Текст книги "Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах"

Пока музеи закрыты на сиесту, Пезаро выдает весь свой терпеливый, но жгучий характер, противопоставить которому можно только прогулку, посиделки в кафе (с хорошим кофе на летней веранде), потусить с местными студентами возле аккуратных фортификаций Рокка Констанца, затеянной Констанцо Сфорцой в 1505-м…

Но все эти городские удовольствия быстро исчерпываются, вновь приводя к нескрываемому уже ожиданию возле кованых музейных ворот, обрамленных рустом. Напротив – небольшой садик, точнее промежуток с цветником, угол соседской церкви, пара лавок, зарытых прямо в пряное южное лето.

Обожаю проволо́чки. Томишься, ждешь открытия, понимая, впрочем, что за глухими дверями дворца богатых купцов может оказаться ведь все что угодно. К тому же местные коллекции, положенные в основу городского музея, – частные: семейство Моска планировало на основе своих собраний открыть что-то вроде музея искусств и ремесел в помощь местным мастеровым, из-за чего большую часть пяти выставочных залов составляют витрины с керамикой и майоликой, позолоченными барочными рамами и рокайльными финтифлюшками.

Палаццо Моска – роскошное аристократическое поместье XVII века с серо-песчаным патио, где среди колонн воткнуты абстрактные скульптуры, зеленые стебли кактусов в человеческий рост и упрятана музейная лавка, а к картинам следует подниматься на аристократический второй этаж.

Все главные сокровища Musei civici Pesaro, открытый в 1936-м, вываливает уже в первом зале. Среди готических икон и ренессансных картин, что логично – начинать экспозицию полиптихом Паоло Венециано со сценами из жизни Богоматери и «Святой Микелиной» венецианца Якобелло дель Фьоре из пезарской церкви Сан-Франческо.

Впрочем, в Пезаро необязательно практически все, кроме моря и «Алтаря Беллини» – «Коронации девы Марии» (1475), самой большой работы (645 х 425 х 55) Джованни из мной виденных.

Здесь, помимо центральной картины – еще одного выдающегося примера гармонии и уравновешенности, свойственных художнику, есть по бокам четыре живописные ниши с ростовыми портретами святых, а также семь самодостаточных композиций пределлы. И все это в превосходной сохранности, набухшей ярким живописным соком, будто бы обобщающим скульптурность-архитектурность Андреа Мантеньи, меланхолическую перспективу Пьеро делла Франческа, одухотворенную сверхточность Антонелло де Мессины, «ответственного» за внедрение в итальянское искусство масляных красок.

Атрибуция алтаря, связанная с исследованием типологически близкого полиптиха «Св. Виченцо Феррара» из венецианской базилики Санти-Джованни-э-Паоло (он там в правой капелле недалеко от входа висит, так что его даже без билета можно увидеть), это отдельный сюжет, на который не так много места, тем более что в этом же титульном зале есть еще две работы Беллини.

Во-первых, достаточно большое погрудное изображение Бога-отца (1505) – старца с седой бородой, разводящего руки внутри белого облака, а во-вторых, тондо с уже отрезанной головой Иоанна Крестителя, приоткрывшей мученические губы, закатившей глаза и истекающей кровью.

В пинакотеке Пезаро есть еще одно тондо с отрубленной головой – в арочных проемах внутреннего дворика висит майоликовая голова Медузы Горгоны местного мастера Ферручио Мергарони, невзначай отсылающая к картине Караваджо…

Есть здесь в соседних залах неплохой Гвидо Рени с «Падающими гигантами», картины еще одного болонца, Лодовико Карпаччо, венецианцев Тинторетто и Пальма (оба младшие), урбинца Федерико Бароччи, а также Симоне Кантарини, местного живописца третьей свежести. Есть квартет прелестных интерьерных обманок Антонио Джианлиси-младшего, сведениями о котором интернет не обладает.

