Текст книги "Если небо молчит"

– Не часто, – усмехнулась блондинка. – Но у меня большой опыт общения с разными людьми. Я – юрист.

– Благодарю вас… – Максим медленно поднялся из-за стола. – В качестве сатисфакции, или, как говорят юристы, возмещения морального ущерба, мне вполне достаточно этого стакана воды. – Он щелкнул пальцем по бокалу. – Без газа.

Михеева внимательно наблюдала за ним.

Стараясь избежать театральности, Танкован не бросил, а аккуратно положил салфетку на стол и двинулся к выходу. Он умеет играть оскорбленное самолюбие. Сейчас эта опасливая дамочка окликнет его, извинится, стушуется, и будет шах.

Он спокойно прошел через зал, миновал барную стойку, бросил равнодушный взгляд на уплетающего бифштекс менеджера в ярком галстуке и взялся за ручку входной двери. Еще шаг, еще мгновение, и он скроется за порогом. Ну что же? Дамочке давно пора его окликнуть. Максим распахнул дверь и остановился в нерешительности. Ну? Уходить? Времени больше нет. Уходить? Да?

Официантка в костюме скандинавской прачки бросила в его сторону удивленный взгляд.

Пора. Иначе он окажется в глупом положении.

Танкован шагнул за порог и прикрыл за собой дверь. Напольные часы в нише звякнули, показывая четверть третьего.

Его так никто и не окликнул.

Едва он вышел на улицу, по тротуару забарабанили первые тяжелые капли дождя. Через мгновение померк свет, и с неба рухнул океан.

Танкован благоразумно вернулся обратно под маркизу парадного входа. Мимо, громыхая на стыках, прокатил трамвай. За ним, постукивая скатами о мощенную булыжником мостовую и обдавая брызгами зазевавшихся прохожих, промчалась «Газель» с душераздирающим рекламным слоганом на борту: «Закажи у нас кровать – будешь в Сочи отдыхать! А закажешь два дивана – станет Кипр по карману!» Тучный мужик, согнувшись и натянув на голову рубашку, семенил в сторону однояйцевых коричневых шестнадцатиэтажек.

Максим мрачно сплюнул. Эта глупая сучка оставила его в дураках. Он не только не заработал вознаграждения, на которое мог бы рассчитывать, но даже не получил ответа на вопрос, из-за которого пришел на встречу. Оставалась последняя надежда: Татьяна Михеева ему позвонит! Непременно позвонит. Эта барышня не из тех, кто швыряется кавалерами. Сейчас она успокоилась, убедившись, что никто и не думает вымогать у нее деньги. А через некоторое время, прокрутив в своей бестолковой белокурой головке весь разговор с Максимом, поймет, что допустила оплошность, позволив ему уйти. Он ей нравится – это очевидно. Поэтому мысль о том, что, возможно, и она ему нравится, не даст ей покоя. У нее отпечатался номер его телефона. Все в порядке. Обязательно позвонит!..

В заднем кармане джинсов голосом Демиса Руссоса взвыл мобильник. Танкован усмехнулся: ну что я говорил?! Какая удача, что аккумулятор еще не сдох!

Он поспешно достал телефон и уставился на дисплей. Незнакомый номер. У нашей бизнес-леди, оказывается, есть и вторая трубка!

Выждав для порядка несколько секунд, пока греческий тенор не дошел до припева, Максим нажал на зеленую кнопку и расстроенным голосом прохрипел:

– Слушаю вас…

На том конце отозвался еще более мрачный и хриплый мужской голос:

– Гражданин Танкован?

– Да. – Максим не скрывал своего разочарования. – Это я. А с кем имею честь?..

– Блатов. Оперуполномоченный управления внутренних дел Южного административного округа.

У Танкована потемнело в глазах. Этого еще не хватало! Выходит, эта стерва Светка, не дождавшись окончания срока, который сама же и установила, все-таки позвонила в милицию! Южный административный округ! Ну конечно! Все сходится! Ах ты дрянь! Ах ты…

– Руслан Кушев вам знаком? – хмуро поинтересовался голос в трубке.

– Что? – не понял Максим.

Поток мыслей, взметнувшись было, теперь неожиданно рухнул на дно черепной коробки.

