Текст книги "Полет орлицы"

По двум берегам Сены раскинулся великий город – оплот королей, чья кровь текла в ее жилах. Высокие крепостные стены и грозные башни, насыпные валы и глубокие рвы окружали столицу Франции, неприступную на первый взгляд.

Часть города за рекой, на правом берегу, была окутана голубой утренней дымкой. Лезвие Сены нежно вонзалось с двух сторон в каменную громаду. С острова Сите поднимался к утреннему небу прекрасный и величественный Нотр-Дам, о котором Жанна немало слышала от своих капитанов. Храмы, дворцы и замки ждали ее за стенами Парижа. Сотни улиц и улочек, тысячи прилепленных друг к другу домов простых горожан, затаив дыхание, дожидались ее. Ближняя часть города, по эту сторону реки, была видна куда отчетливее, яснее. Хорошо читались бойницы, башни выглядели куда более устрашающе! Точно трехглавый дракон, выдаваясь вперед, смотрели в сторону подступившего войска три башни самых ближних Монмартрских ворот. Такими же внушительными были ворота Сен-Дени – слева, и Сент-Оноре – справа. Через крепостные рвы от городских ворот были переброшены мосты. И новые крепостные башни уже за этими рвами и валами поднимались вверх. Они, являясь форпостом Парижа, готовы были первыми встретить врага. Но даже если башни мостов будут взяты оглушительным напором, штурмом и преодолены валы и рвы, каждые из трехглавых городских башен за ними, представлявшие собой самостоятельные крепости, остановят нападающих. Огнем бомбард, градом камней и стрел, кипятком и смолой они встретят любого противника – опрокинут его, не подпустят. О том, чтобы штурмовать одни из трех этих ворот, не стоило и думать – каким бы сильным ни было войско! Пробивать бреши стоило в стенах, между воротами.

Но до них тоже нужно было добраться…

Желтеющие леса спускались с холмов Монмартра и подступали к каменному оплоту. Жанна знала – город уже проснулся и тоже сейчас смотрит в ее сторону! Смотрит и ждет. Готовится к бою. Если бы парижане вняли ее голосу, как она внимает голосу Господа, поверили и открыли ей ворота, сколько было бы радости в ее сердце!

Но они не сделали этого…

И потому ее солдаты уже катили к городу, к воротам Сент-Оноре, которые она выбрала главной мишенью, бомбарды и катапульты. Тесно сомкнув ряды, оградившись щитами, шли в древним стенам бойцы.

В этот день секретарь Парижского парламента взирал с крепостной стены на подступавшее войско французов. Это был тот самый Клеман де Фокемберг, что четыре месяца назад, задумавшись, нарисовал портрет Жанны на летописном документе! Неприятно было у него на душе от вида ползущих, как саранча, французов, но крепостные стены Парижа внушали уверенность в силе своего оружия.

– Простите, монсеньор! – окликнул он важного рыцаря, облаченного в доспехи, с открытой головой. – Простите, что побеспокоил вас…

– Да, мэтр Фокемберг? – глядя на холмы Монмартра, откликнулся тот.

– Мы… выстоим? Эта Дева, о ней столько говорят…

Рыцарь взглянул на него с улыбкой. Многие боялись улыбки этого человека куда больше, чем его гнева. Но кто был такой секретарь Парижского университета? – бумажная душа. Мышь. Что с него взять…

– Париж может погубить только предательство, мэтр Фокемберг. Силой они не возьмут его. Только предательством. Если бы я не создал отряды милиции, то сейчас бы нашлись такие, кто надумал бы открыть ворота самозванцу. Но паникеров ловят и сажают под замок, поэтому будьте покойны. А что до Девы, однажды мы и ее посадим в клетку, и все увидят, что она – пустое место.

– Благодарю вас, монсеньор, – поклонился рыцарю Клеман де Фокемберг. – Вы меня успокоили. И да благословит нас Господь!

Поглазев на неприятеля, секретарь отправился продолжать свою летопись. Человек, с которым он говорил, был не кто иной, как Луи Люксембургский – родной брат Жана Люксембургского, помеченного секирой Ксентрая. Луи совмещал при английском дворе несколько должностей. Он был канцлером английской части Франции, комендантом Парижа и начальником английского гарнизона столицы, еще – епископом Терруанским и личным другом лорда Бедфорда.

