Текст книги "Герои битвы за Крым"

К сожалению, из-за недостатка боеприпасов стрельба нашей артиллерии продолжалась всего 20 минут. Но даже при такой непродолжительной контрартподготовке пехота противника, вышедшая уже на исходные позиции, понесла значительные потери, была нарушена связь. Немецкое командование вынуждено было для начала организованной атаки ввести силы из второго эшелона и начать наступление позднее запланированного.

«И только мертвый мог покинуть строй…»

В 5.00 две тысячи орудий и минометов обрушили свой удар на севастопольцев. Главный удар наносил LIV армейский корпус (три пехотные дивизии и еще одна во втором эшелоне) при поддержке 100 танков. Немцы наступали из района Камышлы, Бельбек в направлении северо-восточного берега Северной бухты. Вспомогательный удар вдоль Ялтинского шоссе на Севастополь наносил ХХХ армейский корпус силами двух пехотных дивизий с 60 танками, имея во втором эшелоне еще одну пехотную дивизию. На сковывающем направлении, на участке Верхний Чоргунь – Мекензия действовали румынские части.

«…Сила начатых противником атак не шла в сравнение ни с чем прежним, – отмечал в своих воспоминаниях бывший член Военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар, будущий вице-адмирал Н. М. Кулаков. – Особенно на правом фланге нашего четвертого сектора и примыкавшем к нему левом фланге третьего – перед фронтом 172-й стрелковой дивизии полковника И. А. Ласкина и 79-й морской бригады полковника А. С. Потапова, где сосредоточились части четырех немецких пехотных дивизий и до ста танков. Вскоре определилось, что ось главного вражеского удара, нацеленного вновь, как и в декабре, на станцию Мекензиевы горы, приходилась на стык третьего и четвертого секторов»¹⁵⁶.

Советская артиллерия, особенно крупные калибры полевой артиллерии и батареи береговой обороны, минометы открыли уничтожающий огонь по наступающему противнику. Пехота, несмотря на тяжелые потери, не оставила своих позиций. На многих участках первая атака врага захлебнулась.

И. Е. Петров привел текст донесения одного из немецких офицеров своему командованию: «Наше наступление наталкивается на планомерно оборудованную, сильно минированную и с большевистским упорством защищаемую систему позиций. Губительный огонь артиллерии противника непрерывно ведется по всем немецким позициям. Он мешает наблюдательным пунктам вести наблюдение и затрудняет действия огневых средств. Он поминутно разрушает разветвленную телефонную сеть… Первые дни боев показывают, что под адским артиллерийским огнем противника наступление дальше вести невозможно».

Несмотря на упорство советских солдат, немцам все же удалось выйти к рубежу Мекензиевы горы. Это продвижение стоило им более пяти тысяч убитыми. Из-за столь больших потерь немецкое командование уже на третий день наступления вынуждено было ввести в бой второй эшелон корпуса – 22-ю пехотную дивизию. А кроме того, впервые с начала третьего штурма использовало танки. В свою очередь, Петров ввел в бой резерв –345-ю дивизию. К исходу 10 июня на направлении главного удара наступление фашистов было приостановлено. Командующий Приморской армией принял решение с утра 11 июня нанести на стыке III и IV секторов контрудар силами частей обоих секторов при поддержке артиллерии секторов и береговых батарей. В ходе кровопролитных встречных боев наши части вновь овладели станцией Мекензиевы горы и продвинулись на 200–300 м северо-восточнее.

Генерал Петров управлял боевыми действиями с запасного КП на Северной стороне, то есть находясь в непосредственной близости от эпицентра событий. «На несколько часов ночью он появлялся на КП, чтобы заслушать доклад Крылова, посоветоваться с ним, сходить на заседание Военного совета к адмиралу Октябрьскому, – пишет В. В. Карпов. – Затем он отдает необходимые распоряжения, редко удается час-два соснуть, и опять возвращается в ставший уже знаменитым домик Потапова на Северной стороне»¹⁵⁷.В течение последующих двух дней противник произвел перегруппировку и 14 июня возобновил атаки, стремясь прорваться к Северной бухте. Но ему не удалось продвинуться вперед. Большие потери вынудили немецкое командование прервать свое наступление, чтобы подтянуть резервы.

