Текст книги "Герои битвы за Крым"

Филипп Сергеевич Октябрьский

Родился 9 (21) октября 1899 г. в деревне Лукшино Зубцовского уезда Тверской губернии, до 1924 г. носил фамилию Иванов.

Адмирал (1944 г.).

В Военно-морском флоте – с ноября 1918 г.: матрос-кочегар на вспомогательных судах Балтийского флота, машинист на вспомогательном крейсере «Лейтенант Шмидт» Северной военной флотилии и линкоре «Гангут» из состава Морских сил Балтийского моря (МСБМ). После окончания в июле 1922 г. восьмимесячных курсов при Петроградском коммунистическом университете – на партийной работе в морском отделе Политического управления РККА, с октября – начальник агитационно-пропагандистского отдела Северной военной флотилии в Архангельске. С мая 1928 г. – вахтенный начальник – стажер помощника командира тральщика «Клюз». В этом же году окончил параллельные курсы при Военно-морском училище им. М. В. Фрунзе.

С сентября 1928 г. – в отряде торпедных катеров МСБМ: командир торпедного катера, группы, дивизиона, отряда торпедных катеров. С июня 1932 г. —командир отряда торпедных катеров Морских сил Дальнего Востока, затем командир и военком бригады торпедных катеров Тихоокеанского флота.

В феврале 1938 г. назначен командующим Амурской военной флотилией, во главе которой участвовал в боевых действиях в районе озера Хасан. С марта 1939 г. – командующий Черноморским флотом.

В годы Великой Отечественной войны – в прежней должности. С ноября 1941 г. – командующий Севастопольским оборонительным районом. В связи с неудачным десантом в Южную Озерейку под городом Новороссийском в апреле 1943 г. освобожден от должности и направлен в распоряжение наркома ВМФ. С июня 1943 г. – командующий Амурской военной флотилией. В марте 1944 г. вновь назначен командующим Черноморским флотом.

После войны – в той же должности. С ноября 1948 г. – 1-й заместитель главнокомандующего ВМС, с января 1951 г. – в длительном отпуске и на лечении. С апреля 1952 г. – начальник Управления научно-испытательных полигонов ВМС. С декабря 1954 г. – в отставке по болезни. В мае 1957 г. вновь определен на военную службу и назначен начальником Черноморского высшего военно-морского училища им. П. С. Нахимова. С июня 1960 г. – в распоряжении главкома ВМФ, с сентября – инспектор-советник Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР.

Герой Советского Союза (20 февраля 1958 г.), награжден тремя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Ушакова 1-й степени, орденами Нахимова 1-й степени, Суворова 2-й степени, Красной Звезды, медалями, а также иностранными орденами.

Депутат Верховного Совета СССР 1–2-го созывов.

Скончался 8 июля 1969 г. Похоронен в городе Севастополе на кладбище Коммунаров.

Если завтра война…

Сколько бы ни прошло десятилетий после Великой Отечественной войны, начало которой сложилось для нашей страны столь трагически, людская память неизбежно будет возвращаться к рассвету 22 июня 1941 г. Возвращаться в поисках ответа на мучительный вопрос: почему так сложилось, что многие гарнизоны сухопутных войск были в буквальном смысле разбужены вражескими обстрелами и бомбардировками, тогда как моряки не просто бодрствовали, а еще на подступах к своим главным базам встретили немецкую авиацию метким разящим огнем?

Едва ли не у каждого – свой ответ. Но самый убедительный дали черноморцы. Осуществленное под руководством командующего Черноморским флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского успешное отражение вражеского налета на Севастополь на рассвете 22 июня, когда не было потеряно ни единого боевого корабля, стало своеобразным апофеозом той, подчас рутинной, утомительной, незаметной для постороннего взгляда, но тщательной и настойчивой работы по подготовке к самому главному экзамену – экзамену, устраиваемому противником.

