Текст книги "Парижский десант Посейдона"

Глава двадцать четвертая
НОВОЕ КАК ХОРОШО ЗАПОМНИВШЕЕСЯ СТАРОЕ

Остров казался пустынным, нежилым.

За свое недолгое пребывание в монастырских стенах Остапенко и Красавчик лишь раз увидели человека в черной рясе до пят, и то издалека. Их доставили в какое-то старинное здание, на скорую руку переделанное под очередную тюрьму. Там они провели сутки, при них неотлучно находились два вооруженных смершевца. Несколько раз до мальчишек доносился колокольный звон, в котором вопреки ожиданию не было ни одной не то что радостной, но даже обнадеживающей ноты. Правда, Сережка всякий раз, как слышал его, торопливо крестился, с опаской поглядывая на стражей.

Зачем их выдерживали на острове, так и осталось загадкой.

По прошествии времени оба, друг от друга независимо, склонились к мысли об обычной канцелярской неразберихе, помноженной на бестолковщину военного времени. На следующее утро, вскоре после рассвета, их вновь отвели на катер. Настроение у Сережки и Соломона было безнадежным; они почти не отреагировали на тот хорошо предсказуемый факт, что катер взял курс на эсминец.

Лишь когда их отвели в трюм, Сережку пробила крупная дрожь. Но колотило его недолго; в знакомую камеру-палату он входил уже бесстрастно, утратив способность к эмоциональным реакциям.

С Красавчиком творилось то же самое.

На пороге он замешкался, глядя на бурые пятна на полу. Никто не позаботился отмыть кровь Иоахима фон Месснера. Однако стальной брус сидел на месте и был присобачен на совесть; с первого взгляда становилось ясно, что никаким крестом, тем более нательным, его больше не возьмешь.

Их приковали и вышли, наглухо задраив дверь.

– Давай убьемся, – предложил Красавчик.

– А? – Сережка непонимающе взглянул на него. Соломон тут же пожалел о сказанном.

Не этого хотел от него Бог.

Он почти физически ощутил, как злая сила, пропитавшая эсминец, очнулась от дремоты и сгущается, наводит его на преступные мысли. Сережка казался более равнодушным. Он уяснил смысл сказанного и тупо уставился на кровавые брызги.

– Давай, – согласился он негромко. – Только как? Бошки расшибить?

– Забудь, – недовольно велел ему Соломон.

Он помнил окружающую обстановку так хорошо, что мог бы с закрытыми глазами описать каждый квадратный сантиметр «палаты», однако начал осматриваться в поисках упущенного – любой ерунды, способной вывести их на волю. Прищурился на брус, примерил его к черепу свежеиспеченного полковника Жаворонка.

Остапенко проследил за его взглядом.

– Второй раз не выйдет.

Соломон ничего не ответил, дернул ногой, цепь звякнула.

– Не понимаю, зачем они воюют, – пробормотал он.

– Кто? – не понял Сережка.

– Наши с фрицами, – слово «наши» Красавчик презрительно выделил, словно заключил в кавычки. – Им бы поладить друг с дружкой и крошить остальных... И ведь поладили уже!

– Чего ты врешь-то, – недоверчиво произнес Сережка. – Когда это они поладили?

– Забыл уже? Во всех газетах было, руки пожимали. На учения катались друг к другу. Паулюс вообще у нас учился. Или Гудериан? Забыл, черт...

– Кто? – Сережка наморщил лоб.

Красавчик махнул на него рукой:

– Что с тобой говорить, деревня темная...

Вскоре им принесли обед – куда как более питательный, чем бывает на флоте. Сережка и Соломон были по-прежнему изрядно истощены, однако вид пищи начинал внушать им отвращение и страх.

«Санитары» явились без защитных костюмов, но ребят это не обмануло. Они догадывались, что пока идет подготовка, и знали, что со дня на день увидят знакомую прорезиненную харю. А кто именно за такой харей скрывается – немец или русский – в сущности все равно.

* * *

Жаворонок собрал подчиненных в кают-компании.

Еще одно дежавю.

