Текст книги "Советская литература: мифы и соблазны"

Вот так происходит в Пастернаке перелом – от чувства собственного уродливого меньшинства к чувству общей ненормальности остальных, так рождается понимание своей победительной правоты. И для этого трагического понимания стоило прожить такую мучительную ломку.

Во время этой зимы, волшебной и страшной зимы 1935–1936 годов, потом зимы 1937 года Пастернак много общается с Александром Афиногеновым. В Москве громят РАПП, арестовывают Киршона, арестовывают Леопольда Авербаха, Афиногенов живет на даче в ожидании ареста. Каждый отдаленный звук машины кажется ему звуком «черной маруси», едущей непосредственно за ним. Пастернак – единственная радость в афиногеновской жизни. Их двое в пустом переделкинском поселке.

Пастернак сам топит печь. «Я люблю чувствовать себя господином положения», – пишет он Зинаиде Николаевне. Сам растапливает убогий дачный котел. Сам готовит. Проводит весь день в литературных занятиях, читая «Историю Англии» и черпая в ней уверенность. А по вечерам заходит к Афиногенову и пересказывает ему то, что он прочел.

Афиногенов вспоминал:

Этот человек, которого мы все так не понимали, а часто и травили, – он так не отсюда, в нем есть такое волшебство, такая небесность, и это такое счастье, что он рядом со мной и приходит ко мне.

«Записки Патрикия Живульта» не удались в силу довольно простой причины: это роман компромиссный, попытка рассказать о том, как один не прав и все-таки хорош, а все правы, хотя и плохи. Должен был произойти счастливый перелом 1940 года, должны были появиться стихи переделкинского цикла, чтобы вдруг из всего этого родилось удивительное освобождение – тема «Доктора…». Я думаю, что перелом произошел на двух стихотворениях, которые в этом цикле лучше всего. Первое – «Вальс с чертовщиной», в котором так невероятно чувствуется, с одной стороны, восторг, а с другой – нарастающий ужас, и, наконец, «Свечка за свечкой явственно вслух: / Фук. Фук. Фук. Фук» – четыре такта, которыми кончается соната, – это во многом то ощущение, которое есть в «Докторе…», ощущение страшного карнавала, в котором не хочется больше кружиться.

А куда же хочется? Хочется в пустоту и свободу, о чем одно из первых тогдашних предвоенных стихотворений – «Опять весна» (сохранилась страничка, где Пастернак нотами отмечает себе даже интонации чтения):

 
Поезд ушел. Насыпь черна…
Где я дорогу впотьмах раздобуду?
Неузнаваемая сторона,
Хоть я и сутки только отсюда.
Замер на шпалах лязг чугуна.
Вдруг – что за новая, право, причуда?
Бестолочь, кумушек пересуды…
Что их попутал за сатана?
 
 
Где я обрывки этих речей
Слышал уж как-то порой прошлогодней?
Ах, это сызнова, верно, сегодня
Вышел из рощи ночью ручей.
Это, как в прежние времена,
Сдвинула льдины и вздулась запруда.
Это поистине новое чудо,
Это, как прежде, снова весна.
 
 
Это она, это она,
Это ее чародейство и диво.
Это ее телогрейка за ивой,
Плечи, косынка, стан и спина.
Это Снегурка у края обрыва.
Это о ней из оврага со дна
Льется без умолку бред торопливый
Полубезумного болтуна…
 

Хочется в эту мокрую весеннюю ночь, где намечается что-то новое, чего еще не было. Из душного карнавала хочется к ледяному спасительному ручью. Холод ледяного ручья – это и есть интонация «Доктора Живаго», совершенно небывалого, нового романа, в котором нет уже искусственной попытки приноровиться к обстоятельствам, в котором нет уже ни малейшего конформизма, а есть одно бесконечно здоровое раздражение и восторг оттого, что можно опять побыть самим собой.

