Текст книги "Два императора"

Французская армия, в количестве ста пятидесяти тысяч, быстро приближалась к Висле. На равнинах древней Мазовии и Восточной Пруссии русское храброе воинство, невзирая на все невыгодные обстоятельства, на превосходство неприятельских сил, на ошибки своих генералов и на недостаток продовольствия, целые шесть месяцев оспаривало победу у великого полководца, привыкшего одним ударом сокрушать царства.

Была глубокая ненастная осень. Русские чуть не тонули в непроходимых болотах Мазовии; на берегах рек Вкры и Нарева ждали встречи с Наполеоном. Князь Гарин, пожалованный в старшие адъютанты к генерал-фельдмаршалу графу Каменскому, лежал больной в сколоченном из досок бараке; его мучила лихорадка. Неизменный его денщик Михеев приготовлял для князя чай; он время от времени с сожалением и любовью посматривал на похудевшего князя.

– Ваше сиятельство! – тихо позвал Сергея вошедший в барак Николай Цыганов. Он как ни в чем не бывало выехал вместе с князем в действующую армию и служит под его начальством.

– Что? – повертываясь к Николаю, спросил князь.

– Вас желает видеть какой-то молодой казак.

– Какой казак? Зачем? – удивился Гарин.

– Не могу знать-с, только убедительно просил меня доложить вашему сиятельству.

– Пусть войдет, пусть.

В барак молодцевато вошел молодой казак, почти мальчик, широкоплечий, с высокой грудью и с бледным продолговатым лицом; светло-русые волосы подстрижены в кружок; умные черные глаза с черными, густыми бровями составляли резкий контраст с матовою белизною лица; на казаке был синий суконный чекмень, перетянутый черным кушаком; на голове высокий кивер с красным верхом; на широких шароварах резко выделялся красный широкий лампас; на боку висела длинная казацкая сабля, а через плечо на ремне – толстая нагайка.

Князь Гарин встал и с удивлением стал смотреть на вошедшего казака; во всей его фигуре видно было что-то нежное, не мужское.

– Чем могу служить? – ласково спросил князь.

– Вы, князь, состоите адъютантом у главнокомандующего графа Каменского, – тонким, несколько робким голосом заговорил казак.

– Да, что же вам нужно?

– Я хочу, князь, испросить дозволения у главнокомандующего участвовать в действующей армии; прошу, чтобы меня приписали к какому-нибудь полку.

– Вы, вы хотите участвовать в сражении? – еще более удивился князь Сергей.

– Да, ваше сиятельство. – Казак смутился и покраснел.

– Но ведь вы почти мальчик.

– Мне, князь, двадцать три года.

– Извините, я не знал; на взгляд вы совершенный мальчик. Вы дворянин?

– Да, князь.

– Ваше имя и фамилия?

– Александр Дуров, – смело ответил казак.

– Генерал-фельдмаршал еще не приезжал, но мы ждем его с часу на час, и как только приедет, я доложу об вас. А вы оставьте мне ваши документы.

– У меня их нет, князь.

– Как нет? – Гарин с недоумением посмотрел на Дурова, – Надо вам сказать, князь, я… я тайком уехал от отца, он запрещал мне вступать в ряды действующей армии.

– Все это довольно странно.

– Верьте мне, князь, я говорю правду.

– Скажите, что заставляет вас покинуть отца и поступить в армию? Неужели погоня за славою! Прослыть героем? – спрашивал князь Сергей молоденького казака.

– Нет, князь, нет…

– Что же? Скажите.

– Это моя тайна.

– А! Ну, это другое дело. Вот что, молодой храбрец, я могу для вас сделать: я попрошу ротмистра Зарницкого, он возьмет вас в свой эскадрон.

– О, я так буду вам благодарен, князь!

– Зайдите ко мне часа через два, я устрою вас.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

По-военному отдав честь князю, казак-мальчик вышел из барака.

Спустя часа два он опять пришел к Гарину.

– Пойдемте, я сведу вас к ротмистру, – сказал князь Дурову. Они вышли из барака, казака дожидался сильный, красивый черкесский конь.

