Текст книги "История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века"

Благодаря мужественной обороне гарнизона, предводимого Бейером, осада Замостья также затянулась. Но Вейер настоятельно требовал помощи и уведомлял сенаторов о своем тяжелом положении. Поэтому, когда выбор Яна Казимира был обеспечен, новый король, не дожидаясь окончания всех формальностей, поспешил воспользоваться заявлением преданности к себе со стороны Хмельницкого и отправил знакомого ему волынского шляхтича Смяровского под Замостье с письмом, в котором приказывал немедленно снять осаду и воротиться в Украину, где и ожидать комиссаров для переговоров об условиях мира. Хмельницкий с почетом принял королевского посланца и выразил готовность исполнить королевскую волю. Некоторые полковники, с Кривоносом во главе, и обозный Чернота возражали против отступления; но хитрый посланец постарался возбудить в Хмельницком подозрение в чистоте намерений самого Кривоноса и его сторонников. Вероятно, наступившая зима, трудности осады и большие потери в людях также повлияли на решение гетмана, который или не знал, или не хотел обратить внимания на то, что крепость уже была в крайнем положении вследствие начинавшегося голода. Хмельницкий вручил Смяровскому ответ королю с выражением своей преданности и покорности; а 24 ноября он отступил от Замостья, взяв с замойских мещан небольшой окуп для татар Тугай-бея. Последний пошел в степи, а казацкий обоз и пушки потянулись на Украину. Очевидно, казацкий гетман все еще колебался в своих конечных целях, не находил точки опоры для обособления Малороссии и потому медлил полным разрывом с Речью Посполитой, ожидая чего-то от новоизбранного короля. В действительности вместе с прекращением польского бескоролевья прекращались и наиболее благоприятные условия для освобождения Украины. Отступление от Львова и Замостья является до некоторой степени поворотным пунктом от непрерывного ряда успехов к долгой, истребительной и запутанной борьбе двух народностей и двух культур: русской и польской.

Вся Украина на левой стороне Днепра, а по Случ и Южный Буг на правой в это время не только была очищена от польских панов и жидовства, но и все крепкие города и замки на этом пространстве были заняты казаками; нигде не развевалось польское знамя. Естественно, русский народ радовался, что он навсегда освободился от польско-жидовского ига, а потому везде с торжеством встречал и провожал виновника своего освобождения; священники принимали его с образами и молебнами; бурсаки (особенно в Киеве) произносили ему риторичные панегирики; причем называли его Роксоланским Моисеем, сравнивая с Макавеями и тому подобное; простой народ шумно и радостно приветствовал его. А сам гетман шествовал через города и местечки на богато убранном коне, окруженный полковниками и сотниками, щеголявшими роскошной одеждой и сбруей; за ним несли отбитые польские знамена и булавы и везли пленных шляхтянок, которых знатные и даже простые казаки большей частью разбирали себе в жены. Не дешево обошлись народу это пока кажущееся освобождение и эти трофеи. Огонь и меч произвели уже немалое опустошение в стране; уже много населения погибло от меча и плена, и главным образом не от неприятелей поляков, а от союзников татар. Эти хищники, столь жадные до ясыря, не ограничивались пленом поляков, на который имели право по условию; а нередко захватывали в неволю и коренное русское поспольство. Особенно забирали они тех молодых ремесленников, которые следовали шляхетской моде и подбривали себе кругом голову, отпуская наверху чуприну на польский образец; татары делали вид, что принимают их за поляков.