И еще в одном стихотворении – «Снег идет» (1957), хотя оно из последних, уже после «Доктора…», из «Когда разгуляется», – явственно слышна интонация пастернаковского романа:

 
Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?
 
 
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?
Снег идет, снег идет,
 
 
Снег идет, и всё в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.
 

Почему-то стихотворение это воспринимается как радостное, хотя что там радостного? Ведь это время заносит человека. Это человека заволакивает неживой мир, и человек проваливается в него в конце концов. Разрыв с этим неживым миром, попытка противопоставить себя его большинству (у Бродского в 1980-м абсолютно пастернаковская формула: «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве»), правота этого заносимого снегом меньшинства – это и есть в конечном итоге главный внутренний сюжет «Доктора Живаго». И именно за это можно простить этой книге ее неуклюжесть, длинноты, повторы. Простить за чувство, что не мы ради всего, а всё ради нас.

Виктор Драгунский
«Денискины рассказы»

Сегодня мы будем говорить о самой необычной книге советского времени – о «Денискиных рассказах» Виктора Драгунского. Эта книжка удивительна потому, что и автор ее – крайне необычный человек, необычный даже для детской литературы.

В детскую литературу здоровые люди не идут. Детские тексты сочиняются, как правило, либо теми, кого отринули и выгнали из взрослой литературы, либо теми, кто горячо ненавидит взрослых, как Астрид Линдгрен, и ее Карлсон отчаянно мстит взрослому миру за все его глупости. А иногда детскую литературу пишут люди, которые не вписываются в так называемый социум, в общество, как, например, Хармс. Необычность же Драгунского состояла в том, что удивительный его талант до 1959 года проявлялся в самых разных сферах, пока не стало ясно, что он прежде всего писатель.

Начнем с того, что родился он в 1913 году 1 декабря в Нью-Йорке, куда его семья, как многие семьи российских евреев, выехала в поисках лучшего будущего. Лучшего будущего они не нашли и через год вернулись в Гомель. Мать Виктора Драгунского была красавица, такая красавица, что ее муж, знаменитый бандит, постоянно в нее стрелял от ревности и один раз даже попал. В начале революции он погиб при невыясненных обстоятельствах, в семье считалось правильным говорить, что он умер от тифа, хотя его застрелил, по слухам, комиссар, влюбленный в его жену.

Виктор Драгунский очень рано начал работать, хотя мечтал не о работе, а о театре. Сначала он играл в Театре транспорта, который сейчас называется Театр Гоголя, а потом и вовсе начал сниматься в кино, его даже можно увидеть в сравнительно большой роли со словами, он играет радиокомментатора в фильме Михаила Ромма «Русский вопрос». Но многие молодые артисты в театрах были невостребованы: ролей мало, репертуар бедный, играть молодым нечего. И тогда для того, чтобы как-то их занять, Драгунский по предложению Мосэстрады, а по другой версии – по собственной инициативе создал театр, который назывался «Синяя птичка». Понятно совершенно, к названию какой пьесы это отсылает, – к «Синей птице» Метерлинка.

«Синяя птичка» – это был театр эстрадной пародии, театр того, что называется скетч, разных мелких номеров. А поскольку Драгунский по природе своей был человек достаточно безбашенный (именно ему приписывается знаменитая шутка, когда на вопрос о воинской специальности он ответил: «Движущаяся мишень»), он сочинял для этой «Синей птички» очень смешные сатирические сценки, которые по тем временам запросто могли стоить ему головы. Но почему-то он уцелел, и театр этот десять лет, с 1948 года по 1958-й, в самое глухое безнадежное время, просуществовал.

Ответ о причинах храбрости того или иного человека вообще лежит в области иррационального, метафизического; трудно понять, почему один человек трусливый, а другой храбрый. Судя по некоторым рассказам Драгунского, ему присущи были сомнения и страхи, но он как-то умудрялся их побеждать. Возможно, военный опыт научил – Драгунский написал об этом замечательную повесть «Он упал на траву» (1961), – потому что Виктор Юзефович был в московском ополчении. Уцелела от московского ополчения всего только четверть, и Драгунскому в эту четверть посчастливилось попасть. Ему в начале войны было двадцать восемь, он прекрасно понимал, чем рискует. Тем не менее воевать он пошел, всю войну провоевал и выжил.

