Текст книги "Текущая литература"

Этимъ мы могли-бы закончить нашу статью, но вотъ еще замѣчанiе: г. Крестовскiй оговариваетъ, что въ его сочиненiяхъ нѣтъ личностей. Зачѣмъ-же онъ помѣстилъ въ III № «Отечественныхъ Записокъ» (сцена въ театрѣ) сплетню, которая еще недавно ходила по городу, слегка измѣнивъ имена дѣйствующихъ лицъ?

О, наши грозные каратели пороковъ! о, грошовые Ювеналы! Me Apollo!

 
Воробьи, держа въ когтишкахъ
Полкопѣечныя свѣчки,
Корчатъ Зевсова орла!
 

Но спросятъ насъ: неужели романъ г. Крестовскаго имѣетъ огромный кругъ читателей? Справьтесь у книгопродавцевъ, и вы убѣдитесь, что мы правы. Впрочемъ и Дебе имѣетъ огромный кругъ читателей. Да и чему удивляться? Мало-ли посѣтителей у г. Ефремова, отчего-же не быть читателямъ у г. Крестовскаго?

Есть-же охотники до «la Justine» и говорятъ за такiя книжонки деньги большiя платятъ. Чтожь? Если г. Крестовскiй опишетъ еще нѣсколько порочныхъ дѣйствiй столь-же завлекательно, какъ дѣйствiе «чашки кофею», то и за его романъ со временемъ большiя деньги заплатятъ.

Впрочемъ, и что всего досаднѣе – это то, что маркизъ де Садъ былъ не де Садомъ очевидно по болѣзни, можетъ быть прiобрѣтенной развратомъ, но во всякомъ случаѣ органически разстроившiй человѣческую природу свою и дошедшiй чрезъ это до звѣрскаго образа и до сумасшедшаго дома, куда запряталъ его Наполеонъ I; но г. Крестовскiй старается быть нашимъ русскимъ маркизомъ де Садомъ вовсе не по органическому разстройству природы своей. И мы потому утверждаемъ такъ навѣрно, что имѣемъ неоспоримыя тому доказательства въ необыкновенной холодности всѣхъ сладострастныхъ произведенiй г. Крестовскаго. Не смотря на всѣ очевидныя старанiя его прослыть сладострастнымъ писателемъ, – ничего нѣтъ холоднѣе г. Крестовскаго какъ литератора, – ничего нѣтъ бездарнѣе и придуманнѣе его Испанскихъ мотивовъ (сцена съ трупомъ, двѣ монашенки ночью и проч. и проч.) и всѣхъ его прочихъ сладострастныхъ изображенiй. Убѣдившись въ этой холодности автора, какъ литератора, по его произведенiямъ, мы заключаемъ, что г. Крестовскiй за недостаткомъ настоящей оригинальности, но чтобъ во что-бы то ни стало прослыть оригинальнымъ, хладнокровно и разсчотливо выбралъ себѣ цѣлью сладострастiе и упорно возится съ нимъ, чтобъ прiобрѣсть этимъ способомъ извѣстность, славу и литературную честь. Нѣтъ, ужь по нашему лучше быть настоящимъ, органически-разстроеннымъ де Садомъ, чѣмъ литературнымъ де Садомъ по разсчоту. Это ужь перещеголяло самого де Сада и мы только изъ уваженiя къ почтенному автору назвали давеча такую цѣль «глупенькою…» Впрочемъ – «чешись тотъ, у кого чесотка». Мы вмѣстѣ съ поэтомъ повторяемъ:

 
Что ни время, то и птицы,
Что ни птицы, то и пѣсни,
Я-бы ихъ охотно слушалъ,
Кабы мнѣ другiя уши.
 

II. Литературное шарлатанство

Стыдъ не дымъ: глаза не выѣстъ.

Пословица.

Байронъ въ переводѣ русскихъ поэтовъ, изданномъ подъ редакцiею Ник. Вас. Гербеля. Томъ I, II, III. Спб. 1864 и 1865 г.

Донъ-Жуанъ, поэма Байрона. Пѣснь первая. Переводъ Дм. Минаева. Современникъ, 65, I.

Г. Гербель, какъ извѣстно, издалъ Шиллера въ переводѣ русскихъ поэтовъ. Изданiе весьма удачное и имѣвшее большой успѣхъ. Самъ г. Гербель имѣетъ впрочемъ только ограниченное право на этотъ успѣхъ. Шиллеръ былъ почти весь переведенъ, когда г. Гербелю вздумалось издавать его. Переводы если не всѣ были образцовые, то всѣ были сдѣланы добросовѣстно: переводчики знали Шиллера въ подлинникѣ и хорошо владѣли стихомъ. Нашлись талантливые сотрудники, и между ними Л. А. Мей; его переводы «Пуншевой пѣсни», «Валенштейнова лагеря», «Дмитрiя Самозванца» и др. навсегда останутся образцовыми.

Другое дѣло представлялось относительно Байрона. Здѣсь была очевидная скудость переводовъ: удачныхъ было немного, были переводы просто-на-просто недобросовѣстные. Издателю предстоялъ огромный трудъ. Ему надо было прiискать талатливыхъ сотрудниковъ; ему надо было быть крайне осмотрительнымъ въ выборѣ переводовъ. Если-бы мы прибавили, что редактору слѣдовало самому быть хорошо знакомымъ съ Байрономъ, изучить его въ подлинникѣ, составить себѣ полное и вполнѣ опредѣленное понятiе объ этомъ великомъ поэтѣ, – то конечно это немало удивило-бы читателей: они могли-бы въ правѣ обвинить насъ за то, что мы съ важнымъ видомъ знатока говоримъ такiя общеизвѣстныя истины.

