Текст книги "История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века"

Поляки, однако, не могли воспользоваться вполне этой победой для устройства своих дел на Украине. Во-первых, собранная шляхта, непривычная к военным трудам, скоро соскучилась по своим семьям и хозяйствам; считая свою задачу оконченной, она стала требовать распущения посполитого рушеня и отказалась идти далее. На убеждения короля она отвечала тем, что начала самовольно расходиться и спешить к поспевшей дома жатве. Тогда Ян Казимир и сам уехал в Варшаву, предоставив гетманам дальнейшее ведение войны почти с одним кварцяным войском. Литовский гетман Радзивилл в то же время удачно действовал на левой стороне Днепра. Он под Лоевом напал внезапно на беспечно стоявших и бражничавших казаков с черниговским полковником Небабой и поразил их. Небаба пал. Радзивилл переправился через Днепр и беспрепятственно занял Киев. В ту же сторону на соединение с ним двинулись коронные гетманы. На этом походе поляки понесли большую потерю в лице князя Еремии Вишневецкого, умершего 10 августа в Паволочи от какого-то воспаления еще в полном цвете лет и мужества.

Окруженный горстью казаков, Хмельницкий меж тем, проходя по разным городам и замкам, забирал из них части гарнизона; приказал спешить к нему и тем отрядам, которые не поспели под Берестечко; ускакавшие отсюда реестровые полки и многие холопы, спасшиеся бегством, также соединились с ним; пришли и некоторые татарские мурзы. Таким образом, казацкий гетман вскоре снова увидал себя во главе значительного войска и расположился укрепленным обозом под Белой Церковью. Коронные гетманы, соединясь с Радзивиллом, напали на этот обоз, но встретили порядочный отпор. Тогда возобновились мирные переговоры при посредничестве комиссии все того же Адама Киселя. Наконец, 18 сентября гетман Потоцкий взял на свою ответственность заключить с Хмельницким так называемый Белоцерковский договор на следующих главных условиях. Число реестровых казаков уменьшается до 20 000, а испомещение их ограничивается одним Киевским воеводством, и притом только королевскими именьями. Только в сем воеводстве польские жолнеры не имеют постоя. Не одни паны и шляхта, но и жиды также возвращаются на Украину. Гетман Запорожский должен помирить Польшу с татарами, а в случае неудачи разорвать с ними союз и по требованию Речи Посполитой начать с ними войну. Он подчинялся коронному гетману и не мог непосредственно сноситься с иностранными державами. Греческая религия утверждалась в своих правах и имуществах. Договор сей должен быть подтвержден королевской присягой и сеймом. Само собой разумеется, что народ украинский с негодованием встретил уменьшение реестровых, новое согласие своего гетмана на возобновление панщины, на возвращение шляхты и жидов. Местами поднимались открытые бунты, которые Хмельницкому приходилось усмирять то силой, то уговорами и обещаниями не приводить в исполнение означенные статьи. Особенно большое волнение произвело появление буйных жолнеров, надменной шляхты и хищных жидов на Заднепровской Украине, менее привычной к этим бедствиям. Тогда усилилось движение народа за московский рубеж, где вследствие того возникли населенные украинцами города Сумы, Ахтырка, Лебедин, Харьков и многие слободы, доходившие до верхнего Донца и его притоков (Слободская Украйна). Хмельницкий жаждал случая отомстить за Берестечко и поправить свое пошатнувшееся положение. Этот случай скоро представился.

