устроил. Ему сейчас твоя помощь нужна как никогда. А мы уж как-нибудь сами справимся.

Чинаров растерянно посмотрел на меня.

– Что скажешь, телохранитель?

– Скажу, что тебе нужно ехать с ними. Я тут как-нибудь сама справлюсь, хоть и трудновато придется, – заявила я.

– Может лучше нам и Леху с собой прихватить, – задумался Николай. – Точно! Ника привезет его прямо к автобусу и…

– Не лучшая идея, – хмыкнула я. – Вас Иловский, может, и выпустит. У него какие-то свои тараканы в голове и, похоже, они ему нашептали вас не трогать. Он хочет победить вчистую. Дурь, конечно, но она нам на руку. Вот Панфилова он не отпустит ни за что. Значит, меня тоже не отпустит. Так что я Панфилова никуда не отправлю. Тем более с вами. Неизвестно еще, кого ему нужно опасаться больше: Иловского или…

Я выразительно перевела взгляд с Чинарова на Сашу. Последовавшее удивленное молчание выглядело почти натуральным. Но такие мелочи теперь волновали меня мало. Плевать. Пусть знают, что я знаю. Все знаю. И не позволю их плану осуществиться. По крайней мере пока я торчу в этом городе… А потом хоть трава не расти!

– Я что-то пропустил в твоей речи? – Николай первым нарушил молчание. – Ты это о чем?

– О том, что я все знаю. Сразу предупреждаю: мне это по барабану. Ваши проблемы. Вот уеду я отсюда, и решайте их хоть с помощью инсулина, хоть с помощью цианистого калия… Только предупреждаю: все равно вам это боком выйдет. Давние грехи имеют свойство выставлять счета с процентами.

– Ты понимаешь, о чем она? – Чинаров переглянулся с молодой женщиной.

– Честно говоря, не очень, – призналась Саша.

– Да ладно вам притворяться, – я щедро плеснула себе в кофе остатки коньяка, потом вспомнила, что придется еще садиться за руль, и потянулась за чистой чашкой. – Сегодня ночь такая. Все всё про всех узнают.

– И что же мы должны узнать? В чем ты нас подозреваешь? – Николай повысил голос, но спохватился, что может разбудить недавно заснувшего Пашку, и добавил уже тише: – Сказала «а», говори тогда и «б».

– Ладно, скажу. Я подозреваю, что кто-то из вас двоих вколол Алексею Панфилову инсулин. И если бы не мое неожиданное вмешательство, то сейчас передо мной сидели бы убитая горем вдова и ее верный утешитель.

– Ты думаешь, что мы… – растеряно начала Саша.

– Сначала я думала, что это Иловский. То есть его люди. И сам Алексей думал точно также. Но все последующее поведение Иловского перечеркивает это предположение. Так что выбор невелик. Это или ты, Саша, или Николай.

– С ума сойти, – пробормотала Саша. – Да с какой стати мне своего Лешку убивать?

– Вот именно, – Николай хотел казаться спокойным, но получалось у него на три с минусом. – Если, как ты утверждаешь, это сделали мы, то открой нам страшную тайну: почему?

– Потому что вы – любовники. Вы так старательно на людях отворачивались друг от друга, что даже мне это бросилось в глаза. Ну, а где есть любовный треугольник, всегда найдется мотив. Только у вас даже не треугольник – квадрат. Думаете, я слепая и не вижу, что Пашка ваш сын? Сын Александры Панфиловой и Николая Чинарова. Только не делайте таких круглых глаз. Его с тебя, Николай, как под копирку сняли, а от Алексея Панфилова у пацана только фамилия. Может быть, вы боялись, что он узнает…

К концу моей обличительной речи я смотрела только на бывшего вожатого, и когда бросила победный взгляд на Сашу, то едва не поперхнулась горячим кофе. Она смеялась. Это был не истерический хохот, не тихий смущенный смех, не… Наверное, так мог смеяться человек, потерявший последний рубль за полмесяца до получки. От облегчения, что не нужно больше думать, как растянуть его на оставшееся время.

