Текст книги "Купец из будущего. Часть 2"

А еще Вышата как гость, был интересен всем вдовушкам, лишенным мужской ласки. Им гулять в собственном городище людская молва не позволяет. Мужики ведь кобели все как один. И язык ни у кого во рту не держится. Хуже нет, чем в своем роду блудливой козой прослыть. Могут мужние бабы и волосья повыдергать. Так что Вышата был просто нарасхват. И это служило еще одной причиной, почему он любил свою работу. И вот прямо сейчас, отдыхая в домике знакомой вдовицы, аппетитной, как спелая репка, он лениво слушал бессмысленную бабскую болтовню.

– Ну, значит, я, как обычно, подслуш… э-э, проходила мимо и случайно услышала. Она ему и говорит: – Отомстить хочу! Представляешь?! За позор дочек моих! Вот ведь стерва! А ее дочки – уродины, прямо как она!

– И что она? – спросил Вышата, не особенно вникая в бессмысленный шум, который проносился мимо его ушей, не задев сознания. По его опыту, данная фраза была применима в девяти случаях из десяти, когда общаешься с женщиной, и должна была показать собеседнице, что ее внимательно слушают. Особенно если это было совсем не так.

– А она ему и говорит: я брата своего послала, Глума, к бойникам. Чтобы значит, они городище княжеское обложили, а наш владыка с другими владыками на подмогу придет. И вот они то городище возьмут, князя нашего убьют, а новым князем вождь бойников станет. А в благодарность новый князь всех трех наших уродин за себя возьмет. Ну, ты представляешь? А еще пообещала, что ее внуки князьями станут, и тогда она всех, кто над ее дочками потешался, утопит! Вот сука, да? Да мы же все над ними смеялись! Вот я страху-то натерпелась! Хорошо, что наш князь того бойника победил. А то хоть в петлю лезь…

– Ты сейчас про кого рассказывала? – приподнялся на локте Вышата, которого внезапно пробил пот. – Ты про своего владыку, что ли?

– Ты меня совсем не слушаешь, что ли? – обиделась баба. – Про владыку, конечно. И про жену его, стерву. Она ежедень Триглава молит, чтобы он на княгиню нашу злую лихоманку наслал. И дочки ее то же самое делают. Я сама сколько раз слышала! Вот!

– Ах, ты моя козочка! – промурлыкал Вышата. – У меня красивые бусы есть, и они сейчас твои будут. А ну, поцелуй-ка меня покрепче!

Рано утром, выйдя от оголодавшей вдовушки на подгибающихся ногах, Вышата присел, глядя на реку, подернутую стылым осенним туманом. Холод, пробравшийся ночным вором под теплый плащ, немного взбодрил купца. То, что он услышал, не терпело отлагательства. Нужно мчать в Новгород, и быстро. Он уже почти расторговался, а мех много места не занимает. Соль тоже на шкурки сменяет, слишком тяжела она. Лодку бросить придётся, хоть и жалко ее до слез, и в Новгород бегом бежать, с одним заплечным мешком. Вверх по течению он с ней куда дольше добираться будет. Если по пути волки не сожрут, то дня через три на месте будет. Ему почтенный Збыслав по знакомству заветные слова прошептал, с которыми можно к самому вельможному Горану зайти в любое время, хоть ночью. И если ты важную весть принес, то тебя солью засыплют просто. А вот если слова твои враньем окажутся, то лучше сразу к аварам податься. Там в рабстве, он замечательно до конца жизни и протянет, не встречаясь больше с человеком, который преданно служит богине Моране.

– Слово и дело! – шептал про себя Вышата заветные слова, отматывая скорым шагом версту за верстой. – Слово и дело!

Глава 6

– Прости, владыка, – повинился Горан, а Деметрий согласно качал головой. – Мы думали, ты все-таки умом тронулся. Забот много и все такое.

– Не верили? – усмехнулся Самослав. – Ну, и зря! Они должны были на это клюнуть, и они клюнули.