Дьявол его знает, как оно получилось, но собравшиеся даже расселись в том же порядке, в каком не так давно сидели подручные Месснера и сам Месснер. Демон, взявший власть над «Хюгенау», похоже, не отличался избытком фантазии.

Речь полковника по содержанию тоже не особенно отличалась от выступления его предшественника.

– Партия и правительство, – привычно начал Жаворонок, – по личному указанию товарища Сталина поручили нам с вами, товарищи, ответственное задание исключительной государственной важности...

Личный состав немного отличался от гитлеровского: не было женщин. Врачей было четверо, все военные: капитан, майор и два подполковника. Из них почему-то майор был старше прочих и чем-то, что уже неудивительно, напоминал покойного Берга.

Сами военврачи, конечно, не подозревали о таких аналогиях и держались очень серьезно. Разница, конечно, была не только в отсутствии женщин: победа была не за горами, и это напрочь исключало всяческие скепсис и настороженность, которые обнаруживали сотрудники Месснера, предвидевшие скорое поражение рейха. Советские военврачи хорошо понимали, что система теперь будет только крепнуть, порядки – ужесточаться, а потому подходили к заданию с исключительной ответственностью. Тем более что хорошо понимали: товарищ Сталин, может быть, и дал указание, но непосредственно дело курирует другой товарищ, как бы более приземленный и оттого... страшнее.

Никого не смущало то обстоятельство, что Жаворонок, в отличие от Месснера, не имел никакого отношения к медицине. Наоборот – в СССР такие явления были в порядке вещей. Если партийный функционер способен управлять колхозом и указывать крестьянину, когда жать, а когда сеять, то почему микробиология должна быть исключением? Если любая кухарка в состоянии управиться с государством, то заглянуть в микроскоп ей и вовсе нетрудно...

Жаворонок тоже чувствовал себя как рыба в воде.

Он слабо представлял себе суть проблемы, хотя подстраховался: прочел кое-что о предмете, не понял большую часть прочитанного, но с удовольствием вставлял в свою речь ученые словечки, да причем так ловко, что со стороны могло показаться, будто он полностью владеет материалом!

В кругу специалистов он, однако, избегал этого.

Он говорил о партии и правительстве, а эти вещи были одинаково важны и понятны как ему, так и всем советским гражданам – от мала до велика.

– Нет нужды оговаривать необходимость соблюдать абсолютную секретность. При малейшей утечке сведений всех посвященных ждет расстрел. Не мне напоминать вам, что незаменимых у нас нет...

– Разрешите вопрос, товарищ полковник? – Капитан почтительно, как школьник-отличник, поднял руку.

– Разрешаю, – кивнул Жаворонок.

– Меня смущает малая численность подопытных. На двух человеках, тем более детях, науку не сделаешь.

– Правильное замечание, – кивнул полковник. – Довожу до вашего сведения, что особи, которых вы имеете в виду, не предназначены для черновых испытаний. На них будут опробованы культуры, показавшие себя наиболее агрессивными в силу мутации, вызванной наведенной радиацией. Эти подопытные, как вам известно, продемонстрировали удивительную устойчивость к весьма серьезным возбудителям, в том числе модифицированным. Возбудители будут отобраны после их апробации на других субъектах, набор которых недавно закончен. Эти же двое станут последним звеном в серии испытаний. Если им удастся справиться и с этой заразой, мы воспользуемся их сывороткой для приготовления вакцин...

– Добровольцы? – вскинул брови пожилой майор. – Самоотверженно...

– Нет, – возразил Жаворонок, – привлекать добровольцев не позволяет секретность, так как огласка неизбежна. Это дети врагов народа, а конкретно – фашистских прихвостней. Бендеровцев, «лесных братьев»...

– Чеченов, ингушей, – подхватил один из подполковников.

– Ошибаетесь, – Жаворонок криво усмехнулся. – Товарищ Сталин не даст их в обиду. Он и выслал-то их, чтобы наши, русские, не побили... за сотрудничество с врагом.

Капитан поджал губы.

Жаворонок внимательно на него посмотрел.