– Мисс Марпл, – смеялась Саша. – Евлампия Романова. Даша Васильева. Ну, Ника, ты даешь! Гордись, Коля, нам выпал счастливый шанс познакомиться с гением народного сыска – Никой Евсеевой. Нет, подожди. Не обижайся. Подожди, Ника, сейчас я отсмеюсь… Ну вот, вроде успокоилась.

– Интересно, что именно тебя развеселило в моих словах? – кажется, я действительно обиделась. Не такая реакция ожидалась от разоблаченных преступников. Хотя… Должна признаться, что несмотря на все вышесказанное, в моей голове слово «преступники» почему-то никак не вязалось с сидевшей напротив парой.

– Ты права, Ника, – в голосе Чинарова я с удивлением уловила нотки тихой и давней грусти. – Пашка действительно мой сын. Мой и Сашин. Только скрывать это от Лехи никто не собирался. Ведь это была его идея…

– Какая идея? – вот теперь я ничего не понимала.

– Все очень просто, – вздохнул Николай. – И очень сложно одновременно. Понимаешь, Леха в армии на атомной подводной лодке служил. И детей у него быть не может. А какая же семья без карапузов? Брать в детдоме? Наследственность, да и город маленький. Узнают, потом от пересудов некуда деться некуда будет. Вот Леха и попросил меня… По дружбе. Ну, ты понимаешь… Он с меня слово взял, что когда ребенок родится, я уеду из города. И больше не вернусь никогда.

– Но ты вернулся… – пробормотала я совершенно выбитая из колеи таким поворотом.

Вот это да! Такого даже в мексиканских сериалах не увидишь. Но каков Панфилов! Свести друга с женой и не побояться, что сам останется у разбитого корыта. Вон, Чинаров какой орел, куда до него бизнесмену…

– Я был вынужден вернуться. Выхода другого не было, – Николай между тем продолжал свой рассказ, сцепив руки в замок. – Влип я по самые…

– А конкретнее можно? – любопытство мое потихоньку брало верх над растерянностью.

– С мафией связался. Им всегда нужны такие парни, как я. Крепкие и глупые. Они так ловко все обставили, что я понял на кого работаю, только когда было уже поздно. Очень поздно. Но уж когда узнал… Разрулил все дела по понятиям. Только по своим. Поэтому теперь меня и менты ищут, и авторитеты.

– И он приехал сюда, – вздохнула Саша, и осторожно погладила Николая по короткому русому ежику, возле залитого зеленкой неровного шва. – Ему больше некуда было ехать…

– Мне хотя бы месяца четыре нужно было на дне отлежаться. А тут лагерь этот кстати пришелся. Никто меня там не нашел бы. Но я не знал, что Панфилов туда Пашку своего… то есть моего… До меня так и не дошло, зачем он это сделал? Проверял что ли? Но через месяц я понял, что больше так не смогу. Я других детей едва замечал, только на него одного смотрел. Однажды по пьяне чуть не проговорился. Уже ляпнул, что тайну ему хочу открыть, да вовремя опомнился. Пришлось подземным ходом отговариваться. Короче, запутался я окончательно. Видеть, как он моими глазами смотрит на Леху и говорит ему «папа»… Не могу. А уехать и все забыть… Тоже не могу.

– Вот тебе и инсулин в руки, – констатировала я.

– Дура! – рявкнул Чинаров, отбросив всякие церемонии, но потом сдержался. – Знаешь, Ника я через чужие жизни уже переступал, но друзей предавать еще не научился. Вот если бы у нас Сашкой что-то было… то есть по-настоящему… Может быть, тогда… Только она ведь Леху взаправду любит. И когда я ее… Ну, когда Пашку надо было делать, мы с Лехой ее до беспамятства напоили.

– Я сама попросила, – напряжения в Саше Панфиловой хватило бы на высоковольтную ЛЭП. – Они мне все рассказали. Леша очень просил. Говорил, что это единственный выход, что только так мы будем счастливы по-настоящему. А я очень-очень хотела детей, только все равно не смогла сама… Вот и попросила, чтобы они меня напоили.