Новгород взяли в осаду. Сотня бойников, три сотни хорутан, столько же дулебов и лемузов. Всего около тысячи человек. Именно столько предателей и было. Остальные по-тихому доложили о поступившем предложении Горану и были милостиво отпущены восвояси, получив подробные инструкции. Впрочем, двое владык не доложили и решили посмотреть, чем все закончится, чтобы присоединиться к победителю. В городе остался Дражко с двумя сотнями мужей, и один приступ они уже отбили. Основное же войско, которое имитировало поход на хорватов, кружным путем вернулось назад и зашло в тыл осаждающим. Те пребывали в растерянности, ведь в городе должна была остаться только стража, а потому ливень стрел и кипяток, льющийся на головы, оказался для них полной неожиданностью. Сейчас лагерь спал, а по нему курсировали несколько патрулей, которые больше чесали языком, чем наблюдали. Ведь войско князя ушло в поход на хорватов, так чего им опасаться? Мужиков из соседних деревень? Так, они разбежались все. И бабы с детьми тоже разбежались, и скотину с собой увели. Странно это все, конечно…

Рассветное солнце робко выглянуло из-за леса, а лагерь осаждающих прорезал истошный вопль часового:

– Вороги напали! Вставайте! К оружию!

Вильцы, лемузы, дулебы и хорутане вскакивали, протирая глаза и хватая копья, что лежали рядом. В наступающей суматохе все искали своих, пытаясь построиться по племенам и родам. Засвистели стрелы, которые летели сотнями, раня и убивая мечущихся воинов. Жидкие ответные залпы из охотничьих луков большого вреда нападавшим не принесли, а для броска дротиками было далековато. Наконец, осаждающие сбились в подобие войска, где центр заняли одетые в волчьи шкуры бойники. Они не стали ждать, когда стрелы выкосят их ряды, и с ревом бросились на ощетинивший железными жалами ровный строй. Первый удар был страшен, и самые отчаянные повисли на копьях, которые застревали в их ребрах.

– Тяни назад! – орал Деметрий, срывая горло. – Строй не ломать! Щиты сомкнуть! Второй ряд – не спать!

Кое у кого копья в горячке боя были сломаны и изрублены топорами, а то и вовсе застряли в телах. В ход пошли мечи и саксы, которыми княжеские скутарии били из-за щитов.

– Мечом рази того, кто справа! – кричали десятники. – Подмышку бей!

Старая римская тактика давала свои плоды, и бойники, не ожидавшие подобной подлости, падали один за другим. А что еще остается, если ты делаешь замах топором, а тебе прилетает смертельный удар совсем не от того воина, с кем ты бьешься?

А из лесу выбегали все новые и новые отряды, которые забрасывали дротиками набегающую людскую волну. Дулебские и хорутанские владыки, которые обещали Велемиру свою поддержку, пришли вовремя. Только воевали они почему-то за другую сторону. Ворота города отворились, и из крепости вышли защитники, которые ударили во фланг, прижимая бунтовщиков к воде. Это был конец, и первым, кто это понял, стал Велемир.

Громила, одетый в доспех, махал здоровенным мечом направо и налево. Он пробивался туда, где стоял княжеский стяг. У него оставался всего один шанс, и он был намерен им воспользоваться. В это странное время и у славян, и у германцев вождь служил оберегом для войска, его символом. Гибель вождя в глазах воинов означала утрату милости богов. Она означала поражение. Велемир еще не знал, что дулебы владыки Младана ударили в спину предателям – хорутанам из рода Буривоя и его лемузам.

– Где он? – напряженно спросил Самослав, который пытался в тучах пыли рассмотреть своего главного врага.

– Сюда идет, – спокойно ответил Деметрий. – Я велел для виду с ним биться и пропустить к стягу. Но ты, герцог, и впрямь отчаянный. Я же его в бою видел. Это же не человек, это полубог, вроде Геракла. Прости меня, господи, за богохульство, нечистого демона поминаю!

– А ты помнишь, как погиб Геракл? – хмыкнул Само. – Его сила ему не помогла.

– Я-то помню, мой герцог, – как-то странно посмотрел на своего князя Деметрий. – Но вот откуда ты это знаешь?

