Текст книги "История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века"

Воевода тотчас послал уведомление о приезде патриарха к царю, который в то время воевал под Смоленском. А затем он прислал к патриарху писаря, который переписал имена и должности всех бывших с ним людей. Всей свиты оказалось около 40 человек; в том числе было несколько купцов, скрывших свое звание и записавшихся служителями. В пятницу после обедни воевода навестил патриарха. «Сначала он молча сотворил крестное знамение и помолился на иконы; потом приблизился к патриарху, чтобы тот благословил его московским благословением, поклонился ему до земли два раза и сделал поклон присутствующим на все четыре стороны, а затем начал (приветственную) речь»¹¹.

IV
Борьба за Малороссию

Военные приготовления царя и отпуск ратей. – Его личное выступление в поход. – Взятие Смоленска. – Медлительность гетмана. – Моровая язва. – Ропот на крутые меры Никона. – Заметки П. Алеппского: московские города и население, Коломна, страшное опустошение от мора, торжественное возвращение победоносного царя и церковные празднества. – Известия с театра войны и второй поход государя. – Взятие Вильны. – Вторжение шведов в Польшу и Литву. – Вторичная осада Львова и отступление Хмельницкого. – Отчаянное положение Речи Посполитой. – Религиозное и патриотическое движение поляков. – Коварное посредничество Австрии и цесарское посольство. – Никон и царь Алексей по П. Алеппскому. – Война со шведами и третий поход царя. Неудачная осада Риги. – Виленские переговоры и польское мнимое избрание Алексея. – Вальесарское перемирие. – Ордин-Нащокин. – Неудовольствие Хмельницкого на замирение с поляками и его последние переговоры. – Его историческое значение

В 1649 году московский гонец дьяк Кунаков во время переговоров в Варшаве, вызванных восстанием Хмельницкого, между прочим говорил полякам следующее: «А войска у великого государя нашего, у его царского величества, всегда наготове многая рать, и царского величества у бояр и воевод по полкам расписаны, по тридцати и по сороку тысяч в полку и больше, так же и гусары, и рейтары, и драгуны, и солдаты в строенье у полковников и у всяких начальных людей многие полки, и все царского величества войска, воинскому ратному рыцарскому строю навычные. Хотя ему, великому государю нашему, и недруга никакого нет, только его государским рассмотрением во всех его государствах и по украинам войска многие полки всегда наготове. И ко всем людям, к подданным своим и к иноземцам, великий государь наш, его царское величество, милостив и щедр и наукам премудрым философским многим и храброму ученью навычен, и к воинскому ратному рыцарскому строю хотенье держит большое, по своему государскому чину и достоянью».

Что этот отзыв был близок к истине, о том свидетельствует в своих отписках тот же Кунаков. Московские доброхоты передавали ему тайные совещания польских сенаторов о восстании Хмельницкого и опасения их насчет Москвы. «А ныне-де Москва стала суптельна, – говорили они, – и час от часу суптейнелыпи, и райторского строю войско устроено ныне вновь многие полки; так же и на У крайне все люди ратному строю навычны, изучены внове, чего пред тем николи не бывало». Там же, в Варшаве, Кунакову сообщили гданьские купцы, побывавшие в Риге, о том, что шведы немало озабочены московскими военными делами: ибо «в Новгороде и во всех новгородских местах учат райторскому и драгунскому строю и полки строят».

Действительно, молодой царь с особым рвением предавался заботам об устроении войска; он деятельно продолжал начинания своего отца по введению европейского военного искусства. Для обучения русских полков в значительном количестве вызывались в Москву инструкторы из чужих земель. Например, в 1646 году послан был стольник Илья Данилович Милославский (потом тесть государя) чрез Архангельск в Голландию для найма железных дел мастеров и опытных в солдатском строе капитанов с двумя десятками хорошо обученных солдат; последние должны были помогать иностранным офицерам в обучении русских ратников. А в следующем, 1647 году отпечатан был переведенный с немецкого строевой устав под заглавием «Учение и хитрость ратнаго строения пехотных людей» – впрочем, устав и в Европе уже довольно устарелый для того времени, то есть после улучшений, введенных Густавом Адольфом. Название солдат усвоено было пехотным полкам, устроенным по-европейски и набиравшимся по преимуществу из даточных крестьян. Конные полки, набиравшиеся из детей боярских, новокрещенов, казаков и всяких вольных охочих людей, носили общее название рейтар; некоторая часть их обучалась драгунскому строю; а те, которые были вооружены копьями, составляли гусарский строй. Хотя эти пешие и конные полки только в известное время собирались и учились новому строю и хотя рядом с ними продолжали существовать разного рода прежние ополчения, однако военные силы Московского государства заметно развивались и делались грозны для его соседей.