Он сказал эту крамолу неспроста: выявлял доносчиков, провоцировал. Собравшиеся не знали, что все кляузы и ябеды будут перехвачены и неизбежно лягут полковнику на стол. Здесь, на трофейном эсминце, все было устроено на манер замкнутого контура, наружу не просачивалось ничего, чего не захотел бы пропустить полковник. На берег не пускали категорически, все жили прямо здесь; связь с большой землей была возможна только по радио.

– Почему эсминец, товарищ полковник? – осведомился майор.

Жаворонок удивился:

– По-моему, это очевидно. Это же готовая лаборатория, с оборудованием. Автономная, обособленная, практически неприступная. Захватить такое – все равно что захватить оружейный завод... и заставить работать на нашу оборону.

– А какова опасность получить опасную для здоровья дозу облучения?

Полковник вздохнул:

– Это не вы у меня должны спрашивать, а я у вас. Вы специалисты, вот вам и карты в руки.

– Вопрос недостаточно изучен, – озабоченно напомнил второй подполковник.

Эта тема была неприятна Жаворонку.

Ему нравилось быть на коне, но он не был в восторге от специфики среды. Конечно, партия снабдила его и команду антидотами, но опять же – вопрос изучен плохо...

Внезапно он почувствовал себя беззащитным.

Кто он вообще такой?

Для всех здесь присутствующих он – Иван Иванович.

Формально – ноль.

И они – не для него, конечно, а друг для друга – Сергей Сергеич, Степан Степаныч, Олег Олегович... Пешки, здоровье которых – величина достаточно ничтожная, чтобы ею пренебречь.

С трудом отогнав мрачные мысли, Жаворонок уселся за стол, разложил перед собой бумаги.

– Степан Степанович, – обратился он к одному из подполковников. – Вы докладывали, что инвентарь разукомплектован...

– Это общее мнение, – кивнул Степан Степанович. – Мы провели ревизию и выявили нехватку многих ключевых ингредиентов. По-видимому, немцы их просто-напросто израсходовали.

– Понимаю. Называйте по пунктам, медленно и разборчиво. Я дам заявку, и в скором времени вы получите все. Не стесняйтесь в запросах. Партия удовлетворит любые ваши требования – был бы результат.

Подполковник завел глаза, чуть подумал и начал перечислять. Временами ему подсказывал коллега по званию; капитан и майор сидели молча.

Началась вторая, техническая часть совещания.

...Сережка и Соломон продолжали ждать появления резиновой хари, возможно, с хоботом, но их навещали одни «санитары». Ожидание затягивалось, и оба постепенно приходили в недоумение – тем более что пространство, их окружавшее и невидимое из-за стен, постепенно оживлялось.

Оно наполнялось дикими воплями, судорожным кашлем, звуками рвоты.

Это было до боли знакомо.

Часть шестая
КРУГИ НА ВОДЕ

Глава двадцать пятая
ИСТИНА В ВИНЕ

Будучи отозван из Калининграда в Питер, Никита Владимирович не ждал для себя ничего хорошего.

Ему предписали явиться в мундире. С полной, так сказать, выкладкой.

Мундир следователь надевал лишь по торжественным дням – преимущественно на разного рода закрытые собрания с участием президента, министра юстиции или директора ФСБ. «Разборы полетов», как правило, не требовали парадной формы одежды.

Никита Владимирович ожидал увидеть Клюнтина тоже облаченным в генеральскую форму, но генерал-майор встретил его одетым как обычно, даже немного неряшливо.

Он – вопреки обыкновению – не предложил ему сесть.

В последовавшей беседе Клюнтин ни разу не обратился к нему ни по имени-фамилии, ни по званию.

Никита Владимирович стоял навытяжку и поначалу обливался потом, но спустя какое-то время перестал. На него навалилось апатичное безразличие к происходящему.

Повесился подследственный – ну и что?

Пусть даже свежеперевербованный агент.

Такое случается.

Насколько понимал Никита Владимирович, хозяевам смерть Красавчика была даже на руку – еще один рот заткнется.

Последний, похоже...

Ну, комбинация накрылась, это да, – и что?

Тоже впервые?

В оперативной работе неизбежны проколы, а здесь даже не прокол – просто несчастливое стечение обстоятельств.