Этот вопрос остался без ответа, потому что Деметрий ринулся туда, где строй стал проминаться под ударами бунтовщиков.

– Самослав! – раздался рев Велемира совсем недалеко. – Сразись со мной, если ты не трус! Ну, где же ты? Или только торговать умеешь?

– Я тут! – закричал Само. – Пропустить его ко мне!

Людские волны неохотно расступились, а в центр образовавшегося круга прошел забрызганный красным Велемир. Его щит был изрублен, а из рассеченного уха сочилась кровь, на что он, впрочем, не обращал ни малейшего внимания. Бойник удивленно посмотрел на обломки щита и отбросил его в сторону.

– Готов? – спокойно посмотрел на него Самослав, когда поле для битвы было расчищено. – Бьемся насмерть или как тогда, попросишь чего-нибудь и ляжешь на спину, как последняя потаскуха? Ну, чего встал, продажная тварь? Или в портки навалил?

– Я? Я навалил? – Велемир с хохотом поднял меч и бросился на врага. Один удар – и наглый щенок упадет на землю, разрубленный до пояса. И даже чудной доспех, в котором на кольчугу зачем-то приклепали железные пластины, ему не поможет. Он так и не понял, почему его смех превратился в клокочущий хрип. Понимание пришло только тогда, когда его пальцы нащупали торчащую из горла рукоять ножа. Странную такую рукоять, сделанную из железа и с какими-то дырками. Дурацкий нож, им даже мяса не порезать – удивленно подумал Велемир, закрыв глаза. С этой мыслью он и умер.

– Отрубить голову и поднять на копье! – распорядился Самослав. Ножей было два, но метнуть второй у него навряд ли получилось бы. Уж слишком мало было времени. Хотя промахнуться с пяти шагов… И он пробурчал про себя: – Нашел д'Артаньяна, придурок. Я совсем ненормальный, что ли, с такой тушей дуэли устраивать! Эх, как же не хватает пулемета! Ведь одним цинком всю эту шоблу разогнали бы! И почему я не умею на коленке булат ковать и арбалеты делать? И даже рецепт пороха не помню. А ведь сколько раз читал…

Битва понемногу затихала. Остатки бойников решили умереть, сражаясь, и теперь их прижали к берегу реки, методично расстреливая и забрасывая дротиками. Видя, что лучники на лодках бьют тех, кто пытается уйти вплавь, словене бросили оружие, запросив милости. Для них война была закончена. На земле понуро сидело несколько сотен мужиков, и еще десятки были убиты. Владыка Буривой тоже сидел в толпе людей, которых привел на верную смерть, и теперь ловил их взгляды, которые не сулили ему ничего хорошего. Пленных еще вязали, стягивая шеи жердями, а со стороны торга к берегу уже причаливали ладьи, из которых вышла целая делегация баварских купцов во главе с почтенным Хубертом. Девять его сыновей, крепких, как дубы, посматривали на поле битвы хозяйским взглядом. Сегодня будет хорошая торговля, они это чувствовали.

Вечер прошел бурно, а ночь быстро. Наспех сколоченная трибуна из сосновых бревен была поставлена за воротами города. Людское море волновалось вокруг, распространяя могучий запах перегара. Князь не поскупился на угощение, а победители утопили в меду и настойках весь пережитый страх боя. Боялись все, но никто в этом не признавался. Напротив, бахвальство лилось рекой, и с каждой минутой количество оборотней, убитый одним ударом копья, увеличивалось вдвое. Впрочем, достигнув определенного предела, вранье затухало и начиналось заново, с весьма скромных величин. Хорутане, пролившие кровь вместе с дулебами, а потом немало выпившие вместе за общую победу, внезапно выяснили, что это нормальные мужики. Почесывая затылки, воины осторожно интересовались, какого рожна они резались столько лет и не находили внятного ответа. Наконец, князь, которого войско после вчерашней победы буквально боготворило, поднялся на трибуну. Еще бы! Собственной рукой такого бойца сразил! Воины встретили его приветственным ревом. Князь поднял руку. Он был краток.