Как бы то ни было, Богдан воротился на Украину почти полным хозяином страны. Он заехал в Киев и поклонился киевским святыням, а потом отправился к себе в Чигирин, в котором основал теперь гетманскую резиденцию. Только Переяслав делил иногда эту честь с Чигирином. Если верить некоторым известиям, первым делом Хмельницкого по возвращении на Украину было обвенчаться со своей старой привязанностью и кумой, то есть женой спасшегося бегством подстаросты Чаплинского, на что он будто бы получил разрешение от одного греческого иерарха, остановившегося в Киеве проездом в Москву. Затем он продолжал начатую после Корсуня организацию казацкого войска, которое все увеличивалось в объеме; так как к нему приписывались не только масса поспольства и крестьян, но и многие горожане; а в городах с Магдебургским правом даже бургомистры и райцы покидали свои уряды, брили бороду и приставали к войску. По словам летописца, в каждом селе трудно было найти кого-либо, который или бы сам не пошел, или сына, или слугу-паробка не послал в войско; а в ином дворе уходили все, оставив только одного человека для присмотра за хозяйством. Кроме присущей малорусскому народу воинственности, кроме стремления упрочить за собой освобождение от панской неволи или от крепостного права, тут действовала и приманка огромной добычи, которой казаки обогатились в польских обозах после одержанных побед, а также в польских и жидовских хозяйствах, подвергшихся разграблению. Вместе с приливом людей расширялась и самая войсковая территория. Войско уже не могло ограничиться прежними шестью местными полками Киевского воеводства; иной полк имел бы больше 20 000 казаков, а сотня более 1000. Теперь на обеих сторонах Днепра постепенно образовывались новые полки, получавшие название по своим главным городам. Собственно на Правобережной Украине прибавилось пять или шесть полков, каковы: Уманский, Лисянский, Паволоцкий, Кальницкий и Киевский, да еще в Полесье Озручский. Главным же образом они размножились на Левобережной Украине, на которой до Хмельницкого был только один полный, Переяславский; теперь образовались там полки: Нежинский, Черниговский, Прилуцкий, Миргородский, Полтавский, Ирклеевский, Ичанский и Зеньковский. Всего, таким образом, в эту эпоху явилось до 20 или более реестровых полков. Каждый из них надобно было устроить полковой старшиной, распределить сотнями по известным местечкам и селам, снабдить по возможности вооружением и боевыми припасами и так далее. Чигиринский полк гетман оставил за собой, Переяславский дал Лободе, Черкасский Воронченке, Каневский Кутаку, в остальные назначил Нечая, Гирю, Мороза, Остапа, Бурлая и других.

Наряду с внутренним устройством Украины и казачества Богдан в это время усердно занимался и внешними сношениями. Его успешная борьба с Польшей привлекала на него общее внимание, и в его Чигиринскую резиденцию съехались послы почти от всех соседних держав и владетелей с поздравлениями, подарками и разными тайными предложениями кто дружбы, кто союза против поляков. Были послы от крымского хана, потом от господарей Молдавии и Валахии, от князя Семиградского Юрия Ракочи (бывшего претендента на польский трон) и, наконец, от царя Алексея Михайловича. Хмельницкий довольно искусно изворачивался среди их разнообразных интересов и предложений и сочинял им ответные грамоты.

Ян Казимир, насколько позволяли ему власть и средства, начал готовить войско для подавления украинского восстания. Вопреки желанию большинства шляхты, он не утвердил Вишневецкого в гетманском достоинстве, ибо против него продолжала действовать часть сенаторов, с канцлером Оссолинским во главе; да и сам новый король не благоволил к нему, как бывшему противнику своей кандидатуры; вероятно, не остались без внимания и настойчивые требования Хмельницкого, чтобы Вишневецкому не давали гетманскую бумагу. В ожидании, пока освободятся из татарского илена Потоцкий и Калиновский, Ян Казимир взял в собственные руки руководство военными делами. А между тем в январе наступившего 1649 года к Хмельницкому отправлена была для переговоров обещанная комиссия, во главе которой вновь поставлен известный Адам Кисель. Когда комиссия со своей свитой переправилась под Звяглем (Новгород-Волынский) через реку Случ и вступила в пределы Киевского воеводства, то есть Украины, то она была встречена одним казацким полковником (Донцом), назначенным для ее сопровождения; но по дороге в Переяслав население принимало ее враждебно и отказывало доставлять ей продовольствие; народ не желал никаких переговоров с ляхами и считал поконченными всякие с ними отношения. В Переяславе хотя гетман сам вместе со старшиной встретил комиссию, с военной музыкой и пушечной пальбой (9 февраля), однако Адам Кисель тотчас убедился, что это был уже не прежний Хмельницкий с его уверениями в преданности королю и Речи Посполитой; теперь тон Богдана и его окружавших был гораздо выше и решительнее. Уже при церемонии вручения ему от имени короля гетманских знаков, именно булавы и знамени, один подпивший полковник прервал риторичное слово Киселя и выбранил панов. Сам Богдан с явным равнодушием отнесся к сим знакам. Последовавшие затем переговоры и совещания не привели к уступкам с его стороны, несмотря на все медоточивые речи и убеждения Киселя. Хмельницкий по обыкновению своему часто напивался и тогда грубо обращался с комиссарами, требовал выдачи своего врага Чаплинского и грозил ляхам всякими бедствиями; грозил истребить дуков и князей и сделать короля «вольным», чтобы он мог одинаково рубить головы провинившимся и князю, и казаку; а себя самого называл иногда «единовластителем» и даже «самодержцем» русским; говорил, что прежде он воевал за собственную обиду, а теперь будет сражаться за православную веру. Полковники хвастались казацкими победами, прямо насмехались над ляхами и говорили, что они уже не прежние, не Жолкевские, Ходкевичи и Конецпольские, а Тхоржевские (трусы) и Зайончковские (зайцы). Напрасно также комиссары хлопотали об освобождении пленных поляков, особенно взятых в Кодаке, Константинове и Баре.