Такая подготовка велась, конечно, не только на Черноморском, но и на всех флотах, поскольку инициировал ее ставший в 1939 г. наркомом ВМФ СССР адмирал Н. Г. Кузнецов. Решительно действовал он и в самый канун войны. Исходя из данных разведки, 19 июня 1941 г. на оперативную готовность № 2 были переведены Балтийский и Северный флоты, базы затемнены. 18 июня из района учений в Севастополь вернулся Черноморский флот и получил приказ оставаться в готовности № 2.

Около 23.00 21 июня нарком обороны СССР маршал С. К. Тимошенко передал Н. Г. Кузнецову сталинское указание о приведении войск РККА и РККФ в полную боевую готовность. В отличие от наркома обороны СССР и начальника Генерального штаба РККА генерала армии Г. К. Жукова, которые, подписав у Сталина соответствующую директиву, взялись готовить довольно пространную телеграмму с указаниями командующим западными приграничными военными округами (потом она, передаваемая вниз, проходила довольно длительную процедуру зашифровки и расшифровки в штабах всех уровней), Николай Герасимович 21 июня 1941 г. в 23.50 отдал приказ Главному морскому штабу телеграфом передать на флоты директиву и краткий условный сигнал. И тут же лично продублировал свой приказ телефонными звонками командующим Балтийским и Северным флотами В. Ф. Трибуцу и А. Г. Головко, а также начальнику штаба Черноморского флота И. Д. Елисееву. При этом дал указание, не задумываясь, открывать огонь по нарушителям советского воздушного пространства.

«В 02 часа 40 минут, – вспоминал Н. Г. Кузнецов, – все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох»¹⁶⁶. Это было особенно важно еще и потому, что в случае выведения из строя флот уже не мог бы рассчитывать на восстановление за недостатком у страны сил и средств.

И вот он – тот самый апофеоз растянувшейся на несколько лет напряженной подготовки на Черноморском флоте. Послушаем не моряка, а начальника Генерального штаба Красной армии (а войну в этом качестве начинал будущий Маршал Советского Союза Г. К. Жуков), чтобы еще сильнее оттенить простую истину: наладив собственную систему перехода на высшие степени боевой готовности, моряки ЧФ решили задачу не локальной, флотской потребности, а задачу общегосударственную.

«В 3 часа 07 минут [22 июня 1941 г. – Авт.] мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Ф. С. Октябрьский и сообщил: “Система ВНОС[11]11
  Система воздушного наблюдения, оповещения и связи.


[Закрыть] флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний”.

Я спросил адмирала:

– Ваше решение?

– Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота.

Переговорив с С. К. Тимошенко, я ответил Ф. С. Октябрьскому:

– Действуйте и доложите своему наркому…

В 4 часа я вновь разговаривал с Ф. С. Октябрьским. Он спокойным тоном доложил:

– Вражеский налет отбит. Попытка удара по нашим кораблям сорвана. Но в городе есть разрушения.

Я хотел бы отметить, – резюмировал Г. К. Жуков, – что Черноморский флот во главе с адмиралом Ф. С. Октябрьским был одним из первых наших объединений, организованно встретивших вражеское нападение»¹⁶⁷.

Так блестяще оправдалась заранее продуманная и отработанная на флотах до автоматизма организация дела. В сухопутных войсках западных приграничных округов было, к глубокому сожалению, иначе: далеко не везде телеграмма из Москвы успела дойти к началу вторжения, а где ее и получили, то не успели расшифровать.

Чтобы до конца разобраться в значимости того, чего и как удалось добиться командованию именно Черноморского флота, важно проследить за ходом событий на ЧФ последних лет, месяцев, недель накануне войны. Именно тогда была заложена база, опираясь на которую командованию Севастопольского оборонительного района (СОР) удалось столь упорно отстаивать главную базу флота вплоть до первых чисел июля 1942 г.