– Не что, а кто, – раздраженно поправил человек, назвавшийся оперуполномоченным Блатовым. – Время, что ли, выигрываете на раздумья?

– Какие еще раздумья? – пробормотал Максим. – Кушева знаю. То есть, с Кушевым я знаком… В смысле, не просто знаком, а он мой друг.

– Вы с ним сожительствуете? – уточнил голос в трубке.

– Мы вместе снимаем квартиру. – Танкован почувствовал, что его первоначальный испуг сменяется злостью. – А в чем дело? Вы из полиции нравов?

– Мы из уголовного розыска. Прошу вас незамедлительно приехать сюда.

– Куда?

– В квартиру, которую вы снимаете на пару с Кушевым.

У Танкована похолодели руки.

– А что случилось? Что с Русланом? Он жив?

– А вам бы хотелось, чтобы он был мертв? – незамедлительно отреагировал Блатов. – Нет, он жив… Но в данной ситуации не уверен, что это для него лучше… Поэтому настоятельно прошу вас…

И телефон замолчал. Аккумулятор отработал свое.

7

Оглушенная и пораженная признанием Битюцкого, Маргарита несколько минут стояла в оцепенении, взирая на белое неподвижное лицо с полуоткрытыми глазами и искривленным ртом, покрытое, словно черными трещинами, паутиной проводов энцефалографа. Потом, подгоняемая холодным страхом, бросилась наружу, схватила со стола телефонную трубку и по очереди вызвала лечащего врача Щевьева и ординатора Хатунцева.

Они примчались с разницей в три минуты, деловито осмотрели больного, проверили пульс, реакцию закатившихся зрачков и почти хором приказали:

– Бригаду с дефибриллятором! Живо!

Реаниматоры, среди которых оказался уже знакомый Маргарите санитар в синих штанах, прибыли на служебном лифте в тот самый момент, когда сработала тревожная система. Компьютер наполнил коридор противным писком, на экране осциллографа вытянулась безжизненная прямая, и только монитор энцефалографа продолжал выбрасывать радужные вспышки, свидетельствующие о том, что, несмотря на cбой в работе сердца, мозг Битюцкого еще жив.

Медики молниеносно распределили между собой функции. Пока коротышка готовил к подключению аппарат искусственной вентиляции легких и при помощи металлического кольца прилаживал к прибору эндотрахеальную трубку, двое других раскрыли переносной чемоданчик с дефибриллятором, размотали провода и проверили электроды на разряд.

– Готовы! – крикнул молодой врач-реаниматор с тонкими смешными усиками над верхней губой.

Второй медик с узким непропорциональным лицом откинул простыню, освободил грудь Битюцкого от проводов и приложил к ней чашечки электродов.

– Девятнадцать ноль восемь: производим воздействие бифазным электрическим импульсом на сердечную мышцу пациента. Разряд!

Что-то громко треснуло в воздухе, и худое, костлявое тело старика неестественно выгнулось и подпрыгнуло под руками реаниматора.

Коротышка исхитрился и, разомкнув металлической пластиной зубы больного, ввел ему в рот дыхательную трубку.

– Смелее, Паша, – подбодрил его узколицый. – Здесь важны скорость и простота, а не сложность и точность. – И повернувшись к своему усатому коллеге, приказал: – Еще разряд!

Битюцкий снова подпрыгнул на кровати. Прибор пискнул.

– Есть сердечные сокращения! – холодно констатировал врач.

Паша тем временем, методом тыка нашел треугольник трахеи и ловко просунул трубку до конца.

– Врубай респиратор! – приказал узколицый Маргарите и опять повернулся к усатому: – Сними ЭКГ и сохрани на флэшке!

Девушка подобрала с пола вырванный провод, села на корточки, просунула руку под тумбу и, морщась, воткнула его в сеть. Прибор пискнул и моргнул двумя зелеными лампочками. Маргарита выпрямилась и, нащупав тумблер на панели аппарата, привела его в положение «on». Черная гармошка мехов зашипела, вздулась и опустилась, вгоняя в легкие Битюцкого первую порцию воздуха.

– Есть кардиограмма! – объявил усатый.

– Сворачивай шарманку, – устало распорядился узколицый и подмигнул Маргарите: – Считай, что пока повезло. Вытащили твоего доходягу. Надолго ли – не знаю.