Варшавский сейм 1652 года получил особую известность в польской истории: унитский посол шляхтич Сиционьский прислал письменную против него протестацию и скрылся из Варшавы, чем сорвал самый сейм. Это было первое проявление так называемого liberum veto. Сейм разошелся, не окончив своей сессии и, между прочим, не подтвердив Белоцерковского договора. Говорят, Сиционьский тут был только орудием в руках недовольного королем вельможи, именно литовского гетмана Януша Радзивилла. Кроме него, в то время во главе оппозиции королю выступили и некоторые другие магнаты, например познанский воевода Кристоф Опа-линский и Радзеевский. По смерти Оссолинского подканцлер коронный Лещинский сделался канцлером, а подканцлерскую печать получил Радзеевский. Последний был женат на богатой вдове Казаковского; но когда рассорился с ней, то был изгнан ее братьями из ее варшавского дома; в свою очередь, он ночью с вооруженной толпой и пушками напал на этот дом и овладел им силой. За такое самоуправство в самой королевской резиденции маршалковский суд приговорил его к инфамии и банниции[1]1
  Инфамия – ограничение правоспособности вследствие умаления гражданской чести; банниция – в древнем польском праве лишение государственных преступников некоторых или всех прав.


[Закрыть]. Гордый и мстительный вельможа бежал за границу и нашел убежище в Стокгольме, откуда начал сноситься с врагами Речи Посполитой, в том числе и с Хмельницким. Последний, конечно, хорошо знал о происходивших в Польше внутренних неладах, отзывавшихся и военными неурядицами. Он счел удобным момент для совершения брака своего сына с дочерью молдавского господаря, который пытался уклониться от него и искал помощи у поляков. И действительно, Калиновский, по смерти Потоцкого получивший главное начальство, с кварцяным войском расположился под Батогом на Южном Буге, чтобы загородить дорогу Тимофею Хмельницкому с казаками в Молдавию. Тут в мае того же года Хмельницкие, отец и сын, кроме казаков имея у себя и татарское войско, почти внезапно напали на поляков и поразили их наголову; сам Калиновский погиб в битве. После того Богдан занялся осадой обещанного туркам Каменца (но без успеха); а Тимофей с частью войска отправился в Яссы; испуганные молдавские бояре заставили Лупула не противиться более и выдать свою дочь за молодого Хмельницкого (в августе). На этой свадьбе долговязый Тимош, с лицом испорченным оспой, остался верен своей неловкости и молчаливости; но за него расточал любезности хитрый его ментор Выговский. Однако после свадьбы перед отъездом к отцу на Украину молодой гетманич сумел намекнуть тестю, что не прочь занять его место на молдавском господарстве, а ему посоветовал хлопотать о мултянском или валашском.

Меж тем возобновившаяся под Батогом война казаков с поляками продолжалась. Отправленный на Украину, коронный обозный Стефан Чарнецкий взял несколько городов и замков, истребляя все огнем и мечом. Высланный против него Богун заперся в крепости Монастырище, где храбро оборонялся. Сам Чарнецкий был ранен в лицо пулей из мушкета. Богун повторил не раз испытанное средство: одел несколько сот казаков по-татарски и велел им, зашедши с поля с криком «Аллах!», ударить на поляков. Маневр удался: поляки отступили. Но в это время к союзу с Польшей против казаков пристали седмиградский князь Ракочи и валашский господарь Радул, которых возбудили происки Лупула в Константинополе относительно валашского господарства. Изменивший ему его собственный логофет, прозванием Георгица, вошел с ним в заговор, чтобы свергнуть Лупула и самому занять его место. Благодаря подкупам, этому триумвирату удалось в глазах султана очернить и Хмельницкого, и его молдавского свата. Соединенные силы валахов и угров (трансильванских) напали на Молдавию, а Георгица произвел мятеж в Яссах. Лупул бежал, и логофет действительно занял его престол. Хмельницкий вступился за свата и отправил сына ему на помощь с 12 000 казаков. Тимош разбил неприятелей и восстановил тестя. Но пылкий юноша не ограничился тем, а пошел в самую Валахию. Здесь счастье ему изменило: он потерпел поражение. Георгица опять занял Яссы, а Лупул бежал, и жена его Домна удалилась в крепость Сочаву с господарскими сокровищами. Сюда же пришел Тимош с отрядом казаков и геройски оборонял крепость от соединенных сил валахов, молдаван, угров и поляков. Уже чувствовался во всем недостаток; но казаки продолжали окапываться и ждали подмоги от гетмана Хмельницкого; господарыня Домна своей смелостью и твердостью поддерживала их бодрость и мужество. Вдруг неприятельское ядро раздробило ногу Тимофея, и спустя несколько дней он умер от антонова огня. Тогда крепость сдалась, причем казаки выговорили себе свободное отступление на родину с телом своего павшего вождя. Это событие произошло в конце сентября или начале октября 1653 года. Весть о нем распространила скорбь на Украине. Старый гетман потерял свою главную опору; его тяжкое горе смягчалось только мыслью, что сын его умер настоящим казаком или героем. Тимофей был погребен в родном Суботове.