Уехав подавлять бунты в Нормандию, Бедфорд оставил Луи Люксембурга оборонять Париж. И за то время, пока король Франции решал – нападать ему на столицу или нет, идти за Жанной и Алансоном или не идти, Луи Люксембургский, следуя наказам Бедфорда, превратил Париж практически в неприступную цитадель, попутно расправляясь со всеми, кто мог бы выдать столицу неприятелю.

…Чистым и свежим был утренний воздух на холмах Монмартра, звонким пенье птиц. Но грозным было идущее к стенам Парижа воинство – сотни солдат, пушки и вновь сотни солдат. И лестницы, лестницы…

– В такой день можно полюбить весь мир, – сказала Жанна. – Забыть о крови. Если бы не война!

Мир разделился. Есть французы, а есть англичане и бургундцы. Есть ее армия и есть Париж, готовый оказать сопротивление своему королю – помазаннику Божьему. И никакое пение птиц, даже райских, не остановит ее! Окутанные первым увяданием осени холмы Монмартра – последняя черта перед беспощадным приступом.

– Сегодня день Рождения Богородицы, Жанна, – осторожно сказал Алансон. – Вы не забыли?

Забыла! Сердце Жанны больно сжалось. Еще четыре месяца назад она бы не позволила себе проливать кровь в такой день! Четыре месяца назад она бы запретила даже думать о войне – и молилась бы: за себя и других. Как в старинные рыцарские времена, когда святая церковь устраивала воскресные перемирия! Но все изменилось. Теперь она думает о стратегии, о том, чтобы не потерять лишнего дня, а ее чистая вера, куда она подевалась?

Девушка перехватила взгляд Рауля де Гокура – он с любопытством смотрел на нее.

– Не забыла, мой прекрасный герцог, – гордо улыбнулась Жанна. – Этот день станет великим днем!

– Вы знаете, я верю вам! – кивнул Алансон.

– А раз так – командуйте штурм. Господь на нашей стороне!

Тем временем Клеман де Фокемберг добрался-таки до своего кабинета. Он открыл тетрадь и, смочив горло глотком вина, поразмыслил над увиденным. А далее обмакнул перо в чернила и записал следующее:

«Четверг, 8-й день сентября. Праздник Рождества Богородицы. Солдаты мессира Карла де Валуа большим числом собрались пред стенами Парижа у ворот Сент-Оноре. Надеясь захватить город и нанести вред его жителям в большей степени внезапностью нападения, чем мощью и силой оружия, они около двух часов пополудни стали делать вид, что хотят осадить столицу…»

Мэтр де Фокемберг сделал еще глоток вина, и тогда же услышал первый гром – это били грозные бомбарды нападавших. «Началось…» – только и подумал секретарь Парижского парламента.

Удар французов пришелся на пространство между воротами Сент-Оноре и Монмартр, ближе к первым. Артиллерия била по столице – каменные ядра вырывались из широких жерл бомбард и с устрашающим свистом летели в сторону крепостной стены. От их ударов вздрагивала земля и, кажется, осажденные должны были сыпаться вниз как горох! Работали катапульты, кулеврины, сотни арбалетов посылали железные стрелы в англичан и бургундцев, и столько же английских стрел, если не больше, летело в тех, кто сейчас бежал с фашинами забрасывать рвы.

…Существовало две бури, что столкнулись друг с другом. Страшно было осаждающим, подбегающим ко рву с охапками хвороста, смотреть на стены, что грозились изрешетить их стрелами, но еще страшнее было смотреть вверх – дневное небо было темным от оглушительных каменных молний, разрезающих воздух над головами, и пронзительно свистящих стрел.