Девушка только сейчас обратила внимание, что противный писк в коридоре прекратился.

Сейчас предстоит подробно описать в журнале проделанную операцию с указанием времени и фамилий врачей, а потом заново снять показания осциллографа.

– Больной был подвергнут электрической дефибрилляции, – зачем-то констатировала она вслух, словно репетировала то, что занесет в журнал. – Чем было достигнуто возобновление мышечной работы сердца.

Усатый посмотрел на нее насмешливо.

– Подвергнут! Достигнуто! – передразнил он. – Больному проведено лечение фибрилляции желудочков сердца, и время, прошедшее с момента появления аритмии до начала электроимпульсной терапии, составляет одну минуту девять секунд! Мы обеспечили эффективную дефибрилляцию в щадящем для миокарда режиме. Ток в течение разряда один раз поменял направление и за очень короткий промежуток времени успел пройти через сердце дважды!

Маргарита растерянно кивнула.

– А ты молодец! – похвалил ее врач Щевьев, который прибыл в ПИТ первым. – Вовремя спохватилась.

– Еще бы, – подтвердил ординатор. – В ее положении на воду дуть станешь.

– Теперь так, – Щевьев вынул из кармана халата шариковую ручку, – введешь внутривенно капельно кавинтон, струйно – пирацетам или милдронат. Записать или запомнишь?

– Запомню, – сказала Маргарита.

– Лучше запишите! – хохотнул коротышка. – А то хлопот не оберетесь.

Медики собрали свой нехитрый скарб, свернули провода дефибриллятора, щелкнули замком чемоданчика и двинулись к выходу.

– Он сказал мне, что его хотят убить! – неожиданно вырвалось у медсестры.

Все разом повернули к ней головы.

– Еще бы, – опять хмыкнул ординатор. – Я бы тоже на его месте тревожился, пока ты на дежурстве.

Коротышка заржал.

Через двадцать минут Маргарита закончила необходимые процедуры в ПИТе: сделала инъекцию, поставила капельницу, заполнила журнал и проверила работу аппарата искусственной вентиляции легких.

Без четверти восемь. Скоро появится Женечка, нужно успеть подготовить для нее инструкции и настоятельно попросить, чтобы она не оставляла старика даже на полчаса. Маргарита задумалась: стоит ли делиться с подругой своими опасениями и рассказывать ей про жуткие признания Битюцкого и про странный разговор с Антиохом? Не поднимет ли та ее на смех? С другой стороны, Женька – умная девушка и наверняка отнесется к новости с интересом, а может, даже и посоветует что-нибудь дельное. Маргарите сейчас очень не хватает трезвого, мудрого слова и просто элементарного сочувствия.

Перед тем как оставить Битюцкого одного, она на всякий случай сложила ширму и задвинула ее в дальний угол палаты. Потом достала убранный было в тумбочку пульт с кнопкой вызова медсестры, положила его на кровать и накрыла холодной и невесомой ладонью старика. Вытащенный полчаса назад с того света, больной выглядел так, словно все еще был там.

«Боязно бросать его надолго, – подумала Маргарита, вглядываясь в бесцветное лицо мужчины, чуть перекошенное из-за торчащей во рту дыхательной трубки. – Нужно позвонить домой, предупредить маму, что немного задержусь, и попросить ее покормить Антошку». Тут же она вспомнила, что дома ее дожидается Корж, и закусила губу: Сашка должен был приехать сюда! Он так нужен ей здесь, в больнице! Именно сейчас, когда мысли путаются, а сердце выпрыгивает из груди, ей необходимо его мужское присутствие, его хладнокровие, рассудительность и, конечно, защита.

Она вышла из палаты, плотно закрыла за собой дверь и двинулась по гулкому коридору, мигающему тусклыми потрескивающими лампами, к своему рабочему месту. Ее опять, как и прошлым вечером, поразила повисшая в отделении тишина. Еще час назад гудящий голосами, хлопающий дверьми, гремящий посудой и железными каталками этаж теперь замер в жутком молчании.

Маргарита сделала несколько шагов и остановилась перед белой, местами пузырящейся засохшей краской дверью с грязно-серой табличкой «Дежурный врач Журналов Е.И.».

«…журна… евге…» – прозвучал в памяти хриплый шепот старика.