По мере того как события на Украине принимали более острый характер и московское правительство предвидело свое близкое вмешательство, усилились его военные приготовления и участились царские смотры. Так, по дворцовым записям, в марте 1653 года велено было всем стольникам, стряпчим, московским дворянам и жильцам (т. е. собственному государеву двору или полку) съезжаться в столицу к 1 мая на царский смотр «со всею их службою, то есть на конях, в полном вооружении и с известным количеством вооруженных слуг. Этот смотр начался 13 июня на Девичьем поле и продолжался до 28-го числа; после чего «всяких чинов служилые люди» были расписаны и распределены на известные части. 5 февраля следующего года царица родила сына, нареченного также Алексеем; крестил его в Успенском соборе патриарх Никон; восприемницей была царевна Ирина Михайловна, а кумом троицкий архимандрит Адриан. 14-го числа объявили, что государь повелел идти на польского короля за его многие неправды и клятвопреступления, и велено собираться служилым людям Государева полку в Москву к 1 мая. 27 февраля Алексей Михайлович торжественно отпустил из Москвы с Болота (площадь за Москвой-рекой) тяжелый наряд или артиллерию, которая должна была дожидаться его в Вязьме. При наряде состояли боярин Федор Борисович Далматов-Карпов и князь Петр Иванович Щетинин. В марте царь ездил на Девичье поле смотреть рейтарское и солдатское ученье, причем в его свите находились посланники гетмана Хмельницкого.

Наступило время с оружием в руках отстаивать свои права на Малую Русь, и московские войска уже двигались к назначенным пунктам.

26 апреля 1654 года, в майский день, происходил торжественный отпуск той рати, которая должна была частями идти на Брянск, там собраться, устроиться и затем двинуться на польско-литовский рубеж. Этой ратью начальствовал старый уважаемый воевода князь Алексей Никитич Трубецкой, а в товарищах у него были князья Григорий Семенович Куракин и Юрий Алексеевич Долгоруков. В Успенском соборе литургию совершал патриарх Никон. После молебна бояре и воеводы приняли от него благословение и приложились к образам и мощам. Патриарх взял из царских рук воеводский наказ, положил его в киот Владимирской Богородицы на пелену и, сказав краткое наставительное слово, вручил наказ князю Трубецкому. Государь позвал всех военачальников к своему столу. Тут он обратился к ним с увещанием соблюдать заповеди Божии, наблюдать правду, врагов Божиих и царских не щадить, а войско свое любить и беречь, между собой быть в любви и совете и так далее. После стола царь жаловал из собственных рук водкой и медом не только бояр и воевод, но и простых дворян и детей боярских и увещевал крепко стоять против врагов за их гонение на православную веру и за обиды Московскому государству; причем возвестил, что и сам он вскоре за ними отправится в поход и готов вместе с ними проливать свою кровь. Растроганные ратники клялись не щадить своих голов. При отпуске бояре и воеводы подходили к царской руке. Первый подошел князь Трубецкой; государь взял его седую голову и прижал к своей груди; воевода заплакал от умиления и несколько раз поклонился в землю. Между прочим, благочестивый царь заповедал на первой неделе Петрова поста всем «обновиться» покаянием и святым причащением.

Спустя три дня рать Трубецкого выступила из Москвы. Она проходила Кремлем и под самыми дворцовыми переходами, на которых стояли царь и патриарх. Последний кропил ее святой водой. Бояре и воеводы сошли с коней и поклонились до земли; причем государь спрашивал их о здоровье. Никон благословил их и сказал напутственное слово. Ему отвечал князь Трубецкой, называя его «великим государем, пресвятейшим патриархом всея Великия и Малыя России», обещая служить «без всякия хитрости» и прося его «заступления и помощи».