Все это так, если у руководства нет личного интереса. А он, очевидно, имелся, и Никита Владимирович уверялся в этом все прочнее.

– Куда вы смотрели? – негромко спрашивал генерал-майор, изучая собственные ногти. – Вам что, не хватает средств видеонаблюдения?

– Человеческий фактор, товарищ генерал-майор, – твердил следователь. – Я хорошо изучил старика. Он всеми правдами и неправдами цеплялся за жизнь. Сколько себя помнил. При этом он исходил из ортодоксальных религиозных воззрений. Его осматривали врачи – никаких признаков депрессии, чреватой суицидом...

– Что же вы мне мозги пачкаете всякой хренью, – сокрушенно отозвался Клюнтин. – Какие, к чертовой матери, религиозные воззрения? Может быть, нам привлечь к делу гадалок и колдунов?

– Возможно, и стоило бы, – с неожиданно прорвавшейся наглостью парировал следователь. Он сообразил, что терять ему нечего. – У нас, насколько я знаю, существует специальный отдел.

Клюнтин покачал головой:

– Не тем у вас голова занята...

– Он много говорил о своем Боге, с которым якобы общается напрямую, – с некоторой горячностью пояснил Никита Владимирович. – И Бог повелевал ему выживать, несмотря ни на что.

Генерал-майор поерзал в кресле, откинулся на спинку, ослабил узел и без того уже полураспущенного галстука.

– Вот как? Интересно. Человек напрямую общается с Богом – вас ничто не настораживает?

Следователь мгновенно понял свою ошибку, но было поздно.

– По-вашему, непосредственное общение с Богом – нормальное явление? – вкрадчиво спросил Клюнтин.

Риторический вопрос.

Все уже понятно.

– Какие врачи?! – взревел Клюнтин и ударил кулаком по столу – Где вы нашли этих медиков? Нормальный врач, когда он слышит, что человек напрямую беседует с Богом, укладывает его на койку, привязывает и колет химией, пока беседа не прекратится! И даже врачом быть не нужно – при минимальном количестве мозгов можно догадаться, что перед тобой сумасшедший! Как можно зевнуть такую очевидную вещь?

– Тем более незачем сокрушаться, товарищ генерал-майор, – не сдавался Никита Владимирович. – Если он был психом, так на кой он нам сдался? Зачем нам безумный агент? Даже хорошо, что все так разрешилось... Он мог набредить что угодно...

– Бред бреду рознь! Надо уметь отличать зерна от плевел! Когда мы вводим психотропные препараты, человек тоже сходит с ума, но в то же время дает нужные нам показания! Вы выплеснули ребенка вместе с водой!..

Следователь смотрел на генерала немигающим взглядом. Старый хрыч по уши увяз в каком-то дерьме, иначе не стал бы так разоряться.

– Что теперь? Кого и где нам искать?

– Он сообщил достаточно, чтобы можно было раскручивать, и этим уже активно занимаются.

– Какого черта! Вы загубили живца!

– Никто бы уже не поймался на него после того, как он побывал у нас...

– Это не ваша забота! Куда вы лезете? Впрочем, вы уже больше никуда и никогда не полезете...

Генерал-майор вдруг выскочил из-за стола, просеменил мелкими шажками к Никите Владимировичу. Тот невольно отпрянул, ожидая невиданного – мордобоя. Но никто не стал его бить.

Клюнтин сорвал с него погоны и отступил на шаг, словно любуясь содеянным.

– Что с вами разговаривать... убирайтесь. И оружие на стол! Поступайте в санитары, в дурдом... ума набираться. Глядишь, и в фельдшеры выбьетесь. Свободен!

Он вернулся за стол и уткнулся в бумаги, не обращая больше никакого внимания на Никиту Владимировича.

Тот повернулся совсем не по-военному и вышел из кабинета, ни слова не говоря. В коридоре снял изуродованный китель, перебросил его через руку. В таком вольном виде он миновал пост охраны, вышел на улицу, окунулся в уже почти осенний день.

За руль садиться не стал, охваченный бесшабашным отчаянием: нет погон – хрен тогда с ним, с автомобилем, пусть стоит, пусть рушится все остальное.