Подготовкой Севастополя к обороне с суши командование флота стало заниматься еще в конце 1940 г.: на этот счет имелся специальный приказ наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова, касавшийся и других военно-морских баз. Она шла под личным руководством командующего флотом Ф. С. Октябрьского, ставшего во главе ЧФ в марте 1939 г. Готовились к отражению вражеских десантов, как воздушных, так и морских: опыт войны на Западе, в частности, захват немцами острова Крит, подтверждал их возможность и эффективность. Никто тогда даже в теории не допускал возможности осады города-крепости противником, дошедшим до Крыма от границы. Специальная комиссия во главе с комендантом береговой обороны флота и главной базы генерал-майором береговой службы П. А. Моргуновым провела к весне 1941 г. рекогносцировку и выбор главного рубежа сухопутной обороны. Он был запланирован в 10–16 км от Севастополя, то есть на расстоянии, не позволявшем противнику обстреливать город такой артиллерией, какая могла быть на вооружении у десантных частей.

По указанию руководства ВМФ в марте было проведено учение по отражению воздушного десанта в районе Севастополя с фактической выброской дальней авиацией воздушно-десантных частей из Киевского особого военного округа, наступавших на нашу главную базу. Это учение помогло увидеть слабые места в ее обороне.

С учетом результатов учения была приведена в определенную систему организационная сторона сухопутной обороны Севастополя: определен состав привлекаемых к ней сил, фронт обороны разделен на три сектора и два самостоятельных боевых участка – Городской и Балаклавский. Военный совет утвердил комендантов секторов и боевых участков (ими назначались по совместительству командиры флотских береговых частей). Началась практическая отработка этой организации, прежде всего в штабах.

Ответственность за защиту Севастополя с суши, естественно, возлагалась на командование береговой обороны – генерала П. А. Моргунова, который являлся также начальником Севастопольского гарнизона. На него же, как на начальника гарнизона, было возложено и руководство местной противовоздушной обороной. К ней в Севастополе относились очень серьезно. Команды МПВО, регулярно тренировавшиеся, имелись во всех районах города, на всех предприятиях. «Любое учение на флоте, любой выход кораблей по сигналу тревоги означали тревогу и учение для всей системы МПВО в масштабе города», – отмечал в своих воспоминаниях бывший член Военного совета флота вице-адмирал Н. М. Кулаков¹⁶⁸. «Секретарь горкома партии Б. А. Борисов, будучи комиссаром МПВО, придавал большое значение тому, чтобы учения были для подразделений МПВО неожиданными и их выучка проверялась в обстановке, максимально приближенной к боевой.

На кораблях и в береговых частях флота настойчиво отрабатывались действия по переводу на различные степени боеготовности, чему Ф. С. Октябрьский уделял первостепенное внимание. В мае на Черноморский флот прибыл начальник Главного морского штаба (ГМШ) адмирал И. С. Исаков, чтобы вместе со специалистами ГМШ проверить фактическую боевую готовность кораблей, частей и соединений. Проверки производились внезапно. Без каких-либо предупреждений и в самое различное время суток представители ГМШ вручали командирам пакеты с определенными заданиями»¹⁶⁹.

В целом флот проверку выдержал, но недоработок обнаружилось немало, и их общей причиной были до конца не изжитые настроения мирного времени. Ф. С. Октябрьский издал строгий приказ, имевший цель завершить перестройку всех звеньев флотского организма к оперативному переходу на высшую ступень боевой готовности.

«На середину июня было назначено учение Черноморского флота совместно с частями Одесского военного округа в северо-западном районе моря и на прилегающих участках побережья. Обычно учения такого масштаба устраивались осенью, чтобы, исходя из их результатов, подвести итоги летней боевой учебы. Но сама атмосфера в отношениях с Германией не позволяла никаких отсрочек. Тем более что и адмирал И. С. Исаков, вновь прибывший на флот для наблюдения за учениями, дополнительно осведомил Военный совет о нарастающей опасности войны.