Алексей Михайлович, достигший 25-летнего возраста, исполненный любви к ратному делу, далеко не был чужд завоевательных стремлений. В противоположность своему отцу, он при первом удобном случае стал во главе своих полков и лично повел их против неприятеля; а именно он взял на себя высшее предводительство главной рати, которая направлялась на Смоленск и Белоруссию. Согласно с обычаями и преданиями московской государственности и с собственным благочестием, он поступал чинно, не спеша и готовился к походу с молитвой и с благословления церковного. 28 апреля царь отправился помолиться в Троицкий Сергиев монастырь, а потом, 3 мая, в Саввин Звенигородский. 10 мая он на Девичьем поле смотрел по сотням стольников и стряпчих, дворян, жильцов, городовых и всяких ратных людей, которым быть в его государевом походе. 15-го царь отпустил наперед себя в Вязьму чудотворную икону Иверской Богородицы, которая незадолго до того была принесена в Москву из Царьграда от патриарха Парфения; вместе с патриархом Никоном, освященным собором и со крестами царь провожал ее до Донского монастыря. С иконой поехали казанский митрополит Корнилий и архимандриты монастырей Спасского в Казани, Саввина Звенигородского и Спасо-Евфимиев-ского в Суздале, игумны Петровского в Москве, Борисоглебского в Ростове и Клопского в Новгороде. Передовой полк повел князь Никита Иванович Одоевский с товарищи, ертоульный – стольник Петр Васильевич Шереметев, большой полк – князь Яков Кудентович Черкасский с товарищи, а сторожевой – князь Михаил Михайлович Темкин-Ростовский. Все эти полки выступали один за другим, тем же порядком и с тем же напутствием, какие мы видели выше, то есть бояре и воеводы слушали обедню в Успенском соборе, целовали руку у государя и шли с войском под дворцовые переходы, на которых стояли царь и патриарх; последний кропил святой водой. Вслед за тем, 18 мая, выступил и сам государь со своим дворовым полком и большой придворной свитой. Дворовыми воеводами в этом полку были бояре Борис Иванович Морозов и Илья Данилович Милославский. Далее за государем следовали царевичи, грузинский Николай Давидович и двое сибирских, бояре Никита Иванович Романов, Глеб Иванович Морозов, князь Борис Александрович Репнин, Василий Васильевич Бутурлин и другие. В свите государя находились и его любимцы: окольничий Богдан Матвеевич Хитрово, постельничий Федор Михайлович Ртищев Большой (был еще Федор Михайлович Ртищев Меньшой) и ловчий Афанасий Иванович Матюшкин. В числе голов над сотнями стольников и стряпчих встречаем известного самозванца князя Л.А. Шляковского; среди сотенных голов у городовых дворян – сыновей известных братьев Ляпуновых, Прокопия и Захара: Льва Прокофьевича и Ивана Захаровича; а среди есаулов-стольников в государевом полку – Ивана Дмитриевича Пожарского.

Сначала дворянские сотни, рейтарские, гусарские и солдатские полки и стрелецкие приказы собрались на поле под Девичьем монастырем и отсюда двинулись через Кремль и дворец. Тут из окна Столовой палаты патриарх Никон кропил их водой. Сам государь отправился впереди со своей свитой. У городских ворот по обе стороны устроены были ступенчатые подмостки или рундуки, обитые красным сукном. На них стояли духовные власти и кропили святой водой царя и ратных людей. В государевом обозе следовала его богато убранная, золоченая, обитая алым бархатом карета; но сам он выступал из столицы верхом впереди войска. Первый стан его был на Воробьевых горах. Эта главная рать под личным начальством государя направилась обычным смоленским путем через Можайск и Вязьму на Дорогобуж. С другой стороны князь Александр Николаевич Трубецкой, как мы видели, пошел на Брянск; он должен был соединиться с полками Хмельницкого. Третья рать собралась в Путивле под главным начальством Василия Борисовича Шереметева и оттуда направилась на Белгородскую украйну, чтобы оберегать южные пределы от крымских и ногайских татар. В случае нужды на сход с Шереметевым должны были идти воеводы: из Яблонова князь Иван Ромодановский, из Путивля Н. Зюзин, из Козлова Пушкин. Против татар должны были действовать также не только донские казаки, но и союзные с Москвой новые азиатские пришельцы в наши юго-восточные степи, калмыки, которые своими нападениями и грабежами уже успели сделаться страшными для крымцев и ногаев.

