Текст книги "История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века"

Благодаря мужественной обороне гарнизона, предводимого Бейером, осада Замостья также затянулась. Но Вейер настоятельно требовал помощи и уведомлял сенаторов о своем тяжелом положении. Поэтому, когда выбор Яна Казимира был обеспечен, новый король, не дожидаясь окончания всех формальностей, поспешил воспользоваться заявлением преданности к себе со стороны Хмельницкого и отправил знакомого ему волынского шляхтича Смяровского под Замостье с письмом, в котором приказывал немедленно снять осаду и воротиться в Украину, где и ожидать комиссаров для переговоров об условиях мира. Хмельницкий с почетом принял королевского посланца и выразил готовность исполнить королевскую волю. Некоторые полковники, с Кривоносом во главе, и обозный Чернота возражали против отступления; но хитрый посланец постарался возбудить в Хмельницком подозрение в чистоте намерений самого Кривоноса и его сторонников. Вероятно, наступившая зима, трудности осады и большие потери в людях также повлияли на решение гетмана, который или не знал, или не хотел обратить внимания на то, что крепость уже была в крайнем положении вследствие начинавшегося голода. Хмельницкий вручил Смяровскому ответ королю с выражением своей преданности и покорности; а 24 ноября он отступил от Замостья, взяв с замойских мещан небольшой окуп для татар Тугай-бея. Последний пошел в степи, а казацкий обоз и пушки потянулись на Украину. Очевидно, казацкий гетман все еще колебался в своих конечных целях, не находил точки опоры для обособления Малороссии и потому медлил полным разрывом с Речью Посполитой, ожидая чего-то от новоизбранного короля. В действительности вместе с прекращением польского бескоролевья прекращались и наиболее благоприятные условия для освобождения Украины. Отступление от Львова и Замостья является до некоторой степени поворотным пунктом от непрерывного ряда успехов к долгой, истребительной и запутанной борьбе двух народностей и двух культур: русской и польской.

Вся Украина на левой стороне Днепра, а по Случ и Южный Буг на правой в это время не только была очищена от польских панов и жидовства, но и все крепкие города и замки на этом пространстве были заняты казаками; нигде не развевалось польское знамя. Естественно, русский народ радовался, что он навсегда освободился от польско-жидовского ига, а потому везде с торжеством встречал и провожал виновника своего освобождения; священники принимали его с образами и молебнами; бурсаки (особенно в Киеве) произносили ему риторичные панегирики; причем называли его Роксоланским Моисеем, сравнивая с Макавеями и тому подобное; простой народ шумно и радостно приветствовал его. А сам гетман шествовал через города и местечки на богато убранном коне, окруженный полковниками и сотниками, щеголявшими роскошной одеждой и сбруей; за ним несли отбитые польские знамена и булавы и везли пленных шляхтянок, которых знатные и даже простые казаки большей частью разбирали себе в жены. Не дешево обошлись народу это пока кажущееся освобождение и эти трофеи. Огонь и меч произвели уже немалое опустошение в стране; уже много населения погибло от меча и плена, и главным образом не от неприятелей поляков, а от союзников татар. Эти хищники, столь жадные до ясыря, не ограничивались пленом поляков, на который имели право по условию; а нередко захватывали в неволю и коренное русское поспольство. Особенно забирали они тех молодых ремесленников, которые следовали шляхетской моде и подбривали себе кругом голову, отпуская наверху чуприну на польский образец; татары делали вид, что принимают их за поляков.

