Текст книги "Хозяин Амура"

После этого до самого рассвета было спокойно. Утром же оказалось, что армия Торстенсона скорым маршем ушла к Эребру, оставив на месте сражения несколько поврежденных орудий. Небольшое войско Новикова заняло поле боя, тотчас принявшись за поиск раненых датчан и их союзников среди многочисленных трупов, лежащих на залитой кровью и затоптанной копытами траве. Медикам сибирцев можно было только посочувствовать: за пару часов кончились перевязочные средства, а вскоре и все остальное, но они продолжали работать. Гонца к Сиверсу, с известием о том, что этот редкий храбрец все-таки сможет назвать себя победителем, если хватит наглости, конечно, послали не сразу. А только после того, как наемники, защищавшие дефиле, обобрали трупы врагов, полностью удовлетворившись найденным.

Швеция, Кальмар. Июль 7153 (1645)

После того как фельдмаршал Леннарт Торстенсон, победивший датчан в битве при Скагерне, остановился с сильно поредевшей армией в Эребру и потребовал от Оксеншерны немедленных переговоров с датчанами, многим стало ясно, что опытный дипломат Аксель недолго останется при дворе, как и его многочисленная родня, получившая в свое время теплые местечки. Так оно вскоре и произошло. Ясно понимая, что у Швеции нет ни денег, ни резервов, риксканцлер, переговорив с королевой, послал Ганнибалу Сехестеду, наместнику Норвегии, возглавлявшему северную армию, вставшую лагерем под Эребру, прошение о перемирии. Дни риксканцлера на этом посту были сочтены. Однако точку в сем поставил датский монарх – перед приездом в Кальмар, для начала переговоров о заключении мира, король Кристиан выдвинул три обязательных условия. Первым стало обязательное удаление риксканцлера Акселя Оксеншерны от государственных дел и высылка его из столицы. Кристина, ставшая королевой в прошлом году, с явным удовольствием, но с маской сожаления выполнила это условие. Вторым был отказ Швеции от положения Кнередского мира, по которому корабли королевства не платили зундскую пошлину. Кристина пошла и на это, несмотря на многочисленные требования вельмож о преждевременности этого решения. Третьим и самым неожиданным условием стало обязательное соблюдение интересов одного из союзников Копенгагена – Сиберии, иначе – Ангарии, чьи владения составляли прежде остров Эзель, но к середине лета охватывали весь Моонзундский архипелаг и часть побережья Эстляндии. В частности, Кристиан требовал передать Сиберии порт Пернов и прилегающие земли, кроме Риги, Ревеля и Нарвы.

Датско-норвежским королем Кристианом на Эзель был прислан корабль, на котором Павел Грауль и Брайан Белов, прикрываясь легендой о дворянстве, прибыли в этот древний шведский город. Однако Кристина запретила своим дипломатам и вельможам встречаться с эзельскими посланцами, а по этому пункту королева заявила решительный протест – не бывало еще такого, да и впредь быть не должно! Но Кристиан был непреклонен и настаивал на исполнении третьего условия.

– Иначе, – заявил он Делагарди-старшему, – мои армии, стоящие в самом сердце вашей державы, придут в движение и достигнут Стокгольма прежде, чем вы туда вернетесь, и тогда моих условий будет гораздо больше и они будут поистине жестокими.

Такое упорство Кристиана объяснялось лишь одной причиной – появившиеся ниоткуда сибирцы обещали монарху наладить в дальнейшем поставку тех чудо-орудий, что стояли на «Троице» – королевском флагмане. Батарея бомбических пушек была опробована датским монархом лично при атаке вражеских кораблей на рейде Кальмара и обстреле кальмарского порта и верфей. Пушки нанесли кораблям противника убийственные повреждения, а в порту причинили сильные разрушения и стали причиной многих пожаров. Но допустить появления на переговорах третьей стороны Кристиан конечно же не мог. Поэтому через Ганнибала Сехестеда он принес свои сожаления ангарцам и просил понять его решение.

– К тому же, – пояснил норвежский наместник, – нам известно, что вы подписали соглашение о покровительстве над Эзелем курляндского герцога. Это накладывает некоторые ограничения на возможности вашей дипломатии. И ведь Ян Казимир, польский король, сюзерен Якоба Кетлера, нам вовсе не союзник.