Его очаровательные холсты замаскированы под древесину, к которой прибиты полочки с изысканными натюрмортами, приклеены гравюры со стихами и ведутами, а на гвоздиках, вколоченных сбоку, висят молельные четки, крестики, ножницы, ключи и зеркальца. Но и без этих барочных обманок декоративно-прикладного искусства в музее больше, чем живописи и скульптуры.

Вс, 08:48: Айфон перестал заряжаться и, разумеется, разрядился. Надеюсь, что дело в шнуре, хотя это слишком просто для меня, видимо, что-то с блоком питания, и я не знаю, где искать диагностику и ремонт айфонов в Урбино, так что теперь мне нечем считать пульс и шаги, фотографировать и выходить на связь. Ломает нереально, точно мобильник уже вживлен в мой мозг.

Вс, 10:04: В Урбино повторился мой лондонский кошмар и главный разъездной страх: приехать в темноте к заказанным на Airbnb апартаментам в горной глуши на склонах (с одной стороны лес, с другой – пропасть и вид как на задниках Рафаэля) и стукнуться лбом в запертые ворота без каких бы то ни было огней. Никого вокруг нет. Пусто вокруг. Ни единого человека или признака жизни.

Вс, 10:05: Урбино стоит на горе, вокруг разбросаны спящие городки и маленькие поселения, отдельные фермы. В ночи вся эта романтика манит затейливыми огнями, но не радостно лицо простого туриста – ему же ночевать негде. Спасает итальянская симка – по интернету резервировал номер в ближайшем отеле (три звезды, 55 евро + налог), до которого, правда, нужно еще добраться по ночному серпантину.

Вс, 10:19: В глухой ночи (тоже не сразу) нашел придорожный отель Tortorino за 70 евро за ночь. Ну очень странное место. Сразу его и не заметишь: одноэтажный округлый холл и все, ничего кроме. Многочисленные этажи уходят каскадом вниз; люди научились использовать горные склоны с пользой для дела: каждый этаж с террасой – это еще одна ступень дома в форме лестницы. Я на четвертом уровне, номер 411, если что, ищите меня здесь.

Вс, 10:26: Праздник непослушания, или как жить для себя – из всего следует извлекать пользу: если айфон не работает, можно просто гулять, а не считать шаги или постоянно щелкать камерой. Может быть, судьба как раз и подсказывает мне, что нужно отпустить жизнь на миру и заныкаться где-нибудь в Перудже?

Вс, 10:34: Виды в Марке, конечно, бомбические. Снимая закат, краем глаза увидел оленя внизу. Прежде чем шмыгнуть в заросли, он резвился, как на средневековой шпалере.

Вс, 11:00: Делая этот кадр, я еще не знаю, что весь основной серпантин впереди: и «лондонский ужас» необитаемого дома, другая ложная метка, из которой меня вывел случайный человек, сказавший, что в округе никаких В&B не существует, и ночевка в улитке на склоне. Получается, что айфон перенервничал даже больше, чем я?

Вс, 22:54: А Урбино лучше всех! Стоил и нервов на серпантине, и сорванной ночевки. Город на горе совершенно без современных примет (за исключением редких авто, на которые все с недоумением оборачиваются – и вовсе не оттого, что они так стучат по брусчатке), в одном стиле – из кирпича пастельных тонов и черепичных крыш прямо под ногами, так и боишься наступить на чью-нибудь крышу. В конечном счете наступаешь на свою.

Вс, 23:02: Палаццо Дукале в Урбино – идеальный практически музей – целый квартал, набитый сокровищами, продолжающими сохранять свою аутентичность (что, между прочим, большая редкость). Да, и он почему-то бесплатный. Может быть, только сегодня и «ради нашей встречи, мадам»?

Вс, 23:12: Над Урбино стоит пафосный памятник Рафаэлю с массивным постаментом, окруженный дюжиной бюстов великих урбинцев: Тассо, например, Браманте и Пьеро делла Франческа, соседствующий с бюстом отца Рафаэля – в Палаццо Дукале есть большой зал его работ («Немая» сына и два его наброска с максимальной помпой выставлены в другом зале). И видно, что Джованни Санти был очень хороший художник, но не орел – и на аллею славы попал благодаря семейным связям.