– Бунтовщики и предатели проиграли! Вы победили! А теперь награды! – в ответ он услышал рев, который усилился еще больше.

– Каждый, кто бился вчера на этом поле, получит по тридцать фунтов соли! И на год – освобождение от податей! И если у кого займы есть, то все резы прощаются!

Войско забесновалось в восторге. Взрослые мужики подпрыгивали и обнимались друг с другом. Резами тут называли проценты, и эта незаметная треть, что шла в княжескую казну, оказалась не так уж и мала.

– А теперь храбрейшие из храбрых! Воины Мстиша, другой Мстиша, Дражко, Добран, Божко, Бертахар, Заяц, Горан, Зван и Бранко! Подходи ко мне!

Из толпы, которая завистливо расступалась перед счастливцами, вышли воины, названные князем, и поднялись к нему на возвышение. Они смущенно переминались с ноги на ногу, не понимая, что сейчас будет. Бертахар, здоровенный детина из баварцев, махал рукой своим родичам, которые восторженно приветствовали храбреца-германца, которого отметил сам князь.

– Люди! – прокричал князь, пытаясь перекрыть шум толпы. Получалось у него плоховато. – Это десять воинов, которые показали чудеса храбрости! Я награждаю их серебряной гривной на шею, чтобы все это видели и уважение свое им показали. Простой человек перед таким воином должен голову склонить и дорогу ему уступить. А перед домом этих людей будет почетный столб стоять с вырезанной звездой! И только они теперь могут белые плащи с красной полосой носить!

Войско завистливо взвыло, а счастливцы гордо выпятили грудь. Белый плащ! С красной полосой! Почетный столб около дома! Вот это да!

Збых, отвечающий за финансы княжества, загадочно улыбался в жиденькие усы. Когда владыка объяснил ему, что такое нематериальная мотивация персонала и квота для нацменьшинств, он подошел к делу творчески. Тем более что добыча, полученная от продажи пленных, перекрыла выданные бонусы примерно вдвое. А услышав идею с почетным столбом, даже князь посмотрел на него с немалым уважением. Он еще какие-то непонятные слова произнес про чью-то мать и какой-то райком комсомола, который по Збыху плачет. Зачем этот странный человек плачет по Збыху, парень так и не понял. Он же еще живой! Зачем по нему плакать?

– А теперь я совета вашего хочу спросить, воины! – крикнул князь. – Тут стоит владыка Буривой, изменник и бунтовщик. Что делать с ним будем?

Воины замолчали. Буривой был тестем князя, и никто не хотел быть тем, кто приговорит его к смерти. Но князь помог своим людям:

– Что говорит закон? Что полагается за измену, кто бы он там ни был?

– Смерть! – с облегчением заорали все. – На кол его!

– А что сделать с теми, кто о бунте знал, но на поле битвы не пришел?

– Смерть! – единодушно выдохнуло войско.

– Так тому и быть! – сказал Самослав, тяжелым взглядом посмотрев на тестя. Тот стоял бледный, поникший и даже как будто стал меньше ростом.

– И чего тебе не хватало, сволочь? – тихо спросил его Само. – Там ведь, в городе, твой внук был! Твоя кровь!

– Ты перед людьми меня опозорил, – хмуро ответил бывший владыка. – Над моими дочерями потешались все. Говорили, что ты провел меня, как дурня, чтобы на смазливой девке жениться.

– Ты же мог дочерей замуж выдать, – парировал Само. – Ведь твоя жена одного жениха за другим с порога гнала. Не случись этого, уже внуков бы на коленях качал и сытой старости радовался. Сам виноват, слушал дурную бабу. Выдал бы своих жаб за простых парней, уже никто и не помнил бы об этом недоразумении. А так, сам себя дурнем выставил, и теперь подыхать на колу будешь, как последняя падаль.

– Семью не тронь, прошу! – просипел владыка Буривой.

– Они в злом колдовстве виновны, – припечатал князь. – Приговор – смерть. Ты закон знаешь, сам с этим согласился.