Наконец время переговоров пришло, и в замке Кальмар, название которого означало «Остров на реке», собрались датские и шведские делегации, представленные на самом высшем уровне. Вначале Кристиан, ввиду огромной для него важности этих переговоров, лично произнес небольшую речь, полную уважения к поверженному противнику, в которой напомнил былые годы Кальмарской унии датчан, норвежцев и шведов. Он сказал также, что в нынешнее время, когда северные страны ослаблены, триединая монархия стала бы лучшим и взаимовыгодным способом обезопасить близкие народы под сенью новой державы, которая станет могучей и с которой придется считаться остальной Европе.

Услышав перевод этих слов Кристиана, сидевший в отдалении Павел Грауль сразу же помрачнел и принялся наблюдать реакцию шведов. Многие из них если и не кивали одобрительно, то благосклонно слушали, косясь на Кристину и обоих Делагарди. Скрепить «союз великих народов» датский монарх предлагал женитьбой на шведской королеве любого из своих сыновей: Кристиана, Ульриха или Фридриха.

Однако, вежливо выслушав Кристиана, королева со всей непреклонной решительностью холодным голосом, торжественно звенящим под старыми сводами залы, отвергла это предложение. Возвышения датских Ольденбургов за счет своей родины она не желала. Услышав отказ, король счел для себя переговоры исчерпанными на сегодня и, поручив дальнейшее их ведение Ганнибалу Сехестеду, покинул Кальмар, отправившись на «Троице» в Висмар – порт на немецком побережье Балтики. Кристиан желал побывать в землях, отбитых у шведа, бежавшего из Гольштейна и Мекленбурга перед наспех собранной ютландской армией. И уже в Кальмаре монарх получил объяснения этого – его воины неизменно одерживали победы над сильным противником, когда на острие датских атак действовали его новые союзники. Конечно, король пробовал найти хоть какую-то информацию об этих сибирцах, но это желание слишком долго оставалось неудовлетворенным, лишь только норвежские и датские купцы, торговавшие на Беломорье и имевшие свои подворья в Архангельске, Холмогорах, Вологде и в Москве, бывало, описывали ходившие в народе слухи, будто сибирцы есть подданные царя из прежней русской династии. Будто бы господин их из тех Рюриковичей, кто бежал в свое время в далекие холодные земли из беспокойной Московии. Как бы то ни было, Кристиан не слишком доверял этим слухам, надеясь позже прояснить для себя их истинность. А пока сотрудничество с сибирцами было весьма полезным и многообещающим делом. Кроме того, теперь нужно было ревностно защищать исключительное право Дании на это сотрудничество, не допуская возможности для голландцев или англичан, а то и испанцев к общению со своими союзниками. Стоило бы обговорить это с ними самими. Король даже подумывал скоро прибыть на Эзель, чтобы встретиться с сибирским наместником лично.

А в Кальмаре тем временем тон датчан сменился с благодушного на жесткий и требовательный. На следующий день Сехестед объявил условия мира. Провинция Бохуслен с городом Гетеборг должна будет перейти под управление Копенгагена. Кроме того, шведы должны будут освободить захваченные ими герцогства Бремен и Верден, а также города Висмар и Штральзунд с островом Рюген. Эти земли теперь должны быть под опекой Дании, заявил Ганнибал. Норвежский наместник также озвучил условия, касающиеся шведского флота, – проигравшей в войне стороне запрещалось закладывать и достраивать заложенные корабли в течение трех лет, а также передать датскому флоту пять галеонов в полном снаряжении.

Ангарцы всецело были удовлетворены получением прав на Моонзунд и Пернов с несколькими уездами, получив, таким образом, сухопутную границу с Русским царством. Рига же оставалась во владении Швеции, но поляки с жадным блеском в глазах уже посматривали на древнюю столицу меченосцев, надеясь на слабость своих старых врагов. Шведский двор тем временем получал тревожные вести и из карельской окраины, где, судя по донесениям местных фогдтов, активизировались русские, нарушая заключенный совсем недавно «вечный мир».