На направлении вспомогательного удара вдоль Ялтинского шоссе наиболее ожесточенные бои развернулись с 12 по 16 июня. Противник ввел в бой в направлении на Камары до 100 танков и штурмовых орудий. 16 июня ему удалось вклиниться в нашу оборону на стыке I и II секторов и захватить совхоз «Благодать». В последующие дни, вплоть до последнего дня обороны, бои на всех направлениях шли с крайним напряжением и ожесточением.

Наиболее критическими для частей IV сектора, оборонявшего подступы к Северной бухте (их численность была соразмерна составу не более двух полков), были дни с 17 по 20 июня. Для создания сплошного фронта обороны личного состава уже не хватало. Остро недоставало боеприпасов – на каждое орудие осталось не более двух десятков снарядов. Зато их в избытке было у противника. В эти дни на головы обороняющихся ежедневно обрушивались по 4–4,5 тысячи бомб, десятки тысяч артиллерийских снарядов и мин. 17 июня противник нанес сильный удар в районе IV сектора и, несмотря на сопротивление, все же вышел к берегу моря, отрезав, таким образом, остатки частей полковника Капитохина и береговую башенную батарею № 30 майора Г. А. Александера. 18 июня немецкие части при поддержке авиации, тяжелой артиллерии и реактивных батарей продолжали теснить подразделения IV сектора.

Накануне на совещании у командующего флотом адмирала Октябрьского генерал Петров предложил с утра произвести контратаку силами 138-й стрелковой бригады и 345-й стрелковой дивизии в направлении балок Графской и Сухарной, чтобы помочь дивизиям Ласкина и Капитохина, точнее – остаткам дивизий. Получив одобрение, командарм организовал подготовку контратаки. Однако, как только она началась, атакующие ощутили на себе сильнейший огонь противника. Попытки, предпринятые для соединения с остатками 95-й дивизии и деблокирования 30-й батареи, тоже успеха не имели.

Ряды советских бойцов таяли: потери только убитыми составили больше семи тысяч человек, вдвое больше оказалось раненых. От 172-й и 95-й стрелковых дивизий, по сути, сохранились только их номера. Ведя тяжелые оборонительные бои, советские части к 20 июня вынуждены были отойти на северные укрепления Севастополя в район Северной бухты. Донельзя ослабленные подразделения смогли удерживать позиции в течение целых трех дней! Но отсутствие резервов и особенно боеприпасов принудило Петрова принять решение в ночь на 23 июня эвакуировать оставшихся в живых на южный берег Северной бухты, где они вновь заняли оборону.

При этом у противника вполне доставало сил, чтобы одновременно вести наступление и вдоль Ялтинского шоссе. Упорное сопротивление врагу здесь оказывала 7-я бригада морской пехоты. Стойкость обороны была исключительной, но сказывались большие потери, отсутствие у командования хоть каких-то резервов и – опять-таки – крайний недостаток боеприпасов, которые из-за морской блокады подвозились нерегулярно и в небольших количествах. 18 июня прибыл последний транспорт «Белосток», в дальнейшем снаряды, патроны, продовольствие доставлялись лишь на немногочисленных боевых кораблях, подводных лодках и самолетах. «В условиях полной блокады с моря и воздуха, – писал в статье к десятилетию Победы И. Е. Петров, – наши войска почти не имели возможности пополнять боеприпасы и восполнять убыль в личном составе. Большие потери, понесенные нашими войсками, понуждали последовательно сокращать фронт, задерживаясь на заранее подготовленных рубежах»¹⁵⁸.

В ночь на 21 июня в связи с угрозой охвата врагом частей III сектора командующий Приморской армией принял решение на отвод левофланговых частей II и III секторов на главную линию обороны – Памятник, высота 256,2. Это на какое-то время позволило выстроить организованную оборону на Федюхиных высотах. За 16 дней боев темпы продвижения противника измерялись всего лишь десятками метров в сутки. Понеся огромные потери в людях и технике, он добился незначительного тактического успеха. Но в конкретных условиях борьбы за Севастополь и этот небольшой успех приобретал оперативное значение. Вражеская артиллерия могла теперь вести поражающий огонь на всю глубину нашей обороны.