На Москве для оберегания столицы, царского семейства и двора государь назначил бояр-князей Михаила Петровича Пронского и Ивана Васильевича Хилкова с несколькими окольничими и думным посольским дьяком Ахматом Ивановым. На их обязанности лежало посылать известия и доносить обо всем государю. Высший надзор за государственными делами поручен был патриарху Никону, без совета и соизволения которого ничего не могли решить Боярская дума и начальники московских приказов.

Меж тем как Москва выставила большие силы для борьбы с Польшей, последняя тщетно искала себе союзников на Западе. Тогда она обратилась к крымской орде, где хан Ислам-Гирей естественно перестал дружить Хмельницкому после его подданства Москве и явно склонялся к союзу с Польшей. Но именно в это лето (в июне) Ислам-Гирей умер, и прошло много времени, пока его брат и преемник Мухаммед-Гирей утвердился на крымском престоле и послал Польше помощь против Москвы. На сейме, созванном в конце мая, Ян Казимир успел провести кое-какие меры для обороны Речи Посполитой. По настоянию шляхты он отдал вакантные гетманские булавы: коронную Станиславу Потоцкому, а польную Лянцкоронскому, большую литовскую Янушу Радзивиллу, а польную литовскому подскарбию Винцентию Гонсевскому, с которым Радзивилл дотоле был в явной вражде.

Вступая в польско-литовские пределы, передовые московские воеводы рассылали царские грамоты, обращаемые к населению. Эти грамоты указывали на просьбы малороссиян о защите православной веры и их самих от польского гонения и призывали жителей «постричь хохлы на своих главах» и вооружиться против Божьих супостатов. Тем, которые присягнут на верность московскому государю, обещалось сохранение их домов и имущества от воинского разорения.

Однако в самой свите Алексея Михайловича были такие приближенные люди, которые неохотно шли в поход, боялись предстоящих трудов и лишений и пытались смущать молодого царя толками о прежних неудачах в войнах с поляками; о чем он сам с огорчением писал некоторым доверенным лицам. Но царь быстро шел вперед, поспешая к Смоленску и надеясь захватить этот важный город, пока неприятель не успел собрать туда большие силы. Он, очевидно, избегал ошибок, которыми Шеин погубил свою армию. Скоро его бодрость была подкреплена известиями об успехах русского оружия.

4 июня государь находился в деревне Федоровская, за один переход до Вязьмы, когда к нему от передовых воевод пришло донесение о первом военном успехе. При появлении московского отряда под Дорогобужем польско-литовский гарнизон сего города со своими начальниками покинул его и ушел в Смоленск; конечно, они видели враждебное им настроение жителей, тянувших к Москве. И действительно, посадские люди немедля сдали город и отправили одного из своих лавников с несколькими товарищами на поклон к государю. Тотчас в Москву отправлен был гонец к царице Марье Ильиничне и патриарху Никону с известием, что «Божиею милостию, а его государевым счастьем город Дорогобуж ему, государю, добил челом». Спустя неделю, на пути между Вязьмой и Дорогобужем, на стану в селе Чоботове получилась весть о сдаче города Невля воеводе боярину Василию Петровичу Шереметеву. А еще через три дня (14 июня), когда государь находился в Дорогобуже, пригнал один стольник с сеунчем (донесением) от воеводы сторожевого полку князя Темкина-Ростовского о сдаче крепости Белой. К счастливым воеводам Алексей Михайлович посылал похвальные грамоты. 28 июня он приехал в Смоленск, где уже сражался с поляками передовой полк князя Никиты Ивановича Одоевского. Государь остановился на Богдановой Околице. На следующий день, в праздник свв. апостолов Петра и Павла, сюда прискакал новый гонец от боярина и воеводы Василия Петровича Шереметева с известием о сдаче знаменитого города Полоцка. А 2 июля пригнал от князя Александра Николаевича Трубецкого с товарищи суенщик о взятии Рославля. С Богдановой Околицы государь передвинулся на Девичью Гору, то есть поближе к Смоленску. Несколько времени спустя сюда явился новый гонец от князя Трубецкого с вестью о взятии приступом города Мстиславля. Потом опять гонец от Шереметева с донесением о взятии Диены и Друи. 2 августа явились гонцы от воевод всех трех полков: большого, передового и сторожевого, то есть от бояр-князей Черкасского, Одоевского и Темкина-Ростовского, незадолго отправленных под Оршу на гетмана Радзивилла. Сначала, по оплошности русских, Радзивиллу удалось нечаянным ночным нападением нанести им поражение; на помощь Черкасскому поспешил князь Трубецкой из Мстиславля, Радзивилл отступил перед превосходными силами; воеводы его преследовали; город Орша был взят. 20 августа от князя А.Н. Трубецкого пригнали суенщики: обоих литовских гетманов Радзивилла и Гонсевского настигли и наголову разбили на реке Шклове (не доходя города Борисова). В течение августа и первых чисел сентября постепенно приходили вести о взятии воеводами городов: Глубокого, Озерища, Могилева, Усвята, Шклова, а наказным гетманом Иваном Золотаренком: Гомеля, Чичерска, Нового Быхова и Пропойска. По просьбе белорусских горожан государь обыкновенно подтверждал их магдебургское самоуправление; причем приказывал удалять из городов не только жидов, но и казаков, а ляхов не допускать ни к каким урядам.