Вс, 23:22: Один день для Урбино мало (главное же не музеи, но общие впечатления), а два – уже много, если в нем у тебя никакого дела нет.

Вс, 23:24: Просто гулять внутри сказки, лишенной даже намека на стилизацию или слащавость, уже хорошо (даже когда собирается дождь), но я бы советовал провести здесь, под перезвоны и ветры, медовый месяц, не требующий частых выходов из дома.

Вс, 23:26: В Дом Рафаэля (почему-то его игнорируют все указатели, значит, относительный новодел 1873 года, не реконструкция даже, но аттракцион), откуда великий гений всех времен и народов уехал еще тинейджером, я не пошел, хотя прогуливался мимо – вверх по улице, поднимающейся под углом 45 градусов. Хватило «Каса Россини» в Пезаро – не все, что гламурно выглядит в путеводителе, заслуживает времени и внимания.

Пн, 09:30: Второй в моей жизни после Венеции город полностью аутентичного ландшафта.

Урбино, который Вазари называет «именитейшим итальянским городом», превзошел все ожидания. Сначала долго мотаешься по тесному горному серпантину, достаточно продолжительно спускаясь в долину, в центре которой – город, похожий на живую скалу.

Так будут устроены многие средневековые города, сгруппированные внутри оборонительных стен, просто Урбино первый такой, поэтому все внове: кружение по спирали вокруг, выбор стоянки поближе к «дверям» из борги внутрь, штурм центра, куда я побежал, подгоняемый гончими своего любопытства, двигаясь все время вверх, мимо домов и арок «вводной части».

Исторический центр со всех сторон окружен воротами, за которыми начинается царство полнейшей вненаходимости. Этот «главный» Урбино полностью сохранил средневековость, растекающуюся по всем своим улочкам, похожим на провалы, куда приходится карабкаться, как по горам, но ничего не добавил из дурных привычек современности, вроде реклам (видимо, запрещены здесь) или обильного автомобильного движенья.

Полностью аутентичный градостроительный ландшафт, законсервировавшийся в собственном соку (обычно такими моностилистическими выстраивают стилизации да оммажи), вообще без каких бы то ни было исключений – как в той же Венеции, которую именно за эту вневременную тишину и люблю.

Машины в городе наверху, конечно же, есть, но их, разрешенных лишь местным, мало, и выглядят они исключением, а не правилом: бильярдными шарами, возникающими ассиметрично в разных концах уличного лабиринта, сходящегося на лысине центральной площади, несколько вытянутой в перпендикуляр урбанистической логике: не площадь, а шрам. И, как любой пик, даже если и плоский, неровной.

Я сейчас не про булыжник даже, которым Урбино местами вымощен, но про ощущение, зафиксированное Мандельштамом возле московского Кремля: «На Красной площади всего круглей земля // И скат ее твердеет добровольный…»3131
  Другой вариант второй строки (не могу выбрать, какой из них лучше, – они явно дополняют друг друга полнотой объема) этого отрывка 1935 года – «И скат ее нечаянно раздольный, // Откидываясь вниз до рисовых полей…»


[Закрыть]

Кирпичный, черепичный, обтертый до гладкости, но не обшарпанный, он же весь из головокружительных (так!) перепадов состоит. Все мои прежние средневековые города в других поездках были лобовыми – вставали сразу во весь рост и загромождали пространство: лабиринты улиц не растягивались в видимые удлинители, не были такими очевидными, вывернутыми наизнанку. Так ловкие умельцы одним движением выворачивают наружу плод граната, начинка которого давным-давно окаменела.