Прошел шагов двести; без колебаний, не замедляя шага, рысцой спустился в дрянной подвальчик-разливуху. На него уставился десяток мутных глаз: пускай без кителя, а все-таки власть. Бармен невольно съежился и чуть втянул голову в плечи.

– Двести и запить, – коротко уронил Никита Владимирович.

– Чем будете запивать? Минералка, сок, лимонад, пиво?

– Пиво. Двести коньяка, не водки, – поправил он бармена, видя, как тот взялся за литровую бутылку «Столичной».

– Лимон желаете?

– Не желаю.

Захватив стаканы, следователь прошел к липкому, изгвазданному столику, автоматически выбрав тот, из-за которого можно было видеть входную дверь. Маханул стакан в два глотка, отхлебнул пива, закурил и уставился в одну точку.

Ладно, товарищ генерал-майор. Коль скоро вам угодно рвать погоны за провинности, которые в худшем случае приводят к строгачу с указанием на неполное соответствие, то будь по-вашему. Что же вы такое натворили, если поставили все на слабоумную жидовскую рожу?

Никита Владимирович имел об этом некоторое представление.

И не собирался оставлять сегодняшние события без последствий.

В их работе кто не страхуется, тот абсолютный лох. Давно заподозрив неладное, он старательно собирал на Клюнтина компромат, дублировал в личном архиве каждый шаг, сделанный по распоряжению генерал-майора.

Следователь, возбужденный и одновременно успокоенный выпитым, обдумывал дальнейшие действия.

Месть или корысть?

Сейчас им больше руководило первое, но разум подсказывал действовать ради второго. Добиваться восстановления в прежнем статусе, пожалуй, глупо. Допустим, он застращает генерала шантажом, и погоны вернут. Но прощения ему не видать, и рано или поздно его сожрут – не за одно, так за другое.

Тогда деньги.

Тупой шантаж ради бабла.

По опыту работы Никита Владимирович знал, что, чем тупее и грубее ты поступаешь, тем труднее найти на тебя управу.

Если ты будешь вынашивать хитроумные планы в духе классического английского детектива с отравлением, то тебя обязательно вычислят. Всегда найдется кто-то поумнее. А вот если ты отправишься в спальный район и без всяких на то причин, просто так, приложишь первого встречного булыжником, тебя не найдут никогда.

Так что деньги на бочку, товарищ Клюнтин.

От мыслей его отвлек грузный выпивоха, тяжело опустившийся на скамью напротив.

– Григорий, – коротко произнес детина, протягивая ладонь.

Следователь помедлил.

Да пожалуйста, он уже не на службе!

– Никита, – он ответил на рукопожатие.

– Я возьму по сто пятьдесят, – объявил тот, не спрашивая, и снова встал.

Следователь с сомнением пожал плечами, и это было истолковано как согласие, которого, впрочем, никто не требовал.

Григорий прокосолапил к стойке, вернулся с двумя стаканами и двумя кружками. В его лапах они выглядели миниатюрными, почти наперстками.

Никита Владимирович недовольно поморщился:

– Я водку не люблю...

– Да ладно, – беззаботно отозвался тот. – Давай накатим за знакомство, а потом можно и по коньячку.

Он толкнул стакан следователю, легонько ударил своим.

– Будь здоров!

Твоими молитвами... Почему нет, черт возьми?

Следователь выпил, и Григорий вынул из кармана потертого пиджака надорванный уже пакетик с солеными орешками.

– Угощайся, друган. Чего бухаешь, случилось чего?

Никита Владимирович испытал желание все рассказать этому дебилу, как это бывает в путешествиях поездом, за бутылкой, но сдержался. Профессиональная осторожность взяла свое.

– Да так, на работе всякая хрень. Долго и неинтересно рассказывать.

– А у меня баба в загул ушла. С утра валялась в отрубе, я вышел за пивком – куда ей деваться, думаю. Возвращаюсь, а на столе записка, корявыми буквами. К фраеру какому-то навострила лыжи. Теперь на неделю пропадет, сука...

«Мне бы твои заботы», – подумал Никита Владимирович.

Он был холост.

– Повторим?