Осадные работы под Смоленском действительно продвигались вперед, и московский наряд разрушительно действовал по укреплениям. В числе войск, осаждавших Смоленск, находился вспомогательный отряд малороссийских казаков под начальством Василия Золотаренка (брат наказного гетмана). Спустя около двух месяцев от начала осады, в ночь на 16 августа произведен был приступ. Русские приставили лестницы и полезли на стены. Но этот приступ не удался; поляки удачно взорвали порохом одну башню, уже захваченную русскими, и, пользуясь происшедшим от того замешательством, отбили нападение. По словам самого Алексея Михайловича (в его письме к сестрам), русские потеряли 300 человек убитыми и тысячу ранеными; польские известия преувеличивают наши потери до 2000 с лишним. Однако укрепления были во многих местах настолько разрушены, что малочисленный гарнизон не мог долго оборонять обширные стены и многочисленные башни. Известие о поражении литовских гетманов произвело упадок духа; дисциплина стала быстро падать, и участились побеги из города в стан осаждающих. Наконец, воевода Обухович и полковник Корф обратились к царю с просьбой начать переговоры. Царь назначил для этого двух стольников Милославских и стрелецкого голову Артамона Сергеевича Матвеева (который со своим приказом во время означенного приступа направлен был на Днепровские ворота и Наугольную башню). Дьяком при них состоял Максим Лихачев. Несколько дней велись переговоры об условиях; порешили на том, чтобы ратные люди и мещане, которые не захотят служить московскому государю, были отпущены в Литву. 23 сентября государь выехал с двором из своего стана с Девичьей Горы и стал против Малаховских ворот, окруженный русскими полками. Тут совершилось повторение той сцены, которая происходила под Смоленском 19 февраля 1634 года, только в обратном смысле. Теперь польско-литовские хоругви клали перед московским царем свои знамена, их начальники ударяли челом, и затем гарнизон пошел в Литву. Впрочем, на сей раз сцена далеко не была так печальновеличественна, как прежняя, по малолюдству гарнизона и его отнюдь не столь тяжелым страданиям. Государь после того побывал в городе, но не поселился в нем, а расположил свой стан перед Малаховскими воротами, где 25 сентября происходило освящение вновь построенной тафтяной, то есть походной, церкви Воскресения Христова казанским митрополитом Корнилием. После обедни бояре, окольничие, стольники, стряпчие и дворяне приходили к государю поздравить его со Смоленском; причем подносили хлебы и соболей. В тот же день у государя в столовом шатре был пир для бояр и окольничих. В числе пирующих находился и наказной гетман Иван Золотаренко. Спустя три дня – новый царский пир, на котором угощались стольники, исполнявшие должность есаулов в государевом полку, и, кроме того, смоленская шляхта, присягнувшая на верность государю.