– Это ваша лошадь? – спросил с удивлением у Дурова князь.

– Да, это мой неразлучный Алкид.

– Хороший конь, породистый.

– Знаете ли, князь, я пятилетним мальчуганом скакал по родным полям и лугам на этом коне.

– И вам позволяли?

– Я без позволения, тихонько. Бывало, у нас еще спят, а я уже на коне, в одной рубашонке, – самодовольно рассказывал молодой казак.

– Удивляюсь! Лошадь горячая; обуздать ее нужна сильная, опытная рука.

– Мой Алкид, кроме меня, никого не слушает. Алкид, иди за мной!

Красивая лошадь посмотрела своими умными глазами на казака и пошла за ним.

– А, это тот герой, про которого ты мне говорил, князь? – спросил ротмистр Зарницкий у Сергея, показывая на Дурова.

– Да, Петр Петрович, прошу, прими его под свое покровительство, – с улыбкою ответил Гарин.

– Служить хотите? Кровь за отечество проливать? Похвально! Только как это вы от тятеньки с маменькой ушли, то есть убежали? Ну если они проведают, где вы находитесь, да вас вытребуют? – насмешливо спросил у казака Зарницкий.

– Я совершеннолетний, господин ротмистр.

– Виноват, на взгляд вам не больше лет пятнадцати. Что же, я готов, юный герой, принять вас в мой эскадрон.

– Постараюсь заслужить, господин ротмистр, ваше доверие.

– Может, мне за это и достанется от начальства: ведь у нас делается по форме, а у вас никаких документов нет – кто вы и что вы? Один Господь ведает.

– Я дворянин, звать меня Александр, а фамилия Дуров.

– Ну, так и запишем. Слушайте, юнец, когда у вас вырастут усы?

– Скоро, господин ротмистр, – покраснев, ответил казак.

– То-то, а то вдруг герой и без усов.

– Больше для него чести, – вступил в разговор Гарин.

– Больно руки-то у вас малы да нежны, боюсь – сдержат ли они саблю острую?

– Не беспокойтесь, господин ротмистр, мне не привыкать, не одну сотню французских голов снесу.

– Молодец! Право, молодец! А Наполеона не боитесь?

– Чего бояться! Он такой же человек; мне увидать его хочется!

– Зачем? Он съест вас! – добродушно засмеялся Петр Петрович.

– Подавится!

– Он прожорист – целую Пруссию съел и не поморщился. Да и не одну Пруссию, а всю неметчину, – смеялся Зарницкий.

– А русским подавится! – говорил Дуров, стараясь попасть в тон с ротмистром.

– Молодчина! Люблю!

– Прошу, господин ротмистр, любить и жаловать.

– Ну, любезный друг, жаловать буду не я, а батюшка-царь да высшее начальство! А ты понравился мне, юноша. Смел и за словом в карман не полезешь. Я таких люблю.

– Ваше благородие! – позвал Щетина ротмистра, когда из барака вышли Гарин и Дуров.

– Ну? – откликнулся Петр Петрович своему денщику.

– А ведь он девка!

– Что?

– Девка, говорю, ваше благородие, – утвердительно промолвил старик-денщик.

– Щетина, ты рехнулся!

– Верно говорю, девка.

– Пошел вон, ты с ума сошел! Казака принял за девку!

– Рожа-то у казака девичья, вы всмотритесь-ка, ваше благородие.

– Это, пожалуй, и так: лицо у казака очень нежное, похоже на девичье.

– Девка, ваше благородие. Как есть девка, во всей, значит, форме.

– Врешь, Щетина!

– Не вру, узнаете сами!

– Врешь, говорю!..

– Слушаю, ваше благородие. А только казак – девка.

– Молчать! Старый дурак!..

Спор ротмистра с денщиком, может, продолжался бы и еще, если бы в барак не вбежал Николай Цыганов и громко проговорил:

– Петр Петрович, фельдмаршал приближается!..

– Как? Едет? – Ротмистр стал быстро застегиваться.

– Недалеко; меня князь к вам послал известить вас.