Но, увы! – ни что такъ часто не забывается, какъ общеизвѣстныя истины. Такъ и вышеприведенная истина забыта редакторомъ «Байрона въ переводѣ русскихъ поэтовъ». Вмѣсто дѣльной самостоятельной статьи о Байронѣ, г. Гербель ограничился помѣщенiемъ довольно поверхностной статьи Шера и выписками изъ статьи лорда Маколея, когда-то переведенной въ «Русскомъ Вѣстникѣ». Статья благороднаго лорда нельзя сказать, чтобъ принадлежала къ его лучшимъ статьямъ, а выписки, сдѣланныя г. Гербелемъ, нисколько не объясняютъ даже взгляда Маколея на Байрона. Благородный лордъ «не сомнѣвается, что послѣ самаго строгаго изслѣдованiя отъ Байрона останется еще многое, чтò можетъ погибнуть только вмѣстѣ съ англiйскимъ языкомъ». Увѣренность весьма похвальная, но къ несчастiю никому нѣтъ дѣла до этой увѣренности; вопросъ именно состоялъ въ томъ, чтобы опредѣлить, чтò останется и чтó нѣтъ, fas и nefas Байроновой поэзiи, а этого-то опредѣленiя нѣтъ даже и слѣдовъ въ статьѣ Маколея.

Успѣхъ «Шиллера» окрылилъ г. Гербеля и онъ понялъ, что «русская читающая публика нуждается въ полныхъ переводахъ великихъ иностранныхъ писателей и готова поощрить своимъ вниманiемъ всякую добросовѣстную къ тому попытку». Попытка не шутка, а тѣмъ болѣе добросовѣстная. Г. Гербель въ теорiи весьма ясно понималъ, чтó значитъ эпитетъ «добросовѣстная». Именно, «онъ задумалъ раздѣлить трудъ перевода между нѣсколькими писателями, изъ которыхъ каждый выбралъ-бы для передачи на русскiй языкъ то, что наиболѣе согласуется съ его талантомъ и направленiемъ.» Чего-же лучше? Конечно модное слово направленiе употреблено не совсѣмъ кстати, – ну да не всякое лыко въ строку. При этомъ заботливый издатель не хотѣлъ забывать и прежнихъ переводчиковъ, «которыми многое передано уже въ достаточной степени совершенства».

Сказать по правдѣ, самое большое что мы ожидали въ началѣ отъ этого изданiя, – это посредственнаго перевода Байрона. Мы того мнѣнiя, что русская литература вообще мало занималась Байрономъ, что предварительное изученiе этого поэта весьма недостаточно. Было конечно время, когда Байронъ былъ у насъ извѣстнѣе, но оно уже быльемъ поросло. Новѣйшая наша литература такъ усердно разрывала всякую связь съ предъидущей, такъ нахально издѣвалась надъ самыми дорогими именами, – что воспоминанiе объ изученiи Байрона для нея почти немыслимо. Что-же будетъ, если представители этого самоновѣйшаго направленiя наложатъ свою руку на Байрона? А это, какъ увидимъ, уже совершившiйся фактъ. При томъ эта самоновѣйшая литература весьма небогата поэтическими дарованiями и мы въ правѣ сказать,

 
Что нашихъ дней изнѣженный поэтъ
Чуть смыслитъ свой уравнивать куплетъ.
 

Намъ казалось, что поэтическому переводу Байрона долженъ предшествовать хорошiй прозаическiй.

Но какое кому дѣло до нашихъ надеждъ и ожиданiй: переводъ Байрона на лицо. Передъ нами три первые тома. Изданiе весьма замѣчательное: первые два тома совсѣмъ непохожи на третiй. По первымъ двумъ можно сказать, что изданiе порядочное (не больше, впрочемъ); имя третьему – литературное шарлатанство. И вотъ намъ приходится объ одномъ и томъ-же изданiи вести двѣ разныя рѣчи.

Первый томъ открывается «Еврейскими мелодiями», какъ-бы въ доказательство того, что полнаго хорошаго поэтическаго перевода Байрона въ настоящее время у насъ быть не можетъ. Слѣдовало-бы собрать то, чтó хорошо переведено стихами, а въ случаѣ недостатка удачныхъ поэтическихъ переводовъ предложить переводъ прозаическiй.

«Еврейскiя мелодiи» отличаются необыкновенной грацiей стиха и образовъ; необыкновенно тонкой, едва уловимой поэзiей. Нѣкоторые образы нарисованы такой нѣжной кистью, что мало-мальски грубая передача превратитъ прелѣстнѣйшее стихотворенiе въ очень обыкновенные, если не пошлые, альбомные стишки. Это случилось какъ нарочно съ пьесой, которой открывается книга «She walks in beauty». Представлено два перевода. Одинъ г. Михайловскаго, другой г. Н. Берга. Первый отличается старанiемъ передать ближе подлинникъ и совершенной антипоэтичностью; второй есть скорѣе варьяцiя на байроновскую тему; варьяцiя, въ которой не уловлена внутренняя красота подлинника. Возьмемъ для примѣра второй куплетъ. Вотъ подстрочный переводъ:

«Одной тѣнью больше, однимъ лучомъ меньше – и на половину пропала-бы эта невыразимая словами прелесть; прелесть, которая струится въ каждой пряди чорныхъ, какъ вороново крыло, волосъ и нѣжно свѣтится въ ея лицѣ, гдѣ мысли ясно и кротко-нѣжно выражаютъ, какъ чисто, какъ драгоцѣнно ихъ обиталище!»