Следователь взглянул на часы: черт! Он не заметил, как пролетел целый час, а они едва ли, как ему казалось, успели обменяться парой фраз.

– Нет, – покрутил он головой. – Мне пора...

Он тяжело поднялся из-за стола. Все-таки перебрал – ну и черт с ним...

Детина по имени Григорий остался сидеть, сосредоточенно посасывая пятую по счету кружку. Он только на миг вскинул глаза, чтобы проводить Никиту Владимировича. И попытаться представить, как капелька яда путешествует по сосудам, как останавливается в мозгу и принимается за дело, начинает наращивать вокруг себя тромб.

Григорий любил свою работу, никогда не совал нос, куда не просят, и считался ценным работником. Поэтому тот факт, что двумя часами позднее его сбил грузовик, можно смело отнести к досадному стечению обстоятельств.

Глава двадцать шестая
ВРАЗНОБОЙ

Выйдя на берег и все еще пребывая под покровом ночи – там, где сутками раньше останавливались Мина и Торпеда, – «Сирены» быстро переоделись в гражданское. Снаряжение спрятали в наскоро, но грамотно сооруженном тайнике; Посейдон не думал, что придется воспользоваться им снова. Пусть забирают местные резиденты, а его отряду не стоит больше рисковать и светиться.

Отряд готов был тронуться в сторону шоссе, но Посейдон покачал головой.

– Подождите, – сказал он. – Сперва нам следует разобраться с трофеями.

Он раскрыл лэптоп, включил, машина мигнула зеленой лампочкой.

Медуза нервно оглянулась:

– Командир, ты уверен? Там уже в курсе, что кто-то пришел по воде. Обыщут все побережье.

– Уверен, – кивнул Каретников. – Еще ничто не закончилось, нас могут ждать сюрпризы. Не хотелось бы лишиться добычи, так и не узнав, что же мы, собственно, приобрели.

– Руководство дало добро? – прищурился Мина.

– А сам ты как думаешь?

– Я думаю, что это импровизация, – Мина подмигнул.

– Я тоже так думаю, – Посейдон распаковал документы, вынул диск, вставил в лэптоп.

– Нам отойти? – осведомился Сильвер.

– Нет, зачем же... Никто не вечен. Если мне свалится на голову кирпич, вы разберетесь со строителями-гастарбайтерами...

– Меньше знаешь, крепче спишь, – заметил Мина.

– Ты, Мина, можешь не смотреть, если боишься.

– Я боюсь?! – оскорбился тот.

– Ладно, шучу. Магеллан, иди поближе – читай и запоминай. Это как раз для тебя работа.

Магеллан уже давно топтался в нетерпении, дыша Каретникову в затылок. Его чудо-память нуждалась в подкормке. До сих пор ему нечего было запоминать, кроме деталей унылого подводного ландшафта.

– Диск наверняка запаролен, – предупредила Медуза.

– Очень возможно. Тогда подгребай поближе, Магеллан. Это для тебя работка.

Тот с притворной застенчивостью поправил очки и улыбнулся.

Медуза была совершенно права: открыть диск оказалось не так просто.

– Что мог накрутить этот старый маразматик? – раздраженно пробормотал Каретников, слезая с пня и уступая место Магеллану.

– Брось, шеф, – отозвался Магеллан. – Я уверен, что Валентино понятия не имеет, как работать с компьютером. Тут потрудились мастера... ребята, гляньте-ка. Усекаете?

– Ты не томи, объясни, – пробурчал Посейдон.

– Вирусня, – Магеллан ткнул пальцем в экран. – И шибко злая. Если тронуть по-глупому, она и винчестер снесет...

Его длинные пальцы запорхали по клавиатуре.

– Справишься? – с сомнением спросил Торпеда.

– Еще бы. Я этот вирус хорошо знаю...

– Уже убивал?

– Я сам его и писал, – усмехнулся Магеллан.

Торпеда обменялся взглядами с Торпедой и покрутил пальцем у виска. Страсть Магеллана к написанию вирусов была нездоровой, общеизвестной и не раз вызывала нарекания.

Магеллан же всегда обладал отменной интуицией, как будто глаза у него были и на затылке.