Еще до гибели сына Хмельницкий выступил ему на помощь и призвал снова хана Ислам-Гирея, который получил из Стамбула приказ помогать казакам. Ян Казимир поспешил с войском загородить им дорогу в Молдавию. Он двинулся к Каменцу; немного не дошедши до него, расположился у местечка Жванца и поджидал на помощь себе союзных молдаван и угров. Тут король был почти окружен казаками и татарами; скоро голод и холод начали свирепствовать в польском лагере, и многие стали уходить из него тайком. Тщетно Хмельницкий убеждал хана всеми силами ударить на поляков. Хан еще прежде был недоволен им за уклонение от войны с Москвой; а теперь, по всей вероятности, до него дошли вести о переговорах гетмана с царем относительно подданства – переговорах, уже приходивших к благополучному концу. Естественно, Ислам-Гирей не имел никакой охоты способствовать усилению Москвы на счет Польши. Некоторые подкупленные мурзы действовали в пользу поляков. Поэтому хан легко согласился войти в переговоры с королем. Они велись с польской стороны канцлером (Лещинским), а с крымской главным советником хана и его правой рукой, ловким и умным Сефер-казы-агой.

В половине декабря 1653 года между ордой и Польшей состоялся так называемый Жванецкий договор: король обязался вносить хану дань с уплатой и за прежние годы; а хан обещал не помогать более казакам; хотя для виду и просил оставить за ними зборовские статьи. Хмельницкий не был приглашен к участию в договоре. Затем все три войска отправились каждое в свою сторону. Таким образом, коварный хан, после Зборова и Берестечка, в третий раз спас польского короля и обманул надежды Хмельницкого. Прежде чем покинуть Юго-Западную Русь, татарская орда, не получив условленной дани, распустила свои загоны по Волыни, Полесью и Украйне, разграбила многие города и села и захватила большой полон.

Теперь яснее, чем когда-либо, обнаружилось безвыходное положение Малой России: негласное подчинение турецкому султану не обеспечивало татарской помощи, а без нее казачество не могло успешно бороться с Польшей. Но именно в это время уже совершилось то, к чему давно были направлены народные упования, о чем долго велись тайные и явные переговоры: это торжественное подданство Украйны единоплеменному и единоверному московскому государю⁷.

III
Подданство Малороссии Москве

Отношения Малой России к Великой. – Посольства Хмельницкого в Москву, просьбы о подданстве и ответные присылки из Москвы. – Временное охлаждение. – Усиленные просьбы после Берестечка. – Участие Выговского. – Содействие Никона. – Соборный приговор о принятии подданства. – Поведение высшего малороссийского духовенства. – Торжественное посольство боярина Бутурлина на Украйну. – Переяславская рада 8 января 1654 года и присяга на подданство. – Отклоненное послом требование взаимной присяги. – Награды Бутурлину и его товарищам. – Вопрос о войсковых правах и о жалованье. – Гетманское посольство в Москве. – Подтверждение городских привилеев Переяслава и Киева. – Столкновение царских воевод с митрополитом Сильвестром. – Польская попытка склонить к измене полк Богуна. – Украйна по запискам Павла Алеппского. – Умань. – Обилие детей. – Следы польской культуры на Украйне. – Свидание патриарха Макария с Хмельницким в Богу славе. – Киево-Печерский монастырь. – Верхний Киев и Подол. – Прилуки. – Путивль и московские обычаи