У г. Михайловскаго:

 
И много грацiи своей
Краса-бы эта потеряла,
Когда-бы тьмы подбавить къ ней,
Когда-бъ луча не доставало
Въ чертахъ и ясныхъ и живыхъ,
Подъ чорной тѣнью косъ густыхъ.
 

У г. Н. Берга:

 
Однимъ лучомъ, одною тѣнью болѣ —
И безыменной нѣтъ уже красы,
Что сладостно покоилась дотолѣ
Въ волнахъ ея изнѣженной (?) косы
И на челѣ возвышенномъ сiяла,
Гдѣ кроткая и тихая мечта
Таинственно (?) для смертныхъ начертала,
Что свѣтлая скрижаль ея чиста.
 

Не правы-ли мы были въ нашемъ приговорѣ объ обоихъ переводахъ? Можно-ли при передачѣ поэтическаго образа употреблять такiя аптекарскiя выраженiя:

 
Когда-бы тьмы подбавить къ ней,
Когда-бъ луча не доставало?
 

То-же можно сказать и о всѣхъ другихъ переводахъ «Еврейскихъ мелодiй». Хорошихъ на перечотъ четыре (Лермонтова, Случевскаго, гр. А. Толстого, Мина); прочiе даже звучнымъ стихомъ не отличаются. Этого мало: зачѣмъ было стихотворенiе А. Н. Майкова «По прочтенiи Байронова Паденiя Iерусалима» выдавать за переводъ? Это недобросовѣстно и по отношенiю къ поэту и по отношенiю къ публикѣ. Еще бѣда: изъ двадцати-двухъ стихотворенiй восемь переведено самимъ г. Гербелемъ и нѣкоторыя изъ нихъ однимъ г. Гербелемъ. Отчего г. Гербелю было и не побаловаться немного? Ну, ограничился-бы пародiей на переводъ гр. А. Толстаго, и довольно-бы, – а то онъ самолично вздумалъ передавать Байрона. Авторъ стихотворнаго посланiя «Изюмцамъ» и пѣвецъ Манфреда, – что общаго между ними? Любопытно сравнить пародiю г. Гербеля съ прекраснымъ переводомъ гр. А. Толстого.

У гр. Толстого.

 
Ассирiяне шли, какъ на стадо волкú:
Въ багрянцѣ ихъ и въ златѣ сiяли полки;
И сiяли ихъ копья далеко окрестъ,
Какъ въ волнахъ галилейскихъ мерцанiе звѣздъ.
 

Какой славный стихъ! Въ немъ такъ и слышится движенiе огромной массы войска! Какъ хорошо и поэтически-вѣрно переданы образы подлинника:

 
The Assyrian came down like the wolf on the fold
And his cohorts were gleaming in purple and gold и т. д.
 

А вотъ пародiя г. Гербеля:

 
Какъ волки не стадо, враги набѣжали…
Ихъ орды багрянцемъ и златомъ сiяли…
Какъ нà морѣ звѣзды, горѣли мечи,
Когда ихъ (?) волна отражаетъ въ ночú (!).
 

Это неуклюжее старанiе употреблять библейскiе образы, эта грамматическая галиматья послѣднихъ двухъ стиховъ – по истинѣ уморительны. Мы не можемъ себѣ отказать въ удовольствiи сдѣлать еще маленькую выписку изъ «Видѣнiя Вальтасара». Надѣемся, что читатели на насъ за это не посѣтуютъ.

 
…. Нѣтъ, мой другъ, Сальери!
Смѣшнѣе отъ роду ты ничего
Не слыхивалъ! Слѣпой скрыпачъ въ трактирѣ
Разыгрывалъ voi che sapete. Чудо!
Не вытерпѣлъ, привелъ я скрыпача,
Чтобъ угостить тебя его искусствомъ.
 

И вотъ слѣпецъ начинаетъ разыгрывать «Видѣнiе Вальтасара». Послушайте, развѣ неуморительно!

Царь пируетъ и вдругъ, но впрочемъ у г. Гербеля это не вдругъ, а неизвѣстно какъ:

 
Тогда средь праздничнаго зала
Рука явилась предъ царемъ:
Она сiяла и писала,
Какъ на пескѣ береговомъ (?);
Она сiяла и водила
По буквамъ огненнымъ перстомъ.
И словно огненнымъ (?) жезломъ,
Тѣ (какiе?) знаки дивные чертила.
 

Картина преуморительная. И сiяла и писала, и опять сiяла и водила по буквамъ и въ то-же время чертила эти самыя буквы! Господи, чего только ни дѣлала эта рука! Повторенiе эпитета «огненный» и ужасная грамматическая галиматья, произведенная страшной рукой, – верхъ комизма. Въ томъ-же комическомъ родѣ продолжается и далѣе:

 
И видя грозное видѣнье,
Владыка выронилъ бокалъ (?);
Лицо померкло на мгновенье (?)
И громкiй (?) голосъ задрожалъ.
 