Когда поле перед воротами Сент-Оноре было покрыто трупами нападающих, а ров – доверху наполнен фашинами, Жанна схватила белое знамя и, выкрикнув: «Вперед, французы! Господь с нами!» – первая побежала к стене. Порывом она увлекала за собой целое войско, уставшее за два часа непрерывных военных действий под вражеским огнем, вдохнула в него новые силы, и сотни солдат уже тащили лестницы, а арбалетчики, идущие за ними, прикрывали их. И все била и била артиллерия по крепостным стенам…

Французы падали с лестниц, изрешеченные стрелами англичан, ошпаренные кипящей смолой, и ложились во рвах друг на друга. У Жанны кружилась голова – ад был перед ней! В какой-то момент она передала знамя Баску, а сама, вытащив меч, бросилась на лестницу, но вот уже несколько убитых французов, летевших вниз, сбили ее. Оглушенная, она выкарабкалась на вал. Знамени не было. «Баск! Баск!» – кричала она. Но потом знамя вновь возникло – в руках д’Олона. Баск был убит стрелой.

Она вырвала знамя из рук оруженосца.

– На штурм! Возьмите Париж, французы! Господь с нами! – изо всех сил кричала она и все поднимала знамя выше и выше, чтобы солдаты видели его.

Сумерки коснулись земли и кровавой каши перед Парижем, стен обороняющейся столицы и выдохшихся нападающих, но дальше крепостного вала французы не прошли – это была их единственная победа.

Тогда стрела, пронзив стальные поножи, и пробила ногу Жанны. Она покачнулась, упала на колено. Ее подхватили и понесли прочь от битвы. Руки оруженосцев и солдат крепко держали ее, потому что она пыталась вырваться и все кричала: «Все на стены! Французы! На стены! Город будет взят!»

Когда солнце качнулось и медленно потянулось вниз, и стало темнеть, Рауль де Гокур, наблюдавший за мясорубкой у ворот Сент-Оноре, сказал герольду:

– Трубите отбой!

Алансон не посмел перечить ему – было ясно: Париж выстоял. Они проиграли.

Все это время Клеман де Фокемберг пил вино, и сердце его съеживалось от гулких, непрерывных выстрелов, потрясавших древний Париж. Но вот канонада смолкала. Неужели – все?

Вскоре дверь в его кабинет приоткрылась и в проем ввинтилась голова слуги:

– Мэтр де Фокемберг! Все кончено! Французы отходят, а смутьяны схвачены. Их было много, они хотели открыть ворота и сдаться. Но теперь кончено!

– Благодарю, голубчик, – облегченно вздохнул секретарь Парижского парламента, – а теперь ступай, ступай…

И когда ликующий слуга исчез, Клеман де Фокемберг неторопливо допил вино и вывел в реестре:

«И в те часы были в Париже поддавшиеся панике или подкупленные люди. Они подняли голос во всех частях города, с той и с другой стороны мостов, и кричали, что все потеряно, что враг вот-вот войдет в Париж. Они уверяли, что всем нужно бежать и стараться спастись. Но до того не дошло…»

6

Жанну доставили в Ла-Шапель, вытащили стрелу, промыли рану. По дороге она то и дело пыталась вырваться – она не хотела верить, что кровопролитный штурм, на который столько было потрачено сил, провалился. Алансон и д’Олон, сопровождавшие девушку, успокаивали ее.

Кость оказалась целой. Ночью, забыв о боли, Жанна что есть сил молилась. Вопрос, заданный Алансоном: «Вы не забыли, сегодня день Святой Богородицы?» И ее ответ: «Не забыла, мой прекрасный герцог. Этот день станет великим днем! Господь на нашей стороне!» – преследовали ее. Собственный голос – голос гордячки! – стоял в ушах. Она ненавидела себя за него!

Но утром все изменилось.

– Мы возьмем Париж! – схватив руку герцога Алансонского, едва он вошел в ее дом, горячо сказала она. – Возьмем! Вы верите мне?

– Да, Жанна, – искренне ответил тот.

В эту минуту паж де Кут сообщил, что к Деве пришли от короля. Это был граф де Клермон – влиятельный вельможа королевской крови и не очень удачливый полководец, тот самый, из-за нерасторопности которого год назад была проиграна битва при Рувре.

– Я хочу возобновить штурм! – оповестила его девушка.

– Сожалею, Дама Жанна, – сказал де Клермон, – но его величество приказал передать вам, что он отдал приказ к отступлению.

– Как это – к отступлению?!

– Военная кампания завершается, – поклонился он.