Мысли о московском подданстве, как сказано, давно уже бродили в умах православного западнорусского народа, терпевшего от полыцизны, латинства и еврейства угнетение в своих самых насущных интересах и правах церковных, политических и экономических. Но сложившееся в течение веков различие культуры и общественного склада западнорусского от восточнорусского или собственно сравнительная культурная отсталость Московской Руси много мешали более сильному проявлению означенных мыслей. Все имущие и руководящие слои населения, подвергшиеся влиянию польской и отчасти западноевропейской культуры и привыкшие к политическим вольностям, естественно, смотрели свысока на грубую, по их понятиям, Москву и с некоторым страхом взирали на ее несокрушимый самодержавный строй и железную общественную дисциплину. Только неполноправные классы и простой народ, находившийся в угнетении, не разделяли этого страха и при случае обнаруживали явное тяготение к своей восточной соседке. Это тяготение или симпатии к единоверной Москве не раз проявлялись во время военных столкновений ее с Польшей. Когда же начались казацкие восстания и обнаружились невозможность бороться одними собственными силами, а потом и ненадежность всяких других союзников, в особенности страшная разорительность татарской или басурманской помощи, тогда упования народа и самого казачества все сильнее и сильнее стали сосредоточиваться на царе Московском. Но прежде, нежели та и другая сторона пришли к полному обоюдному соглашению, вопрос этот прошел разные стадии.

Когда началось восстание Хмельницкого, на украинско-московском рубеже, как и на всем польско-московском пограничье, происходили обычные в те времена столкновения по разным поводам. Во-первых, из Украйны шел тайный или контрабандный привоз вина и запретного табаку, причем иногда происходили кровавые драки с московскими сторожевыми людьми. Воровские люди нередко прокрадывались из Украйны за наш рубеж, производили грабежи и опять уходили; за ними посылалась погоня, иногда успешная, иногда нет. Особенно озлобились черкасы (т. е. малороссийские казаки) за свои любимые пасеки, когда многие из них по новым межевым граням заключенного А. Киселем договора отошли к Москве, и пасечники эти выстрелами из пищалей встречали московских объездчиков. Вообще с весны 1648 года беспокойное состояние Украйны выразилось и в заметном усилении разбоев черкас на соседних московских землях, судя по отпискам наших пограничных воевод, трубчевских, севских, путивльских, белгородских, хотмыжских, чугуевских и прочих. Черкасы усердно поддерживали свою славу хищников и грабителей, приобретенную ими в Московском государстве в Смутное время. Так, в июне этого года белгородский воевода, донося об их разбойничьих нападениях, жалуется на своих станичников, то есть сторожевых детей боярских, стрельцов и казаков, которые «живут оплошно и небрежно». И заключает свою отписку словами: «А от черкас, государь, стало воровство большое, и о том писал к тебе государь я, холоп твой, преж сего». В то же время и от тех же воевод идут в Москву частые отписки с известиями и слухами о начавшихся громких событиях, то есть о войне Хмельницкого с поляками. Известия эти добывались разными способами; для того служили посылаемые за рубеж лазутчики, конечно снабженные благовидными предлогами: торговые люди, обоюдно ездившие в соседнее государство, и притом на обеих сторонах, русские; многие выходцы и беглецы из Украйны, уходившие от польских и еврейских притеснений, между прочим, православные монахи, которых монастыри подвергались разорению и всяким насилиям, или просто малороссийские старцы, приходившие в Москву за милостыней; а с московской стороны монахи, ходившие на богомолье в Киев. Все эти лица или подвергались опросу пограничных воевод и дьяков, или опрашивались на Москве в Посольском приказе, а чаще и там и здесь. Немало помогали в деле известий и негласных сношений с Юго-Западной Россией и греческие духовные особы, которые обыкновенно через Киев и Украйну приезжали в Москву также за милостыней. Приезжая в Западную и Восточную Россию, греки вообще сочувственно относились к борьбе казаков с католической Польшей, поощряли и благословляли их на эту борьбу. В числе их видим высшие духовные лица, например известного уже нам иерусалимского патриарха Паисия, коринфского митрополита Иоасафа, назаретского митрополита Гавриила и других. Те же греки нередко служили посредниками в переговорах Богдана Хмельницкого с московским правительством о подданстве Украйны.