– Журналов Евгений Игоревич, – медленно произнесла девушка и зажмурилась: – Бред…

В это действительно было трудно поверить: уважаемый врач, кандидат наук, давший клятву Гиппократа, исцеливший от недугов и поставивший на ноги не один десяток человек, тайком приходит в палату, где лежит беспомощный, умирающий больной, и хладнокровно выдергивает из сети шнур питания аппарата… А до этого – так же спокойно запирает единственную на все отделение медсестру в процедурном кабинете… И все ради чего? Чтобы исполнить глупую, пьяную угрозу «проучить упрямую девчонку так, чтобы тюрьмой запахло»? Чтобы она приползла к нему на четвереньках, умоляя о пощаде? Чтобы раскрыла с ним свое либидо?!

Чушь! Безумие! Чудовищная мистификация! Может быть, Битюцкий ошибся, обознался… Все-таки глаза не молодые, а в коридоре было темно… А еще вернее – старик попросту бредил. Предкоматозное или пароксизмальное состояние, осложненное зрительными и слуховыми галлюцинациями – так, кажется…

Неожиданно в той части коридора, где находился стол дежурной медсестры, что-то грохнуло, и холл стремительно пересекла черная тень.

– Кто здесь? – крикнула Маргарита и сама вздрогнула от звука собственного голоса.

Больничный коридор безмолвствовал.

Она машинально сделала несколько шагов в сторону сестринского поста и остановилась, сраженная странным, холодным предчувствием. Некто, хозяйничавший минуту назад за ее рабочим столом, был где-то рядом. Вероятно, он затаился в угловой нише перед аппендиксом, ведущим в столовую. А может быть, успел юркнуть в одну из палат.

Едва дыша от страха, Маргарита медленно вышла в холл. Ей сразу бросилось в глаза, что пол рядом с ее столом усыпан осколками битого стекла. Оглядевшись по сторонам, она медленно опустилась на корточки и аккуратно, двумя пальцами, чтобы не обрезаться, подняла с пола фотографию в разбитой рамке.

В коридоре вдруг щелкнул замок входной двери, и в больничный покой пролился беззаботный голос Женечки:

– Ритуля! Я пришла, голубчик! Сегодня – без опозданий! – Девушка осеклась и замерла в дверях, уставившись на подругу. – Что с тобой, моя хорошая?.. У нас неприятности?

– Кто-то разбил мою фотографию, – упавшим голосом произнесла Маргарита.

– Да кому здесь разбивать-то? – удивилась рыжая Женечка. – Верно, она сама грохнулась. Может, сквозняк… Не пугай меня так, подруга.

– Я видела тень, – возразила та. – Какой-то человек метнулся от моего стола вон туда, – она указала на примыкающий к холлу боковой аппендикс.

– А это мы щас проверим! – громко, словно рассчитывая на то, что ее слова напугают таинственного невидимку, заявила Женечка и, хлопнув дверью, решительно направилась в коридор. – И руки оторвем кому следует!

Маргарита сунула фотографию в карман халата, достала из-под стола совок и аккуратно собрала в него осколки.

– Никого нет, – развела руками медсестра, вернувшись в холл. – Может, тебе все-таки почудилось, Ритуль?

– Не почудилось, – упрямо мотнула головой та.

– Я заглянула в столовую, проверила входной тамбур, даже в мужской уборной побывала! Там опять накурили, черти! Но твоего растяпы неуклюжего нигде нет!

– Он не растяпа, – возразила Маргарита и задумчиво подняла глаза на сменщицу. – Он это сделал специально, понимаешь? Чтобы причинить мне боль. Или напугать…

– Кто – он? – шепотом спросила Женечка, невольно ежась, словно от сырости. – И зачем ему тебя пугать?

– Не знаю… – Маргарита выпрямилась и застыла с совком в руке. – Здесь вообще последнее время что-то странное происходит.

– Вообще-то да, – согласилась рыжая сменщица и передернула плечами. – Превратили больницу в цирк. Штат сократили, работать некому, а спрос такой, будто мы железные! – Она сняла с вешалки халат и просунула руку в рукав. – Скоро вообще заставят пахать без выходных! А еще и ПИТ на нас повесили!