Учение предусматривало высадку оперативного десанта в составе стрелковой дивизии на необорудованное побережье и нанесение удара по военно-морской базе (а для другой стороны – отражение его). Подготовка велась очень тщательно»¹⁷⁰. Командующий побывал чуть ли не в каждом корабельном и авиационном подразделении, с полным напряжением работал штаб флота, который за месяц до описываемых событий возглавил контр-адмирал И. Д. Елисеев.

Характерная деталь, много говорящая о напряженности обстановки последних мирных дней: когда штаб руководства учением пришел на плавбазе «Эльбрус» в Одессу, командующий войсками Одесского военного округа генерал-полковник Я. Т. Черевиченко не смог лично встретить начальника ГМШ ввиду тревожного положения на границе, не позволявшего удалиться от средств связи. А когда встреча все же состоялась, командующий войсками округа познакомил гостей с «последними фактами вторжения иностранных самолетов в советское воздушное пространство», а также «с донесениями о наблюдаемом передвижении румыно-немецких войск за Дунаем и Прутом»¹⁷¹.

Информацию о том, что угроза нападения со стороны Германии нарастает, Ф. С. Октябрьский получал постоянно и от разведывательного отдела штаба флота. Его начальник полковник Д. Б. Намгаладзе все чаще докладывал о многочисленных фактах нарушения границы немецкими военными самолетами. Буквально за несколько дней до нападения разведотдел вскрыл факт сосредоточения германских транспортов в портах Румынии. Факт, незначительный с точки зрения гражданского человека, много говорил профессиональным морякам.

Не могли не насторожить и показания перебежчика, задержанного моряками Дунайской военной флотилии и настаивавшего на том, что Германия готовится к скорой войне с СССР¹⁷². Конечно, будущий противник мог и специально забросить перебежчика в целях дезинформации – такой вариант не исключался, но вкупе с другими разведсведениями показания румына выглядели убедительно. Наконец, 21 июня полковник Д. Б. Намгаладзе доложил запись открытой передачи английского радио, в которой говорилось, что нападение Германии на Советский Союз ожидается в ночь на 22 июня.

Напряженность обстановки нарастала, но, по признанию члена Военного совета флота Н. М. Кулакова, «у нас недоставало данных, чтобы во всем разобраться». При этом, как он утверждал в своих воспоминаниях, командование ЧФ отнюдь не было дезориентировано известным сообщением ТАСС от 14 июня 1941 г., в котором, как известно, ширившиеся слухи о близкой войне Германии против СССР объявлялись происками британской пропаганды. «Оно [сообщение ТАСС. – Авт.] ставило нас в несколько затруднительное положение, но мы полагали, что оно имеет целью создать у заправил гитлеровской Германии впечатление, будто наша страна не замечает их внешних приготовлений. И мы продолжали призывать личный состав к повышению бдительности и боевой готовности. Об этом, в частности, свидетельствует директива командования Черноморского флота. Она требовала от командиров соединений, кораблей и частей: в пятидневный срок проверить по-настоящему боевое управление, план обороны, развертывание, режим полетов авиации, выход и вход кораблей на предмет – “Готовы ли вы к войне?”»¹⁷³.

Так совпало, что именно 14 июня началось описанное выше учение ЧФ совместно с частями Одесского военного округа. О том, что никакой деморализации сообщение ТАСС не внесло и обстановка, в которой проводились учения, отличалась неослабной бдительностью, «может дать представление такая деталь: был установлен особый сигнал, означавший, что учение прерывается и флот немедленно переходит на ту степень повышенной боевой готовности, какая будет назначена… Флагманам соединений и их заместителям по политчасти, – как вспоминал Н. М. Кулаков, – говорилось прямо: не исключено, что развитие событий заставит перейти от учения к боевым действиям…

Учение продолжалось по своему плану. На западном побережье Крымского полуострова был высажен десант. Хорошо показали себя морские летчики, подводники. Адмирал Исаков дал высокую оценку действиям кораблей и высадившейся дивизии. 18 июня учение закончилось, и корабли стали возвращаться в Севастополь. Разбор маневров планировался на 23 июня. Адмирал Исаков объявил, что задерживаться не может, и, поручив проведение разбора Военному совету флота, отбыл в Москву».