Западная Карелия, окрестности Нюслотта. Июль 7153 (1645)

К середине месяца полковник Смирнов добился своей цели возмутить население Корельской земли через грамотки. Бумаги, написанные от имени воеводы Ефремова, довели до корельцев, включая и дальние погосты, которые содержали вести о том, что освобожденные от шведа земли снова отданы врагу. Как было уже раз без малого тридцать лет назад. А идти под шведскую корону, видя на своей земле русских стрельцов, выгнавших прочь вражеские гарнизоны, было совершенно невозможно. Посему на предложенный Ефремовым призыв не подчиняться воровскому боярскому отродью, узурпировавшему трон болезного царя Алексея Михайловича, корельцы ответили пополнением стрелецкого войска своими отрядами. Правда, из ополчения в солдаты брали далеко не всех – кормильцев больших семейств, мастеровых да слишком юных отправляли обратно, наказывая беречь семьи да поглядывать по сторонам. Остальным раздавали оружие, добытое у шведов, да обучали азам тактики, а также караульной службе. Таким образом, поначалу небольшое войско воеводы Ефремова под общим руководством ангарского полковника к концу июля насчитывало уже не менее трех тысяч воинов, крепкие и мобильные отряды которого, используя отличное знание корельцами своей земли, наносили разящие удары по небольшим гарнизонам финнов, служащих в шведской армии.

Тревожа набегами вражеские селения, бойцы Смирнова создавали беспокойную атмосферу противнику. Огромными кострами в ночи горели подожженные неизвестными лютеранские кирхи, изгонялись пасторы и их служки, а при оказываемом ими сопротивлении служители культа безо всякой жалости побивались злыми на них корельцами. В ответ фогдты, начальствующие в корельских ленах, небольшими силами своими пытались проводить карательные рейды, но после того, как несколько их отрядов навсегда пропали в густых лесах и приозерных скалах бунтующей провинции, в Выборг снова полетели полные тревоги и гнева донесения с просьбой помочь оружием или прислать хоть небольшое войско для скорого и жестокого наказания мятежников. Якоб Скютте, губернатор Выборгской земли, с оказией исправно посылал сообщения в Стокгольм, докладывая о коварных нападениях русских на земли короны, о посягательствах на жизнь и имущество шведских граждан, несмотря на заключенный с ними «вечный мир». Губернатор не надеялся на скорое решение русской проблемы, зная о бушевавших в Стокгольме страстях, – говорят, под некогда всесильным риксканцлером Акселем Оксеншерной зашаталось кресло, да так сильно, что его отставки и неминуемой опалы, а также удаления всей его многочисленной родни от государственных дел в столице ждали со дня на день. А фаворит Кристины Магнус Габриель Делагарди ходил гоголем, несмотря на жестокие поражения Швеции, наносимые ей Датским королевством не только на море, что не было чем-то удивительным, но и на суше, что стало тяжким сюрпризом. В Выборге знали, что Кристина еще надеялась заключить с Кристианом Датским тот мир, который если и ударит по престижу королевства, то не слишком сильно. Но даже Скютте ожидал, что в случае полного поражения условия мира могут быть самыми жесткими и Швеция, без сомнения, потеряет не только Гетеборг, но и владения в северогерманских землях да устья рек южной Балтики. При том что казна королевства, как шептали при дворе, совершенно пуста, а питать надежду на французские займы было без толку. И в этот критический момент у Стокгольма совершенно не было желания и возможностей посылать малые числом войска, что стояли в финских землях, драться в лесах и скалах мятежной восточной окраины, подарке царских бояр.

Ангарцы же, опираясь на местные ресурсы, к середине лета выбили или уничтожили все шведские гарнизоны в центре восточной Карелии. Кроме того, в корельскую землю стали возвращаться не только бежавшие отсюда люди, но и приходить беженцы из западной Карелии, где усилилось давление на небольшую православную общину. После нескольких встреч и долгих разговоров с беженцами полковник твердо решил, что, наконец, настало время для более решительных действий. Для начала Смирнов послал группу разведки к крепости Нюслотт, стоящей в западнокорельских землях.