Наконец комиссия едва добилась согласия заключить перемирие до Троицына дня и уехала, увозя с собой некоторые предварительные условия мира, предложенные гетманом, а именно: чтобы в Киеве или на Украине самого названия унии не было, также чтобы не было иезуитов и жидов, чтобы киевский митрополит заседал в сенате, а воевода и каштелян были бы из православных, чтобы гетман казацкий подчинен был прямо королю, чтобы Вишневецкий не был коронным гетманом и так далее. Определение казацкого реестра и других условий мира Хмельницкий отлагал до весны, до общего собрания полковников и всей старшины и до будущей комиссии, имеющей прибыть на реку Росаву. Главной причиной его неуступчивости, по-видимому, было не столько присутствие тогда в Переяславе иноземных послов и надежда на помощь соседей, сколько неудовольствие народа или, собственно, черни, которая явно роптала на эти переговоры и бранила гетмана, опасаясь, чтобы он ее снова не отдал в крепостное состояние польским панам. Хмельницкий иногда высказывал комиссарам, что с сей стороны самой его жизни грозит опасность и что без согласия войсковой рады он не может ничего сделать. Как ни было неудачно и на сей раз посольство Адама Киселя с комиссией и как ни порицали многие вельможи сего православного русина, обвиняя его чуть ли не в измене Речи Посполитой и в тайных соглашениях со своим единоплеменником и единоверцем Хмельницким (которого некоторые интеллигентные поляки называли Запорожским Макиавелем); однако король оценил направленные к умиротворению труды престарелого и уже одолеваемого болезнями воеводы Брацлавского: в то время умер воевода киевский Януш Тышкевич, и Ян Казимир дал Киевское воеводство Киселю, повысив его тем в сенаторском ранге, к еще большему неудовольствию его товарищей панов-рады⁶.