Болѣе неудачныхъ эпитетовъ не всякому удасться подобрать. Это стоитъ «Орфея въ Аду» и тому подобныхъ пародiй.

Какая простота и образность въ подлинникѣ. Нарисовавъ картину пира, поэтъ продолжаетъ:

«Въ тотъ-же часъ и въ томъ-же чертогѣ персты руки явились передъ стѣной и стали писать какъ будто на пескѣ. Человѣческiе персты; – одинокая рука быстро рисуетъ буквы и чертитъ ихъ, какъ жезлъ. Царь увидѣлъ и задрожалъ – и приказалъ прервать веселье. Ни кровинки въ его лицѣ, дрожитъ его голосъ».

Очевидно у г. Гербеля есть средства издавать Байрона, но нѣтъ средствъ даже посредственно переводитъ. И выходитъ, что лучше быть хорошимъ издателемъ, чѣмъ плохимъ переводчикомъ. Вмѣсто своего плохого перевода, г. Гербелю приличнѣе-бы помѣстить стихотворенiе Полежаева «Валтасаръ»; хотя это и не переводъ, но оно вѣрнѣе передало-бы впечатлѣнiе Байрона, чѣмъ такъ называемый переводъ «русскаго поэта» г. Гербеля.

Скажемъ теперь о другихъ переводахъ первыхъ двухъ томовъ этого изданiя; между ними есть очень хорошiе, напр. «Шильонскiй узникъ», «Паризина», «Мазепа». Если не всѣ они сдѣланы равно удачно и иногда не совсѣмъ точно передаютъ подлинникъ, – то во всѣхъ найдутся вѣрно схваченныя и прекрасно переданныя черты Байроновой поэзiи.

Переводы г. Зорина (Сарданапалъ и Двое Фоскари) сдѣланы весьма добросовѣстно. Мы можемъ только сожалѣть, что они сдѣланы не въ прозѣ. Стихъ у г. Зорина, пожалуй, и правильный, но по большей части вялъ и прозаиченъ. Вотъ почему, не смотря на вѣрность и добросовѣстность перевода, онъ читается нѣсколько тяжело. Нѣтъ этого непрестаннаго одушевленiя, нѣтъ той причудливой восточной изнѣженности, которая по временамъ слышится въ стихѣ Байронова Сарданапала. Но во всякомъ случаѣ такими переводами, какъ г. Зорина, брезгать нельзя. Если-бы весь Байронъ былъ такъ переведенъ, какъ Сарданапалъ и Двое Фоскари, то не только тужить было-бы не о чемъ, а напротивъ – радоваться слѣдовало-бы.

Но вотъ выходитъ третiй томъ и въ немъ – «Чайльдъ Гарольдъ» въ переводѣ г. Минаева. Къ этому-то тому собственно и относится заглавiе нашей статьи. Отличились оба, и переводчикъ и издатель. Если переводы г. Гербеля представляютъ пародiю на Байрона и только смѣшны, – то переводы г. Минаева… Но скажемъ нѣсколько словъ объ этомъ дѣятелѣ россiйской словесности, дѣятелѣ весьма плодовитомъ, но можетъ быть не вполнѣ извѣстномъ нашимъ читателямъ. Спецiальность музы г. Минаева – обличенiе; сперва онъ обличалъ г. Камбека, водопроводы, рысаковъ, – а потомъ обличилъ тѣхъ, кто обличалъ г. Камбека, водопроводы и рысаковъ. Такимъ образомъ его можно назвать самообличоннымъ обличителемъ. Г. Минаевъ объявилъ однажды, что пушкинскiй стихъ теперь общее достоянiе, – но это не мѣшаетъ ему писать стихи, гдѣ невѣрные эпитеты, плеоназмы и грамматическiя ошибки на каждомъ шагу, а также уснащивать свои вирши частицами «вѣдь, ужь, лишь» и тому подобными пособiями плохихъ стихотворцевъ. Далѣе – г. Минаевъ пародировалъ всѣхъ русскихъ поэтовъ отъ Пушкина до г. Плещеева, – но обыкновенно выходило, что его пародiи болѣе походили на печальныя подраженiя какой-нибудь плачевной музы, чѣмъ на пародiи. Случалось ему и самому сочинять стихи, но – увы! эти стихи скорѣе походили на плохiя пародiи, чѣмъ на самостоятельныя излiянiя глубокогражданской поэзiи. Его эпиграммы переносятъ насъ въ первую четверть текущаго столѣтiя и по большей части представляютъ перифразъ слѣдующаго общеизвѣстнаго четырестишiя:

 
Какое имя хочешь дай
Своей поэмѣ полудикой:
Петръ длинный, Петръ большой, но только Петръ великiй
Ее не называй.
 

Напримѣръ:

 
№ 1. Скажу вамъ краткiй панегирикъ (?);
Къ чему смѣшить весь божiй мiръ,
Къ чему твердить всѣмъ: я сатирикъ,
Когда вы только лишь (уснащенiе) – сатиръ.
 