Владыка Буривой завыл, размазывая слезы по грязным щекам. Лютая смерть ждала всю его семью. И за что? За то, что хотели за свой позор отомстить?

– Проклинаю! Перед смертью тебя и все твое потомство до седьмого колена проклинаю! Пусть богиня Морана мучит тебя в своей Нави!

– Да плевать я на твои проклятья хотел, – спокойно ответил ему Самослав. – Я в них не верю. А Моране я богатые жертвы принесу. Да вот хоть бы и тебя, и жену твою, и дочерей! Как думаешь, угодна такая жертва богине смерти будет?

И он ушел, резко отвернувшись от бывшего родственника. Он больше не слышал его ругани, плача и проклятий. Воины потащили его к капищу, где уже были приготовлены три тупых кола. У провинившихся владык будет много времени, чтобы обдумать свои ошибки.

* * *

Следующий день встретил Самослава обычной домашней суетой. К его удивлению, жена, оставшаяся полной сиротой, отнеслась к этому совершенно спокойно. Она приняла новость к сведению, и даже тень не мелькнула на ее прекрасном лице. Казнили, значит, было за что. К этой теме они с тех пор не возвращались. И это еще больше убедило Самослава в правильности его решения. Это же какой сволочью надо быть, чтобы родная дочь за тебя просить не стала.

В горнице его уже ждали ближайшие соратники, чтобы обсудить дела. Меда на столе не было, и разговоры сопровождались только едой, которую подавали служанки, оттаскивая блюда и тарелки. Пол, на удивление всем, тут был деревянным, и бойкий перестук босых девичьих пяток напоминал барабанную дробь. Горан, Зван, Збых, Лют и Деметрий. Самые доверенные люди, в чьей верности он не сомневается.

– Я через неделю ухожу с караваном к франкам, – начал свою речь Само, наблюдая, как вытягиваются лица соратников.

– Так это взаправду было, княже? – не выдержал Збых.

– Конечно, взаправду, – кивнул Самослав. – И до зимы я вернусь. Следующий год очень тяжелый будет, куда тяжелей, чем этот.

– А что будет? – вытянули шеи бояре.

– Война будет, – пояснил князь.

– А-а, – разочарованно махнули рукой воины. – Так у нас каждый год война! Удивил, подумаешь! А с кем война то хоть?

– С аварским каганом, – ответил Само, с удовлетворением наблюдая, как на лицах людей мелькает целая гамма чувств, где пренебрежение сменяется озабоченностью, а та – унынием и даже страхом. Авары – серьезно, очень серьезно.

– Я так понимаю, что на хорватов мы не пойдем? – поинтересовался Деметрий.

– Не пойдем, – кивнул князь. – Они скоро сами к нам прибегут за защитой. Нет нужды братскую кровь лить.

– А откуда про войну знаешь? – спросил Зван, сверля князя любопытным взглядом. Он отвечал за разведку и был немного уязвлен.

– Боги так говорят, – выложил неубиваемый козырь Самослав. Остальные согласно мотнули головой. Ну, раз боги так сказали, значит, так тому и быть. Даже Деметрий, который в местных богов не верил, согласился со всеми. Может, тут, в лесах нет еще власти распятого бога, и пока правят боги старые, не уступившие еще своей власти. – Ты, Деметрий, вторую тагму набирай и начинай учить.

– Денег много уйдет, – подал голос Збых. – Казна не бездонная. Вторая тагма нас подкосит, княже. Мы с себя последние портки снимем, чтобы такую толпу мужиков одеть и прокормить.

– Горазду весть пошлите, чтобы снова начал соль рубить, – вздохнул Самослав. – И скажите ему, что разрешаю снова бродяг ловить и на добычу соли ставить. На полгода, не больше. Остальные пусть крепость строят, и колодец там бьют. Чует мое сердце, еще не раз пригодится. Ты, Горан, всех владык за это время объедешь. Просто так, в гости заглянешь. Выпьешь с ними, по душам поговоришь. Ну, ладно, ладно, не смотри на меня так… Попытаешься поговорить. Пусть понимают, что глупые мысли нужно из головы гнать. Ты, Зван, собирай слухи, сплетни. Гоните коробейников во все концы, обещайте за важные сведения награды, беспроцентные ссуды, беспошлинный торг. Да все что угодно обещайте, но не пропустите того, что начнется.