Он вообще не очень был похож на писателя, он был скорее спортсмен, атлет, выступал даже в цирке с номерами силовой акробатики. Может быть, его плотная фигура и большая физическая сила помогали ему не бояться, всегда отважно переть на рожон.

Драгунский с 1959 года начал делать то, что его обессмертило, – начал писать «Денискины рассказы». Всех этих рассказов шестьдесят восемь. Они выходили при жизни автора в пяти книжках и потом, после его смерти, бесконечно переиздавались, снискав такую любовь, какую, пожалуй, в советской детской литературе завоевал только Николай Носов со своим Незнайкой и Александра Бруштейн со своей «Дорога уходит в даль». Замечательная эта книжка «Денискины рассказы» отличается одной очень редкой, очень важной особенностью – она адресована одновременно и взрослым, и детям, и пробалансировать на этой грани, попасть в обе эти «движущиеся мишени» удавалось, на моей памяти, только Драгунскому. Конечно, это взрослые рассказы, но дети их обожают, затаскивают на цитаты, расхватывают каждый рассказ на куски, на реплики. В 2013 году даже диссертация об этих рассказах написана – кандидатская диссертация Ольги Михайловой «Формы выражения авторской адресации в рассказах В. Ю. Драгунского для детей» и ее же статья 2015 года «Типология конфликтов в “Денискиных рассказах” В. Ю. Драгунского: рецептивно-функциональный аспект».

Все эти рассказы делятся на три группы. Первая группа самая простая, это обычные детские юмористические истории. Поскольку Драгунский – юморист и сатирик, он замечательно чувствует смешное. Самый смешной рассказ – это, конечно, «Смерть шпиона Гадюкина». Все вы, я думаю, помните историю, как Денис вместо заболевшего мальчика производил за сценой шумовые эффекты. Во время телефонного звонка он должен был звонить в велосипедный звонок, а во время выстрела ударить доской по столу. Но велосипедный звонок он сунул в карман и забыл, куда положил. А после того как уже пять раз повторился диалог:

– Я вас пятый раз умоляю! Покажите план аэродрома!

– Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!

И один из актеров в отчаянии сказал:

– Сейчас, наверное, позвонит телефон!

Из-за сцены высовывается Денис Кораблев и кричит:

– Динь-динь-динь!

Когда же происходит выстрел и умирает шпион Гадюкин с привязанной бородой, Денис с размаху треснул доской по стулу. «А на стуле сидела какая-то неизвестная кошка» (вот замечательное словоупотребление Драгунского!). Кошка с визгом бежит на сцену – в зале полный восторг!

Это не просто смешная история. Школьная драма о поимке и убийстве шпиона Гадюкина очень точно пародирует советскую шпиономанию, бесчисленные советские истории о шпионах.

В рассказе «Сражение у Чистой речки» Денис, его друзья и одноклассники идут смотреть фильм «Алые звёзды». И когда белые совсем уже было одолели красных, Денис кричит: «Первый класс “В”! Огонь!!!» – все достают свои пистонные пистолеты и начинают отважно лупить по белым. Они еще и первому «А», и первому «Б» крикнули: «Выручай своих!» – и те тоже начали палить, стреляя в том числе горохом. На следующий день директор объявил им устный выговор «за нарушение правил поведения в закрытых помещениях зрелищных предприятий».

Но на переменке Мишка Слонов сказал:

– А все-таки хорошо, что мы помогли красным продержаться до прихода своих!

И я сказал:

– Конечно!!! Хоть это и кино, а, может быть, без нас они и не продержались бы!