В последующие дни противник штурмовал укрепления III сектора на Инкерманских высотах, прикрывавших с востока кратчайшее направление к Севастополю. К исходу 27 июня немцы, введя в бои свежие резервы, смогли прорвать оборону на участке 8-й бригады морской пехоты и овладеть высотами 169,4 и Сахарная головка. Об условиях, в которых шли бои, говорит уже тот факт, что моряки, израсходовав все боеприпасы, подчас вынуждены были отбиваться камнями. В ночь на 28 июня остатки частей 25-й стрелковой дивизии и 3-го полка морской пехоты оставили Инкерманские высоты и были отведены на вторую линию обороны к станции Инкерман. Борьба за город вступала в финальную, наиболее трагическую фазу. Кольцо блокады неотвратимо сжималось.

Поздним вечером 28 июня, вспоминал И. А. Ласкин, командующий армией вызвал всех командиров и комиссаров соединений на свой командный пункт. В маленьком помещении артиллерийского погреба, выбитого в скале, собралось человек двадцать. Стола не потребовалось, поскольку раскладывать карту не было никакой необходимости: местность на оставшемся кусочке севастопольской земли все знали до последнего метра. Командарм проинформировал командиров о положении на фронте обороны Севастополя, отметив, что все резервы использованы до предела, что враг упорно продолжает наступать, что обстановка создалась очень тяжелая. Называя по фамилиям командиров соединений, он определял им участки и рубежи обороны. «Затем, – вспоминал И. А. Ласкин, – генерал И. Е. Петров сказал:

– Военный совет СОРа убежден, что Верховное главнокомандование примет все меры к тому, чтобы нас эвакуировать и не оставить в беде. А мы будем до конца выполнять свой долг перед Родиной»¹⁵⁹. Нет сомнений, что говорил Иван Ефимович вполне убежденно. Не та была ситуация, чтобы даже невольно, из лучших побуждений лукавить.

Здесь уместно привести оценки И. А. Ласкиным и личности командующего Приморской. Иван Андреевич полтора года воевал под началом генерала Петрова – и в период обороны Севастополя, и позднее, в 1943 г., когда Петров командовал войсками Северо-Кавказского фронта, а Ласкин был у него начальником штаба – и, по собственному признанию, «знал его хорошо». По отзывам Ласкина, «Иван Ефимович по натуре был очень энергичным, исключительно деятельным человеком, а по опыту и умению понимать события, я бы сказал, – еще и мудрым. Особенно заметно его военная квалификация проявлялась в вопросах обороны. Его все знали как мужественного, храброго и волевого генерала».

Мемуарист подчеркивал «своеобразие» условий, в которых И. Е. Петрову пришлось командовать армией во время обороны Одессы и Севастополя, – находиться в течение целого года в отрыве от основных сил Красной армии и принимать исключительно ответственные решения самостоятельно. «И в них, в этих решениях, каждый раз отражались глубокое понимание Иваном Ефимовичем государственных задач, своей роли и ответственности за их выполнение, яркие качества глубоко партийного человека. Петров не терпел равнодушия, умел находить и ценил людей мыслящих, живых, работоспособных». Ласкин подмечал и личные свойства своего командующего: «Иван Ефимович отличался скромностью и безукоризненной честностью. Он не любил позы, всегда оставался простым и доступным, стремился быть среди масс, интересовался жизнью бойцов, и поэтому его знала и вся армия, и моряки, находившиеся в Севастополе. А как он умел по лицам читать душевное состояние и мысли человека! В коротких беседах командарм для каждого человека умел найти и нужные слова, и добрую шутку. В условиях осады это имело первостепенное значение для повышения морального духа войск»¹⁶⁰.

Однако вернемся к последним дням обороны. С утра 29 июня стало окончательно ясно, что противник начал решительное наступление на всех направлениях, немецкие войска продвинулись вперед. Создав густую дымовую завесу над бухтой Северной и южным ее берегом, они открыли ураганный огонь по советским позициям и начали переправу на катерах и шлюпках. Форсировав бухту, немцы вышли в район Килен-балки и стали приближаться к Севастополю.