 
№ 2. Сей трудъ ученыхъ, бакалавровъ,
Учителей, профессоровъ,
За то стяжаетъ много лàвровъ,
Что издпвалъ его Лаврòвъ.
 
 
№ 3. Испанцы намъ во многомъ пара;
Испанцевъ чтитъ народецъ (?)[2]2
  Это тоже родъ уснащенiя, вмѣсто – народъ. Ну ужь народецъ эти новомодные поэты! Невольный каламбуръ.


[Закрыть] нашъ,
Поетъ въ романсахъ mia cara (по итальянски),
И даже (уснащенiе) русскiй экипажъ (?)
Имѣетъ прозвищѣ: гитара.
 
 
Очень, очень игриво!
Вотъ еще отрывокъ:
 
 
Разъ проселочной дорогою
Ѣхалъ я, – передо мной
Брелъ съ котомкою убогою
Мужичокъ какъ лунь сѣдой.
На ногахъ лаптишки смятыя (?),
Весь съ заплатами (т. е. въ заплатахъ) армякъ.
Вѣрно доля небогатая
Тебѣ выпала, бѣднякъ!
 

«Тéбѣ» очень хорошо, а вотъ другой:

 
Новаго года лишь (опять лишь!) вспыхнетъ денница,
Съ ранняго утра (плеоназмъ) проснется столица.
Въ праздничный день никого не смутитъ (почему?),
Стонетъ-ли вѣтеръ, иль вьюга крутитъ. и т. д.
 

Но, скажетъ читатель: для чего вы выписываете эти безобразныя вирши? А вотъ потрудитесь узнать, который изъ двухъ выписанныхъ отрывковъ: – пародiя, а который серьозное стихотворенiе?

Заключаемъ: г. Минаевъ не есть бездарность полная, но та жалкая посредственность, которая хуже всякой бездарности. Какъ она ни бьется, ничего у нея не выходитъ. Хочетъ пародiю написать, выйдетъ плохое стихотворенiе; свое задумаетъ изобразить, выйдетъ пародiя; остроту вздумаетъ отпустить, плоско выйдетъ; вмѣсто веселости возбуждаетъ зѣвоту; не знаетъ – похвалить или посмѣяться, и чаще надсмѣхается, потому въ этомъ великiй разумъ полагаетъ. Бьется, бѣдная, какъ рыба объ ледъ, а ничего добиться не можетъ. Важности на себя напускаетъ ужасной; хорошiя слова выучила: о сознанiи, тяготѣнiи зла и протестѣ поговорить умѣетъ.

А каково самолюбiе? Вотъ послушайте:

«Какой-нибудь присяжный критикъ или рецензентъ, крошечное самолюбiе котораго гдѣ-нибудь задѣто въ этой книгѣ, – говоритъ г. Минаевъ въ предисловiи къ изданiю своихъ писанiй, – критикъ, изъ юмористическихъ стихотворенiй признающiй только помѣщенныя въ хрестоматiи Галахова эпиграммы на скупцовъ, волокитъ и т. д., такой критикъ можетъ-быть съ гнѣвомъ воскликнетъ: какая необходимость была издавать всѣ эти полемическiя риѳмы и т. д. и т. д.?

Хотя насъ вѣроятно и задѣлъ г. Минаевъ какой-нибудь эпиграммой, а не задѣлъ, такъ задѣнетъ, но мы гнѣвно не воскликнемъ. Гнѣваться не за что. И вопроса такого намъ даже въ голову никогда не можетъ придти. Отвѣтъ на это давнымъ-давно готовъ: не только нѣтъ надобности издавать подобные стишки, но и писать ихъ не слѣдуетъ; лучше чѣмъ-нибудь полезнымъ заняться. Но что дѣлатъ? Посредственность вездѣ протрется. Напрасно только она нынче въ предисловiяхъ старается разжалобить читателя; вонъ г. В. Крестовскiй тоже Лазаря распѣваетъ. Напрасно, напрасно: нашъ вѣкъ безжалостный и безсердечный. И то наша литература слишкомъ долго терпѣла всякiя нахальства. Пора-бы давно прихлопнуть всю эту пустошь и мелочь. Пора очистить литературную атмосферу отъ мiазмовъ. Ужь очень они величаться стали; чуть не за ароматы себя выдаютъ.

И такъ сей-то г. Минаевъ наложилъ руку на Байрона. Можетъ-быть читателю уже извѣстны открытiя, сдѣланныя нѣкоторыми журналами въ переводѣ «Чайльдъ-Гарольда.» Такъ Б. д. Ч. обратила вниманiе на то, что Карѳагенъ, по переводу г. Минаева, очутился въ Италiи. На это переводчикъ отвѣчалъ, что у него стояло:

 
Тамъ пали стрѣлы Карѳагена,
 

а наборщикъ набралъ:

 
Тамъ были стѣны Карѳагена.
 

Премудреные нынче завелись наборщики. Во всемъ они виноваты: вмѣсто Калятафими набираютъ Кастельфидаро (см. «Голосъ»), и всегда наберутъ точно нарочно для показанiя невѣжества автора. Выйдетъ грамматическiй смыслъ и въ то-же время ужасная безсмыслица. Мы не удивимся, если теперь какой-нибудь авторъ напечатаетъ, что въ рукописи его статья или переводъ былъ очень хорошъ, а наборщикъ такъ набралъ, что вышло скверно. Такъ и съ г. Минаевымъ: наборщикъ такъ набралъ его переводъ, что просто читать нельзя. Экой шалунъ наборщикъ!