Это тоже пародия, и достаточно жесткая: кто из нас не видел советских военно-революционных фильмов, в которых отвратительные белые всегда моральные уроды, красные под звуки гармоники едят гречневую кашу, и обязательно наступает момент, когда белых очень много, а наших очень мало, а потом наши чудесным образом побеждают. Все эти «Алые звёзды» штампованные плодились в страшном количестве, и Драгунский замечательно их спародировал.

В каждом его рассказе есть обязательный привет взрослому, чтобы взрослому тоже было над чем посмеяться. Например, уже во второй, серьезной группе этих рассказов – «Белые амадины» – Денис спрашивает на ВДНХ, где певчие птицы, а ему говорят: вон там, в павильоне свиноводства. Дети над этой шуткой не посмеются, а родители со смеху покатываются: контраст певчих птиц и свиноводства понятен только взрослому.

Вторая группа «Денискиных рассказов» – рассказы лирические, уже не смешные. Они отличаются тем, что в них на первый взгляд нет сюжета. В лирике, в лирическом стихотворении всегда сюжет размыт, а Иосиф Бродский вообще говорил, что стихам сюжет вреден, он отвлекает внимание. Там преобладают эмоции, чувства, какое-то особенное волшебное ощущение жизни. И, пожалуй, самые откровенные рассказы в этой группе – «Красный шарик в синем небе», «Белые амадины» и «Он живой и светится». Они важны в том смысле, что это своего рода автопортрет, и можно сказать, автопортрет метода.

Обычно детская литература – это всегда литература дидактическая, Драгунский же никаким правилам не учит – он внушает ощущения. Он умудряется вызвать очень сильное, бывающее только в детстве лирическое чувство, музыкальное чувство мира, которое немногие взрослые сохраняют. Вот «Красный шарик в синем небе» – сюжета, собственно, и нет: Денис и его подруга Аленка бегут на весенний базар, напились шипучего квасу, живот у Аленки раздулся, как футбольный мяч, у Дениски иголками шибает в нос. «Здо́рово, прямо первый сорт», – замечает он. У Аленки осталась «одна денежка», и на эту одну денежку они покупают ей красный шар. «И вдруг Аленка говорит: “Хочешь поносить?”» И Денис, держа этот шар, чувствует, что тот дергается, что ему в небо хочется, и он шарик отпускает. Аленка сперва заплакала, а потом они смотрят, как этот шарик летит. А шарик летит, и какие-то взрослые смотрят на него сначала выше этажей, – «и кто-то высунулся из окна и махал ему вслед», – потом выше облачка, похожего на крольчонка… Когда друзья приходят домой, Аленка говорит: «Если бы у меня были деньги, я бы купила еще один шарик… чтобы ты его выпустил».

Это действует невероятно сильно. Шар нужен для того, чтобы он летал. Проза Драгунского – это такой же шар. Вы видите этот красный шарик в синем небе и понимаете, что чудо здесь, в этом, а вовсе не в том, что вас чему-то научили.

И другой рассказ, самый характерный, – «Он живой и светится». Фраза ушла в устную речь. «Он живой и светится» – так говорится обычно про какого-нибудь абсолютно бесполезного, но симпатичного человека. Кстати говоря, начало этого рассказа – это уже взрослым говорю – это абсолютный шедевр прозы Драгунского, начиная с первой фразы: «Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму».