Как и следовало ожидать, заключенное Киселем перемирие не повело к миру: та и другая сторона готовилась к решительной борьбе и ожидала весны, чтобы возобновить войну. Ожесточение казаков, между прочим, выразилось и в убиении помянутого шляхтича Смяровского, при конце перемирия вновь посланного к Хмельницкому с письмом от короля. Заподозрив в нем шпиона, казаки его утопили. Поляки первые открыли военные действия. Оставив за собой главное командование, Ян Казимир взял себе в помощники трех региментарей: Фирлея, Лянцкоронского и уже известного нам Остророга. Коронное войско двинулось двумя колоннами: одна с Фирлеем на Заславль, другая с Лянцкоронским и Остророгом на Константинов и Межибож: князья Вишневецкий, Корецкий и некоторые другие паны со своими полками также ударили на условленную (демаркационную) линию Случ – Южный Буг и потеснили стоявшие вдоль нее казацкие отряды. Поляки выиграли несколько отдельных стычек и отобрали или сожгли несколько замков; а по линии Припяти удачно воевали против казаков отряды литовского гетмана Януша Радзивилла. Но недолго продолжался этот перевес на стороне поляков. К ним пришла весть, что Хмельницкий приближается с огромным будто бы 200-тысячным казацким войском и что вместе с ним идет сам хан Ислам-Гирей во главе 100 000 татар крымских, ногайских, перекопских и буджацких. (Цифры по крайней мере втрое увеличенные.) Польские региментари соединили свои силы и отступили к Збаражу; по их усильным просьбам, к ним примкнул и Вишневецкий, забыв свои личные обиды ради общего дела. Польское войско, в числе 15 000—20 000, стало обозом около Збаражского замка и окопалось. В первых числах июня подошли сюда Хмельницкий и хан. Первые попытки взять окопы штурмом были отбиты. Тогда казаки и татары со всех сторон обступили польский лагерь. Душой обороны явился все тот же малый ростом, но великий мужеством и неукротимый Вишневецкий. Когда окопы оказались слишком обширными, он не раз заставлял сокращать их или обносить лагерь новыми, еще более высокими валами. Хмельницкий близко окружил их своими шанцами, с которых громил неприятелей ядрами и картечью из нескольких десятков орудий. Осажденные укрывались от них, а также и от казацких пуль и татарских стрел, в норах и только в случаях штурма высыпали наверх. Около двух месяцев длилась эта отчаянная оборона. В польском лагере все продовольственные запасы были съедены; теперь ели кошек, собак, мышей и всякую падаль (коней еще в начале осады выпустили из обоза по недостатку корма), воду пили зараженную трупами; отчего свирепствовали болезни. Половина польского войска уже вымерла или пала в сражениях. Не раз поляки в отчаянии хотели покинуть лагерь и запереться в замке; но Вишневецкий всегда и энергично тому противился. Наконец, одному шляхтичу, переодетому русским крестьянином, удалось переплыть пруд и ползком по траве пробраться сквозь казацкие и татарские станы, потом дойти до короля и принести ему известие о крайнем положении войска в Збараже.

Ян Казимир, лично предводивший частью кварцяного войска и вяло собиравшегося посполитого рушеня, медленно двигался от Варшавы на Люблин и Замостье. Он остановился у Топорова, не зная о положении дел под Збаражем, когда к нему пришел вестник. Имея у себя 20 000—25 000 войска, король решил идти на помощь. Но оказалось, что разведочная часть у Хмельницкого была лучше устроена, и он от своих лазутчиков тотчас узнал о сем решении. Оставив под Збаражем часть своих сил, Богдан вместе с ханом тайком вышел из обоза и поспешил навстречу королю. Эта встреча произошла под Зборовом, в пяти милях от Збаража, 15 августа нового стиля. Окруженное со всех сторон казацкими и татарскими полчищами, королевское войско подверглось паническому ужасу, и едва не повторился пилявицкий погром. Но тут Ян Казимир показал много личного мужества и энергии; всюду бросаясь со шпагой в руке и с ободряющим словом, он успел восстановить порядок и сомкнуть колеблющийся табор; нападающим дан был отпор, и наступившая ночь прекратила сражение. Но положение поляков было отчаянное: долго выдерживать осаду в своем подвижном таборе они не могли бы уже по неимению запасов продовольствия. На военном совете возобладало предложение канцлера Оссолинского приготовиться к отчаянной обороне, но вместе с тем немедленно вступить в переговоры с ханом. К нему от имени короля было отправлено с татарским пленником письмо, в котором Ян Казимир с достоинством напоминал оказанную когда-то Владиславом IV услугу Ислам-Гирею (отпуск из плена); удивлялся его несправедливому нападению и предлагал возобновить приязненные отношения. Поутру сражение возобновилось; храбрая оборона поляков грозила затянуть здесь дело подобно тому, как было под Збаражем, что особенно не нравилось татарам. Хан послал королю благосклонный ответ на его письмо; тогда завязались мирные переговоры, к которым принужден был приступить и Хмельницкий.