Глава 8

Нижегородчина, село Рославка, берег Волги. Июль 7153 (1645)

Крепкий широкоплечий мужик стоял у ворот чужого дома и не решался войти во двор. Одет он был, как и многие крестьяне того времени, в домотканую рубаху и порты. На ногах его были привычные глазу онучи и лапти, голову же украшала войлочная шапка. Он в нерешительности переминался с ноги на ногу, шептал что-то, поднимая лицо к небу, но сам открыть калитку так и не решался.

– Ладно тебе, Кузьма, входь! А то будешь тут ажио до Пасхи переминаться! – раздался зычный голос из-за ворот.

– Ты уж прости меня, Прохор, не со зла я тогда. Нечистый тогда попутал. – Мужик открыл калитку и вошел во двор. – Доброго здоровья тебе, и жене твоей, и детишкам дай Бог здоровья.

– И тебе тоже всех благ.

Хозяин, тоже косая сажень в плечах, был одет побогаче, чем гость. В позе его и в голосе чувствовалась та уверенность, которой явно недоставало гостю.

То, что хозяин не пригласил гостя войти в дом, уже говорило о пренебрежительном отношении Прохора к собеседнику. Но, видимо, их взаимоотношения были таковы, что хозяин мог себе такое позволить.

– Как Марфа твоя, поправились? – спросил Прохор гостя.

– С Божьей помощью. Уже ходит, – перекрестился Кузьма. – А у тебя все ли здоровы? Хозяйство-то, смотрю, растет потихоньку. – Опытный взгляд отметил вторую корову.

– Так я ж хмельного не пью. Вот у меня все в добро и идет, – усмехнулся Прохор.

Кузьма тяжело вздохнул:

– Ох, я теперь тоже не пью.

– Ой ли! А давно ли зарекся? – ерничал, посмеиваясь, собеседник. – Ты мне еще в артели это говорил. В ногах валялся, а потом что? Кто Федьку чуть бревном не зашиб? Нет, правильно я тебя выгнал, не будет от тебя толку. Коль голова пустая, руки твои золотые ей во вред только. А за прошлое ты сам себя наказал.

– Я теперь хмельного в рот не беру. Крест на том целовал. Нельзя мне, да и желанья нет уже.

Прохор понимал, что бывший его работник пришел по делу, но ждал, пока тот сам заведет разговор на эту тему. Пока шло традиционное переливание из пустого в порожнее.

– Ты же знаешь, я теперь при монастыре, а там отец Серафим всех в строгости держит. Дай ему Бог здоровья, кабы не он, меня бы уж в кандалы заковали.

Хозяин усмехнулся в широкую бороду:

– И почему такие руки такому дурню достались? Я тебе уже пять раз говорил, что подкупил он тогда приказных. Вот они драку и затеяли, а ты полез, на тебя же вину и спихнули. Так Серафим тебе платить должен, а теперь взял тебя на поруки, и работаешь у него задарма. Три пуда зерна дал, а пять в долг пишет. А то я Серафимку ентого не знаю!

– Ни в коем разе! – не соглашался собеседник. – Он сказал, как долг отработаю, сразу свободным стану. Крест на том целовал. Да и при монастыре работа всегда есть, голодать не буду.

– Ага, – не унимался Прохор, – поэтому и целовал, что ты с ним до конца жизни не расплатишься. А ежели и расплатишься, ко мне не ходи. Все равно к себе в артель не возьму.

Говоря это, он посмотрел на Кузьму, но тот отреагировал спокойно. Даже, наверное, слишком спокойно. Предположение о том, что старый приятель пришел просить денег на выкуп у монастыря под обещание потом отработать, похоже, себя не оправдало.

«Интересно, – подумал Прохор, – что это у Кузьки на уме нынче? Неужто и впрямь хмель бросил и поумнел вмиг?»

– Я к тебе, Прохор, по делу пришел, – взял, наконец, гость быка за рога.

– А ко мне без дела никто не ходит.

Кузьма проигнорировал явный сарказм этой фразы и продолжил:

– Ты Егорку, Семенова сына, помнишь?

– Это не тот ли Егорка, который тебе нос на ярмарке разбил?

– Ну, там мы квиты были, – махнул рукой гость. – Он мне в нос, я ему в ухо. Я не о том сейчас. Так вот, третьего дня я его видел.