Одновременно противник повел наступление и на южном участке фронта в направлении высоты Карагач и Сапун-Горы, где оборону держали 9, 7 и 8-я бригады морской пехоты и 386-я стрелковая дивизия. Используя сильный огонь, удары авиации, враг танками и пехотой прорвал нашу линию обороны, вышел на Сапун-Гору и овладел районом хутора Дергачи. Чтобы не допустить здесь дальнейшего стремительного продвижения противника, командующий армией перенацелил сюда отдельные ослабленные подразделения 25-й дивизии и 9-й бригады морской пехоты и ввел в бой 142-ю стрелковую бригаду, только что переброшенную морем в Севастополь. Однако огромное превосходство противника в силах не позволило изменить ход событий. Немецкая авиация продолжала яростно бомбить последние очаги обороны, сбросив в этот день более десяти тысяч бомб! Бои на всем фронте от Северной бухты до высоты Карагач не стихли с наступлением темноты.

На правом фланге все еще держались 109-я дивизия генерала П. Г. Новикова и подразделения 9-й бригады морской пехоты полковника Н. В. Благовещенского. На Малаховом кургане била прямой наводкой из единственного уцелевшего орудия 701-я береговая батарея капитан-лейтенанта А. П. Матюхина. В течение дня эта возвышенность несколько раз переходила из рук в руки.

Тридцатого июня немцы подошли непосредственно к городу и завязали уличные бои на окраинах. Они возобновили атаки по всему, сжавшемуся теперь до 15 км фронту от Корабельной стороны до бывшего Георгиевского монастыря близ мыса Феолент. В этой полосе наступали части семи дивизий вермахта. Сопротивление наших воинов все больше принимало очаговый характер.

Город пылал от не прекращавшихся ни на минуту бомбардировок. Через 13 лет после тех трагических событий И. Е. Петров вспоминал: «Суровую картину представлял Севастополь, наблюдаемый с последних рубежей обороны. На всем видимом пространстве город горел. Сквозь пелену дыма и пыли были видны скелеты горящих разрушенных зданий. Огромное облако дыма, поднявшись в высоту до 5 км, зловещей тенью покрывало многострадальный город. На прилегающих к Севастополю высотах, удерживаемых нашими войсками, стояла сплошная стена фонтанов земли и дыма, вздымаемых артиллерийскими и авиационными разрывами. Непрерывный гул летающих вражеских самолетов, грохот артиллерийского огня стоял в воздухе. Но ничто не могло сломить мужество и упорство защитников Севастополя, до конца выполнивших свой долг перед Родиной»¹⁶¹.

В описании событий третьего штурма Иван Ефимович Петров, и без того не слишком словоохотливый, ограничился буквально двумя абзацами. И его понять легко: в последние две недели события спрессовались настолько плотно, что не только краткой журнальной статьи, но и целой книги ему не хватило бы для обстоятельного повествования. Да и не мог он даже 15 лет спустя рассказать всю правду, как по соображениям политической цензуры, так и по личным причинам. Быть лаконичным при описании последних дней обороны Петрова заставляло, если так позволительно выразиться, и обстоятельство непреодолимой силы: на рассвете 1 июля он, оставив свои войска, с группой генералов и офицеров управления Приморской армии эвакуировался на подводной лодке. Эти действия вызвали у многих участников обороны Севастополя и исследователей севастопольской эпопеи нелицеприятные для Петрова оценки. С ними можно соглашаться или не соглашаться, но скрывать – бессмысленно.

По свидетельству очевидцев, около 1.30 ночи 1 июля Петров, Моргунов, Крылов, Чухнов и ряд других командиров штаба армии, штабов соединений, командиров соединений и комиссаров спустились по винтовому трапу в левый подземный ход-потерну 35-й береговой башенной батареи, которая с прошлой ночи стала запасным командным пунктом как СОР, так и Приморской армии. Пройдя по потерне, они вышли на поверхность через левый командно-дальномерный пост недалеко от спуска к рейдовому причалу. На прибрежных скалах и в непосредственной близости от причала, охранявшегося бойцами из состава отдельного батальона охраны 35-й батареи, собралось несколько тысяч неорганизованных военных и гражданских лиц.

