Текст книги "Боги войны"

Но Селезень отчего-то призадумался, только вздохнул тяжело. Точно о чём-то важном вспомнил!

– Говори, Селезень, каковы ляхи на вкус! – тихонько вторили Матвею гребцы – волжские казаки.

– Ну вас, балаболы! – как от стаи назойливых комаров, отмахнулся пожилой запорожец. – Чего пристали?

– Как это «ну вас»? – не унимался Матвей. – Как это «чего пристали»? Говори, каков твой шляхтич, коли на блюде окажется?

– Да за что ж вы меня так мучаете?! – вдруг хоть и шёпотом, но горячо вопросил пожилой казак с чубом. – За какие такие грехи?

– А что не так? – удивился Матвей.

– Да то не так, Матюша! У меня аж слюнки потекли от твоих разговоров про ляхов! – вспылил лучник. – Гордый шляхтич на блюде ой, как хорош! – загорелся Селезень. – И жареный, и вареный, и с кровью! Я так любого едал! Мне только подавай одного ляха за другим – я их, как жирных курят, могу разделывать. Ляжки, крылышки, грудка да голова! К любому случаю закуска! Вот как хорош лях!

– А как его есть-то надо, ляха твоего? – поинтересовался Матвей. – Холодным али горячим? – Он подмигнул своим. – А может, тёплым?

– А неважно! Можно и холодным, и горячим, и тёплым! Главное, чтобы с яростью в сердце! Вот как надо есть ляха! Сейчас сам и отведаешь, Матюша! Только не глотай сразу много, как судак плотву, – распробуй поначалу! На язык положи да подержи. Посмакуй вначале!

Неспешно работавшие вёслами казаки, сидевшие по атаманскому стругу, засмеялись слишком громко.

– Цыц! – по-отечески бросил своим казакам Ермак. – Ну, балаболы! – Это уже касалось Матвея Мещеряка и разговорчивого запорожца. – Днепр разбудите – головой ответите оба! Как дети малые!..

– Так то Матвей меня разохотил! – тотчас оправдался пожилой чубатый казак. – Я так молчу! Из меня и клещами лишнего слова не вытащишь, атаман!

Тихо секлась вода, делясь на две волны под носом казацкого струга, тихонько всплескивалась под двумя десятками длинных вёсел. Но Матвея так и подмывало!

– А тут ещё и турки будут! – едва слышно молвил он. – Как турок-то, Селезень? На вкус в смысле?

Казаки даже замерли от этого вопроса. Тут и Селезня прорвало:

– А турок так сладок, что сил нет! – на свой страх и риск горячим шепотком молвил он. – Сам под нож просится, как молочное порося! Правду говорю, атаман, истинный крест! – перекрестился чубатый запорожец на обернувшегося Ермака. – Вот лежит он подрумяненный, жирком истекает! А какой аромат! Как говорила моя вторая жинка, тоже саблей владевшая хоть куда: ум отъешь и титьки в кровь расчешешь! Вот каков турок!

– Ну а кто же лучше? – не удержался от вопроса Матвей. – Лях или турок?

И вновь от вопроса Мещеряка замер казацкий струг.

– Высажу я вас, – бросил Ермак и поневоле рассмеялся: – Пешком до Могилёва пойдёте, людоеды!.. Ну говори, говори, Селезень! Кто вкуснее: лях или турок? Не томи! Ну?..

– А я так и ляхов люблю, и турок, атаман! – Селезень вздохнул глубоко, точно нырнуть собирался. – Так люблю, что сил нет!.. Ляхи у меня мамку с тятькой закололи пиками да сестру с братом, весь хутор сожгли, а турки первую жену и двух деток уволокли к себе. Молодая она ещё была, красивая! Продали, наверно; не видел я их более… – Он поглядел на звёздное небо. – С тех пор и я никого не жалею: ни турецких жёнок, ни ляшских, ни деток их. – Селезень горько улыбнулся. – И будет мне за грехи мои последней женой моя русалка из юности моей… Жаль, трубочку нельзя раскурить! – тихо-тихо вздохнул запорожский казак.

Уходили вёсла в чёрную зыбь реки. Первая из казачьих рек вела царёвых разбойников к заветной цели. Чёрный лес тянулся по обе стороны Днепра. И луна золотой рябью текла вдоль всей реки, рассыпалась, играла. Светился Днепр, особенно на середине, сверкал и переливался так, точно со звёздами разговаривал. Вот где бы струги стали заметны, но не здесь, не здесь! Тут, укрытые тенью, они тенью и скользили против течения – упрямо шли на север.