С конца сентября до конца октября включительно продолжались наступательные действия; между тем взяты были еще города Горки, Дубровна, Витебск. Таким образом, вся восточная часть Белоруссии до реки Березины была завоевана. Не сдавался только днепровский город Старый Быхов, который был осажден наказным гетманом Иваном Золотаренком. Но в эту первую и самую удачную для москвитян эпоху войны сам малороссийский гетман отличался бездействием. Собрав большое войско, он в июне месяце, как мы видели, стоял под Богуславом. Отсюда передвинулся к Хвастову; здесь опять остановился и не двигался далее под предлогом опасности со стороны татар; он возобновил сношения с крымским ханом и старался отвлечь его от союза с поляками. Алексей Михайлович был недоволен медлительностью Хмельницкого и торопил его походом, указывая на полки В.Б. Шереметева, которые имели своим назначением оборонять Украйну от татар. В сентябре гетман постоял немного под Бердичевом совместно с московским отрядом Андрея Васильевича Бутурлина. Отсюда он пошел в свой Чигирин, а Бутурлин в Белую Церковь (он вскоре умер). Богдан, однако, не ошибся в своих предположениях, что поляки, слабо защищавшие Белую Русь, обратят свои главные силы и свою энергию на отвоевание дорогой для них Украйны и что на помощь к ним придет крымская орда, но он напрасно давал им время не спеша собраться и приготовиться к наступлению¹².

Алексей Михайлович принужден был приостановить свое наступление вглубь Великого княжества Литовского по причине моровой язвы, которая тогда страшно свирепствовала в его войсках и в его государстве. Она перешла сюда из Украйны, где явилась обычным последствием предыдущих войн, разорений и массы неубранных трупов людей и животных, заражавших воздух. 5 октября государь отправился из-под Смоленска и спустя 16 дней остановился в Вязьме, не решаясь идти в Москву, где мор был особенно силен.

Уже в июле царь послал указ Никону выехать из столицы с царским семейством, чтобы уберечь его от заразы, в Троицкий монастырь. По Смоленской дороге и по другим главным путям из Москвы устроены были заставы, чтобы не пропускать зараженных в области, и особенно под Смоленск в царское войско. В столице принимались строгие меры для охранения от поветрия дворцовых и казенных палат; в некоторых окна и двери закладывали кирпичом и замазывали глиной. В зараженные дворы ходы заваливались и приставлялась к ним стража, никого не выпускавшая. Также и подмосковные деревни, если они оказывались зараженными, то окружались засекой и крепкой стражей, которая прерывала с ними всякое сообщение. На сторожах раскладывали частые огни.

При таких обстоятельствах не замедлило обнаружиться и народное неудовольствие против властей; особенно обратилось оно на патриарха. Поводом к тому послужили его слишком крутые меры для исправления икон и церковных книг. В Москве некоторые иконописцы стали тогда подражать западной, преимущественно итальянской, живописи. После отправления царя в поход, оставшись почти полным хозяином столицы, неукротимый патриарх, между прочим, обрушился на эти новонаписанные иконы. Он посылал отбирать их у частных людей и даже у самих бояр; затем приказывал прокалывать на них глаза или соскабливать с них самый лик; после чего стрельцы по его повелению носили их по городу и грозили наказанием всякому, который будет писать по этим образцам; некоторые соскобленные образа возвращались назад для их переписания. В городе многие с недоумением взирали на такие действия патриарха и считали его иконоборцем. Когда разразилась моровая язва, естественно, пошли толки, что это гнев Божий за оскорбление икон патриархом; стали собираться враждебные ему скопища. Но в это время Никон выехал с царским семейством. Тогда усилился народный ропот против него и его доверенного старца Арсения (Грека), главного справщика на Печатном дворе, по мнению некоторых перепортившего многие книги. 25 августа толпа собралась около Успенского собора, где был у обедни князь Пронский с товарищами; она жаловалась на то, что патриарх покинул столицу в беде, а за ним разбежались и многие попы, вследствие чего православные умирают без покаяния и причастия: требовали взятия под стражу патриарха и старца Арсения. Принесли и некоторые обезображенные иконы. Бояре увещевали народ и говорили, что патриарх уехал по государеву указу. Им удалось успокоить волнение, которое, впрочем, не раз возобновлялось. Царское семейство переехало в Калязин монастырь; грамоты, присланные из Москвы царице и патриарху, пропускались через огонь. Меж тем мор усиливался. В сентябре умерли оба боярина, оберегавшие столицу, князья Пронский и Хилков. Жители гибли тысячами. Ряды с лавками были заперты; дома знатных людей, кипевшие многочисленной дворней, опустели; воры воспользовались тем и разграбили несколько дворов. Для предосторожности от злоумышленников все кремлевские ворота и решетки были заперты; оставлена одна калитка, ведущая на Боровицкий мост. Только в октябре мор начал стихать. Царское семейство из Калязина монастыря переехало в Вязьму, где остановился государь. В начале декабря царь послал в Москву счетчиков, которые должны были сосчитать умерших жителей и оставшихся в живых. Оказалось, что в главных кремлевских соборах едва по одному священнику и дьякону было налицо; а в главных монастырях оставалось иноков или инокинь где третья часть, а где и гораздо менее того; соразмерная тому произошла убыль и в других частях населения¹³.