– Лучше спасибо скажите, – посоветовал он, не оборачиваясь. – Видите, как удачно? Я написал, они применили. Сейчас мы его благополучно грохнем... Вот гады! Они его к паролю привязали. Пробьешь пароль – автоматически заработает вирус. Ну ничего, умники...

Он забыл обо всем на свете и колотил по клавишам, словно заяц по барабану. По экрану сплошным потоком бежали цифровые ряды.

– Ты там аккуратнее, – Каретников нервничал.

– Не боись, командир... Готово! Кушать подано...

Магеллан отвалился от клавиатуры и обвел товарищей победоносным взглядом. Спохватившись, он вскочил и освободил Посейдону место.

Каретников сел, всмотрелся в экран.

Сперва он ничего не понял.

Документы были на русском языке, но речь шла о каких-то микробиологических материях, в которых командир ничего не смыслил. Он сообразил, что выбрал диск-продолжение, хотя полной уверенности не было. Магеллан дышал ему в ухо, Магеллану было все равно, с какого места читать. Он впитывал информацию. Остальные тоже сгрудились вокруг Посейдона, пытаясь разобраться в терминологии.

Каретников уже хотел листать дальше, но вдруг замер на слове «Хюгенау».

С этого места он начал вчитываться очень внимательно. Пролистнул еще несколько страниц, неожиданно встал, засунул руки в карманы и отошел, пребывая в глубокой задумчивости. Он мрачнел на глазах. Магеллан продолжал просматривать документы. Трудно было сказать, понимает ли он прочитанное, – он, казалось, только фиксировал, чтобы уже потом разложить все по полочкам.

– Сворачиваемся, ребята, уходим, – приказал Посейдон по истечении пяти минут.

– Шеф, я еще не дочитал...

– Достаточно. Дело в целом понятное. Детали меня пока мало интересуют, для меня важнее суть. И она весьма неприглядна.

– Я поняла только, что наши проводили какие-то опыты над детьми, – голос Медузы звучал недоверчиво.

– Да, причем над теми, кого сами вызволили из нацистской лаборатории. Эсминец – плавучая лаборатория. Сначала над заключенными работали немцы, потом – свои, советские.

– И наработали, – подхватил Торпеда. – Оставили какую-то дрянь на борту, ее-то и спер этот гад.

– Все правильно, – кивнул Каретников. – Во всяком случае – вполне логично. О последних событиях в документах, я думаю, не говорится ни слова. Досматривать некогда: нам и вправду следует поспешить. Возможно все что угодно. Я понятно выразился?

– Яснее некуда, – отозвался Мина. – Клюнтин?

– Я этого не говорил, – отрезал Каретников. – Где же «яснее некуда»? Я повторяю: возможно все. Кто-то наверху отчаянно хочет завладеть этой документацией. Нас использовали и продолжают использовать, не обеспечивая поддержки ни разведкой, ни ударными силами.

Сильвер помогал Магеллану упаковать лэптоп и документы.

– А откуда вся эта хрень взялась у Валентино? – спросил он, не прекращая своего занятия.

– Понятия не имею. Судя по всему, у него имеются давние устойчивые связи с Россией. И я пока не могу сообразить, кто за ним стоит. Все! Обсуждение закончено. Главное вы знаете, и если со мной что случится...

Никто не стал возражать – дескать, брось, командир! Какие твои годы? Не каркай, плюнь через плечо, постучи себя по черепу.

Сам Посейдон испытывал острейшую потребность вторично пересечься с Маэстро. В голове у него прочно засели две фамилии: Остапенко и Красавчик. Он решил, что не стоит пока информировать группу об этих людях, один из которых – покойник.

Возможно, Красавчик еще жив, и было бы очень неплохо его разыскать.

И еще он отчаянно пожалел, что задержался на какие-то секунды, не успел взять Валентино живым. Доктор мог оказаться полезным, потому-то его и убрали с дороги.

* * *

«Шевроле» мягко затормозил на набережной.

Противоположный берег сверкал мигалками и озабоченно гудел; ветер гнал по реке клубы дыма, уже собрались многочисленные зеваки. Многие снимали происходящее на видеокамеры и мобильные телефоны. На машину, припарковавшуюся к дому, что позади, туристы и парижане не обратили никакого внимания.