– Замок виден уже весь! – заметил Матвей Мещеряк. – Что ж это Васькины ребята молчат? Неужто случилось что?..

Казаки приумолкли. Все ждали сигнала. Только и думали о втором казацком атамане, Василии Янове, которому выпало действовать со своим войском на суше.

– Вона, вона, началось! – вдруг крикнули с заднего струга, идущего вслед атаманскому. Голос дозорного так и полетел по реке. – Горит посад-то, занимается!

И все тотчас же потянули головы в сторону. А вскоре уже, кто не сидел за вёслами, тот поднялся во весь рост. «Горит! Ой, горит!» – весело переговаривались казаки. Ермак, Матюша и Селезень тоже быстро встали. Над полосой леса уже занималось недалёкое зарево. Вёрст пять, не более того! Зарево стелилось влево и вправо, на глазах становилось ярче и полнее.

– Шеломы одеть, – приказал Ермак.

– До Могилёва не более версты осталось, – сразу собравшись, сказал Матвей Мещеряк.

– Как раз успеем, – кивнул Ермак. – Только теперь в рот воды наберите! Будете трепать – языки уполовиню!

Тёмный лес шёл по обе стороны Днепра. А в крепости уже били в набат. Там сейчас собирали войско. Зарево за ближним лесом разгоралось. Там, на посаде, сейчас лютовали казаки Василя Янова. Струги пошли быстрее, заторопились что есть мочи; обгоняя друг друга, полетели в сторону крепости. Было ясно: никому сейчас нет до них дела! Надо ловить момент!

– Братцы! – послышалось с соседнего струга. – Я, кажись, корабли вижу!

– Ермак Тимофеевич! – окликнул атамана Матвей Мещеряк. – Вон же они! Целый флот!

– Я и сам вижу, – сказал атаман. – Тьма их!

Могилёвский замок, окружённый крепостной стеной, уже нависал над Днепром и речкой Дубровенкой. В устье этой реки, там, где она впадала в Днепр, и стояла разнокалиберная флотилия польско-литовского воинства. Казацкая армада приближалась к польской флотилии, как стая волков приближается к яслям. А в такой вот схватке тот, кто спит, – овца, а кто настороже, крадётся и скалит зубы, – серый волк.

Вот казаки и были сейчас волками – лютыми, беспощадными, страшными.

Нападать на торговые караваны они умели. Казаки были великими искусниками этого дела. И как же иначе: от этого зависела их жизнь, удача, богатство! Поставь на канат обычного человека – он и шагу не ступит – шлёпнется на землю. А заставь пройти канатоходца – он пролетит с шестом или без него всё расстояние, да потом ещё и вернётся точно так же. Легко, как кошка! Именно таким вот мастерством внезапной атаки и отличались казаки от обычных флотоводцев с отрядами солдат на борту. Казаки, увидев, как движется по середине той же Волги, самой широкой реки в Европе, караван из Бухары, вылетят из разбойной речки Самары, на веслах нагонят купцов, атакуют и возьмут корабли штурмом. И днем это сделают! А тут – ночь. А ночь – она любому разбойнику подмога. Да что там – мать родная! Но на Волге или на Дону задачи другие: там купцов из Бухары надо бережно уложить! Как волк ягнят укладывает. Самих купцов на дно, а барахлишко сберечь требуется. А тут? Тут всему на дно идти должно. И людишкам – туркам, литве ли, заносчивым ляхам – и всему их богатству. А богатство – пушки, порох, снаряжение, провиант.

Казацкие струги стали медленно подползать по чёрной воде к кораблям. Многие казаки держали наготове луки: пищали могли раньше времени встревожить противника. А казаки были хорошими лучниками! Дедовский проверенный способ! Другие казаки тихонько цеплялись баграми и подтягивали лодки как можно ближе. Лестницы с крюками тоже цепляли за борта кораблей. Щуплый Селезень водил натянутым луком по тёмному силуэту первого судна – и не зря. Какой-то поляк как раз подошёл к борту и заглянул вниз. И оттого, что он увидел, опешил и онемел. Крикнуть он не успел: стрела ударила ему в шею, заставила захрипеть и отступить.

– Вот тебе и мои поминки, – усмехнулся Селезень и тотчас же вытащил из колчана вторую стрелу и положил её на тетиву. – Кто следующий, а ну, покажись? – Ястребом он следил за каждым проходившим мимо судном. – Тут я тебя и съем! С яростью в сердце!..