Чтó стѣны Карѳагена – пустяки! «Отечественныя Записки» въ одной IV пѣсни открыли, что по переводу г. Минаева Понтъ Эвксинскiй превратился чуть-ли не въ горный пикъ, Двина въ Дунай; что онъ Трояна и Трою смѣшалъ; нимфу Эгерiю назвалъ прелестнымъ уголкомъ и т. д. Тамъ-же приведено курьозное описанiе смерти дельфина (см. «О. З.», 65, Февраль, II). Мы въ свою очередь возьмемъ хоть третью пѣсню и заранѣе увѣрены, что откроемъ въ ней дива дивныя. Напр. въ строфѣ XXXVII находимъ слѣдующiе стихи:

 
Давно-ли слава за тобой
Слѣдила льстивою Весталкой.
 

Что за диво? Съ какой стати весталка названа льстивой? У Байрона никакой весталки нѣтъ, а слава названа вассаломъ (thy vassal).

Или стр. XVIII.

 
Надъ этою печальной нивой,
Взрывая бѣшено песокъ,
Упалъ орелъ властолюбивый
И отъ ударовъ изнемогъ.
 

Куда упалъ орелъ? Не на печальную ниву онъ упалъ, а надъ нею; гдѣ-же онъ взрывалъ песокъ? Но это еще ничего. До сихъ поръ думали, что паукъ тчотъ паутину, а нынче оказывается, что сама

 
паутина ткетъ узоръ (XLVII).
 

Не говоримъ уже о безпрестанныхъ грамматическихъ ошибкахъ, о «въ» вмѣсто «на», ни объ ужасныхъ риѳмахъ, вродѣ:

 
Лишь пробуждаетъ содраганье
Во мнѣ жизнь шумныхъ городовъ,
Нѣтъ въ мiрѣ злѣе наказанья,
Какъ быть овцой людскихъ стадовъ;
 

ни о стихахъ, которые могутъ соперничать съ продуктами г. Овчинникова, напр. что лучше:

 
И сердце, подымая грудь,
Казалось хочетъ вонъ прыгнуть (!?)
 

или слѣдующее двустишiе изъ перевода 2 части Фауста:

 
Васъ-бы, жизненочки,
Я цалавнулъ?
 

Стоитъ-ли заниматься раскапыванiемъ этой безобразной кучи? Еще подумаютъ, что мы нарочно отыскиваемъ нелѣпости к г. Минаева, а отыскивать ихъ вовсе не нужно. Возьмемъ напр. II строфу всѣхъ четырехъ пѣсенъ и посмотримъ, осталось-ли хоть малое подобiе Байрона въ переводѣ г. Минаева.

II строфа 1 пѣсни.

Байронъ.

Во время оно на островѣ Альбiонѣ жилъ юноша, который не находилъ услажденiя въ путяхъ добродѣтели, но расточалъ дни свои въ самомъ грубомъ распутствѣ и съ весельемъ раздражалъ сонливое ухо ночи. Увы! по истинѣ это былъ безстыдный парень, сильно предававшiйся попойкамъ и непристойнымъ кутежамъ; на немногое на землѣ милостиво смотрѣлъ онъ, кромѣ наложницъ, да плотоугодныхъ собранiй, да роскошнаго бражничанья всякаго рода.

Quasi-переводъ г. Минаева.

 
Въ странѣ туманной[3]3
  Лучше-бы «коварной».


[Закрыть] Альбiона
Жилъ прежде (чего? или кого?) юноша; онъ былъ
Вполнѣ шалунъ (!) дурного тона,
Который (?) оргiи любилъ,
Надъ добродѣтелью смѣялся,
Разгуламъ ночи посвящалъ,
И все, съ чѣмъ въ жизни онъ встрѣчался,
Онъ (2-й разъ) равнодушно отвергалъ,
И жилъ, поклонникъ наслажденiй,
Не зная дѣла и трудовъ,
Среди вакхическихъ пировъ,
Среди любовныхъ похожденiй,
И только отдыхъ (отчего?) находилъ
Въ кругу любовницъ и кутилъ.
 

Единственное сходство, что и Чайльдъ Гарольдъ и «шалунъ» (это слово изъ жаргона камелiй очень мало) предавались разврату. Г.Минаевъ не только успѣлъ въ этой строфѣ сдѣлать нѣсколько грамматическихъ ошибокъ, но кромѣ того изъ Чайльдъ сдѣлалъ посѣтителя Ефремова. Обличитель всегда обличителемъ останется. Нечего и говорить, что ни тонъ, ни размѣръ, ни намѣренно-старинный слогъ поэта не переданы, – кто думаетъ о такихъ мелочахъ?

II строфа 2 пѣсни.

Байронъ.

Ветхая деньми! царственная Аѳина! гдѣ, гдѣ твои мощные люди, гдѣ твои великiе духомъ? Прошли – мерцающiе сквозь сонъ былова – передовыми на ристалищѣ, которое ведетъ къ метѣ славы; они взяли призъ и исчезли, – и это все? Школьный разсказъ, быстропреходящее удивленiе! Напрасно ищутъ (здѣсь) оружiе воина и стóлу мудреца; и надъ каждой полуразвалившейся башней, тусклой отъ тумана вѣковъ, еще носится сѣдая тѣнь былой мощи.