– Спасибо, спасибо, я сейчас…

– Спешите, Петр Петрович, все офицеры в сборе…

– Сейчас, сейчас…

Зарницкий пристегнул саблю и быстро вышел из барака.

Генерал-фельдмаршал граф Каменский-первый, шестидесятилетний полуслепой старик, приехал в действующую армию с большою властью. Армию застал фельдмаршал далеко не в завидном положении: фуража было немного, оружия тоже; кроме того, в рядах русских солдат находилось много больных, да и сам фельдмаршал был болен. Продолжительная езда и тревожное состояние надломили здоровье старика.

Еще из Вильны граф Каменский, между прочим, доносил императору:

«Я лишился почти последнего зрения: ни одного города на карте сам отыскать не могу и принужден употреблять к тому глаза моих товарищей. Боль в глазах и голове; неспособен я долго верхом ездить; пожалуйте мне, если можно, наставника, друга верного, сына отечества, чтобы сдать ему команду и жить при нем в армии. Истинно чувствую себя неспособным к командованию столь обширным войском».

Подъезжая к Пултуску, где собрана была наша армия, граф Каменский, подражая великому Суворову, из удобного дорожного экипажа пересел в простую тележку и прибыл в ней в главную квартиру; встреча была ему восторженная; солдаты громкими радостными криками приветствовали своего маститого вождя. Фельдмаршал ласково смотрел своими больными глазами на солдат и поклонами отвечал на их приветствие.

Приняв предводительство над армией, граф Каменский оставил в занимаемых ею позициях: генерала Беннигсена у Пултуска, графа Буксгевдена у Остроленска, Эссена 1-го у Бреста и Лестока у Страсбурга. В авангарде стояли: Остерман[37]37
  Остерман-Толстой Александр Иванович (1770–1857) – граф, генерал-лейтенант, позже генерал от инфантерии.


[Закрыть], Барклай де Толли и другие. Французские корпуса были так расположены: маршалы Бернадот, Ней[38]38
  Ней Мишель (1769–1815) – герцог Энгиенский, маршал Франции.


[Закрыть] у Торна, Сульт и Ожеро[39]39
  Ожеро Пьер Франциск-Карл (1757–1816) – герцог Кастильонский, маршал и пэр Франции. После описываемых событий командовал французским обсервационным корпусом в Берлине.


[Закрыть] у Плоцка; императорская гвардия и большая часть кавалерийских резервов были в предместьях Варшавы, а маршал Даву[40]40
  Даву Людовик-Никола (1770–1823) – герцог Экмюльский. Маршал Франции, командир пехотного корпуса. В кампанию 1812 г. его нерешительность позволила соединиться 1-й и 2-й русским армиям.


[Закрыть] – вблизи Модлина.

В тот же день, когда русская армия встречала своего вождя, Варшава устроила пышную встречу непобедимому Наполеону, мнимому воскресителю Польши. Громкая музыка, звон колоколов, пушечная пальба, громкие крики приветствия не умолкали в течение целого дня. Поляки торжествовали, говорили приветственные речи Наполеону. Он недолго пробыл в Варшаве и спешил к своей армии, которою он сам руководил.

Одиннадцатого декабря французы подошли к реке Вкре и начали переправляться через реку на другой берег. Наши солдаты открыли по французам сильный огонь и заставили их вернуться назад. Три раза неприятель покушался перебраться на другой берег и три раза с большим уроном возвращался назад; часть французов успела переправиться через реку в другом месте; они укрепились здесь и наскоро стали строить мост. Барклай де Толли приказал ротмистру Зарницкому со своим эскадроном атаковать французов. Петр Петрович блестяще выполнил этот приказ – смял и рассеял неприятелей. В этой схватке особенно отличался своим мужеством и неустрашимостью молодой казак Дуров: он на своем Алкиде делал просто чудеса храбрости и рубил своею тяжелою саблей направо и налево.

– Ну, юноша, удивил ты меня! Еще одно такое молодецкое дело – и ты георгиевский кавалер. Молодец! О твоем подвиге я донесу начальству, – говорил Зарницкий, дружелюбно хлопая по плечу казака-мальчика. – Я думал, ты в обморок упадешь от страха, а ты, братец, герой… Да ты не ранен?