Современному ребенку это мало что скажет, но мы сразу представляем себе красно-синий вечер во дворе, где мы гуляли, эту песочницу, где Денис одиноко сидит, дожидаясь мать, этих людей, которые возвращаются с работы. Уже стали загораться окна, все ушли по домам «и уже, наверно, пили чай с бубликами и брынзой». Мы вспоминаем и эту брынзу, и эти бублики, и, главное, эти освещенные окна в нашем московском дворе. Это из наших детских воспоминаний, которые не вытравишь ничем. Плывут облака ночные, похожие на бородатых стариков, а мамы все нет – наверное, она заболталась с тетей Розой, и Денис думает: «Если бы я знал, что моя мама хочет есть и ждет меня где-то на краю света, я бы моментально к ней побежал». Мы все помним эти мстительные и печальные размышления, когда нас слишком долго не зовут со двора. Ну а потом выходит Мишка и начинает бурно восхищаться игрушечным самосвалом, который Денису подарили накануне. Сначала просит поиграть – Денис не дает. Потом предлагает меняться – на марки, на плавательный круг. А потом достает спичечный коробок, и в наступившей темноте Дениска там видит маленький зеленый огонек, который слабо, как очень далекая зеленая звездочка, светится. И это приводит его в такой восторг, что он говорит Мишке: «Бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери, насовсем! А мне отдай эту звездочку, я ее домой возьму…» И когда приходит мама, когда они вместе пьют чай с бубликами, едят брынзу, гасят свет и долго смотрят на бледную зеленую звездочку, мама говорит: «Да, это волшебство! Но все-таки как ты решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?» На что Денис, искренне недоумевая, отвечает: «Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! И светится!..»

Вот проза Драгунского – она живая и светится. И в этом ее главное достоинство. Поразительная точность, невероятная любовь, которой в ней все переполнено, жгучий интерес ко всему, что в мире есть, превращают ее в явление до осязаемости живое. Поэтому-то рассказы Драгунского, лирические по преимуществу, так любимы детьми. Любимы за то, что в них есть воздух, в них есть кислород, а смысл очень часто и не нужен.

Третья категория рассказов Драгунского повзрослее, посерьезнее, они самые сложные. Цикл этот создавался почти десять лет – с 1959 года по 1968-й. Денис вырастает, и эти рассказы отображают историю его взросления. В некотором смысле, рискну я сказать, взрослые, серьезные рассказы Драгунского – это отчаянная, во многом героическая попытка переписать для подростков мировую литературу, где все великие конфликты каким-то образом транспонированы, переведены на детский уровень. И я почти везде вижу, от чего Драгунский отталкивается, – он иногда нарочно это делает. Например, рассказ «Человек с голубым лицом» самим названием своим отсылает к рассказам Артура Конан Дойла «Желтое лицо», «Человек с побелевшим лицом», рассказ «На Садовой большое движение» – к городской прозе 1950–1960-х годов. Это рассказы уже с серьезным смыслом, многозначные, по насыщенности, по плотности я сравнил бы их только с рассказами Юрия Трифонова. В этих рассказах ребенок проходит через взрослый опыт. Он вдруг убеждается, что в мире не всех стоит любить так, как он любил друга детства, что жизнь постоянно ставит перед ним довольно страшные вызовы.

Самый простой из этих рассказов – «Друг детства». Дениска (ему шесть или шесть с половиной) живет в небогатой семье, отец не может купить ему боксерскую грушу, вместо груши мама дает Дениске старого плюшевого мишку, которого он мог бы молотить, упражняясь в боксе. Денис смотрит на этого плюшевого мишку и вспоминает, как с этим мишкой он играл, ложился спать… «Я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал», – говорит он и решает: «Я никогда не буду боксером». И вот в этом «никогда» заключена какая-то особая, совсем взрослая мудрость Драгунского. Потому что человек вырастет только из того ребенка, который в детстве не стал колотить мишку. А из того, который стал, вырастет, может быть, боксер, и очень успешный, но человек не вырастет.

А вот, скажем, рассказ «На Садовой большое движение» в детстве был мне совершенно непонятен. Денискин друг (Дениска во втором классе) пятиклассник Ванька Дыхов починил старый отцовский велосипед – и «прощай, папа! Прощай, мама! Прощай, весь наш старый двор, и вы, голуби, тоже до свиданья! Мы уезжаем кататься по белу свету!». И настроение у них было такое, «как будто на нашем белом свете живут одни только веселые люди и все они только и делают, что ждут, когда же мы с Ванькой к ним приедем в гости». И вот к ним подходит парень – взрослый парень с золотым зубом – и канючит: надо срочно ехать в аптеку за лекарством для бабушки, помирает старушка… Выманивает у них велосипед и не возвращается. А они боятся, эти двое, что он попал под машину. «Ведь на Садовой такое движение…» – заканчивается рассказ. И ведь понятно же нам, что парень велосипед спёр, а Дениске непонятно. Они с Ванькой – дети из доброго мира, в котором не верят в такие вещи.