Подполковник Семечкин, начальник отдела укомплектования Приморской армии, позднее рассказывал: «Мы шли на посадку на подводную лодку. Я шел впереди Петрова. В это время кто-то из толпы стал ругательски кричать: “Вы такие-разэдакие, нас бросаете, а сами бежите”. И тут дал очередь из автомата по командующему генералу Петрову. Но так как я находился впереди него, то вся очередь попала в меня. Я упал…»¹⁶² Кто стрелял – определять было не ко времени. Главное – удалось пройти к причалу, с которого на небольшом буксире «Папанин» комсостав был переправлен на стоявшую невдалеке подводную лодку Щ-209. Приняв на борт 63 человека, она в 2.59 начала движение на Новороссийск, куда и прибыла утром 4 июля.

О том, что предшествовало эвакуации, рассказал Маршал Советского Союза Н. И. Крылов, напомним – тогдашний начальник штаба Приморской армии. «Я оставался у телефонов, когда на батарее в восьмом часу вечера состоялось совместное заседание Военных советов флота и Приморской армии, на котором вице-адмирал Октябрьский огласил полученную из Москвы телеграмму с разрешением оставить Севастополь, ввиду исчерпания всех возможностей его обороны, и о порядке эвакуации.

Генерал Петров, куда-то спешивший, изложил мне все это очень кратко, и, помню, само слово “эвакуация” прозвучало весьма неожиданно, – продолжает Крылов. – А что это относится и персонально ко мне, что я в числе других командиров должен через несколько часов отбыть на подводной лодке, Ивану Ефимовичу пришлось повторить дважды. Наверно, мое лицо все еще выражало недоумение, и командарм произнес уже строго:

– Мы же с вами военные люди, Николай Иванович. Где мы нужнее, решать не нам. Поймите – это приказ.

Не знаю, был ли в моей службе другой приказ, которому я подчинился с таким тяжелым чувством. Не понимал, почему должен уйти в числе первых. Мысль, что это, может быть, избавит меня от гибели, как-то не приносила облегчения…»¹⁶³

Следует сказать, что в телеграмме, в 9.00 30 июня направленной Октябрьским и Кулаковым наркому ВМФ Кузнецову и командующему Северо-Кавказским фронтом Будённому и содержащей просьбу разрешить эвакуацию руководящего состава (200–500 человек) на Кавказ, генерал Петров фигурировал как остававшийся вместо Октябрьского командующим СОР. Генерал Моргунов должен был остаться в ранге его заместителя. Но уже после того, как разрешение было получено, на последнем совместном заседании Военных советов Черноморского флота и Приморской армии, начавшемся в 19.50, Октябрьского убедили в том, что оставлять Петрова и Моргунова нет необходимости. Решили, что ни полнокровных частей, ни боеприпасов нет, поэтому с задачей удержать оборону на день-два справится один из командиров дивизий. Выбор пал на генерала Новикова, поскольку его сектор обороны отстаивал Херсонесский полуостров, куда отходили остатки войск.

Директива же маршала Будённого, в которой предписывалось «Октябрьскому и Кулакову срочно отбыть в Новороссийск для организации вывоза раненых, войск, ценностей, генерал-майору Петрову немедленно разработать план последовательного отвода к месту погрузки раненых и частей, выделенных для переброски в первую очередь. Остаткам войск вести упорную оборону, от которой зависит успех вывоза», пришла на узел связи 35-й батареи с большим опозданием. Командующий Приморской армией со своим штабом к этому моменту был уже далеко в море на пути в Новороссийск.