– Нет, господин ротмистр, – весь сияя от радости, ответил Дуров.

– А дело было жаркое и бесполезное.

– Как? – удивился казак.

– Да так, французы все-таки перейдут через реку.

– Мы не допустим.

– Ох, храбрец, или забыл пословицу: «сила ломит солому». Наполеон – сила, и большая сила.

Предсказание ротмистра сбылось: французы все больше и больше переходили на наш берег. Поражаемый пушечным и ружейным огнем и видя готовившуюся против него атаку с фланга, Барклай де Толли приказал 3-му егерскому полку отступать. Французы кинулись на редут и взяли шесть пушек, первые трофеи их в настоящем походе. Командовавший орудиями капитан Лбов, с отчаяния от потери орудий, лишился ума. Таков был дух русских офицеров в описываемую нами войну. Особенно в этой схватке отличился командир 1-го егерского полка Давыдовский: его отряд был атакован со всех сторон, но, несмотря на это, Давыдовский со своими солдатами отбивал все покушения неприятеля к переправе через реку Вкру. Несмотря на убийственный огонь со стороны французов, Давыдовский стал писать Барклаю де Толли донесение, положив бумагу на спину барабанщику; он слегка был ранен в ногу – герой не обращал внимания на рану и продолжал писать; пуля скользнула по виску Давыдовского, кровь потекла по его лицу, он зажал перчаткою рану и не переставал писать; наконец, бедный барабанщик, убитый наповал пулею, упал. Давыдовский не испугался града сыпавшихся пуль и, не сходя с моста, дописал рапорт; в этом рапорте он уверял Барклая де Толли, что он отразит врагов и удержит переправу неприятеля. Вскоре Давыдовскому привезли приказ немедленно отступить.

– Ну, делать нечего, воля начальства, а иначе не перепустил бы я французов на наш берег.

Еще пример самоотвержения:

«Подполковник 3-го егерского полка Першин, раненный в бок пулею навылет, не оставил своего батальона и, поддерживаемый двумя егерями, хладнокровно распоряжался, пока не получил приказания отступать. Наградою Першину был Георгиевский крест».

Таковы подвиги наших воинов в неравной борьбе с гениальным полководцем, каким был Наполеон. «Несколько батальонов долго удерживали быстрое нападение целых корпусов неприятельских», – писал Барклай де Толли в донесении государю.

Сами французы удивлялись стойкости и беспримерной храбрости русских воинов.

А Наполеон говорил:

– О, если бы император Александр был моим союзником, я победил бы весь мир, потому что русские солдаты удивительно храбры и неустрашимы, они умеют сражаться.

– Вы говорите, дело было жаркое? – спросил граф Каменский, обращаясь к генералу Беннигсену, который доносил фельдмаршалу о молодцеватом деле наших егерей при реке Вкре.

– Беспримерной храбростью себя покрыли, ваше сиятельство.

– А все-таки, ваше превосходительство, французы переправились на другой берег.

– Принуждены были отступить, ваше сиятельство: сила на стороне неприятеля. Я покорнейше прошу, ваше сиятельство, награды лицам, которые поименованы в этом списке. – Беннигсен подал бумагу с именами храбрых офицеров, участвовавших в деле при реке Вкре.

– Это что? – спросил граф, принимая список; он рассеянно слушал генерала.

– Наградной список, ваше сиятельство.

– А, список!.. Хорошо, хорошо. Я посмотрю, посмотрю. Знаете ли, генерал, я болен и принужден сложить с себя звание главнокомандующего; ну, куда мне старику воевать, мне впору на печи лежать.

– Что вы говорите, ваше сиятельство! – Легкая, насмешливая улыбка пробежала по губам храброго Беннигсена.

– То говорю, что чувствую. Я стану просить государя снизойти на мою просьбу и уволить меня, старика; глаза у меня стали больно плохи; вот я разговариваю с вами, генерал, а хорошо вас не вижу, в тумане вы мне кажетесь, право!

– Мы – ваши верные помощники, ваше сиятельство!