В этом рассказе, в его названии заключен второй, очень важный: «Улица полна неожиданностей» – был такой популярный в 1957 году фильм. Риски, опасности вокруг детей на каждом шагу. Просто они их не видят. Они живут в круге Садового кольца, как бы защищенные им от мира, а вокруг, на Садовой, – страшное движение, и страшные опасности, и отвратительные сволочи.

«Рабочие дробят камень» – наверное, самый сильный рассказ этого цикла. Лето. Друзья каждый день бегают на водную станцию, и Денис сгоряча говорит Мишке и Костику, что может прыгнуть с вышки. А ему очень страшно, и он дважды возвращается, оправдывая себя тем, что ушел из дома и ни с кем не попрощался, а ведь очень может быть, что он разобьется об воду!

Но он прыгает – не снеся насмешек друзей. А недалеко от водной станции каменщики чинили набережную. И когда Денис выплыл и лежит на теплых досках, ощутив главную победу над собой, он слышит, как рабочие бьют молотками по розовому камню, и звон их молотков становится для него музыкой.

Но ведь дело в том, что вся жизнь и заключается в дроблении камня, это главное содержание жизни. И если ты камень достаточно твердый, то тебя не раздробят, а если нет – извини, не взыщи, станешь трухой, «тухлей, протухлей, вонюхлей». То, что Денис провел себя через это испытание и одержал над собой тяжелую победу, – это важный опыт, важная школа жизни.

Из этой же серии «Человек с голубым лицом» – очень серьезный рассказ, очень взрослый. Богатый сосед по даче просит отвезти его в Москву – его личный шофер не может, женится. А отец Дениса умеет водить машину, он на фронте всему научился.

Вот они едут, и прекрасно едут, Денис воображает себя космонавтом, вокруг все зеленое, как в июне бывает, свежее. «И ветер был такой сильный и теплый и тоже пахнул зеленым», – замечательная фраза, потому что у Драгунского в высшей степени есть эта детская особенность – цветной слух, цветное зрение. И вдруг девчонка перебегает дорогу, и, чтобы ее не сбить, отец Дениса уводит машину в кювет. Машину сплющило, Дениса, как будто в рубашке родился, вообще не тронуло, а у отца двойной перелом руки, отца увозят в больницу. Но девочка уцелела. И человек с голубым лицом – а это всего лишь выбритый до синевы дорожный рабочий, которого Денис всегда побаивался, потому что тот как-то жиганул его прутом по ногам, – забирает Дениса домой и говорит, обращаясь к своей помощнице:

– Ты посмотри, Фирка, какой папаня у этого огольца! Ведь это не каждый рискнет… Не схотел, значит, чужую девочку жизни решить. Машину разбил! Хотя машина что, она железка, туды ей и дорога, починится. А вот ребенка давить не схотел, вот что дорого… Не схотел, нет. Сыном родным рыскнул. Выходит, душа у человека геройская, огневая… Большая, значит, душа. Вот таких-то, Фирка, мы на фронте очень уважали…

И, слушая это, Денис в первый раз с момента катастрофы заплакал.

Эта история содержит, как всегда в серьезных рассказах Драгунского, еще и символический смысл. Человек с голубым лицом – это судьба. Мы думали, что она будет страшной, а она оказалась доброй. Доброй потому, что в какой-то момент нужно рискнуть – рискнуть собой и спасти другого. Вот о чем Драгунский рассказывает. Не обязательно быть сильным, не обязательно быть богатым, не обязательно даже быть умным, но если ты сумеешь поступить вопреки своему страху – не знаю, как где, а в России у тебя все будет в порядке.