Хочется без высокопарности и котурнов, но как слог найти, чтобы вписаться в этот ритм? Старый Урбино почти мгновенно стекается к главным площадям – к Палаццо Дукале (Дворец герцогов Монтефельтро) и к площади Республики, которые по мере приближения к ним распускаются, точно бутоны, как это бывает при ускоренной съемке. Стянутые этими каменными полянами, торные улицы затем центробежно разбегаются вновь – каждая в свою сторону. И пока ты наверху, можно отслеживать все их, этих улиц, изгибы и, как у ужа, округлые движения.

Вероятно, отчасти такая схема была у средневековой Москвы с ее Кремлем, если бы она стояла не на холмах, но на горных пиках.

Москву тут вспоминаешь постоянно, с тех пор как покинул равнину у моря (Римини и Пезаро), может быть, и по принципу контраста, так как Кремль-то темно-красный, а от Урбино, несмотря на все его сдержанное, но многоцветье, воспоминание, накрывающее через пару часов, содержит только белый цвет, цвет бельм и выстуженного ветром пространства.

Точно это такой свадебный город, специально приспособленный под медовый месяц.

Во-первых, романтика возвышенных видов, открывающихся со всех смотровых площадок и укрепленных краев.

Во-вторых, воздух, взбитый как сливки.

В-третьих, относительное малолюдье (особенно вечерами). Здесь даже студентов местного университета совершенно не видно, хотя количество их (13 000), если верить последней переписи населения, практически равно количеству местных жителей (15 000)

В-четвертых, после того как зашел в городской собор и в княжеский дворец, пойти некуда. Впрочем, ходить в них можно каждый день (мечта).

Зато, в-пятых, можно с постоянным усилием (вверх, вниз) гулять по околотку, заучивая его наизусть, как какое-нибудь особенно плотное стихотворение.

На вершине покатой нерукотворной скалы есть рукотворная – замок герцогов Урбинских с перебором своих фасадов, и, думаю, эффект «белого города» возникает именно из-за архитектуры Палаццо Дукале, локомотивом вытаскивающего восприятие города за собой. К площади повернут не самый, кстати, эффектный фасад, но зато с неприметным музейным входом и выставочным залом. Сейчас в нем выставка ренессансных редкостей, билет на которую я купил в Пезаро (он входит в комплексный тариф вместе с местной Пинакотекой и Домом Россини, видимо, в расчете на то, что из города в город на выставку-то мало кто ломанется3232
  Впрочем, это вполне русская логика, всюду подозревающая подвох, а у итальянцев (да и у кого, если не у них?) вполне развит внутренний туризм, и маршруты выходного дня легко вписывают в себя достопримечательности у соседей – всюду, и в других городах тоже, на рекламных тумбах висят афиши гастролирующих экспозиций городов с развитой музейной инфраструктурой, из-за чего они в том числе и воспринимаются единым культурным полем. Раньше общей была история, теперь – культура поточного туризма и искусство.


[Закрыть].

Но если обойти замок против часовой стрелки или же протиснуться в щель прохода с крутого спирального пандуса, застрявшего между замком и собором (внизу, точно в ущелье, кипит торговая улица с длинным арочным портиком бывших конюшен «Дата», начинающимся у театра Санти (Sanzio)), можно оценить и центральный фасад, повернутый к равнине, оставшейся далеко внизу, и к парку, забирающемуся на пригорок.

Фасад этот, с лоджиями под резными белыми арками посредине, башнями под шпилями по бокам и редкими кармашками практически квадратных окон, придуманный далматинцем Лучано де Лаураной3333
  В Пезаро я мог видеть построенное под его началом крыло во дворе префектов, которым Лучано ди Лаурана занимался до самой смерти (категория «умершие в Пезаро»). В дворцовом комплексе Урбино он отвечал за «сретенский фасад», а также за светлейший внутренний дворик, парадную лестницу и библиотеку.


[Закрыть] и обращенный в сторону Флоренции3434
  Сообщено Рафаэлем Шустеровичем.


[Закрыть], явно напоминал мне что-то, чему я не мог подобрать рифмы, пока мысленно вновь не оказался в Москве на Мясницкой площади.