Но между тем как заезжее греческое духовенство, а также западнорусские священники и монахи жаждали сего подданства и видели в нем единственный якорь спасения для западнорусского православия, высшее малороссийское духовенство иначе относилось к воссоединению с Восточной Россией и совсем не обнаруживало стремления к скорейшему его осуществлению, согласно со своими польско-шляхетскими симпатиями. Услуги высшего киевского духовенства за все это время ограничивались удовлетворением последовавшей в 1649 году просьбы из Москвы: прислать несколько ученых старцев, которые бы хорошо знали языки эллинский и славянский, чтобы помочь делу исправления церковных книг. Для сего дела отправлены были старцы Киевобратского монастыря Епифаний Славенецкий, Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий. За удовлетворение своей просьбы царь послал щедрую милостыню в их монастырь игумену Гизелю, а также и самому митрополиту Сильвестру Коссову.

В начале восстания Хмельницкого само польское правительство извещало Москву о событиях на У крайне и союзе казаков с татарами; причем на основании недавно заключенного договора напоминало обоюдное обязательство двинуть войско на помощь соседу в случае нашествия крымцев. Москва не отвечала отказом, но и не спешила действовать. Вообще поляков сильно тревожила мысль о том, как отнесется царь к событиям, особенно в трудное для них время наступившего бескоролевья и после первых побед Хмельницкого. Опасаясь московского вмешательства в пользу казаков, поляки прибегли к такому хитрому приему. Вдруг от севского воеводы в Москве получается основанное на некоторых польских источниках донесение, будто бы паны-рада не хотят выбирать Яна Казимира, так как Посполитая Речь хочет быть под рукой царя Московского, и будто бы этого особенно желают в Белой Руси, Киеве, Чернигове и Новгороде-Северском. Такое донесение должно было задеть молодого царя за чувствительную струну и обезоружить его, по крайней мере, на время бескоролевья. Любопытно, что и сам Богдан Хмельницкий отчасти поддерживал сию заманчивую идею. Он воспользовался посланцем московских воевод к Адаму Киселю, задержал его и отправил с ним на царское имя почтительное письмо, от 8 июня 1648 года, с известием об одержанных им победах, желтоводской и корсунской, и с выражением своего горячего желания, чтобы в его земле был самодержавным государем Алексей Михайлович; для чего предлагал немедленно «наступать на государство», изъявлял готовность служить царю всем своим войском и советовал не откладывать сего наступления. Тут еще нет речи о подданстве Малороссии собственно московскому царю, а только о желании иметь его государем в самой Речи Посполитой, главное же получить от него помощь не только людьми, но и денежным жалованьем. Свое предложение идти вместе воевать ляхов Богдан и потом не раз посылал московским пограничным воеводам, а по поводу (неверных) слухов о предстоявшем будто бы соединении московских войск с польскими упрекает Москву в измене православию и грозит Божьим судом.