– Там с сегодняшнего вечера новый пациент, – машинально вставила Маргарита. – Старик Битюцкий.

– Твой спаситель? – удивилась Женечка. – А что с ним?

– Приступ стенокардии. Час назад едва не остановилось сердце.

– Вот-вот! – подхватила сменщица. – Полный бардак! Ни в одной клинике такого нет, чтобы палату интенсивной терапии оставляли на ночных дежурных сестер! Давай потребуем повышения зарплаты, Марго…

– Я прошу тебя, – перебила та. – Контролируй Битюцкого каждые полчаса. А лучше – каждые двадцать минут.

– Ладно, – буркнула Женечка. – Не волнуйся. Я ж тебя понимаю, подруга. После вчерашнего стресса… – Она наконец просунула вторую руку в халат и теперь разглядывала в зеркало свое веснушчатое личико. – А кто сегодня из врачей? Журналов?

Маргарита вздрогнула.

– Н… нет. Щевьев.

– Ну и слава богу! – обрадовалась медсестра. – А то этот конь ретивый только коньяк хлещет да баб тискает!

– Как ты думаешь… – Маргарита подыскивала правильные слова. – Журналов… Он способен… Словом, он может… убить человека?

Женечка оторвалась от созерцания своего крохотного носика и удивленно уставилась на подругу.

– Убить? Журналов? Да ты что, Марго? Он хоть и мерзавец, но все ж таки врач!

– Я тоже так думаю, – с облегчением кивнула Маргарита. – Он же врач!

– А чего это ты вдруг… спросила? – Женечка извлекла из кармана щетку и принялась начесывать рыжую челку. – Допек тебя наш донжуан? Меня тоже допек! Но я ему сразу сказала: убери, мол, руки, козел старый! У меня есть любимый человек! Не какой-то там бойфренд, а настоящий! Люблю его больше жизни, дурака такого! На все для него готова, хоть в петлю, хоть в огонь! И тебе, мол, козлина рогатый, до него как до неба!

– Это ты про Юрика своего? – уточнила Маргарита, наклонившись под стол и ссыпая осколки из совка в ведро.

– Конечно! – Женечка удивленно вскинула брови. – А про кого же еще? Он у меня – один! Единственный и неповторимый! – Она вдруг расстроенно опустила руку со щеткой. – Только вот ребеночка не захотел… Заставил меня вычищаться. А я была бы рада девочку родить… Или мальчика, как ты.

– Дуреха, – вздохнула Маргарита. – Ну и рожала бы! Для себя, не для него! Зачем своего альфонса слушаешь? Он у тебя как есть – недоспелый! Ему бы пиво лакать по барам целыми днями и в рулетку играть, а не детей заводить. Иметь семью – огромная ответственность, ведь мужчина – и добытчик, и защитник, и заботливый отец…

– А Танкован? – насмешливо перебила Женечка. – У него как с ответственностью? Он тоже недоспелый?

Маргарита помрачнела.

– Максим – самостоятельный и целеустремленный человек, – ответила она. – Но я его разрешения на роды не спрашивала. Это только мое дело, понимаешь? Захочет признать сына – будет у нас семья. Не захочет – воспитаю Тошку одна, с мамой.

– Будет семья? – ахнула Женька. – Неужели сможешь простить его?

– А я никогда и не держала на него обиды. – Маргарита тряхнула головой. – Наоборот! Максим подарил мне Антошку – самого дорогого на земле человечка, и я ему благодарна за это.

– Ты до сих пор любишь Танкована? – Медсестра заглянула подруге в глаза. – Правда любишь?!

Та отвела взгляд и… вдруг похолодела. Сердце, подпрыгнув, оборвалось вниз, а горло сдавило невидимой стальной хваткой.

– Что это?.. – прошептала она, тыча пальцем куда-то в стол.

Женечка повернула голову и ахнула. Между стопкой медицинских карт и раскрытым журналом, на том самом месте, где недавно стояла фотография мамы и сына Маргариты, теперь красовалась фанерная табличка, подпертая чернильным прибором. «М. Струковский, 1948 г. р. Аневризма аорты»

– Что за дебильные шутки? – взревела Женечка и, схватив табличку, кинулась в коридор. – Найду, кто это сделал, – убью!