Жанна встала с кровати и тут же припала на раненую ногу.

– Завершается?! Не может быть! После вчерашнего?

– Вот именно – после вчерашнего, – откликнулся де Клермон. – Прошу внять голосу рассудка, Дама Жанна. Париж неприступен.

– Для вас – неприступен! – зарычала она. – Но не для меня! Я не сдвинусь с места, пока Париж не будет взят!

Граф де Клермон гордо поднял голову:

– Я пришел не для того, чтобы устраивать ссору, Дама Жанна. Я только передаю вам волю его величества милостью Божьей короля Франции Карла Седьмого. Ввиду вашего ранения его величество дает вам два дня для того, чтобы поправить здоровье, собрать ваших солдат и прибыть ко двору в Сен-Дени. Это все. Желаю скорейшего выздоровления, и да поможет вам Бог.

На том, не желая более продолжать прения, де Клермон удалился.

– В дипломатии он больший знаток, чем в военном деле! – вырвалось у Алансона. – Черт бы их всех подрал!

– Вот что, милый герцог, – сказала девушка. – Мы поступим иначе. Сегодня ночью вы возведете мост из лодок, и мы нападем на Париж со стороны Сены! К утру столица будет наша!

Той же ночью герцог Алансонский, вдохновленный уверенностью Жанны, бросил часть своей армии на возведение моста из лодок, но о самовольной выходке узнали в ставке. Король был вне себя от гнева. «Да как она смеет?!» – кричал он и топал ногами. Чаша его терпения была переполнена. Ла Тремуй очень точно уловил момент, когда время его музыкальной партии. До этого, заручившись поддержкой архиепископа Реймсского, он уже говорил его величеству обреченным тоном: «Париж не сдался Даме Жанне. Господь хочет мира – не войны». Теперь же он восклицал: «Сегодня они не слушают своего короля, а что завтра? Обратят в его сторону свои мечи?» Фраза была резкой, даже опасной, вызывающей! Но Карл Валуа был так разгневан, что тонко продуманный вопль Ла Тремуя пришелся как раз кстати. Он точно ранил короля в сердце, и рана эта осталась кровоточить. Герцогу Алансонскому и Жанне было приказано разрушить мост и без промедления вернуться со своими войсками в ставку.

– Мы были рядом с победой, – утром 11 сентября сказала Жанна, представ перед своим королем.

Карл Валуа гневался и метал громы и молнии только при самых избранных – Ла Тремуе, архиепископе Реймсском, де Гокуре. Но когда Дева появилась перед всем двором, он был величественно спокоен.

– Увы, Жанна, мы не были близки к победе. Время захватить Париж еще не настало. Ожидание – порой тоже битва.

– Ожидание и подвело нас, Ваше Величество! – не удержалась девушка. – Париж успел подготовиться к осаде!

Карл Валуа потемнел лицом – это был вызов. Жанна при всех обвиняла его в том, что из-за его медлительности они проиграли битву. Но он быстро согнал набежавшую тень, хоть ему это и было нелегко. Он даже нашел в себе силы приветливо улыбнуться.

– На все воля Господа, – сказал он. Король встал со своего походного трона и, пройдясь по зале, громко оповестил двор: – Мы возвращаемся к берегам Луары – в Жьен. Завтра же. Такова моя воля!

Сердце Жанны больно сжалось. Это было поражение. Трагедия. Катастрофа. Париж оставался в руках англичан… Девушка ничего не знала о том, что совсем недавно Карл Валуа принимал у себя некоего Пьера де Бофремона, знатного бургундского дворянина, который от лица своего сюзерена пообещал, что Филипп Бургундский вскорости приедет в Париж и будет говорить с людьми ему верными и убедит их сдать столицу королевства французам. Для этого он выпросил у Карла охранную грамоту – дабы герцогу свободно странствовать по землям, занятым королем Франции.

…В день ухода армии из предместий Парижа Жанна в сопровождении д’Олона и пажа де Кута принесла в аббатство Сен-Дени свои сверкающие доспехи и оружие – меч дю Геклена из Сент-Катрин-де-Фьербуа и боевой топор, подаренный ей де Ковальоном при взятии бастиона Сен-Лу.