Дверцы распахнулись, из салона выскользнули двое. Один чуть задержался, чтобы выволочь на божий свет какого-то бедолагу со связанными руками.

– Быстро, – прошипел Баз.

Уловив интонацию, узник перешел на трусцу.

Намер пристально посмотрел на него и пожал плечами.

– Что-то странновато, – пробормотал он, заходя вслед за Базом в подъезд.

Консьерж дремал, не замечая вошедших.

Это тоже показалось Намеру необычным.

– Что тебе странно? – Баз говорил шепотом.

– Больно резвый старик. Смотри, как чешет.

– Чтоб я так жил в его годы.

– Завидуешь? – Намеру было не до смеха, но он усмехнулся.

– Да, слюной исхожу. Все, замерли. Мне что-то не нравится здесь.

Баз придержал Гладилина за плечо, и тот остановился как вкопанный.

Намер прижался спиной к стене, обошел их и начал медленно подниматься, держа пистолет наготове. Одолев несколько ступеней, он обернулся и тихо спросил:

– Что тебя не устраивает? Мы говорили с Цефой десять минут назад.

– Я задницей чувствую. Почему этот идиот дрыхнет?

– Можно вернуться и спросить.

Баз немного подумал:

– Нет, не стоит. И без него шума много.

– Ты же не думаешь, что Цефа...

– Не думаю. И думаю. Я не знаю. Держи ухо востро.

Намер продолжил подъем.

На душе у него было отвратительно.

Улов не радовал – тем более что и сам этот улов казался ему все более подозрительным. Валентино под девяносто, если не больше; в таком преклонном возрасте люди ведут себя иначе. Возможно, причина в каких-то чудодейственных препаратах? Выяснять все это не было времени.

Кроме того, обоих мучила совесть.

Можно оправдываться чем угодно, но факт остается фактом: они бросили командира.

Поступок непростительный.

Даже если их действия будут признаны абсолютно правильными, даже если они благополучно доставят доктора к месту его неизбежного упокоения, на их репутации останется несмываемое пятно. «Ашан» расформируют, их раскидают по другим группам, где к ним отнесутся с понятным недоверием, и это навсегда. А то и вовсе переведут на канцелярскую работу. Или поставят инструкторами – но кому нужны такие инструкторы?

Двигались оба почти неслышно и понуждали к тому же своего пленника; «старец», к пущему удивлению бойцов, отлично все понял и старался идти тише.

Перед дверью все трое замерли, прислушиваясь к происходящему в квартире. Стояла мертвая тишина. Тогда Баз шагнул вперед и несколько раз постучал, всегда с разными интервалами. Когда щелкнул запор, он отпрянул и вскинул автомат.

Цефа, услышав такую последовательность ударов, не открыла бы никогда. Это был условный сигнал, предписывавший не приближаться к дверям.

Но Анна Манн, конечно, этого не знала.

Не знали и остальные семеро.

Поэтому юный Алоиз Кестнер, распахнувший дверь настежь, умер сразу: очередь, выпущенная из автомата База, прошила его аккуратно поперек, с боку на бок, едва не срезав торс начисто. Из-за падающего Алоиза, из темноты, брызнула струя нервно-паралитического газа, но израильтянин был начеку, успел увернуться и послал в черный коридор новую очередь. Одновременно Намер одну за другой метнул в квартиру две гранаты, швырнул связанного Гладилина на пол, перешагнул и вошел в прихожую, поливая огнем что ни попадя.

– Держите акустика! – Из дальней комнаты донесся необычно слабый голос Цефы.

Цефа пришла в себя уже полчаса тому назад, но старательно не подавала признаков жизни. Когда началась вакханалия, ее сил хватило лишь на нейтрализацию своего альтер эго. Вскинув ноги, она ловко захватила шею Анны Манн в «ножницы» и свернула единым движением.

Герхард Розенштейн одним движением сорвал наушники, отшвырнул их и, пригибаясь, поспешил к выходу.

Баз пошел вслед за Намером, не думая о пленнике, – тому некуда было деваться.