– Как видел? – удивился Прохор, аж рот приоткрыл от неожиданности. – Мне Фрол говорил, что их всех куда-то угнали. Вроде даже басурманам продали. Зараз всю деревню. Только стариков немощных и оставили.

– Вот и я тоже сперва думал, что обознался, – продолжил Кузьма свой рассказ. – А он сам ко мне подходит и говорит: «Здрав будь, Кузьма-мастер». Я перекрестился – он не пропадает. Говорю ему: «А ну осени себя крестом. Вдруг ты нечистый?» Перекрестился он, значит, как положено, и не пропадает, стоит. Вот так прям как ты сейчас. Я его и спрашиваю: «Ты живой или дух бесплотный?» – «Живой, живее тебя буду», – отвечает, а сам смеется. И правда, морду отъел, не узнать. Говорю: «Дай тебя пощупаю, вдруг ты неживой?» – «Сейчас как дам в нос по старой памяти! Ишь, чего вздумал! Щупать! Я тебе чай не девка на сеновале, чтобы меня щупать». И как хлопнет меня по плечу, а рука-то у него тяжелая! Тут уж я и понял, что живой Егорка-то. Не мерещится мне, значит. Ну, разговорились, стало быть, про житье-бытье наше грешное. Их, оказывается, и вправду в дальние земли отправили. Думали, на погибель гонят, а оказывается, почти в рай попали... Живут люди там... – после некоторой паузы Кузьма махнул рукой куда-то в сторону, – на восходе, в землях дальних. Вот к ним их и везли. А те встретили их приветливо. Кормили хорошо, хворых лечили, сразу избы всем дали, земли сколько хочешь. Зерна на семена и на прокорм. Корову и лошадь, и все задарма. Одежонку справили. Вот, оказывается, как бывает!

– Ох! – поморщился Прохор. – Ты кому веришь? Егорка, верно, сбег по дороге да и пристал к разбойным людям. А теперь разным дурням, вроде тебя, рассказывает свои небылицы. А ты уши-то и развесил. Донести на него надо в тайный приказ. Там пусть разбираются.

– Я чай не дурнее других-то буду, – буркнул, обидевшись, Кузьма. – Тоже ему сперва не поверил. Где это такое видано, чтобы мужику просто так все давали. А он говорит, что не просто так. Потом платишь частью урожая да кой-какую работку исполняешь.

– Так оно и у нас также. Стоило к черту на кулички лезть, чтобы подати платить. – Любопытство внутри Прохора боролось с недоверием, и недоверие пока побеждало.

– Там подати меньше намного. И десятину они не платят, – возбужденно убеждал его Кузьма.

– Как не платят? А вера у них какая – басурманская?

– Вера у них наша, правильная, православная, и храм есть, и поп есть. Только попам там власти не дают.

– Это правильно, – крякнув, кивнул Прохор. – На кой она им?

Кузьма, окрыленный этой фразой, продолжил:

– Правит там князь Сокол. Страна зовется Русь Сибирская, али Ангария по-иному. Себя они ангарцами и кличут. Егорка говорил, что все там лепо, но поначалу все странно было: и что землю дают, и подати маленькие, а еще они всех детей грамоте учат. Корабли у них сами плавают, без весел и паруса. Девки их, как ребята, в портках ходют. И все в сапогах, главное. Народ, конечно, в лаптях шмыгает, а вот если ехать куда или военному делу учиться – всем дают одежку хорошую и сапоги новые. Егорка тоже был одет не по-нашему и в сапогах. А сапоги справные.

– Видно, богато они там живут, если даже Егорке сапоги задарма дали. – Ситуация все больше и больше начинала занимать Прохора. Он уже думал о том, как на этом можно заработать.

– Вот и я тоже так мыслю. Егорку они воинскому делу учить начали. Он к этому способный очень оказался.

Хозяин прервал гостя на полуслове:

– Обожди-ка, ты сказал, что с Егоркой в монастыре свиделся? А какого лешего он там делал?

– Так они к отцу Серафиму приезжали. Икон купить и книг церковных, утвари всякой для храма. Мне это Андрей сам сказал.