Мысль об эвакуации явно родилась в головах руководителей СОР в самые последние дни. По-настоящему ее последствия не были продуманы. Мало того что расположение части (да еще и по известным причинам без предупреждения подчиненных) покидал командир. В неменьшей мере утрате управления войсками способствовал и приказ о переходе всего старшего командного состава армии и флота в расположение 35-й башенной батареи, где к концу дня 1 июля собралось не менее двух тысяч человек. Зачем это было сделано? Ведь необходимым количеством судов и кораблей, способных прорваться к Севастополю, флот просто не располагал. А что касается рядовых участников обороны последних дней Севастополя (а во многих случаях и старших офицеров), то большинство из них даже не подозревало, что командование СОР оставляло их сражаться, чтобы решить единственную задачу – прикрыть район своей собственной эвакуации и, если удастся, вывоза старшего командного состава.

К утру 2 июля на берегах Херсонесского полуострова, Камышовой и Казачьей бухт и в других местах оказались оставленными на произвол судьбы десятки тысяч героических защитников Севастополя, в том числе раненых (а их, по разным подсчетам, было 34–37 тысяч человек), без боеприпасов, продовольствия и пресной воды. В плену оказались не менее 95 тысяч человек.

Насколько соответствовало понятиям воинской чести, да и обычной человеческой морали согласие Петрова да и других командиров на эвакуацию, даже если такая эвакуация с военной точки зрения была и целесообразна? На оценки такого рода, на наш взгляд, имеют право только те, кто воевал рядом с военачальниками, в последний момент отказавшимися разделить горькую участь со своими подчиненными. Некоторые такие оценки приводит военный историк капитан 2-го ранга в отставке И. С. Маношин. А они – категоричны. В памяти защитников Севастополя последних дней, абсолютное большинство которых прошли плен, отложилось, что командование их тогда просто бросило врагу на растерзание.

«Эта так называемая эвакуация была похожа на бегство начальства от своих войск… О состоявшейся в ночь на 1 июля эвакуации командования СОРа я узнал утром 1 июля по прибытии на 35-ю береговую батарею. В памяти были еще свежи воспоминания об удачной эвакуации Приморской армии из Одессы в октябре 1941 года. Поэтому никому в голову не приходила мысль о возможном плохом исходе дел под Севастополем и оказаться оставленным командованием на милость врага» (начальник артиллерии 95-й стрелковой дивизии полковник Д. И. Пискунов; он вместе с другими воинами продолжал сопротивление до 12 июля и прошел плен).

«Я считаю, что мы могли еще держать оборону, если бы не дрогнуло командование, которое должно было уходить последним!» (командир радиовзвода 456-го пограничного полка 109-й стрелковой дивизии старший лейтенант Н. И. Головко).

«Несправедливо замалчивать тех, кто был брошен на произвол судьбы нашим командованием и коварно подставлен под удары авиации и артиллерии противника на обрывах Херсонеса» (пулеметчик отдельного батальона дотов старшина 2-й статьи О. П. Григорьев)¹⁶⁴.

Нельзя утаить от читателей, что сам Петров остро переживал ситуацию, в которой оказался не только по приказу старшего начальника, но и – что уж греха таить – по собственной воле. В. В. Карпов рисует в своей книге «Полководец» сцену, которой хочется верить, хотя писатель, естественно, не мог при ней присутствовать, а никаких ссылок на рассказы очевидцев не приводит¹⁶⁵. После того как Петров продиктовал последний приказ о вступлении в должность остававшегося за него генерала Новикова, он ушел в отведенный ему кубрик. Забеспокоился член Военного совета армии И. Ф. Чухнов, подошел к двери и приоткрыл ее. И вовремя! В тот момент, когда Чухнов приоткрывал дверь, Петров, лежа на кровати лицом к стене, уже расстегивал кобуру. Чухнов быстро вошел в комнату и положил руку на плечо Петрова.

«Некоторое время оба молчали. Потом Чухнов спросил:

– Фашистам решили помочь? Они вас не убили, так вы им помогаете? Не дело вы задумали, Иван Ефимович. Нехорошо. Насовсем, значит, из Севастополя хотели уйти? А кто же его освобождать будет? Не подумали об этом? Вы, и никто другой, должны вернуться сюда и освободить наш Севастополь.

Петров сел. Глаза его блуждали. Он поискал пенсне, чтобы лучше видеть Чухнова, но не нашел, порывисто встал, одернул гимнастерку, поправил ремни и застегнул кобуру»…