Возможно, кто-то из моряков и надеялся хотя бы на небольшую передышку, как это обычно бывает у людей, хорошо потрудившихся и честно выполнивших немалую работу. Однако Ф. С. Октябрьский, проконсультировавшись с наркомом и ГМШ, сохранил оперативную готовность № 2. А на следующий день из Москвы поступила директива наркома Кузнецова о введении такой степени готовности на всех флотах.

Субботний вечер 21 июня внешне мало отличался от обычного, предвыходного. Личному составу кораблей, свободному от вахты, были предоставлены отдых и увольнение на берег. «Выходов кораблей на боевую подготовку на следующий день не планировалось. В Доме флота давали концерт артисты московской эстрады…»¹⁷⁴

Так начиналась война

Филипп Сергеевич Октябрьский оставался в служебном кабинете. С полным напряжением функционировали и дежурные структуры штаба флота.

Тревожное ожидание не обмануло. Примерно в 01.00 ночи Октябрьский получил телеграмму наркома ВМФ СССР о переводе флота на повышенную оперативную готовность. Краткий разговор с адмиралом Н. Г. Кузнецовым состоялся и по телефону.

Наступило время действовать без промедления. По сигналу «Большой сбор» к командующему прибыли член Военного совета Н. М. Кулаков, начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев, генерал-майор береговой службы П. А. Моргунов, начальник разведотдела полковник Д. Б. Намгаладзе, руководители других служб, комендант города, а также секретарь горкома партии Б. А. Борисов. Они были быстро ознакомлены с указаниями из Москвы и, получив необходимые распоряжения, без промедления приступили к их исполнению на своих рабочих местах.

«Корабли и части приступили к приемке добавочного боезапаса, топлива, продовольствия. По гарнизону был дан сигнал “Большой сбор”, а база и город затемнены», – вспоминал Н. М. Кулаков. В нарушение установленного порядка «светили только Херсонесский маяк и Инкерманские створные знаки»: оказалось, что телефонная связь с ними нарушена, как выяснилось позднее, диверсантами. Туда срочно направили посыльных на мотоциклах, и вскоре маяк и створные знаки потухли.

К 02.30 переход на оперативную готовность № 1 закончили все корабельные соединения, береговая оборона, морская авиация. О том же поступил доклад с Дунайской военной флотилии. В самом Севастополе проревели сирены воздушной тревоги, были отключены рубильники на городской электростанции, и город погрузился во тьму.

Как вспоминал Н. М. Кулаков, между ним и командующим состоялся короткий диалог, вероятно, последний, разделивший для собеседников мирное время и время военное:

«– Как думаешь, Николай Михайлович, это война?

– Похоже, что так, – ответил я. – Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, Филипп Сергеевич, что она начнется так скоро…»¹⁷⁵

Так скоро… Словно подтверждая беспокоившую их обоих мысль, оперативный дежурный штаба флота (им в эту ночь был флагманский химик ЧФ капитан 2-го ранга Н. Т. Рыбалко) доложил по телефону о том, что посты службы наблюдения и связи из Евпатории и с мыса Сарыч засекли приближение группы самолетов со стороны моря. Самолеты – явно чужие, поскольку по информации штаба ВВС флота наша авиация полетов в этот момент не совершала.

Тогда-то Октябрьский и взялся за трубку аппарата ВЧ, чтобы позвонить в Москву Г. К. Жукову. Что происходило потом – картина раздваивается. Член Военного совета Н. М. Кулаков описывает ситуацию таким образом, что у читателя складывается однозначное впечатление: Октябрьский, в отличие от некоторых своих подчиненных, оказался способным быстро «переключить себя» на войну.

За минуту-две до того, как зенитчики должны были открыть огонь, Октябрьскому, как пишет Кулаков, позвонил командир одного из дивизионов зенитно-артиллерийского полка, прикрывавшего Севастополь. В крайнем волнении он заявил, что не сможет решиться на открытие огня: а вдруг самолеты наши, и тогда ему придется отвечать за последствия. «Ф. С. Октябрьский потребовал прекратить неуместные рассуждения и выполнять приказ.