– Какой такой Андрей? – прищурился Прохор.

– Андрей – это их главный. То ли воевода, то ли голова приказа. Я так и не разобрал. Но то, что он не простой дьяк, – точно. Птица важная. Боярин, наверное. Егорка ему даром что в рот не смотрел. И главное, не со страхом, а с уважением.

– Ну, а дальше что было? Рассказывай, не томи душу!

– Не нукай, не запряг. – Кузьма почувствовал, что Прохор просто сгорает от любопытства, и теперь отыгрывался за прошлое пренебрежительное отношение к себе. Он с важным видом почесал худой живот, как бы намекая на обед, посмотрел по сторонам и не спеша продолжил свой рассказ: – Так вот что я там говорил-то?

– Про Андрея, – хмуро уточнил Прохор.

– А, ну да. Андрей мне и сказал, что они сейчас ищут хороших мастеров. Особенно плотников, каменщиков да кровельщиков.

– А тебе-то с этого что? Ты же монастырский теперь.

– Был монастырский, а стал вольный! – гордо заявил Кузьма.

– Вот тебе раз! – опешил Прохор. – А как же ты выкупился?

– А за меня Андрей долг уплатил. Отец Серафим, конечно, поначалу даже разговор вести об этом не хотел. Мол, книгу долговую искать надо, а когда найдут, неизвестно. Но Андрей к приказному голове сходил, тот посмотрел в своих книгах, а там все записано. Он за меня долг отдал, и стал я свободным.

– Ну, и ты пришел ко мне в артель проситься?

– На кой ляд? Я по делу к тебе пришел. Сам-то я с семьей в Ангарию поеду. Они несколько крепостей заложили, так что работы мне там много будет. И платить будут хорошо.

– А мне-то с этого какой прок, что ты сюда-то пришел? – Прохор нутром чуял: что-то Кузьме нужно, и нужно очень сильно. Иначе тот не пошел бы к нему.

– Тебе прок есть. Люди нужны мастеровые. Вот пришел к тебе за советом.

Как только хозяин понял, что тот от него хочет, он тут же начал поворачивать оглобли в нужную ему сторону.

– Что я могу сказать? Пришел ты правильно. Лучше меня мастеровой люд тут никто не знает. Да и слово мое пока в цене, и в цене хорошей. Когда ты с этим Андреем говорить будешь?

– Сегодня буду. Они уезжают скоро. Долго сидеть тут тоже не будут, нонче везут в Ангарию свою свейских полоняников, числом под пять сотен. Поспешать им надо, до Тобольского града до зимы добраться.

Прохор решил сыграть в свою игру:

– Ты, Кузьма, передай этому Андрею, если ему люди мастеровые нужны, то я смогу помочь ему в этом деле. А лучше, так веди меня к нему прямо сейчас. Так и сговоримся.

– Может, для порядку обедом сперва угостишь? – прищурился Кузьма, усмехнувшись.

Однако к онгарской фактории Прохор и два его дружка – Ермолай-плотник и Семен из бурлацкой артели – пришли утром следующего дня. Причем Прохор еще сомневался – нужно ли идти на разговор, али не надобно ему это. Но, переговорив с приятелями, он услыхал лестные слова про онгарцев, а некоторые, оказалось, еще неплохо заработали не только на строительстве самой фактории, да еще и на подрядах – дровяных, печных и снедных. Кроме того, голова фактории – Олег Кириллович, говорят, завлек десятка два нижегородцев на работу и, бают, платит им отменно. Теперь пришел черед Прохору недовольно размышлять – как же он пропустил онгарцев этих, да мимо выгоды своей!

Фактория находилась на самой окраине города, за городской стеной. Уже подходя к крепким, обитым железом воротам и высокому частоколу, Прохор оценил задумку онгарцев. Фактория казалась отдельно стоящим острогом, застроенным жилыми домами и мастерскими, судя по характерному лязгу, разносящемуся по округе. У самых ворот мужики были остановлены молодым парнем, в коротких портах с карманами, льняной рубахе с широким воротом и в кожаных чувяках с вырезами. Плетеный поясок довершал его одеяние, а вот еще... За его спиной у ворот стояло двое мужиков, зорко посматривающих и за парнем, примечая проходящих мимо людишек. Безбородые, в одинаковой одеже – не иначе, стражники, но брони на них никакой нету. А в руках у обоих были легкие с виду ружья, не виданные Прохором прежде ни у стрельцов, ни у купеческой судовой стражи, ни у англичан в ярославской фактории. Уж слишком чужеродно они смотрелись – верно, онгарская работа, тонкая.