Там, в начале Сретенского бульвара, есть доходный дом страхового общества «Россия», явно вдохновленный этим фасадным полуразворотом навстречу солнцу. Тот самый, где под чердаками в легендарных своих мастерских обитали Илья Кабаков и Юло Соостер.

Корбюзье считал его самым красивым домом Москвы, так как даже через стилизацию и упрощение проступает в нем мощь первоисточника. Как раз только что начал загустевать предварительный осенний закат, и бледно-розовый свет окрасил замок кремовыми полутонами. Точно перелицевал его, перевел в иное агрегатное состояние или сделал съедобным.

Но вот что важно в моем немом восхищении: так как творение Николая Проскурина и Виктора Величкина на Сретенке было в моей жизни первичнее и укорененнее в сознании, то урбинский фасад казался не оригиналом, но слепком с московского первоисточника. Потребовалось дополнительное умственное усилие, чтобы привести эти рифмы в порядок.

Еще это Средневековье похоже на Диснейленд или парк каменных джунглей, обвязанных, точно лентой, крепостной стеной, за которой – обрыв в глубину и сама эта подернутая дымкой, молчаливая глубина. Бездна. «Умбрия3535
  Умбрия из «Итальянских стихов» Михаила Кузмина совсем же рядом, причем не только по созвучьям, и после Урбино у меня запланирована именно Перуджа.


[Закрыть], матерь задумчивых далей, // Ангелы лучшей страны не видали…»

Это совмещение близкого и дальнего планов – крупняка старинных зданий, имеющих физиономии, непохожие на других, с Палаццо Дукале, возвышающимся над всеми этими окаменевшими сотами, существующими на фоне бездонной панорамы, – идеально выразил Пьеро делла Франческа в двойном портрете «джентльмена и человека», кондотьера Федериго ди Монтефельтро и его жены Баттисты Сфорца, который теперь хранится во флорентийской Галерее Уффици3636
  Справедливости ради следует сказать, что пейзажи эти изображают отнюдь не окрестности Урбино, но особенности ландшафта Сан-Лео, расположенного недалеко от Римини и Сан-Марино. В 2012 году Умберто Эко торжественно открыл в военной крепости Сан-Лео туристическую программу, объединившую три панорамных балкона, из которых и открываются виды, ставшие знаменитыми благодаря картинам Пьеро делла Франческа из Уффици и из Венецианских галерей академии («Св. Иероним с донатором Джироламо Амади»).


[Закрыть].

Стоя на смотровой площадке у дворцового комплекса, состоящего из многочисленных наростов, словно бы видишь себя со стороны – вписанным в то, что хотелось бы обозначить как «ренессансный универсум», так как здесь, вокруг да около, можно найти массу точек, в которых все, что окружает, оказывается неизменным в течение столетий.

Далеко внизу, сразу же под стеной, – большая автомобильная стоянка, сверху схожая с микросхемой. Настолько малы крыши спящих на ней автомобилей, что их, если специально не перевешиваться и не глядеть за границу верхних владений, и не видно. Не видно и транспортной развязки, вдавленной в долину. Еще чуть далее – дышащие поля и весь задымленный холмистый взъем без подробностей, очень уж он далеко, а также «страны, местности, реки, мосты, замки, крепости и подобные вещи…»3737
  Из первой книги Бальдассаре Кастильоне «Придворный» в переводе Олега Кудрявцева. См.: Сочинения великих итальянцев XVI века / Под ред. Л. Брагиной. М.: Алетейя, 2002. С. 240.


[Закрыть]

Остатки Урбино, размазанные по окоему и окрестностям, – там; дворец и его разноуровневые пристройки, сросшиеся полуслучайным образом примерно так же, как срастаются сиамские близнецы, – тут, а ты, наблюдатель за их связью, – между. В виде черной дыры или контура собственного профиля, каким своих персонажей с огромными носами пишет, например, Виктор Пивоваров. Ну или же писал Сальвадор Дали, делая человеческие фигуры и лица частью пейзажного фона.