Непосредственные сношения Хмельницкого с царем Алексеем Михайловичем начались благодаря воздействию помянутого иерусалимского патриарха Паисия, который в бытность свою в Киеве в конце 1648 года очень подружился со знаменитым казацким гетманом. Патриарх с прискорбием смотрел на его союз с басурманской ордой, убеждал прибегнуть к православному царю Московскому и предлагал свое посредничество; гетман тогда, после Пилявиц, по возвращении из-под Львова и Замостья, находился наверху своей силы и славы и потому сначала не особенно склонялся на убеждения патриарха. Но скоро он увидел, что надежды, почему-то возлагаемые им на благосклонные отношения новоизбранного короля Яна Казимира к казачеству, нисколько не оправдываются; что, напротив, польское правительство с новым королем во главе принялось за деятельные приготовления к подавлению казацкого восстания, для чего и пользуется заключенным перемирием. Тогда только Богдан согласился на предложение Паисия и отправил с ним в Москву полковника Мужиловского с несколькими казаками, как бы в качестве почетного провожатого, а в самом деле как своего посла к царю с просьбой о покровительстве и подданстве, что должно было оставаться тайной для поляков. В Москве полковника расспросили в Посольском приказе о цели его приезда и о том, что делается у казаков с поляками. Мужиловский рассказал о последних событиях на У крайне, а относительно своего приезда хотел непременно объявить только самому царю. 4 февраля 1649 года царь с обычными церемониями принял гетманского посла в присутствии Паисия. Полковник положил к ногам государя письмо, в котором кратко излагалась история последнего восстания и польских неправд, а в заключение приводилось челобитье о царской помощи главным образом для защиты православной христианской веры. Челобитье изложено было в неопределенных выражениях и разногласило со словами Паисия, который говорил, что гетман желает поступить под державу московского государя. Мужиловского задержали, а к гетману послали особого гонца за разъяснениями. Богдан отвечал, что казаки желают иметь его царское величество над собой государем православным, и вновь просил ратных людей на помощь. Тогда Мужиловскому назначенные для переговоров боярин Пушкин и думный дьяк Волошенинов объявили, что с поляками у нас заключен вечный мир и потому послать ратных людей нельзя. Вместе с тем они посоветовали казакам послать к панам-раде и уговаривать их выбрать своим королем русского государя, а если король уже выбран, то просить у них согласия на поступление запорожского войска в царское подданство. Очевидно, в Москве еще не пришли ни к какому положительному решению относительно вмешательства в дела Малороссии и выжидали, что скажут дальнейшие события, потому и давали подобные невозможные для исполнения советы. В заключение московское правительство изъявило готовность посредничать между поляками и казаками и в половине марта отпустило гетманского посла, наградив его со свитой государевым жалованьем, т. е. деньгами, сукнами, соболями и пр. Вместе с тем отправлен был первый непосредственный царский посланец к Хмельницкому Григорий Унковский, сопровождаемый подьячим Домашневым, с государевой грамотой и с подарками для гетмана и некоторых членов казацкой старшины.

Когда Унковский подъезжал к Чигирину, ему выслана была почетная встреча с Тимофеем Хмельницким во главе. Гетман прислал с извинениями, что по болезни сам не участвовал в этой встрече. Принимая потом посланца, он приложился к печати на грамоте. В ней повторялись помянутые выше советы. Гетман отвечал, что король уже избран и коронован и что государю следует теперь наступать на Литву. В происходивших затем переговорах Хмельницкий обнаружил школьные исторические сведения, рассуждая о прежнем единении православной Руси еще при Владимире Святом; он настойчиво приглашал к общей войне с поляками и к отобранию у них Смоленска и других потерянных городов; говорил о своем союзнике крымском хане, который по окончании войны с поляками надеется, в свою очередь, с помощью казаков освободиться от турецкого ига. Не преминул гетман похвалиться тем, что на предложение хана идти вместе воевать Московское государство он не только отказал, но и пригрозил соединиться с московским войском против крымцев, если они пойдут на государевы украйны. Посланец со своей стороны указал на отказ государя полякам, просившим о помощи на основании мирного договора, и на то, что государь, узнав об истреблении посевов саранчой на У крайне, позволил ее торговым людям свободно приезжать в свои города для покупки хлеба и соли, а теперь дозволил им привозить в порубежные города свои товары беспошлинно. Жаловался московский посланец на черкас, которые нападают на порубежное население, производят грабежи и всякие насилия, чего при поляках не было. Гетман приказал писарю Выговскому послать грамоты порубежным начальникам, чтобы таких людей наказывали без всякой пощады. В последних числах апреля гетман отпустил Унковского с подарками и ответной грамотой. Сей последний во время своего Чигиринского пребывания успел собрать от разных людей всякие сведения (не всегда, впрочем, точные) о политических делах Украйны, Польши, Литвы и других соседей, для чего щедро раздавал соболей, отпущенных ему из царской казны. Из своих расспросов он убедился, что малорусский народ действительно желает поступить в царское подданство, но такое дело пока оставлял на волю гетмана, который, как сказано выше, именно в это время пользовался наибольшим народным расположением.