Дева чувствовала за собой вину. Она навязала врагу битву в день Святой Богородицы. Несколько тысяч человек нещадно избивали друг друга. И вот – бой позорно проигран.

Великий поход, который начинался как гром небесный, и ангелы разили в нем демонов, пророча царство света, был окончен.

Жанне казалось, что она шагает в пустоту…

7

То и дело менялся пейзаж. Замки, принимавшие короля-триумфатора, сменяли друг друга. И вот уже заблестела впереди осенняя Луара…

Армия прибыла во главе с королем в Жьен, где и была распущена. Для Жанны это казалось последней точкой в великом походе. Из Жьена двор переселился в замок Мён-сюр-Йевр. Рядом с королем уже была королева Мария Анжуйская и ее мать Иоланда Арагонская.

– Я не ошиблась в вас, – наедине с Жанной сказала ей королева четырех королевств. – Вы – наша героиня.

Об этом Жанна думала меньше всего. Она говорила королеве, что англичане и бургундцы уже поднимают голову и будут искать реванша! Но лицо Иоланды было непроницаемо.

– Как мне убедить вас? – Жанна готова была расплакаться. Почему эта мудрая женщина не хочет понять ее? – Наши победы – временная удача, не более! Англичанам надо было отсечь голову, пока они стояли на коленях!

– Всему свое время, – сказала королева. – Вам нужно отдохнуть, Жанна. Вы так много сделали для нас!

– Я не устала! – это был крик отчаяния. – Я готова сражаться!

– А я вижу, что устали. Вы приехали свежей, точно распустившаяся лилия. Но теперь я вижу, что вы похудели. У вас круги под глазами. Война – тяжелая работа. Отдохните. Пусть теперь дипломаты возьмутся за дело. Впереди – зима. – Королева помолчала и многозначительно улыбнулась девушке. – Если бы вы знали, душенька, сколько стоит содержать армию! Если бы знали…

Жанна не понимала королеву. И понимать не хотела! А Иоланда Арагонская со свой стороны призадумалась: не ожидала она от своей протеже такого упорства и непримиримости. Дева выполнила свою миссию – так решила королевская семья. Разве этого не достаточно, чтобы хоть немного унять свой пламень?

При дворе превозносили Карла Валуа, славили Жанну. Для всех весенне-летняя кампания была триумфальной! Неудача под Парижем была ложкой дегтя, и бочку с медом она не испортила. Попытка овладеть Парижем – экспромт! В начале весны буржский двор посмеялся бы над каждым, кто сказал бы, что в сентябре дофин будет осаждать столицу!

Неожиданно уехал герцог Алансонский. Он был неразговорчив и хмур, попрощался наспех. Сказал, что на время уезжает в Анжу. Жанна попросилась с ним, она видела, что Алансон с радостью взял бы ее, но король запретил.

– У меня на вас, милая Жанна, большие планы, – только и сказал он. – Если, конечно, вы не устали от битв и чувствуете в себе силы защищать корону Франции!

Очень скоро в Центральной Франции намечалась военная кампания, и опыт и отвага Девы, а главное – имя, должны были пригодиться.

Жанна ничегошеньки не знала о разговоре, состоявшемся между королем и герцогом Алансонским в замке Мён-сюр-Йевр, как только армия вернулась на зимние квартиры.

«Вы оставите Жанну в покое, иначе я расценю это как бунт, Алансон!» – когда герцог со всей решительность заявил, что хочет взять Жанну в Нормандию, выкрикнул Карл Валуа. – Вам ясно?»

Алансону оставалось только потупить глаза и пробормотать:

«Да, Ваше Величество».

«Отлично! А теперь ступайте – в Нормандию или даже в саму Англию! Вам виднее. – Потом он смягчился и добавил: – Я отпущу с вами Ла Ира и Ксентрая».

Это был сделка.

Но разговору с Алансоном предшествовал еще один разговор, состоявшийся между королем и Ла Тремуем.

«Отпустить ее с герцогом? – восклицал фаворит. – Это невозможно, Ваше Величество! Они уже раз ослушались своего короля. Что им мешает повторить это преступление? Дайте им волю – они тотчас пойдут на Париж и сломают всю дипломатическую игру! Герцог Бургундский хочет быть нашим союзником! Если этот план осуществится, англичане сдадутся без боя!»