– А что начнется, владыка? – от любопытства бояре даже шеи вытянули.

– Сам пока не знаю, – честно признался Само. – Но вы сразу и поймете, когда начнется. Это ни с чем не спутать. Такое будет, чего никогда не было.

– Как тогда? – улыбнулся Горан. – В рабском загоне?

– Нет, – грустно покачал головой князь. – В этот раз по-настоящему. Ты, Деметрий, всю восточную границу объехать должен. Нужно знать все броды, все лесные тропы. Приметь, где засеки сделать, где малый острожек поставить, а где просто волчьих ям накопать. Ты, Горан, с семьями казненных владык разберись. Никто уйти не должен. Мне кровники не нужны. А теперь ты, Лют. На тебе самое сложное…

Главный заместитель князя по гражданским делам внимательно посмотрел на Само. Он уже и так понял, чем ему предстоит заниматься.

Глава 7

Нотарий Стефан поправил светильник и углубился в чтение. Работы еще было много. Писцы, такие же евнухи, как и он, сидели в длинной зале, склонившись над листами папируса. Светлейший протонотарий вышел из своих покоев, осматривая покорные макушки презрительным взглядом. Женоподобная рыхлая фигура, задрапированная в длинные разноцветные одежды, пугала писцов до ужаса, и они опустили головы к своим свиткам, изображая старание. Оттопыренная нижняя губа совершенно не красила одутловатое безбородое лицо протонотария, но его главным достоинством красота не была совершенно точно. Среди евнухов почти не встречались красавцы, они, взрослея, становились длиннорукими, с широкой задницей и круглым лицом, на котором росли чахлые кустики вместо бороды. Но если такое чудо и случалось, то красавец оказывался не в императорском архиве, а в гареме одного из сенаторов, которые до сих пор пытались изображать из себя что-то значимое, как будто сейчас все еще благословенные времена императора Траяна. Так вот, красота точно не была главным достоинством протонотария, у него имелись другие таланты. Совершенно нечеловеческая память и цепкий ум выдвинули вперед мальчишку из неведомого кавказского племени на высокий пост. Да, четыре тысячи евнухов-кубикуляриев, следивших за одеждами и столом Августа и Августы, стояли выше по чину, но разве сравнится человек, ведавший внешней политикой, с дармоедами, которые занимались… На этом месте всегда умолкали, сказать такое вслух было немыслимо. Ведь это измена… Гордость за свою работу держала всех этих людей крепче любого клея, а дворцовые лентяи вызывали у настоящих тружеников только презрение пополам с завистью. На этой мысли Стефан снова погрузился в чтение. Вся переписка в Империи шла на латыни, хотя здесь, на Востоке, этот язык уже умер. Старинный тяжеловесный слог с вычурными оборотами простые жители давно не понимали, но традиции – это традиции. Хотя, поговаривают, что Август, который по происхождению был армянином, все порывается перевести дела на греческий язык, но старики стоят насмерть. Латынь – это основа основ! Это то, что отличает грамотного человека от плебса. И даже переписка с далекими франками и саксами тоже идет на латыни. Как же можно от нее отказаться?

Так, экзарх Африки Никита пишет про какого-то очередного пророка у арабов, которого зовут Мухаммед. Ничего интересного. В эти пески и оазисы императорская армия никогда не ходила, просто надобности не было. А вот легкая конница у арабов была превосходной, и ее наемные контингенты воевали по обеим сторонам в бесконечной войне с персами. Те уже захватили Иерусалим, Дамаск, Антиохию и даже Египет. Империя теперь отрезана от подвоза дешевого зерна, и плебс был в ярости, лишившись бесплатных раздач хлеба. Но все еще поправимо. Август Ираклий собрал все силы и отбросил персов к армянским горам. Мелкие разборки арабов – в сторону, кому интересны эти дикари?