– Здравствуйте! – первым заговорил парень. – Вы к Андрею Юрьевичу? Мастеровые?

Внимательно осматривая гостей сверху донизу, он задал сей вопрос, не сомневаясь в ответе, и оттого показался мужикам то ли взрослее, то ли жизнью умудреннее, а Семен и вовсе растерялся.

– Обождать малость надобно будет. Да вы пройдите за ворота! – продолжил юноша, отодвигаясь в сторону, после чего махнул рукой вправо: – Вон туда, где под дубом лавочки. На столе кувшин с водою, холодная еще!

– Благодарствую, – пробормотал Прохор, заходя на двор.

А внимание парня тут же переключилось на подошедшего к воротам старика с девицей.

– Здравствуйте! Вы к Андрею Юрьевичу? – донеслось до крутивших головами товарищей. – Мастеровой, отец?

Едва друзья расселись на лавке под ветвями огромного дуба, как Семен, вдруг заерзав, аж присвистнул:

– Эй, гля! Мишаня с онгарцем балакает!

– Кто таков будет, Мишаня твой? – нахмурившись, оглянулся Прохор.

– Да приказчик купца Мосолова! Евонные лодьи на Ярославль кажный год водим! Башковитый! Купец его, как сына, привечает, ласков с ним безмерно...

– А теперича Мишаня к онгарцам податься измыслил! – ухмыльнулся Ермолай.

– День добрый, гости дорогие! – раздался вдруг сильный и уверенный голос, заставивший мужиков обернуться и убрать усмешки с лица. – Меня звать Андрей Юрьевич, я голова каравана, идущего в Ангарию. Нам нужны мастеровые люди, платой не обидим. Каким ремеслом владеете?

– Я плотничаю, – несколько смущаясь, первым начал Ермолай. – Бондарничаю тако же, в кузнице работал, у свояка на мельнице ишо. – Голос его окреп, так как мужик видел, что онгарец его внимательно слушает и удовлетворенно кивает его словам.

Андрей же достал из папки пачку листов плотной желтоватой бумаги и по оглавлению нашел нужный лист, после чего спросил:

– Имя, отчество?

– Чего? – не понял плотник, удивленно захлопав глазами.

– Как тебя звать да как имя твоего батюшки, – пояснил Леонов.

– Ермолаем зовусь, а батюшку Авдеем величали, да только он ужо три лета назад от лихоманки помер.

– М-да, – покачал головой Андрей. – Ну ладно, значится, так... Ермолай Авдеич. Плотник, бондарь, кузница да мельница, – бормотал он, записывая информацию. – Фамилии, верно, нет? Ну ничего, потом подберут.

Леонов перевел взгляд на Семена.

– Семеном меня кличут, – начал тот. – В бурлацкой артели у старшого в помощниках хожу. Отца Фомой звали, он тоже... Хмельной в Волге утоп.

– Невесело, – нахмурился Андрей. – А бурлаков у нас нету. Но ведь топором махать умеешь, избу поставить, ал и...

– Сможет, дело-то нехитрое! – вдруг ответил за Семена Прохор. – Ты, Андрей Юрьич, объясни толком, каковой плата будет да сколь долго у вас обретаться надобно?

– Так сначала мне надо узнать, что вы можете, – с еле заметной улыбкой терпеливо пояснил Леонов. – По мастерству вашему и плата будет.

– А сколь высока цена будет приказчика купеческого перекупить? – кивнул на Мишку Прохор, прищурив глаз.

Леонов, офицер из морпехов, выполнявший приказы полковника Смирнова этапировать до Ангары пленных шведов и набрать в Нижнем охочих до переезда или работы людей, поначалу не понял, к чему клонит этот мужик, оказавшийся среди троицы явным лидером. Обернувшись, он заметил как раз ударивших по рукам начальника нижегородской фактории Олега Маслова и Михаила Афанасьевича – выборного человека от вчерашней депутации ярославских и нижегородских купцов.