В сущности, это утверждение не было лукавством. Иметь в союзниках Бургундию – это значило уже наполовину одержать победу. Но король не ведал другого, что в конце сентября, когда его войско прибыло на берега Луары, любезный кузен французской короны герцог Бургундский заключил новый дружественный союз со своим деверем лордом Бедфордом, вместе с ним посмеявшись над размечтавшимся о Париже Карле Валуа.

И этот союз был той реальной угрозой, что должна была заявить о себе сразу, как только на смену зиме придет весна. Жанна была права, когда говорила о том, что врагу нужно было рубить голову тогда, когда он стоял на коленях…

Войско собиралось в Бурже, столице Карла Валуа. А пока что Жанне было приказано его величеством отдыхать в Мён-сюр-Йевр, набираться сил на охотах, турнирах и пирах. Но друзей ее здесь почти не осталось. Орлеанский Бастард отправился в Орлеан – помогать восстанавливать город. Куда-то подевались Ла Ир и Ксентрай. Оставаться при дворе, что готовился зимовать, утопая в пирах и увеселениях, Жанна не пожелала. Лучше – в Бурж, где собиралась армия. Король не протестовал. Затаив на сестру обиду за ее дерзость, брошенную ему в лицо в Сен-Дени, он с легкостью отпустил Жанну.

Девушке определили нового опекуна – Карла д’Альбре, королевского наместника в Берри, племянника того самого коннетабля, что погиб под Азенкуром. Но этот Карл д’Альбре был еще и сводным братом Жоржа Ла Тремуя.

Заботливый и предупредительный, в начале октября сир д’Альбре увез Жанну в Бурж.

Героиня Франции поселилась в доме Рене де Булини, королевского генерального советника по финансам. Жанна подружилась с его супругой, Маргаритой Ла Турульд, они вместе ходили в церковь, часами беседовали.

Тем временем слава Девы Жанны росла и укреплялась с каждым днем. Где бы она ни появлялась, за ней сразу же устраивались процессии горожан и бедняков. Всем хотелось дотронуться до спасительны Франции, взять немного ее святой силы. Жанне докучала такая популярность, но укрыться от нее было невозможно. Ей приносили четки, крестики и медальоны – люди хотели, чтобы их самые дорогие вещи побывали в руках Девы.

Жанна послушно выполняла просьбы народа.

– Вы и впрямь передаете им силу? – однажды совершенно серьезно спросила Маргарита свою гостью. – Всем этим вещам?

Жанна улыбнулась:

– Дотроньтесь до них сами – они будут так же хороши от вашего прикосновения, как и от моего!

А в сорока лье от Буржа, в замке Мён-сюр-Йевр, перед обедом подогревая вином аппетит, беседовали Карл Валуа и его фаворит Жорж Ла Тремуй.

Герцог посвящал короля в наиболее интересные события, что происходят в королевстве. Заговорили, как и положено, о Деве Жанне. Обойти ее персону вниманием было невозможно – о Жанне вспоминали даже те, кто всеми силами хотел позабыть о ней. И может быть, эти – в первую очередь!

– В честь Девы Жанны, спасительницы Франции, ваши подданные воздвигают алтари и часовни, – смакуя вино, как бы между прочим говорил Ла Тремуй. – Священники служат мессы за ее здравие и по тому же случаю устраивают торжественные процессии.

Он очень хотел бы добавить, что церковь уделяет внимание Жанне куда большее, чем самому королю, но это было бы чересчур откровенно. Мысль должна сквозить между строк. Так оно вернее и безопаснее! За несколько лет придворной жизни и тесной дружбы с королем Ла Тремуй разгадал этого человека. Будучи слабым и нерешительным, Карл Валуа завидовал всем сильным и целеустремленным. Человек без власти так бы и носил эту зависть в себе, так бы она и грызла его до самой смерти. Что слабый сделает сильному? Но Карл Валуа был королем – и мог дать разгуляться своим страстям! Даже по отношению к близким и верным ему людям. Всех, кто поднимался высоко, рано или поздно при этом государе ожидало падение. Что до самого Ла Тремуя, он сердцем почуял, как нужно вести себя с королем Франции! Быть тенью. Но той тенью, которая всегда впереди своего хозяина.