Раз завязавшиеся переговоры гетмана с Москвой продолжались. Вместе с Унковским он отправил второго своего посла к государю, именно черниговского полковника Федора Вешняка, который повез грамоту гетмана с новой просьбой о помощи ратными людьми и принятии его в подданство с Войском Запорожским. Гетман в подарок царю послал коня и лук. Вешняк был принят царем 5 июня, а 13-го он имел уже отпускную аудиенцию. Ему выдали почти такое же царское жалованье, как его предшественнику Мужиловскому, и вручили грамоту, в которой царь похвалил усердие к нему гетмана, но о посылке ратных людей отвечал то же, что и прежде, то есть заключенное с королем Владиславом «вечное докончание нарушить немочію»; но без нарушения сего докончания, то есть с согласия королевского величества, государь готов гетмана и все Войско Запорожское «принять под свою высокую руку». Было в том же 1649 году и еще столь же неуспешное от гетмана к царю посольство, с которым ездил полковник Иван Искра; а из Москвы в конце этого года ездили в Чигирин гр. Неронов и подьячий Богданов с царской грамотой и соболями в подарок. Московское правительство, обеспокоенное известием о намерении крымцев напасть на его украйны, вновь хлопотало, чтобы гетман их не допускал до того. Гетман обещал, а со своей стороны просил впредь удерживать донских казаков от нападения на союзный ему Крым.

В это время переговоры Хмельницкого с Москвой приняли не особенно дружественный характер. Новые победы над поляками и Зборовский договор даже произвели некоторое охлаждение. Гетман повысил тон в своих сношениях с пограничными воеводами: они жаловались ему, что порубежные казацкие атаманы в письмах своих не соблюдают полного царского титула, что казаки насильно межи и грани портят, пашут, сеют и пасеки ставят на государевых землях; а гетман в ответ бранил воеводских посланцев и грозил воевать самое Москву за то, что она не помогла ему против поляков. «Вы-де за дубье да за пасеки говорите, а я-де и города московские и Москву сломаю!» Так грозил Богдан, по уведомлению воеводских отписков. Мало того, говорил и такие непригожие слова: «Кто-де на Москве сидит, и тот-де от меня не отсидится». Очевидно, подобные угрозы произносились не в трезвом виде, и только словесно, а в письмах к воеводам соблюдалась возможная вежливость. Не оправдались пока и сообщаемые воеводами вести о намерении татар напасть на московские украйны, причем Хмельницкий указывал, и, кажется, справедливо, на свою заслугу, что именно он удерживал басурман от сих нападений, о чем не раз просило его московское правительство. Неудовольствие его на Москву, как указано выше, особенно обнаружилось в следующем, 1650-м и отчасти 1651 году, когда он не исполнил настоятельных домогательств о выдаче Тимошки Анкудинова и дал ему возможность ускользнуть из Малороссии.