– Мне пора, – тихо сказала Маргарита. – Журнал заполнен, препараты – по описи, процедуры расписаны.

– Тебе разве не интересно, что за гад здесь забавляется? – Рыжую медсестру трясло от злости. – Сейчас обойду палаты и каждому в рожу ткну фанеркой! Кто-нибудь да сознается! Кстати… – спохватилась она, удивленно оглядываясь. – А почему в отделении такая тишина, словно вымерли все?

Маргарита пожала плечами:

– Вчера так же было… Когда меня… в процедурной… когда Струковский… умер…

– Я найду этого шутника, – пообещала Женечка. – Не волнуйся, Марго! Отдыхай и ни о чем не думай.

Та медленно стащила с себя халат, споткнувшись, вышла из-за стола и неуверенными шагами направилась к выходу. На пороге она остановилась, открыла дверь, зачем-то пощелкала собачкой замка и пробормотала задумчиво: – Он не шутник, Женька… Он – убийца.

На лестнице было тихо. Две стоваттовые лампочки под высоким потолком, прикрытые давно не чищенными плафонами, отбрасывали грязно-желтые пятна света на гладкие крашеные стены. Площадка между этажами поблескивала свежими лужицами после недавней уборки, но здесь по-прежнему стоял тяжелый, кисловато-горький запах табака. Сдавленная с боков жестяная банка из-под томатов, пристроенная на радиаторе отопления, была полна мокрых вонючих окурков. На белом оконном откосе виднелась корявая надпись, сделанная фломастером: «Журналов – язычок!»

«Допек тебя наш донжуан? – вспомнила Маргарита. – Меня тоже допек…»

Следом в памяти прозвучал и другой вопрос рыжей Женечки: «Ты до сих пор любишь Танкована?»

Девушка вздохнула. История шестилетней давности опять наполнила сердце щемящей болью. Эта ноющая боль не прошла, не растаяла с годами. Она гнездилась где-то в правом предсердии или в межреберье, то отступая на время, то с новой силой сжимая душу в ледяных объятиях.

Маргарита не солгала сменщице: она не держала зла на Максима, но все, что было с ним связано, даже простое упоминание его имени, – причиняло ей страдание. Она никогда не задавалась вопросом, как могла бы сложиться ее жизнь, не попадись ей на пути хладнокровный физик. Но все сложилось так, как сложилось. И в этой ее нынешней судьбе нашлось место не только для мокрой от слез подушки, но и для радости, и для счастливой улыбки.

В том, что она не могла забыть Танкована, таилось главное откровение: значит, она умеет любить ! В конце концов, редкая женщина может похвастаться постоянством в отношении к тому, с кем рассталась много лет назад. Историй, подобных той, что случилась с Маргаритой, – великое множество. Но в них почти всегда сломанная, казалось бы, жизнь обретает со временем новый смысл, боль и страдание находят утешение, терпение получает награду, трагедия сменяется новообретенным счастьем.

А Маргарита так и не встретила новую любовь, не смогла забыть Максима, не избавилась от боли. Она научилась жить с ней, смирилась с ролью матери-одиночки и даже научилась быть благодарной судьбе, обстоятельствам и отцу своего чудесного ребенка.

…Неожиданно на лестнице за спиной Маргариты раздался шорох. Она обернулась так резко, что выронила на пол сумочку.

– Ты?..

– Испугалась, коза? – Молодой человек, лет девятнадцати, в бежевой, несвежей футболке, с набриолиненными, зачесанными на лоб волосами и аляповатой серьгой в левом ухе, развязно ухмыльнулся, наклоняясь за сумочкой.

– Испугалась, – подтвердила Маргарита и поджала губы. – Что ты бродишь, как привидение, Юра?

Парень расхохотался.

– Помнишь, как там, в мультике: привидение с мотором, жуткое, но… симпатичное. – Последнее слово он произнес, с силой привлекая девушку к себе.

– П… пусти! – Маргарита оттолкнула нахального шутника и вырвала из его рук сумочку. – Женя только что заступила на дежурство. Сейчас выйдет, и тебе не поздоровится.

– А кто мне Женя? – с вызовом ответил парень. – Жена?

Он опять засмеялся. Ему понравилась игра слов.

– Женя же мне не жена!