Вышеприведенные записки антиохийского архидиакона Павла Алеппского дают нам возможность ближе заглянуть внутрь Московского государства, когда оно подвергалось страшным опустошениям от моровой язвы.

Несколькими днями, проведенными в Путивле, Павел воспользовался для своих наблюдений и записей. По его словам, Путивль – это обширный город, расположенный на высоком месте; дома жителей имели садики с яблонями, вишнями, сливами и грушами. А крепость его такая, что подобной путешественники не видели в земле казаков; она построена из дерева с прочными башнями, двойными стенами, бастионами и глубокими рвами, коих откосы укреплены деревом; концы мостов поднимаются на бревнах и цепях; в ней есть водоем, в который вода скрытно накачивается колесами из реки. Внутри ее есть другая крепость (кремль) еще сильнее и неодолимее, снабженная множеством больших и малых пушек, расположенных рядами один над другим. Но Боже сохрани, если какой-либо иностранец станет осматривать крепость и пушки; московиты тотчас его отправят в заточение, говоря: «Ты шпион из Турецкой земли». Так они подозрительны и так крепко охраняют свою страну. В городе 24 церкви и 4 монастыря, из коих один женский. Иконы обыкновенно закрыты серебряными окладами, чеканной работы с позолотой; иконы ветхие, древние пользуются особым почитанием. Колокольни круглые и восьмиугольные с приподнятым узким и высоким верхом, тогда как в земле малороссийских казаков они широкие и круглые, наподобие восточных. Верхняя одежда священников и дьяконов из черного или коричневого сукна со стеклянными или серебряными пуговицами, с петлями из крученого шелка и с отложным воротником; на голове они носят высокие суконные колпаки. Так же одеваются их жены, в отличие от мирских женщин. Одежды последних архидиакон имел случай наблюдать во время обедни в Спасо-Преображенском храме. Кругом него шла галерея; тут стояли жены важнейших чиновников вместе с супругой воеводы, в роскошных платьях с дорогим собольим мехом, в темно-розовых суконных верхних одеждах, унизанных жемчугом, в красных колпаках, шитых золотом и жемчугом и опушенных черным мехом. При них было много служанок из пленных татарок, что ясно было видно по их широким лицам и узким глазам. Благодаря ничтожной цене, за которую можно было купить пленных татарских мальчиков и девочек, у московских вельмож обыкновенно встречалось их по нескольку десятков среди дворни. Прежде татары брали в плен многих русских; теперь же, когда пограничная линия сильно укреплена, наоборот, московские войска, охраняющие южную границу, нередко нападают на татар и многих берут в плен, а потом продают за какой-нибудь десяток золотых. Покупатель пленных рабов немедленно их крестит и дает им русские имена, и это против воли. Крещеные татары и татарки потом отличаются замечательной набожностью и усердием к православной вере; обыкновенно женят их между собой.

Ссылаясь на рассказы местных монахов, Павел говорит, что в Путивле в дни Михаила Федоровича воеводами были притеснители, обидчики и взяточники, потому что царь был милосерд и скуп на пролитие крови; но сын его, Алексей, воцарившись, казнил этих неправедных правителей, ибо он весьма грозен; а воеводой сюда он прислал Никиту (Зюзина), который принадлежал к патриаршим боярам. Антиохийский патриарх и его свита посетили тут Молчанский монастырь, где находилась могила некоего митрополита Иеремии родом из Алеппо, приехавшего в Россию за милостыней и скончавшегося в Путивле по причине долгого здесь задержания и притеснений от корыстолюбивого воеводы. Этот монастырь возвышался на окраине города, на холме. Поднявшись наверх, на галерею, путешественники любовались оттуда видом на окрестности и смотрели, как городское стадо переходило вброд реку. Поутру пастухи сзывали его звуками рожка и выгоняли в поле по ту сторону реки, а теперь гнали обратно в город. От Путивля до Москвы рогатый скот меньше ростом, чем в Малороссии; а пастухи пасут вместе коров, баранов, козлов, свиней и лошадей; тогда как у казаков каждый пастух пасет одну породу.