– И это все, Ла Тремуй?

– Как вы могли подумать, государь? Конечно, нет! Мне говорили, что в Орлеане и Блуа иконописцы придают ликам святых черты девушки из Домреми. А в Перигоре какой-то сельский священник ежедневно проповедует о великих чудесах, совершенных во Франции заступничеством Девы, посланной Богом. Тех же, кто смеет сказать в адрес Жанны бранное слово, заключают в тюрьму. Французы уверены, что Жанна – небесное создание. Карл д’Альбре говорит, что в Бурже народ ходит за ней повсюду. Ей поклоняются, как живой святой!

Слушая герцога, Карл Валуа кивал.

– Как святой, – наконец рассеянно повторил он. – Забавно.

Но произнес он это «забавно» мрачно. Точно вынес приговор.

8

Имя одного человека наводило страх на Центральную Францию, подобно тому, как наводило страх имя Минотавра на остров Крит. Звали его Перрине Грессар. Начинал он военную карьеру простым наемником в войсках герцога Бургундии Жана Бесстрашного. Грессар поднялся благодаря военному таланту, беспринципности, жестокости и безудержной алчности. Заправляя бандами головорезов, он нанимался то в услужение к герцогу Бургундскому, то к англичанам. Он занимал города, грабил и вырезал жителей, угонял скот. Не брезговал ничем. Но состояние он сколотил в первую очередь на том, что брал в плен важных аристократов, не обязательно воевавших с ним, но просто пересекавших поднадзорную им территорию, и требовал за них непомерный выкуп, справедливо считая, что жизнь – дороже всего золота мира. Он был человеком, который сам, в обход всех королей, присвоил себе дворянский титул – в 1426 году Перрине Грессар купил крепость Ла-Мот-Жоссран и стал именоваться «Сеньором де Ла-Мот-Жоссран»! Вскоре благодаря неуемной предприимчивости разбойник с большой дороги стал хозяином еще двух крепостей – Сен-Пьер-ле-Мутье, и что особенно важно – Ла-Шарите. Последняя находилась всего в пятнадцати лье от королевского Жьена! Было время, когда на короткий срок Перрине Грессар блокировал в Бурже дофина Карла Валуа, а в декабре 1425 года в сети разбойнику попался Жорж Ла Тремуй, тогда еще даже не представленный дофину. Чтобы не проститься с жизнью и вырваться на свободу, герцогу Ла Тремую пришлось заплатить 14 000 экю золотом! С тех самых пор нынешний фаворит Карла Валуа имел большущий зуб на сеньора Грессара! Бывший наемник становился настоящим магнатом, готовым поспорить как с короной Франции, так и с троном Бургундии.

В конце октября, вдохновленный славой французского оружия, Ла Тремуй убедил короля начать военную кампанию против злодея Перрине Грессара.

Полководцем назначили Карла д’Альбре, капитанами были Людовик Бурбон, граф де Монпансье, маршал де Буссак и Дева Жанна. Борьба с Грессаром и была теми «большими планами», которые король возлагал на Жанну – ей вновь предстояло одеть доспехи, на этот раз – подаренные Рене Анжуйским в Нанси.

Перрине Грессар был не только ловким разбойником и безжалостным душегубом, но и талантливым полководцем. Все крепости «Сеньора де Ла-Мот-Жоссран» были готовы к долгой осаде и обороне, а дисциплине его армии могли позавидовать королевские войска.

Первый удар французы нанесли по Сен-Пьер-ле-Мутье, самой южной из крепостей Грессара на Луаре. Крепость была взята в осадное кольцо и скоро начался штурм. И тут случилось новое чудо – как отголосок тех чудес на Луаре, что потрясли весной всю Европу. Ядра крушили стены, рвы наполнялись вязанками хвороста и трупами французов. Но штурм был отбит, и вот уже войска короля отступают, едва ли не бегут от крепости и от стрел солдат Перрине Грессара. И только одна Жанна, держа в руках древко своего знамени, вросла в землю. Но стрелы, нацеленные на нее, летят мимо…

…Жан д’Олон хватает ее за руку:

– Жанна! Мы уходим! Прошу тебя! Ты – одна!