То, что Хайдеггер называл «близость дальнего», достигается мгновенным переключением планов: аристократические профили Пьеро делла Франческа вписал в бесконечность ландшафтов, где раскинувшиеся водоемы с кораблями, бороздящими (sic!) зеркальные горизонтали, плавно переходят в горы, за которыми в туманах расплываются далекие холмы.

Ибо здание вселенной, видимое нами, – простор небес, сверкающий множеством лучезарных светил, а в центре земля, опоясанная морями, испещренная горами, долинами, реками, украшенная самыми разнообразными деревьями, прелестными цветами и травами – можно назвать превосходной и величественной картиной, сотворенной дланью природы и Бога…3838
  Из первой книги Бальдассаре Кастильоне «Придворный» в переводе Олега Кудрявцева.


[Закрыть]

Есть какая-то справедливость и даже закономерность в том, что такой гармоничный художник писал эти шедевры при самом гармоничном и привлекательном итальянском дворе второй половины XIV века.

В нынешней коллекции этого замка-дворца есть не только две картины Пьеро, но и знаменитый горизонтально вытянутый архитектурный пейзаж с площадью «Идеального города» (круглый храм с колоннами в центре, симметричные улицы и дома по краям), ставший одной из эмблем гармонического устройства Возрождения.

Когда-то картина эта приписывалась Пьеро делла Франческа, теперь ее приписывают неизвестным художникам, хотя она и висит в одном зале с «Бичеванием Христа» и с «Мадонной ди Сенигаллия»3939
  Пару лет назад ее привозили в Москву на выставку в ГМИИ. Здесь, встретившись с мадоннами Козимо Тура, Витторе Кривелли и Джованни Беллини (планировали еще и Мантенью, но привезти не смогли), она выглядела совершенно иначе – как и положено картинам Пьеро, особенно бледной.


[Закрыть]. И надо сказать, что она привлекает гораздо больше внимательных взглядов, нежели небольшие шедевры в стеклянной витрине, сооруженной посредине.

Возможно, необычностью темы, а может быть, своими размерами. Они меняются, стоит подойти к картине поближе, – издали идеальный город с его геометрически правильным ансамблем кажется миниатюрным, но подойдешь к самой стойке, отгораживающей панораму от зрителей, и шедевр ренессансной гармонии ощутимо раздвигается в стороны и вглубь.

В памяти он остался монументальным, занимающим чуть ли не стену, теперь, погуглив, я вижу, насколько он пуглив и податлив пространству музея, от которого его теперь не оторвать. Впрочем, как и другие картины, написанные в Урбино и для Урбино.

Предыдущие главки я писал в блокнот от руки, сидя с наперстком кофейной нефти на центральной площади. Уже после Национальной галереи Марке отдыхал, ожидая, пока сиеста закончится и откроется Капелла святого Иоанна Крестителя (после перерыва так и не открылась, но я не пожалел, настолько меня напитали коллекции замка и сам Урбино).

Текстуальные восторги переполняли и требовали особенно возвышенного, кружевного слога. Вторую часть впечатлений я записывал постфактум, когда градус опьянения понизился. Для этой поездки восприятие Урбино так и осталось дыркой в асфальте, поскольку здесь я оказался без телефона (и, значит, без снимков), «на нервах» и как бы в «неполном служебном соответствии».

В отличие от других, тщательно задокументированных городов, я не могу к нему вернуться без внутреннего усилия – но могу лишь двигаться от Урбино куда-то дальше. Точно он все время остается для меня позади, провалившись в мою техническую нехватку, внутрь сбоя в программе.

Без привычного фотографического подспорья я описываю Урбино осторожными шагами, пошагово, почти наощупь, точно с закрытыми глазами. Надеясь и не надеясь на ненадежную дерюгу воспоминаний.

Впрочем, сейчас мне интереснее иное – разница между первичной эйфорией и нынешним покоем восприятия. Метафоры и восторги испарились, уступив дорогу протяженности: фасад сдвинулся в сторону, чтобы улицы могли открыть свои разомкнутые объятья.