– Так то человек от купцов пришел, договариваться о присоединении к нашему каравану. Шесть купцов с нами идут, – объяснил старшему Андрей.

– И Мосолов? – уточнил колеблющийся Прохор.

Леонов кивнул, нетерпеливо постучав по выделанной коже папочки пальцами.

– Тогда и меня пиши в свою бумагу! – воскликнул после небольшой паузы собеседник. – Прохор я, а по отцу Лукич. Старшой в артели я, людишки у меня что ни есть – лучшие да справные. Хошь острог, а хошь еще чего!

– А камень класть, кирпич? – задержал карандаш над бумагой Леонов. – Сможешь?

– А то! – в запале махнул рукой Прохор. – Все одно, пиши!

Уже на третий день после разговора в фактории онгарцев Прохор с семьей, оставив дом и хозяйство на младших братьев, отправился вниз по Волге. Кроме него на лодии были и его артельщики да несколько крепких мастеров, коих он сам уговорил отправиться вместе с ним в далекий путь, прельстив своей сказкой.

А утром того дня Прохор смотрел, как мрачные стрельцы, усилиями Андрея оставленные с вечера без хмельного, сажали за весла свейских полоняников. А перед самым отплытием на лодии появился парень, похожий на давешнего юнца у ворот фактории, да только за плечами его было то же ружье, что и у тех караульщиков. Парень, для начала проверивший число свеев, принялся окликать и бывших на палубе работников. Выкликая кого-нибудь из мужиков, он каждый раз вызывал этим веселые шутки у мастеровых.

– Фрол Степанович Ветлугов! – И названный тут же становился центром потехи. Перед ним картинно ломали войлочные шапки и кланялись, называя боярином, воеводой, а то и князем светлым.

Поначалу Прохор не понимал, за коим лядом онгарцы именуют простых мужичков и даже баб отчеством, да придумывают им какие-то фамилии, испрашивая для сего место рождения. Первый раз он спросил о том у молодца, что был при воротах фактории. На что тот сказал, что отчества и фамилии должны быть у всех, а то, что их нет, то неправильно.

– У вас тут и вовсе клички в ходу, что у детишек! – ответил он тогда, еще больше запутав артельного голову.

Тогда Прохор решил узнать это у того писаря, что окликал народ, отмечая что-то на листе бумаге.

– Так же проще – табеля вести и учет! – пояснил писарь. – А ежели, к примеру, в бригаде пять Матвеев будет али Иванов? Что тогда? Путаница! Фамилия человека сразу выделяет. Вот ты откель? С Рославки? Рославцев и будешь, нешто плохо?

– Верно, не плохо, – пожал плечами Прохор.

И когда прозвучало: «Прохор Лукич Рославцев!», нижегородец, откликнувшись: «Тута я!», все же почувствовал не то веселье, что многие, а ощутил некое чувство гордости причастности к чему-то большому и важному. Существенным фактом оказалась и обещанная плата – при расчете за год ему, начальнику бригады, как пояснил Андрей Леонов, положили восемьдесят рублей. Ермолай, получавший плотником в Нижнем пятнадцать копеек в месяц, за год в Сибири зарабатывал бы тридцать пять рублей. Семену обещали тридцать. На эти деньги можно было неплохо развернуться в городе.

Помимо двух сотен стрельцов, следовавших до Енисейска, чтобы пополнить гарнизон города, и без малого пяти сотен пленных шведов и финнов, переселяемых на Ангару, а также ста восьмидесяти мастеровых, к каравану Леонова присоединились и купцы. Ярославцы и нижегородцы, рискуя товаром и судами, все же отправились к далекому Владиангарску, с тем чтобы, продав там ткани, от льняной до алтабаса, лучшей персидской парчи, а также около сотни кошек и котов, взятых в путь по совету Леонова, закупить на выгодных условиях ангарских товаров. А кроме того, Мосолову и прочим купчинам дозволялось открыть свои дворы в отдельной слободе близ границы и вести свои дела с помощью ангарцев.