Вахтенные подбегали на шум за бортом, но Селезень и другие лучники с казацких стругов укладывали их меткой прицельной стрельбой – и каждый выстрел был с великой яростью в сердце!..

Кораблей, в основном военных и торговых галер, было не менее полусотни, они рассыпались вдоль берега, в иных местах прижавшись друг к другу бортами. Стояли и в два ряда, и в три. Польские, венгерские, румынские, турецкие. Забраться по лесенке – один миг, перескочить через борт – второй. С тридцати стругов, растянувшихся вдоль сборной флотилии, злой саранчой посыпались казаки на первые корабли противника. Горевший посад отвлёк внимание врага. Поляки и турки, что выбегали на палубы, гибли на месте. Разраставшееся вокруг Могилёва пламя, гулявшее по округе, заставляло думать о большом количестве атаковавших посад. Поэтому на кораблях за спину не смотрел никто. Только вперёд! Этого и надо было хитрым и жестоким казакам. Для того и крались они зверем. Поляки и союзники их не сразу поняли, что к чему.

А когда поняли – устрашились.

Бойцы Речи Посполитой принимали удар свинцом, стрелами и сталью. Ермак и Матвей Мещеряк были среди первых, прыгнувших на вражеские корабли. Ермак дрался двумя саблями – старый метод! Как под косу попадает враг. Кому руки вон, кому лицо. Всё перемелет. Жернова! Одного нападавшего ляха от плеча до живота рассёк дюжий атаман, другому вспорол живот. Третий нацелился в атамана из пищали, но стрела ударила в лицо и опрокинула навзничь.

– Ты, атаман, атамань, да не увлекайся! – крикнул в спину Ермаку расторопный Селезень. – Я не всякий раз за твоей спиной стоять буду!

– Спасибо, Селезень! – ответил Ермак, бросаясь вперёд.

В могучих руках Матвея длинным жалом играло копьё. Едва оказавшись на борту польского корабля, его он и воткнул в ляха-офицера, вооружённого одной только саблей, воткнул и пропихнул копьё насквозь. А потом, вскипая узлами мышц, поднял врага над собой. Поляк кричал истошно, брыкаясь над головами казаков, овладевающих кораблём, захлёбываясь кровью, хватаясь за древко. Но куда там: судьба его была решена!

– Братцы, побереги-и-ииссь, зашибу! – взревел Матвей Мещеряк. – Поляк летучий! Видали?! – взревел и метнул ляха в сторону вместе с копьём, чтобы не терять времени.

Такие шутки были в ходу у казаков. Своим приходилось ещё и сторониться. Зашибёт богатырь! А Матвей тотчас же вытащил саблю и кинжал и рванул за неприятелем.

Сильна была жажда крови, жажда смерти! Этому напору уступало всё. Бешенство овладевало людьми! Победителями! Любая двуногая тварь, убегающая или противостоящая, превращалась в жертву!

Ночной покой на кораблях оборачивался кровавым кошмаром. Ловки были казаки: и чубатые запорожские, и волжские, и донские, и с Яика, и с Терека. В отряде Ермака Тимофеевича, собранные на полях Ливонской войны, служили всякие! И в каждом хрипел и бесновался дикий и ловкий зверь. Они убивали всех, кто оказывался перед ними, – и убивали по-всякому. Работали кривыми турецкими саблями и длинными кавказскими ножами, короткими пиками и зубастыми топорами. Палили из пищалей и посылали смертоносные стрелы из тугих луков. Когда нападающих открыли, уже с десяток кораблей оказался в руках казаков. И не менее сотни врагов лежало вырезанными в лужах крови на палубах, в кают-компаниях и в оружейных кораблей.

Выстрелы и крики о помощи отрезвили поляков и их союзников. На других кораблях немедленно забили тревогу. Стало ясно: поджог посада был только прелюдией для куда большего разбоя. Поляки бросились назад – на корабли, защищать то, что ещё осталось. Мушкетёры пытались образовать строй и прицельными залпами отогнать и истребить налётчиков. И тут для хозяев казаки приготовили ещё один сюрприз. В сторону не занятых кораблей полетели не свинец и стрелы, а заранее приготовленные факела. Горючая смесь разливалась с них повсюду, горящие капли разбрызгивались по палубам, тут и там вспыхивало дерево и сукно. Корабли неожиданно запылали. И разраставшаяся стена огня готова была смести всех.