Экзарх Равенны Григорий тоже что-то прислал… И как он там удерживает те ничтожные огрызки, что остались от гигантских владений в Италии? Даже удивительно! Равенна, окруженная болотами и высокими стенами, была неприступна. Рим, пустеющий на глазах и превращающийся в руины, тоже держался чудом. Их епископы, получившие первосвященство волей прошлого императора, ненормального алкоголика и садиста Фоки, кое-как договаривались с герцогами лангобардов, откупаясь от них или стравливая между собой. Экзарх пишет, что архонт Баварии пошел войной на какого-то мелкого архонта склавинов в Норике и потерпел поражение. Возможно нападение франков на ослабевшую Баварию, экзарх следит за этим. Неинтересно, в сторону, об этом можно будет упомянуть мельком…

Наместник Испании пишет, что с трудом удерживает Бетику, которая была на крайнем юге полуострова. Обычное дело, это уже почти сто лет продолжается. Готы теснят Империю в Испании, и эту землю, скорее всего, удержать не удастся. Уж очень далеко это, да еще и в то время, когда с одной стороны Империю сжали персы, а с другой стороны – склавины, подгоняемые своим хозяином – аварским каганом. Иллирик, Фракия и Македония потеряны. Фессалоника перенесла три осады, и второй город Империи смогли удержать лишь каким-то немыслимым чудом. Какая тут еще Испания? Еще год-другой, и готы прижмут Империю к Геркулесовым столпам. Король Свинтила – хороший полководец, и крепко сидит на троне. Удивительно даже. Обычно королей готов резали или травили через пару лет царствования. Буйная знать этого народа была отважна, но не признавала порядка. Да, вот это по-настоящему важно. Надо доложить протонотарию. На этот раз Картагена и Малака под ударом, а это очень серьезно. Может быть, хоть на этот раз выделят Испании какие-то крохи помощи…

Дневные труды закончены, и нотарий Стефан вышел из привычной залы, где работал во славу Империи уже несколько лет. Он смотрел на любимый город, столицу мира, место, где жили сотни тысяч людей. Место, которое было центром тончайших ремесел, чьи мастера были непревзойденными, а мудрецы не имели равных. Стефан любил Константинополь, хотя его раздирали распри между партиями болельщиков Ипподрома. Он любил его, несмотря на постоянные противоречия отцов церкви, которые заканчивались пересмотром церковных канонов и нескончаемыми бунтами. Стефан был тут счастлив. Он жил там, где бьется сердце мира, и он неотъемлемая часть этого сердца. От далекого детства остались лишь обрывки воспоминаний да кошмарные сны. Он даже на словенском языке говорит с трудом, сбиваясь на греческий, ставший родным.

Закатное солнце освещало Святую Софию, лебединую песню великой Империи, которая больше никогда не создаст ничего подобного. Художники рисовали теперь только иконы и фрески с изображениями императора, а скульпторы исчезли вовсе. Последнюю статую изваяли четверть века назад, и никто этого даже не заметил. Епископы и патриарх не одобряют… И Стефан побрел к домишке, который снимал на окраине.

* * *

Почтенный купец Приск готовился выдать замуж вторую дочь, и это дело было не менее серьезным, чем торговый поход до Марселя. По крайней мере, будущий сват, что сидел напротив него, служил местным викарием, который того и гляди станет графом. По крайней мере, после взлета семейного благосостояния Приск решил не мелочиться и пристроить дочь получше. Если даст святой Мартин, то он и дальше будет зарабатывать на поставках в Норик. Только вот новый деловой партнер пугал его безмерно. Как будто нечистый демон вселился в безобидного мальчишку.

Семья Приска жила на небольшой вилле за городом Санс, где его предки были куриалами (1) уже не одно столетие. Одноэтажный особняк с внутренним двориком, крытый черепицей, давал кров и хозяину, и домашним рабам. Землю обрабатывали литы, зависимые крестьяне-арендаторы. В это время простые горожане еще владели собственными угодьями, пользуясь защитой закона, но все чаще и чаще алчная знать землю у них попросту отбирала. А уж епископы Галлии и вовсе не знали в этом удержу. И именно этот факт заставил купца Приска выбирать мужа для очередной дочери особенно тщательно. Тяжелые времена наступают…

– Триста! Триста солидов я даю в приданное, уважаемый Ламбрехт! – купец радушно смотрел в глаза знатному франку, который был не слишком богат, но по жене приходился родственником самому епископу Лупу.