– Она любит тебя, бессовестного, – укоризненно покачала головой Маргарита. – На все для тебя готова. Даже аборт сделала, дуреха!

– Что мне с того? – пожал плечами Юрик. – Это ее личное дело. А мне с соплячками неинтересно. Мне нравятся девушки постарше, поумнее. – И он опять обнял Маргариту за талию.

– Я старше Жени всего на год, – с вызовом бросила та, высвобождаясь из его объятий. – А ты, Юра, прости, конечно, но ведешь себя как негодяй.

Парень перестал улыбаться.

– Знаешь, – сказал он, зло прищурив глаза, – мне плевать, что за тобой приударяет мент! Думаешь, ты благодаря ему в безопасности?

– Что ты хочешь сказать? – Маргарита нахмурилась.

– А то, – парень сложил руки на груди, – что с тобой может случиться всякое, если и дальше будешь целку из себя строить. И мент тебе не поможет.

– Ты мне угрожаешь? – тихо спросила девушка.

– Угрожаю! – с вызовом подтвердил Юрик. На его щеках выступили красные пятна, а губы кривились в ярости. – Кто тебе сказал, красотка, что Корж хозяин города? Он обычный купленный мент! А настоящие хозяева – те, кто ему платит.

– Уж не ты ли платишь? – спокойно уточнила Маргарита.

– Может, и я… – Парень вдруг потерял кураж и теперь стоял перед ней, не зная, куда деть руки.

– Я же говорила, что ты – негодяй, – задумчиво, словно ни к кому не обращаясь, констатировала девушка.

– Пусть я и негодяй, – Юрик сглотнул комок в горле, – но ничуть не хуже твоего Коржа… Под ним коммерсанты, а над ним – другая сила. – Строптивую девчонку следовало проучить, обескуражить. Поэтому, поколебавшись, он решил выложить главный козырь: – «Псы»! Перед ними не поломаешься! Быстренько на спину ляжешь!

Маргарита, которая уже двинулась было вниз по ступенькам, вдруг остановилась и с неприязнью уставилась на Женькиного дружка.

«Псами» в городе пугали друг друга зарвавшиеся коммерсанты и дворовые хулиганы. А сейчас ее ими пугал наглый, распущенный юнец.

– Слышала о «псах», подруга? – улыбаясь, спросил Юрик. – Вот они – настоящие хозяева города! – В его голосе как будто зазвучали нотки гордости. – И они купили с потрохами всех наших ментов!

– Возможно, – спокойно кивнула девушка. – Но при чем здесь ты?

– Я… – Щеки Юрика вдруг стали пунцовыми, он разом вспотел от волнения или от колоссальной ответственности, словно ему предстояло, как Левитану, объявить по радио на всю страну о начале войны. – Я, может быть, тоже «пес»!

Маргарита смерила его презрительным взглядом.

– Скорее – щенок. – Она повернулась на каблуках и быстро зашагала вниз по лестнице.

– Стой! – крикнул он, перегнувшись через перила. – Займи денег, Марго! Пару тыщ!

Маргарита не ответила.

– Ты будешь моей, зуб даю, – пробормотал Юрик.

Несмотря на кажущееся хладнокровие, Маргарита чувствовала себя выбитой из колеи. У нее бешено колотилось сердце, а руки, сжимавшие ремешок сумочки, нервно тряслись. Неизвестно, что больше вывело ее из себя – чья-то глупая выходка с табличкой на ее столе или нахальный, амикошонский тон сопливого хулигана.

Маргарите было ясно, что Юрик перед ней рисуется. Он не слишком умен для того, чтобы заинтересовать девушку, произвести на нее впечатление, а потому отвязан, дерзок и груб. Он уверен, что для завоевания женщины годятся те же приемы, что и для отбора мелочи у старшеклассников в школьном туалете.

Все это Маргарита понимала и могла спокойно пропустить мимо ушей его грубость (ей нередко приходилось отваживать сальных и беззастенчивых кавалеров), но почему-то холодная тупая боль не отпускала сердце. Убийство Струковского, странный разговор с Антиохом, признания Битюцкого, разбитая фотография… а теперь еще – «псы», «купленный мент», «с тобой может случиться всякое…». Кроме того, ей было искренне жаль Женечку. Подруга имела несчастье полюбить молодого мерзавца. Неизвестно, что он еще выкинет, какой гадостью и подлостью ответит на ее слепое обожание, в какие нечистоты опрокинет ее искренние чувства.