– Отходим! – бросил клич Ермак. – Матвей! Уводи ребят на струги!

Его приказ подхватил Матвей Мещеряк, за ним другие казаки – сотники и десятники.

Дальше штурмовать судна не было смысла. В огне можно было потерять много людей. Поляки и турки, построив ряды на ещё целых кораблях, попытались удариться в погоню, но тут с последнего рубежа заговорили казацкие пищали. Теперь казаки прыгали назад – и каждое судно после них вскоре охватывало пламя. Штурм, погром и резня, поджог и отступление заняли всего-навсего чуть более часа. А ещё и пограбить успели казаки – польские и турецкие корабли. Вырезав команду, запустили руки в казну занятых галер. Так что, отступая, тащили они богатое оружие и одежду, а то и капитанские сундучки с золотом и серебром.

Молниеносный набег увенчался успехом. И полным погромом обернулся для поляков и союзников. Флот под Могилёвом пылал, сгорало добро и оружие, а казацкие струги уходили прочь по Днепру – и теперь уже по течению. Не плыли – улетали! И как бальзам на сердце был последний акт этой кровавой драмы-авантюры. Когда казацкие струги отошли на полверсты, подбирая по берегу своих, страшный фейерверк ударил в небо в честь убегающих разбойников. Огонь добрался до пороховых складов на военных галерах – корабли взрывались и взлетали досками в ночное небо. И взлетали в небо разорванные на части турки и ляхи, ещё недавно собиравшиеся в победоносный карательный поход на Русь.

– До зари ещё есть время! – сказал атаман своим. – Если и будет погоня, мы всё равно уйдём!

В ту ночь под Могилёвом казаки уничтожили много сотен поляков и турок, а убитыми потеряли не более двух десятков. Был среди них и старый стрелок запорожец Селезень. Как сказал один из казаков, вынырнувших из битвы, видел он, как оступившегося Селезня под пылавший польский корабль точно силой какой утянуло…

– Напился, видать, Селезень всей горечи жизни человечьей, – сказал растроенный этой потерей Матвей Мещеряк. – Пришёл его срок. Увела запорожца его русалка…

Победа же оставалась победой! Струги птицами летели вниз! И как же ярко сверкала золотая рябь на середине Днепра! Какой тихой и ласковой была сентябрьская ночь на великой реке… А погони не было – ни в этот день, ни в следующий. Удар, нанесённый казаками под Могилёвом полякам и литовцам, был столь ощутимым, что тем его пришлось просто стерпеть и мечтать о будущей мести.

Псков – древний русский город. Град свободной республиканской Руси. Северной – упрямой, непокорной, самостоятельной. Младший брат Великого Новгорода. Видел Псков и немцев под своими стенами, и в стенах своих видел. Терпел кары и пытки. Но никого не боялся! И склонил голову только перед одним человеком – царём всея Руси, первым опричником Иоанном Грозным. Десять лет назад царь-азиат двинулся на Северную Русь – искоренять последнюю свободу, с корнем вырвать её, как гнилой зуб! Иоанн разорил многие русские города, устроил пыточные казни в Твери, сажал на кол сотни людей – прилюдно и без жалости, упиваясь зрелищем, как свободолюбивые тверичи, подобно червям, с криками извиваются на осиновых кольях. И это в военное время, когда необходимо было объединить народ! А затем чёрный царь подошёл с опричным войском к Господину Великому Новгороду, сжёг всю округу, а в город въехал как всадник Апокалипсиса. В Новгороде царь Иоанн устроил резню. В ту пору и родилась новгородская поговорка: «По какой улице царь Иван проехал, там кура не поёт». Сотни людей ежедневно топил он в Волхове, в прорубях, мужчин и женщин, старых и молодых, никого не жалел! Так устанавливало свои азиатские права Московское государство! А затем царь двинул опричников на Псков. Запугана была Русь! До смерти запугана. И Псков открыл ворота. И когда царь въехал в древний город, все люди от мала до велика, зная о судьбе Новгорода, опустились на колени и склонили головы до земли. Казней было мало. Какой смысл лютовать? Всё и так стало ясно. Рабы встретили царя Иоанна!

Покорилась Северная Русь. Татарскому царю покорилась. Деспотичной и безжалостной Москве. Не стало больше тысячелетней свободной Руси: ушла она с исторической сцены раз и навсегда, предоставив место покорности и рабству.