Quasi-переводъ г. Минаева.

 
Афины – старецъ величавый!
Твоихъ героевъ древнихъ нѣтъ (неужели?)
Они явились въ мiрѣ (?) съ славой,
Прошли съ побѣдой (?)… Гдѣ ихъ слѣдъ?
Вся эта слава для того-ли,
Чтобъ древнимъ подвигамъ добра
Подчасъ дивился въ скромной школѣ
Досужiй (?) разумъ школяра?
Героя мечъ, софиста тогу (?)
Здѣсь межъ развалинъ не найдемъ;
Подъ тьмой вѣковъ могильнымъ сномъ
Здѣсь все сковалось понемногу,
И даже тѣни (?) прежней нѣтъ
Могущества прошедшихъ лѣтъ.
 

Есть-ли у г. Минаева какое-нибудь подобiе Байрона? Сохраненъ-ли хотя одинъ образъ подлинника? Хотя одна мысль передана-ли правильно? Замѣчательно единственно превращенiе греческой столы въ римскую тогу и выходка противъ классическаго образованiя, выраженная эпитетомъ «досужiй?» Отчего это меча нельзя найти подъ развалинами? Выписывая эту вторую строфу изъ изданiя г. Гербеля, мы нечаянно взглянули на начало третьей и здѣсь наткнулись на такой курьозъ, что не можемъ не выписать:

 
Встань человѣкъ одной минуты! (?)
На эту урну посмотри:
Здѣсь вѣжды нацiи сомкнуты, (!?)
Боговъ распались алтари.
 

Какъ вы думаете, что это за человѣкъ одной минуты? Что означаетъ вся эта безсмыслица? У Байрона:

Сынъ востока, встань! Приблизься! Подойди, – но не нарушай покоя этой беззащитной урны; взгляни на это мѣсто – гробницу народа, жилище боговъ, на чьихъ алтаряхъ уже погасъ огонь.[4]4
  Пересматривая корректуру, мы наткнулись на новый курьозъ. Далѣе, въ той-же III строфѣ у г. Минаева говорится:
Нѣтъ, не безсмертны даже боги:Упалъ (sic) Юпитеръ, Магометъ.  И такъ Магометъ обоготворенъ гяуромъ г. Минаева, что-то скажутъ объ этомъ правовѣрные?


[Закрыть]

Теперь II строфа 3 пѣсни.

Байронъ.

И вотъ снова я на морѣ! еще разъ! А подо мною скачутъ волны, какъ конь, знающiй своего ѣздока. Привѣтствую ихъ рёвъ! Пусть несутъ они меня, куда-бы ни лежалъ путь! Пусть дрожитъ какъ тростникъ натянутая мачта, пусть разорванный парусъ, трепещущiй, носится крѣпкимъ вѣтромъ, – все-же я долженъ идти впередъ: ибо я похожъ на морскую поросль, брошенную со скалы на пѣну океана, и которая должна плыть повсюду, куда-бы ни забросила ее волна, куда-бы ни погнало дыханiе бури.

Quasi-переводъ г. Минаева.

 
Я снова въ (!) морѣ. Мимо, мимо (?)
Какъ кони прыгаютъ, валы…
Привѣтъ вамъ, волны! Несдержимо (?)
Бѣгите въ даль вечерней мглы (?)
Пусть мачты въ бури (?) заскрипѣли,
Изорванъ парусъ… труденъ путь,
Я понесусь впередъ безъ цѣли,
Я долженъ плыть куда-нибудь.
Я, какъ и пòросли морскiя,
Лечу капризно (!) по волнамъ —
Куда, зачѣмъ не знаю самъ,
Пока волнами на пески я,
Разбитый бурею пловецъ,
Не буду брошенъ наконецъ.
 

Переводъ столь прелестенъ, что въ комментарiяхъ не нуждается.

II строфа 4 пѣсни.

Байронъ.

Она (Венецiя) смотритъ только-что вышедшей изъ океана морской Цибелой, величаво возвышаясь въ воздухѣ, въ тiарѣ гордыхъ башень, правительница морей и всѣхъ морскихъ силъ. И такою она была: ея дочери получали въ приданое добычу съ народовъ, и неисчерпаемо-богатый Востокъ лилъ въ ея лона искрящiеся потоки драгоцѣнныхъ камней; она была одѣта въ пурпуръ, на ея пирахъ возсѣдали монархи и считали, что это возвышаетъ ихъ достоинство.

Quasi-переводъ г. Минаева.

 
Она является Сибелой,
Съ тiарою среди (?) кудрей,
Съ осанкой царскою и смѣлой,
Богиней гордою морей.
Всѣхъ (?) дочерей ея приданнымъ
Востокъ богатый награждалъ
И перлы (?) ей дождемъ нежданнымъ (?)
Онъ на колѣни (!) высыпалъ (?).
Она подъ пурпуромъ блистала,
Дивила роскошью весь мiръ;
Она къ себѣ на пышный пиръ
Не разъ монарховъ созывала (?)
И каждый царь, какъ самъ народъ (какой?),
Всегда цѣнилъ такой почотъ.
 