– В противном случае, – закончил командующий, – вы будете расстреляны за невыполнение боевого приказа».

Мемуарист специально пояснил, почему он привел в своих воспоминаниях этот эпизод – дабы показать всю безосновательность утверждений, проникших в «отдельные военно-исторические произведения», будто у командующего Черноморским флотом возникали какие-то колебания насчет того, следует ли открывать огонь. «Как человек, находившийся рядом с ним, – подчеркнул Н. М. Кулаков, – могу засвидетельствовать, что никаких колебаний и сомнений на этот счет у Ф. С. Октябрьского не было»¹⁷⁶.

Говоря об ошибках в «отдельных военно-исторических произведениях», Кулаков явно имел в виду (хотя и не назвал их) воспоминания капитана 2-го ранга Н. Т. Рыбалко, на которые сослался Н. Г. Кузнецов в своей книге «Накануне», вышедшей в 1966 г.

А картина из них складывается, говоря дипломатично, несколько иная, чем та, что позднее в своих мемуарах нарисовал бывший член Военного совета ЧФ. Угроза расстрела прозвучала из уст командующего флотом в адрес не какого-то анонимного командира дивизиона, а как раз Н. Т. Рыбалко. Когда оперативный дежурный доложил Октябрьскому о запросе начальника ПВО полковника Жилина, открывать ли огонь по неизвестным самолетам, между ними возник следующий диалог, который Н. Г. Кузнецов воспроизвел по воспоминаниям Н. Т. Рыбалко:

«Ф. С. Октябрьский. Есть ли наши самолеты в воздухе?

Н. Т. Рыбалко. Наших самолетов нет.

Ф. С. Октябрьский. Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.

Н. Т. Рыбалко. Товарищ командующий, как быть с открытием огня?

Ф. С. Октябрьский. Действуйте по инструкции»¹⁷⁷.

Что значит «по инструкции»? Если говорить без обиняков, это была попытка под благовидным предлогом переложить принятие чрезвычайно ответственного решения на подчиненного. Объяснить природу нерешительности, проявленной Октябрьским, в общем-то, несложно. Ведь дело касалось на какой-то пограничной заставы, привыкшей ко всяким инцидентам и по определению неспособной стать причиной масштабного конфликта, а Севастополя – главной военно-морской базы Черноморского флота. Приказ об открытии огня всей системой ПВО по неизвестным еще в те минуты самолетам вполне мог отозваться межгосударственным конфликтом. На командовании флота лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнаказанно врага, а с другой – не вызвать осложнения обстановки, что было чревато крупными неприятностями лично для адмирала.

Кому из довоенных руководителей не были известны категорические указания Сталина ни при каких обстоятельствах не дать немцам повода к нападению и те карательные меры, которые обрушились бы на голову виновного. Кое-кто из высших управленцев в Москве скорее готов был позволить врагу безнаказанно совершить нападение, нежели взять на себя ответственность за предупредительные меры. Давно уже исчерпавшая надежда избежать войны жила даже тогда, когда нападение уже совершилось и на огромных пространствах вдоль западной границы лилась кровь советских людей. И такой настрой не мог не спускаться на нижние ступени управления, разрыхляя волю руководителей на местах.

За примером далеко ходить не надо: когда сам Кузнецов, получив по телефону от Октябрьского доклад о налете, совершенном на Севастополь, попытался связаться со Сталиным, у него ничего не вышло. Дежурный отказался беспокоить вождя, но при этом «обрадовал»: мол, «доложу кому следует». Через несколько минут адмиралу раздраженно позвонил начальник Управления кадров и секретарь ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков, входивший в ближайшее окружение Сталина, с вопросом: «Вы понимаете, что докладываете?» Поверили наркому ВМФ СССР, вероятно, только после того, как его доклад проверили «контрольными» звонками в Севастополь. Командующему ЧФ звонили и Г. М. Маленков, и всесильный нарком внутренних дел Л. П. Берия, и генерал Г. К. Жуков. Из их дотошных расспросов командующий флотом должен был сделать однозначный вывод: если он поторопился с выводами о налете вражеской авиации, если поддался на провокацию, не сносить ему головы.