– Нет! – оборачивается она к нему. – Со мной пятьдесят тысяч моих солдат! Оглянись! Неужели ты не видишь их?!

Оруженосец Жанны вертит головой, но видит только нескольких арбалетчиков, которые, отступая, пытаются выбить из бойниц врага.

– Жанна, вокруг никого нет! Ты погибнешь!

И тогда девушка сорвала с головы шлем и, еще крепче схватив знамя, закричала отступающим:

– Солдаты! Враг боится нас! Он трепещет! Берите вязанки! Мост – наша победа! Именем Господа, враг будет повержен!

Она была услышана. Остановились те, кто был рядом, за ними – другие. И вот уже готовая бежать армия вновь пошла на штурм, и спустя всего час город был взят.

Эта победа вдохнула надежду в солдат Карла Валуа и заставила Перрине Грессара бросить все силы на укрепление главной своей крепости – Ла-Шарите, откуда он совершал грабительские набеги на земли Франции и Бургундии.

От Сен-Пьер-ле-Мутье войско Карла д’Альбре двинулось вдоль берега Луары на север и 24 ноября осадило Ла-Шарите. Но недостаточно было продовольствия в армии и боеприпасов. К тому же приближалась зима – время года, когда феодальные войны сходили на нет, предоставляя хозяевам замков трехмесячную передышку, заполненную пирами и охотой.

В конце декабря осада была снята и продрогшее войско сира д’Альбре, бросив часть артиллерии из-за боязни, что Перрине Грессар совершит контрудар, поспешно ушло на зимние квартиры к Жаржо. Годовая эпопея непрерывных войн, оглушительных побед и немногих поражений подошла к концу.

9

Для Жанны «южный поход» был еще одним поражением. Она не скрывала этого. Как и не скрывала того, что армия была брошена королем на произвол судьбы.

Может быть, она и сгущала краски, но не намного.

А в замке Мён-сюр-Йевр процветало беспечное счастье и благодушие. Короля и королеву носили на руках, вино лилось рекой, а о войнах забыли, точно и не было их вовсе. И на позорное отступление от Ла-Шарите посмотрели сквозь пальцы. Двор более не хотел проливать кровь – свою и чужую. Что до возможной опасности со стороны англичан и бургундцев, то на нее просто закрыли глаза.

– Я прошу отпустить меня домой, – в один из зимних дней сказала Жанна своему королю.

– Домой – куда? – удивился он.

– В Домреми. – Как ей хотелось вырваться из королевского плена под любым предлогом и примкнуть к своим друзьям, которые сейчас дрались с англичанами в Алансоне и Мэне! – Я не гожусь для дворцовой жизни, государь.

Идея отправить Жанну подальше понравилась Карлу Валуа, и он сказал:

– Я подумаю, Жанна.

Но стоило девушке оставить короля и его фаворита наедине, как Ла Тремуй завелся: «Ее нельзя отпускать, государь! Неужели неясно, что у нее на уме? Она затеет войну! Все пойдет прахом – все наши многомесячные труды! Немыслимо, если Жанна окажется вне нашего поля зрения!»

И ей было отказано под предлогом… Да не было никакого предлога! Король – повелитель французов. Всех без исключения! И если он кого-то хочет видеть рядом с собой, то счастливчик должен радоваться – днем и ночью. Во сне и наяву.

Жанна понимала, что так продолжаться долго не может, но терпела. Она ощущала, что Господь отвернулся от нее. Она искала причины своих неудач и находила их. Беды, свалившиеся на нее, были искуплением. Тот ад, в который она ввергла две армии – в святой день, у стен Парижа – не отпускал ее. Она горела в его пламени. Вновь возвращались к ней картины смерти. Ворота не открылись ей. А сама она едва избежала смерти.

Но чем дольше она сидела на привязи, тем четче понимала: она не святая. Не хочет и не может быть таковой. Все сильнее Жанна ощущала себя воином, жизнь которого существует только на острие меча.