Маргарита шла по немноголюдной, остывающей от дневного тепла улице и чувствовала, что сейчас расплачется. И от обиды за Женечку, и от жалости к себе самой. Мимо проскрипел грузовик, обдав ее облаком горько-кислого дыма, промчался мотоциклист без шлема, обвитый тонкими руками белокурой испуганной девушки на заднем сиденье, с грохотом опустились жалюзи ближайшей лавчонки, торгующей пивом и табаком. Было слышно, как постанывают электропровода над гулкими, утопленными в мостовую рельсами.

Она брела в сиреневых сумерках к едва подсвеченной глупым уличным фонарем трамвайной остановке.

«Чертова избушка» стояла в километре от окружной дороги у самого леса. Когда Маргарита была маленькой, ей нередко казалось, что их мрачный бревенчатый дом выполз из чащи, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, и застыл подобием косматого чудища, не решаясь двинуться дальше к людям, к свету. Мрачным отшельником он стоял на опушке и прислушивался к многоголосию близкого города. Никто в Сыром Яру не мог в точности вспомнить, когда появился на свет этот деревянный схимник. Старожилы уверяли, что он стоял всегда, а в бюро технической инвентаризации странный дом значился как «сооружение, включенное в городской реестр недвижимости в 1962 году». Правда, как обычно, находилась где-то посередине. Конечно, «чертова избушка» была старше самого города. Возможно, когда-то ее построили как охотничий домик или сторожку лесника, а еще вероятнее, что одинокий сруб был делом рук амнистированного каторжанина, которому попросту некуда было ехать из лагеря. Грубовато сложенный, весь в черных лохмотьях выбивающейся из щелей пакли, с покатой черепичной крышей, щербатой, как рот старого бродяги, этот мрачный домишко достался Нонне Карловне в наследство от отца – обрусевшего немца, давным-давно сосланного в Сибирь.

Карл Иоганнович Кох впервые женился в шестьдесят лет, овдовел, потом женился опять, на матери Нонны, снова овдовел, когда дочке исполнилось пятнадцать, а через год обзавелся новой женой – амнистированной воровкой, горбатой, с плохо зашитой заячьей губой и со сломанным носом, по имени Клара. Она была моложе Карла Иоганновича на тридцать пять лет. Полжизни проведшая в лагерях, грубая и жестокая женщина мстила окружающему миру за свое физическое уродство. Она сильно пила и в припадках ярости била несчастного Коха всем, что попадалось под руку. Доставалось и Нонне. Девушка ненавидела мачеху и неоднократно жаловалась на нее местному участковому. Тому было раз плюнуть снова упечь за решетку бывшую зэчку, но старый немец всякий раз выгораживал жену, объясняя милиционеру, что «дочка просто наговаривает на новую мамку из ревности».

Союз Карла и Клары закончился как в дурашливой скороговорке: супруги что-то не поделили, и в очередном припадке ярости женщина выбила из старика дух.

Он не дожил нескольких дней до своего восьмидесятилетия.

Протрезвев и сообразив, что ей грозит новый срок, третья и последняя жена Карла Иоганновича Коха, не раздумывая, пустилась в бега.

С той поры Нонна Карловна оказалась единственным обитателем «чертовой избушки».

Маргарита добралась на трамвае до микрорайона «Кедровый», утыканного невзрачными панельными пятиэтажками, и пересела на крохотный рейсовый автобус «ЛИАЗ, курсировавший между «Кедровым» и «Северным» по окружной дороге.

Когда за пыльным окошком мелькнул указатель «23-й километр», она нажала на красную кнопку над дверью, попросив водителя остановиться. Отсюда до дома по проселочной дороге – километр пешком: маршрут, который Маргарита проделывает чуть ли не ежедневно всю свою жизнь, и в жару, и в лютую стужу. Даже четырехлетний Антон давно привык к тому, что путь в садик – это когда долго-долго идешь с мамой или с бабушкой пешком вдоль леса, потом долго-долго ждешь автобуса, потом долго смотришь в окно, пока дядя водитель не объявит в микрофон: «Поселок «Северный», конечная остановка!»