– Не так-то и много ты даешь, – пожевал губами Ламбрехт, почесывая наголо бритый, по обычаю франков, затылок. Русые волосы с медным оттенком были собраны в хвост на голове.

– Ты не так меня понял, – замахал руками купец. – Я даю не золото! Кому оно теперь нужно, когда и торговли почти не стало! Я даю за дочерью виллу на пятьдесят югеров земли, заселенную арендаторами! Как тебе такое, почтенный Ламбрехт?

– А? – по-дурацки раскрыл рот франк. – Ну, если виллу, то да! Земля – это то, что надо. Земля – она всегда с тобой будет. А виноградник добрый там есть?

– Венеранда! – хлопнул в ладоши Приск. – Принеси-ка нам того самого вина…

Полную пожилую тетку с серебряным браслетом на руке привезли в Галлию еще в детстве откуда-то из-за Рейна, и ее тут считали членом семьи. Венеранда торжественно вплыла в покои, держа в руках бронзовый кувшин старой работы, украшенный неведомыми птицами. Он в этой семье уже лет триста передается от отца к сыну. Давно такую красоту делать разучились. Кухарка разлила вино по чашам, и терпкий аромат разнесся по комнате, заставив франка жадно двигать ноздрями. Почтенный купец по праву считал себя знатоком человеческих душ и умел найти ключик к каждому. Тут все оказалось несложно: германцы были пьяницами все как один.

– Мне кажется, мы договоримся, – сказал Ламбрехт, который осушил чашу в два глотка и одобрительно крякнул, вытирая длинные усы. – Хоть ты и худородный, положа руку на сердце, и ремесло твое презренное, но приданное что надо. Я согласен! – протянул он руку.

Проклятый варвар, то есть будущий дорогой родственник, покинул дом, а уважаемый купец сел на скамью в атриуме, любуясь статуей какой-то голой женщины, которая стояла тут с незапамятных времен. У него дома никогда не бывало святых отцов, иначе не миновать ему суровой епитимьи. Греховную статую, конечно, надо бы убрать подальше, а то и вовсе разбить молотком, как это сделали многие знатные семьи, но Приск решиться на это не мог. Она пленяла его красотой лица, плавным изгибом шеи, загадочной улыбкой на мраморных губах. В ней было то, что потеряла Галлия при новых хозяевах, когда неотесанная деревенщина родом откуда-то из-за Мааса называет худородным его, римлянина из старой, уважаемой семьи.

Скоро подадут обедать, Венеранда расстарается ради Клавдии, которую она качала на руках. Да и жена, которой сегодня нездоровится, тоже выйдет к нему. Пятый десяток пошел его ненаглядной Евлалии, пятый десяток. Подумать только! Как летит время! А вот и она. Супруга вышла во дворик и села напротив. Она все еще была красива, и уходящая порода римлян, пришедших сюда при императоре Адриане, в полной мере передалась ее дочерям. Приск очень любил ее… От размышлений купца отвлек раб, на лице которого была полнейшая растерянность.

– Господин, к вам гость.

– Кто? – лениво спросил Приск, который никаких гостей сегодня больше не ждал. Он пригубил вино, и довольно прищурился. Определенно, день был хорош.

– Какой-то важный купец, – пояснил раб. – С ним охрана. И это… господин… Он на нашего Само похож, как две капли воды, только постарше будет…

Приск едва не подавился вином, которое моментально стало безвкусным. Он посмотрел сумасшедшими глазами на жену и просипел:

– Евлалия, умоляю, молчи! Что бы ты ни увидела, молчи!

– Молчать? – вскинула та брови.

– Да! Молчи и кланяйся!

– Ты перебрал? – изумилась жена. – Это франк тебя напоил?