– Спасибо, генерал! А все-таки без своих глаз плохо: свой глазок – смотрок. Да и поясница ломит, едва на коне сижу. Состарился я, ваше превосходительство.

«И этой развалине поручена участь нашей многотысячной армии!» – думал Беннигсен, смотря не то с презрением, не то с жалостью на старого фельдмаршала.

В комнате главнокомандующего водворилось молчание; сам фельдмаршал, тяжело дыша, согнувшись, ходил задумчиво; Беннигсен тоже задумался; он думал о том, кто будет новым главнокомандующим, если старик откажется от начальства: «Кутузова не пришлют – он после Аустерлица почти в опале. Кто же будет? Кто займет этот важный и ответственный пост? Неужели Буксгевден?»

– Да, был конь, да изъездился! – громко проговорил граф Каменский, подходя к Беннигсену и взяв его за пуговицу мундира.

– Что изволите говорить, ваше сиятельство? – спросил генерал.

– Говорю, генерал, был конь, да изъездился! В свое время и граф Каменский послужил родной земле и матушке-царице, умел с врагом сражаться, жизнью жертвовать на благо родине! – Старик выпрямился во весь свой рост и окинул Беннигсена горделивым взглядом; он как будто проник в его душу и узнал его сокровенные мысли и желания. – Теперь устарел, на покой пора, послужил и довольно! Военачальство думаю Буксгевдену сдать; граф Буксгевден заслужил, вполне заслужил.

– Ваше сиятельство, как государь на это взглянет.

– Наш государь правдив и милостив, он простит меня, слабого старика.

Граф Каменский решил окончательно сложить с себя звание главнокомандующего.

В ночь на четырнадцатое декабря свирепствовала страшная буря, дул порывистый, пронизывающий до костей ветер; с многих бараков были сорваны крыши, снесены палатки. Вообще буря произвела сильное опустошение на бивуаках, как русских, так и французских. Солдаты дрожали от страшного холода.

Повсюду горели костры, и солдаты около огня отогревали свои окоченелые руки. В бараке ротмистра Зарницкого старик-денщик раздувал уголья, положенные на железный лист; сам ротмистр и казак Дуров отогревали себя крепким чаем с ромом; но это плохо согревало их; особенно прохватывал холод молодого казака.

– Что, юноша, видно, цыганский пот пробирает?..

– Холодно, господин ротмистр, – ответил Дуров. – Холодно и скучно: который день без дела сидим.

– Погоди, скоро будет и дело: Бонапарт примолк не перед добром, гляди, обдумывает, с какой стороны на нас напасть. Хитер француз, ну да и русак не простак, сам сдачи сдаст.

– Что, Петр Петрович, говорят, нас покидает главнокомандующий? – спросил у ротмистра Дуров.

– Говорят, сам я слышал. Да какой он вояка! Уедет, хуже не будет. А ты, юноша, не скучаешь? – меняя разговор, спросил Зарницкий.

– Нет, по ком мне скучать?..

– Может, по тятеньке с маменькой?..

– Вы все смеетесь, Петр Петрович.

– Что же, по-твоему, плакать?.. А знаешь, юноша, мой Щетина ведь принял тебя за девицу. «Это, – говорит, – ваше благородие, не парень, а девка переряженная». Не веришь, хоть его спроси.

Петр Петрович весело засмеялся.

Дуров покраснел и низко опустил свою голову.

– Что же вы? Вы, надеюсь, за девицу меня не принимаете? – запинаясь, спросил он.

– Прежде, братец, смутили меня слова Щетины; каюсь, сам я думал, не переряженная ли ты барышня, ведь чем черт не шутит!.. А как увидал твою отвагу в деле с неприятелем – ну и…

– Ну, и что же, господин ротмистр?

– Обругал себя, что дураку поверил. Разве девица так хорошо умеет ездить на коне, да на каком коне! Ведь твой Алкид – черт. Право! А как ты махал своею саблею: что ни взмах, то француз. Если бы собрать наших девиц да показать им, как сражаются, с ними бы сейчас обморок. Уж знаю я девичью храбрость: курицу повар станет резать, а с девицей сейчас истерика.