Так что, повторимся: колебания Октябрьского – отдавать приказ на открытие огня по неизвестным самолетам или нет, да еще в условиях крайнего дефицита времени – вполне понятны. Непонятно только, зачем задним числом оправдывать эти колебания или даже скрывать, как это сделал Кулаков. Явно переход от мирного времени психологически давался очень тяжело и рядовым морякам, и их командующему.

В любом случае оперативный дежурный Н. Т. Рыбалко получил-таки вполне определенный приказ об открытии огня по самолетам для его передачи начальнику ПВО. И твердо отдал такой приказ находившийся рядом с ним начальник штаба флота И. Д. Елисеев. Забегая вперед скажем, что Севастополь стал единственной советской военной базой, которая в условиях внезапного нападения оказала противнику организованное сопротивление.

Огонь был открыт примерно в 3 часа 07 минут. По небу, в поисках цели, зашарили, запрыгали снопы света внезапно вспыхнувших в ночи прожекторов, заговорили зенитные орудия батарей и кораблей. Немецкие самолеты подходили к Севастополю на небольшой высоте. Это были бомбардировщики Не. 111Н из 2-й группы подполковника Готлиба Вольффа 4-й бомбардировочной эскадры «Генерал Вефер», базировавшейся на румынском аэродроме Силистра (Силистрия). Сколько боевых машин участвовало в налете, в точности неизвестно. По данным ПВО ЧФ, от пяти до девяти, но не исключено, что некоторые экипажи бомбардировщиков в связи со своевременным затемнением главной базы ЧФ попросту не смогли обнаружить цель. Военный историк М. Э. Морозов полагает, что в вылете было задействовано никак не меньше эскадрильи (то есть 8–10 самолетов), а может, и вся группа (примерно 30 самолетов)¹⁷⁸.

Какую боевую задачу они решали? Октябрьский вначале полагал, что главной целью вражеской авиации было ядро флота – корабли эскадры. Это предположение, казалось, подтвердила и находка штабными специалистами крупного осколка металла закругленной формы, напоминавшего кусок крышки от торпеды. Это наводило на мысль, что с самолетов, быть может, сбрасывались торпеды – оттого и такая сила взрывов – и враг замышлял устроить черноморцам «Таранто» (так называется порт на Средиземном море, у которого английские самолеты-торпедоносцы за один налет в ноябре 1940 г. вывели из строя три итальянских линкора).

Однако это предположение не подтвердилось. Было установлено, что самолеты, появившиеся над Севастополем, сбрасывали не торпеды и не бомбы, а морские мины на парашютах. Цель врага стала ясной – заминировать выходы из севастопольских бухт, чтобы запереть в них советские корабли, сковать, таким образом, Черноморский флот, а последующими налетами потопить и уничтожить все, что находится в главной базе. Этот замысел был сорван, поскольку врагу не удалось застать наших моряков врасплох. Прицельно сбросить мины на фарватер смогли далеко не все экипажи, большая их часть попала на берег или на мелководье, где они автоматически самоподрывались. А один из бомбардировщиков вообще был сбит, его записала на свой боевой счет 59-я отдельная железнодорожная зенитная батарея.

Опираясь на первые доклады, командующий ЧФ позвонил в Москву, наркому ВМФ. «По необычайно взволнованному голосу вице-адмирала Ф. С. Октябрьского, – вспоминал Н. Г. Кузнецов, – уже понимаю – случилось что-то из ряда вон выходящее.

– На Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город…

Смотрю на часы. 3 часа 15 минут. Вот когда началось… У меня уже нет сомнений – война!»¹⁷⁹