Но гордость человеческую можно похоронить разве что с самим человеком. Гордость осталась в сердцах псковичан. Тех самых, которые десять лет назад стояли на коленях вдоль улиц своего города, не смея глаз поднять на царя в чёрном опричном кафтане и его извергов с пёсьими головами у сёдел. Такое унижение не забывается! И надо было подойти Стефану Баторию со своим католическим воинством, с отцами-иезуитами, с римскими священниками и с польскими ксёндзами, готовыми крестить на свой лад русских людей, чтобы воспряли они и утвердились духом. Когда перед бешеным царём склонялись, только за жизнь свою и своих детей опасались, можно было и смириться – забыть о гордости человеческой, о свободе. А тут – вера! Тут – враг православного Христа пришёл! И вот с этим врагом псковичи решили биться до смерти.

И они бились. Стотысячное войско, хорошо вооружённое и обученное, обступило город. За пять месяцев осады поляки выжгли всю округу и уморили всё живое вокруг Пскова. Польские пушки бомбили Псков, не переставая, «раскалённые» ядра летели и разрывались в городе, унося многие жизни. Ляхи совершили за это время тридцать один штурм – карабкались и карабкались на стены древнего Пскова – и все атаки были отбиты! Женщины наравне с мужчинами бросали на головы поляков камни, обливали их кипятком и кипящим маслом, таскали ядра для пушек. И сорок шесть внезапных вылазок совершили сами псковичи, вырезая ночами польскую и венгерскую, литовскую и турецкую стражу. В те дни при защите Пскова геройски пал в бою донской казачий атаман Михаил Черкашенин – первый знаменитый атаман земли Русской.

Но как бы ни было тяжко, псковичи не унывали. Надо было потерпеть – и претерпеть! – и они стойко терпели и претерпевали. Таких людей сломить было невозможно.

Истребить – да, но не сломить…

В эти дни под крышей расписного шатра сидел любимец фортуны Стефан Баторий и в окружении свиты смотрел на бесплодные свои труды. Его армия редела, съестные запасы скудели, истощался и боевой резерв. А город стоял так же крепко, как и в первый день. Истерзанный, но стоял.

А ещё к Стефану Баторию приходили донесения. И хуже других были вести с севера. Шведы, союзники поляков, воспользовались кровавой войной Речи Посполитой с Русью и легко заняли те земли, которые последний гроссмейстер Ливонии отдал именно Польше. Шведы нагло заняли ряд крепостей, среди них Нарву и замок Вейссенштейн. Польскому королю это было очень обидно! Плюнули ему в лицо! А ведь Стефан Баторий ждал от свояка, шведского короля Иоанна Третьего, совсем другого! Тот должен был ударить по пограничным районам Руси и Финляндии! Занять те области! Ведь они уже поделили русскую территорию! Но самонадеянный швед, этот жадный родственник, не послушал его.

– Негодяй! – сидя в походном троне, скомкав в сильном кулаке, сверкавшем перстнями, донесение, прорычал Стефан Баторий. И после паузы изрёк свою знаменитую фразу, которая позже войдёт в историю: – Я забрасываю сети, а мой свояк забирает из них рыбу! – Он взглянул на рубины и сапфиры, украшавшие его пальцы, и тяжело вздохнул: – Воистину жадность человеческая не знает границ. Я должен его наказать. Должен! Но разве я смогу нынче воевать на два фронта? – Он посмотрел на своих придворных, так же слушавших с утра до ночи взрывы ядер за крепостными стенами Пскова. – Думаю, сейчас – нет…

Среди прочих дурных вестей было и донесение из Могилёва. В нём говорилось, что казаки внезапным набегом уничтожили весь речной днепровский флот, боезапас, который должен был дойти до Пскова, и запас провианта.

Удача покидала великого короля. В эти дни он принял решение уйти из-под Пскова. И донесение из Могилёва тоже сыграло свою роль в отказе продолжения войны с Русью.

Очень скоро в городе Яме-Запольском будет подписано мирное соглашение между Русью и Речью Посполитой сроком на десять лет. Стефан Баторий должен был освободить войска для возможной войны со Швецией, а заодно и оценить свои силы. Русь тоже должна была освободиться для другой войны – в Предуралье, где вновь восстали черемисы, и большим числом, грозясь взбунтовать всё Поволжье. Нужны были полки и для оборонительной войны в Пермском крае, то и дело подвергавшемся нападению орды сибирского хана Кучума и его вогульских прихвостней-князьков.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Ни царю Иоанну Васильевичу, ни королю Стефану Баторию не суждено будет пережить срок столь необходимого для обеих сторон перемирия…