– Не все такие, Петр Петрович, есть и храбрые.

– Храбры они с горничными ругаться, – протестовал Петр Петрович.

В барак вошел Сергей Гарин, он был чем-то встревожен.

– Что ты такой кислый или лимон съел? – встретил его ротмистр.

– Главнокомандующий уехал, – хмуро ответил князь.

– Как, когда? – почти в один голос спросили молодой казак и Зарницкий.

– Да недавно, собрался, сел в телегу и уехал.

– Прощай, значит, счастливо оставаться. Стало быть, теперь мы без главнокомандующего? – спросил ротмистр.

– Каменский передал свое начальство графу Буксгевдену, – ответил Гарин.

– Стало быть, наш старик тю-тю…

– Отъезд фельдмаршала поразил и удивил всю армию, – сказал князь Сергей.

И он сказал правду: все удивлены были, начиная с солдата и кончая генералом. Не пробыв в армии недели, граф Каменский покинул ее в самую трудную минуту. Что заставило его это сделать? «С самого приезда своего в армию фельдмаршал Каменский, никого в ней не зная, никому не доверяя, входил в самые мелочные распоряжения, лично отправлял курьеров, своеручно писал маршруты и заносил копии повелений своих в журнал исходящих дел, ездил от одной дивизии к другой, давая встречаемым на пути полкам повеления мимо прямых начальников их. Бремя забот и ответственности, усугубляемое частыми порывами гнева, подавило старца, лишило его сна и доверенности к самому себе»[41]41
  Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном 1806–1807 гг. СПб., 1846.


[Закрыть].

Несмотря на просьбы и протесты некоторых генералов, главнокомандующий ночью выехал из главной квартиры, говоря, что не хочет потерять прежней славы своей и умывает себе руки и оставляет армию.

Фельдмаршал уехал в Остроленск и оттуда, между прочим, писал императору: «Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остался, что не мог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения Вашего о том ожидать буду здесь при госпитале, дабы не играть роль писарскую, а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепши отъехал от армии; таковых, как я, в России тысячи».

Граф Каменский получил дозволение от государя ехать в деревню.

Беннигсен остался в Пултуске, несмотря на повеление главнокомандующего идти обратно в Россию. Храбрый генерал решился ожидать неприятеля в занятой им позиции. Корпус Беннигсена состоял из сорока тысяч и примыкал левым крылом к Пултуску. Четырнадцатого декабря Беннигсен жестоко поразил маршала Лана, который хотел выбить его из занятой им позиции.

Так же славен был подвиг князя Голицына[42]42
  Голицын Сергей Федорович (1749–1810) – князь, генерал от инфантерии, командовал русским корпусом в Галиции; 14 декабря 1806 г. его корпус потерпел поражение от французов при Голымине в Польше, результатом чего был отход основной армии.


[Закрыть] при Голымине. Голицын со своим отрядом застигнут был врасплох главными силами Наполеона, под его личным предводительством. Голицын не потерялся и вступил в упорный бой. Сражение продолжалось целый день «среди снежного вихря» и отразило французов, которые вчетверо превосходили русских своею численностью. Неприятель разбит был на всех пунктах. Этой победой рушился план Наполеона – не допускать отступления русских.

Французские войска, страшно утомленные, нуждались в отдыхе. Волей-неволей пришлось Наполеону возвратиться в Варшаву на зимние квартиры.

А русское войско стройно и не спеша отступило к Остроленску, ожидая нового вождя. Государь назначил Беннигсена главнокомандующим, пожаловал ему крест Св. Георгия второй степени, а князю Голицыну – третьей.

Таким образом, русские ознаменовали достопамятный день четырнадцатого декабря уничтожением предположений, с коими двинул Наполеон армию в Пултуск и Голымин. Причинами неуспеха действий его было мужество русских войск и превосходство наше в артиллерии.

Наполеон, победивший Австрию, Пруссию, Италию и другие государства, нашел сильный отпор в русской армии. «Войска Александра праздновали воскресение славы своей, минутно поблекшей под Аустерлицем». Русский штык заставил призадуматься победителя многих государств!