Меж тем сношения Варшавы с Москвой продолжали носить дружественный характер. Для поляков, конечно, было чрезвычайно важно устранить вмешательство Москвы на украинские дела, а потому они явно перед ней заискивали и всячески старались помешать ее соглашению с мятежным казацким гетманом. Со своей стороны московское правительство с самого начала восстания держалось нейтралитета и предлагало только свое посредничество для восстановления мира с мятежниками. Молодому царю, по-видимому, очень понравился искусно пущенный поляками слух о возможности избрания его в короли; о чем были речи еще при заключении Поляновского договора. В Москве немало и серьезно носились с этим коварным слухом. Так, при отправлении в Варшаву гонцом дьяка Кунакова в декабре 1648 года ему дан был наказ, в котором, между прочим, прямо предписывалось напомнить панам-раде о помянутых речах и подать им надежду на согласие государя. Когда же выбран был Ян Казимир, то новый король и паны-рада продолжали меняться с Москвой гонцами и посольствами и писать царю льстивые послания, где благодарили его за мирное расположение. Любопытно, что помянутый дьяк Кунаков после долгого пребывания в Варшаве, возвратясь в Москву, не только подал обстоятельные донесения о польских и малороссийских делах, но и привез с собой шесть печатных книг или, как он выражается, «тетрадей», которые относились к современным событиям и могли интересовать наше правительство. Подобные же книги вообще московские гонцы и послы обыкновенно приобретали в Польше; а в Москве потом тщательно в них разыскивали и переводили то, что касалось их обоюдных отношений, и особенно всякие неблагоприятные о нас отзывы или известия. Находясь в стесненном положении по случаю восстания Хмельницкого и его союза с татарами, поляки, естественно, по наружности оказывали московскому правительству дружелюбие. Но в Москву доходили известия и о другой стороне медали. Продолжавшееся мирное настроение и невмешательство молодого царя уже начинало объясняться поляками как признак нашей слабости и робости. Так, по донесению дьяка Кулакова, в октябре 1649 года возвратившиеся из Москвы литовские послы в Смоленске вели такие речи, после которых шляхта, собранная здесь в осаду ввиду грозившей от москвитян опасности, теперь стала разъезжаться в свои маетности и предаваться обычным банкетам; причем похвалялась: «Мы-де боялись Москвы, а Москва-де нас больше того боится».

Собиравшееся посполитое рушенье, поражение казаков под Берестечком и Белоцерковский договор произвели новый переворот в отношениях гетмана к соседям. Союз с татарами оказался не только дорог, но и не надежен; номинальное подданство турецкому султану не принесло действительной помощи и не ограждало Украйны от польских притязаний. Поэтому вновь завязывались сношения с Москвой, просьбы и переговоры о подданстве. Они велись отчасти особыми посланцами, отчасти посредством все тех же приезжавших в Россию за милостыней греческих духовных лиц, каковы помянутые выше митрополиты, назаретский Гавриил и коринфский Иоасаф, и разные старцы. (А иерусалимского патриарха Паисия турки утопили.) Теперь в этих сношениях деятельное участие стал принимать самый доверенный человек гетмана, войсковой писарь Иван Выговский, который и отправлял в Москву грамоты не только от гетмана, но и лично от себя. Гетман и Выговский писали смиренные и заискивающие «листы» не только к самому царю, но и к его приближенным, каковы бояре Борис Иванович Морозов, постельничий Федор Михайлович Ртищев, духовник царский благовещенский протопоп Стефан и думный дьяк Михаил Волошенинов. Московское правительство со своей стороны тщательно собирало все сведения о событиях в Польше и на У крайне, особенно после Берестечка, ради которого нарочно посылало подьячих гонцами к гетману. Хитрый Выговский при сем даже пытался играть роль усердного московского доброхота, который не только хлопотал о принятии Украйны под высокую царскую руку, но будто бы тайком от гетмана сообщал гонцам обо всех делах и сношениях; передавал им копии с писем, полученных гетманом от соседних владетелей, и пугал намерением польского короля и крымского хана соединенными силами напасть на Московское государство, от какового нападения удерживает их только гетман Хмельницкий. Выговскому за усердие посылали из Москвы щедрые подарки и оказывали большое доверие.