Как бы то ни было, Богдан воротился на Украину почти полным хозяином страны. Он заехал в Киев и поклонился киевским святыням, а потом отправился к себе в Чигирин, в котором основал теперь гетманскую резиденцию. Только Переяслав делил иногда эту честь с Чигирином. Если верить некоторым известиям, первым делом Хмельницкого по возвращении на Украину было обвенчаться со своей старой привязанностью и кумой, то есть женой спасшегося бегством подстаросты Чаплинского, на что он будто бы получил разрешение от одного греческого иерарха, остановившегося в Киеве проездом в Москву. Затем он продолжал начатую после Корсуня организацию казацкого войска, которое все увеличивалось в объеме; так как к нему приписывались не только масса поспольства и крестьян, но и многие горожане; а в городах с Магдебургским правом даже бургомистры и райцы покидали свои уряды, брили бороду и приставали к войску. По словам летописца, в каждом селе трудно было найти кого-либо, который или бы сам не пошел, или сына, или слугу-паробка не послал в войско; а в ином дворе уходили все, оставив только одного человека для присмотра за хозяйством. Кроме присущей малорусскому народу воинственности, кроме стремления упрочить за собой освобождение от панской неволи или от крепостного права, тут действовала и приманка огромной добычи, которой казаки обогатились в польских обозах после одержанных побед, а также в польских и жидовских хозяйствах, подвергшихся разграблению. Вместе с приливом людей расширялась и самая войсковая территория. Войско уже не могло ограничиться прежними шестью местными полками Киевского воеводства; иной полк имел бы больше 20 000 казаков, а сотня более 1000. Теперь на обеих сторонах Днепра постепенно образовывались новые полки, получавшие название по своим главным городам. Собственно на Правобережной Украине прибавилось пять или шесть полков, каковы: Уманский, Лисянский, Паволоцкий, Кальницкий и Киевский, да еще в Полесье Озручский. Главным же образом они размножились на Левобережной Украине, на которой до Хмельницкого был только один полный, Переяславский; теперь образовались там полки: Нежинский, Черниговский, Прилуцкий, Миргородский, Полтавский, Ирклеевский, Ичанский и Зеньковский. Всего, таким образом, в эту эпоху явилось до 20 или более реестровых полков. Каждый из них надобно было устроить полковой старшиной, распределить сотнями по известным местечкам и селам, снабдить по возможности вооружением и боевыми припасами и так далее. Чигиринский полк гетман оставил за собой, Переяславский дал Лободе, Черкасский Воронченке, Каневский Кутаку, в остальные назначил Нечая, Гирю, Мороза, Остапа, Бурлая и других.

Наряду с внутренним устройством Украины и казачества Богдан в это время усердно занимался и внешними сношениями. Его успешная борьба с Польшей привлекала на него общее внимание, и в его Чигиринскую резиденцию съехались послы почти от всех соседних держав и владетелей с поздравлениями, подарками и разными тайными предложениями кто дружбы, кто союза против поляков. Были послы от крымского хана, потом от господарей Молдавии и Валахии, от князя Семиградского Юрия Ракочи (бывшего претендента на польский трон) и, наконец, от царя Алексея Михайловича. Хмельницкий довольно искусно изворачивался среди их разнообразных интересов и предложений и сочинял им ответные грамоты.

Ян Казимир, насколько позволяли ему власть и средства, начал готовить войско для подавления украинского восстания. Вопреки желанию большинства шляхты, он не утвердил Вишневецкого в гетманском достоинстве, ибо против него продолжала действовать часть сенаторов, с канцлером Оссолинским во главе; да и сам новый король не благоволил к нему, как бывшему противнику своей кандидатуры; вероятно, не остались без внимания и настойчивые требования Хмельницкого, чтобы Вишневецкому не давали гетманскую бумагу. В ожидании, пока освободятся из татарского илена Потоцкий и Калиновский, Ян Казимир взял в собственные руки руководство военными делами. А между тем в январе наступившего 1649 года к Хмельницкому отправлена была для переговоров обещанная комиссия, во главе которой вновь поставлен известный Адам Кисель. Когда комиссия со своей свитой переправилась под Звяглем (Новгород-Волынский) через реку Случ и вступила в пределы Киевского воеводства, то есть Украины, то она была встречена одним казацким полковником (Донцом), назначенным для ее сопровождения; но по дороге в Переяслав население принимало ее враждебно и отказывало доставлять ей продовольствие; народ не желал никаких переговоров с ляхами и считал поконченными всякие с ними отношения. В Переяславе хотя гетман сам вместе со старшиной встретил комиссию, с военной музыкой и пушечной пальбой (9 февраля), однако Адам Кисель тотчас убедился, что это был уже не прежний Хмельницкий с его уверениями в преданности королю и Речи Посполитой; теперь тон Богдана и его окружавших был гораздо выше и решительнее. Уже при церемонии вручения ему от имени короля гетманских знаков, именно булавы и знамени, один подпивший полковник прервал риторичное слово Киселя и выбранил панов. Сам Богдан с явным равнодушием отнесся к сим знакам. Последовавшие затем переговоры и совещания не привели к уступкам с его стороны, несмотря на все медоточивые речи и убеждения Киселя. Хмельницкий по обыкновению своему часто напивался и тогда грубо обращался с комиссарами, требовал выдачи своего врага Чаплинского и грозил ляхам всякими бедствиями; грозил истребить дуков и князей и сделать короля «вольным», чтобы он мог одинаково рубить головы провинившимся и князю, и казаку; а себя самого называл иногда «единовластителем» и даже «самодержцем» русским; говорил, что прежде он воевал за собственную обиду, а теперь будет сражаться за православную веру. Полковники хвастались казацкими победами, прямо насмехались над ляхами и говорили, что они уже не прежние, не Жолкевские, Ходкевичи и Конецпольские, а Тхоржевские (трусы) и Зайончковские (зайцы). Напрасно также комиссары хлопотали об освобождении пленных поляков, особенно взятых в Кодаке, Константинове и Баре.