Мы выбрали II-ую строфу каждой пѣсни, но могли-бы выбрать вмѣсто II-ой пятую, десятую, или какую угодно, и все-таки пришли-бы къ тѣмъ-же результатамъ. Если-бы не сыпался дождь, то можетъ быть лился-бы песокъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Вообще «Странствiя Чайльдъ-Гарольда» въ quasi-переводѣ г. Минаева являются «Странствiями присяжнаго поставщика сатирическихъ стишковъ». Фельетонный тонъ, безсмыслица грамматическая и логическая, измѣненiе смысла ради риѳмы, – все это дѣлаютъ «Странствiя» до того утомительными, что врядъ-ли кто дочтетъ ихъ до конца. Намъ случилось слышать отзывы лицъ, нечитавшихъ Байрона въ подлинникѣ, – «ну ужь вашъ прославленный Байронъ! Это просто фельетонный болтунъ!» Таковымъ онъ и является въ переводѣ «русскаго поэта» г. Минаева.

Сей-же «русскiй поэтъ» помѣстилъ въ № 1 «Современника» за нынѣшнiй годъ переводъ первой пѣсни «Донъ-Жуана», переводъ отличающiйся тѣми-же достоинствами, какъ и переводъ Чайльдъ-Гарольда. Здѣсь вы откроете также не мало курьозовъ. Напр. (стр. IХ) про отца Жуана, дона Хозе, названаго Жозе, говорится, что онъ былъ

 
Готическiй испанскiй дворянинъ.
 

Вы конечно не сразу догадаетесь, что это такое обозначаетъ «готическiй дворянинъ». У Байрона сказано, что донъ Хозе велъ свой родъ отъ самыхъ настоящихъ «готскихъ» предковъ. Но г. Минаеву неизвѣстно, вѣроятно, какъ Готы попали въ Испанiю, а слово «Gothic» означаетъ также и готическiй. Или въ стр. XVII про мать Жуана говорится:

 
А нравственность Инессы… здѣсь, казалось,
Лишь масло Макассара съ ней равнялось.
 

Какъ масло можетъ равняться нравственности? Что за безсмыслица? Дѣло въ томъ, что макассаровое масло называется «incomparable oil», «l’huile incomparable», «ни съ чѣмъ несравнимое масло», и Байронъ въ шутку говоритъ: «ничто земное не смогло превзойти ея добродѣтелей, кромѣ твоего «ни съ чѣмъ несравнимаго» масла, Макассаръ!»

Донъ Жуанъ написанъ октавами и отличается необыкновенной веселостью, неподдѣльнымъ остроумiемъ, всегда нечаянными сравненiями, неожиданными риѳмами, которыя заставляютъ васъ хохотать на каждомъ шагу. Нѣчто въ родѣ того представляютъ октавы «Домика въ Коломнѣ». Донъ Жуанъ, хотя-бы хорошо переведенный, но не октавами, потеряетъ наполовину.

Нечего и говорить, что г. Минаевъ, столь плохо владѣющiй стихомъ, не совладалъ «съ тройнымъ созвучiемъ»; нечего и говорить, что грошовое остроумiе литературнаго надсмѣшника не въ силахъ предать юмора Байроновой поэзiи. Напр. Байронъ шутливо говоритъ про дона Хозе – «всадникъ лучше его никогда не садился на лошадь, а если и садился, то никогда не спѣшивался», а г. Минаевъ передаетъ это такъ:

 
Онъ на конѣ сидѣлъ какъ властелинъ!
 

Попоробуемъ опять сличить нѣсколько строфъ. Напр. I. У Байрона:

 
Мнѣ нуженъ герой: необыкновенное желанiе,
Когда что ни годъ, что ни мѣсяцъ является новый,
Пока, – по насыщенiи газетъ всякой ложью, —
Вѣкъ (нашъ) открываетъ, что онъ не настоящiй;
Такихъ мнѣ не стоитъ воспѣвать,
А потому беру (въ герои) нашего стараго друга Донъ-Жуана —
Мы всѣ видѣли, какъ въ пантомимѣ
Его отправили ко всѣмъ чертямъ, – немного преждевременно.
 

У г. Минаева.

 
Герой мнѣ нуженъ. Странно, можетъ быть (?),
Его искать, когда на бѣломъ свѣтѣ
Мы постоянно можемъ находить (?)
Героя дня воспѣтаго (?) въ газетѣ,
Который нынче – лаврами покрытъ,
А завтра человѣчествомъ забытъ;
Въ герои брать такихъ людей не стану,
А прямо перейду я къ Донъ-Жуану.
 

Почему-же прямо? Вся соль первой строфы такимъ образомъ совершенно утрачена.

Или Х.

У Байрона.

 
Его (Донъ-Жуана) мать была учоная дама, славная
Въ каждой отрасли всякой извѣстной науки,
Названiе которой когда-либо было произнесено на
какомъ-нибудь христiанскомъ языкѣ;
Ея добродѣтели могли сравниться единственно съ ея остроумiемъ;
Она пристыжала самыхъ свѣдущихъ людей
И заставляла рычать добрыхъ отъ внутренней зависти,
Потому что они чувстововали, сколь превзойдены
Въ своихъ спецiальностяхъ всѣмъ, что она ни дѣлала.
 

Что осталось отъ этого шуточнаго и милаго описанiя въ слѣдующихъ стихахъ г. Минаева?