А на следующий день уже состоялся двойной договор поляков с ордой и казаками. Сущность первого вращалась около дани, которою Польша вновь обязалась в отношении орды с уплатой и за прежние неуплаченные годы. С казаками, как бы по ходатайству хана, заключен мир, и притом на основании помянутых выше условий, которые были вручены Хмельницким комиссии Адама Киселя. А именно: 1. Запорожскому Войску возвращают все его права и привилегии. 2. Число реестрового войска определяется в 40 000, и в это число гетман принимает людей из имений равно королевских и шляхетских; а те, которые останутся вне реестра, должны воротиться в подданство или королевских замков, или своих панов шляхты. 3. Чигиринское староство состоит при булаве запорожского гетмана. 4. Всем участникам замятии полное прощение (амнистия). 5. Жиды не могут быть ни державцами, ни арендаторами, ни даже обывателями на Украине, где есть казацкие полки. 6. То же самое и иезуиты. 7. Относительно унии, церковных прав и имуществ будет постановлено на ближайшем сейме согласно с прежними привилеями, с желанием духовенства и киевского митрополита, которому предоставляется место в сенате. 8. Всякие достоинства и уряды в воеводствах Киевском, Брацлавском и Черниговском будут раздаваться только шляхте греческого исповедания. Наконец, 9. Казакам вольно курить горилку, варить пиво и мед и продавать, только не в розницу.

Заключение мира возвещено было войскам обеих сторон при звуках труб, котлов и пушечной пальбе. Хан обменялся подарками с королем; а Хмельницкий, получив в залог коронного маршалка Любомирского, лично приехал в польский лагерь и имел свидание с королем. При сем, по словам летописцев, этот Запорожский Макиавель упал в ноги королю, проливал слезы и уверял в своей преданности.

Успехи Хмельницкого на Украине (и на Волыни) сопровождались неудачами в другом, впрочем менее важном, театре войны, в Великом княжестве Литовском, где поляками предводительствовал польный литовский гетман Януш Радзивилл. Тут действовали казацкие вожди Гладкий, Голота, Подобойло и Кречовский. Сначала они имели успех; но потом потерпели ряд неудач, закончившихся поражением под Лоевом на Днепре, где пал и сам Кречовский.

Как ни обрадованы были поляки заключением мира, который избавил от явной гибели два их войска, под Збаражем и Зборовом, однако некоторые условия этого мира произвели на них весьма неприятное впечатление, и заранее можно было предвидеть, что они их не исполнят. Канцлер Оссолинский подвергся жестоким нареканиям и даже обвинению в измене за Зборовский договор. С другой стороны, хотя Хмельницкий с казаками возвращались победителями, однако среди украинского народа также высказывалось неудовольствие на возобновление подданства Речи Посполитой, а главным образом, конечно, на предстоявшее возвращение внереестрового казачества в панскую неволю; неопределенность и необеспеченность условий относительно унии и вообще церковных дел также ничего хорошего не обещали в близком будущем. Поэтому обе стороны вскоре по заключении мира стали нарушать его условия. Король снова отправил на Украину комиссию, с Адамом Киселем во главе, для переговоров с казацким гетманом об устройстве дел согласно со Зборовским договором. В качестве киевского воеводы Кисель водворился в киевском замке и был весьма дружески принят здесь Хмельницким. Началось составление реестра. Около 40 000 было зачислено гетманом в списки 15 или 16 полков. Но целая сотня тысяч казаков, если не более, оставшаяся вне реестра и долженствовавшая возвратиться в сословие посполитых, то есть крестьян, подняла великий шум на казацкой раде. Во главе недовольных стал удалой брацлавский полковник Данило Нечай (которого брат Иван был женат на дочери Хмельницкого Елене); они прямо укоряли Хмельницкого в измене народу и грозили выбрать другого гетмана.

Тогда Богдан принял в полки еще 40 000 под названием казаков «охочих» или «компанейных». Но эта мера далеко не удовлетворила народ, который никак не хотел примириться с той статьей договора, на основании которой многие польские паны и шляхта начали быстро возвращаться в свои украинские имения и требовать повиновения от бывших своих крестьян. Но трудно было восстановить крепостные отношения. В некоторых местах крестьяне сами назначали себе уплату небольшого оброка своему пану и отказывались от всякого дальнейшего подчинения. В других они прямо грозили смертью возвращавшимся панам и нередко приводили в исполнение свою угрозу, чем многих заставили вновь бежать из Украины в Польшу. В-третьих, паны, вопреки договору, успевали окружить себя вооруженными отрядами и принимались жестокими казнями смирять непокорных. Сам Богдан, по требованию поляков, не ограничился универсалами о послушании крестьян помещикам, но вначале пытался также прибегать к строгим мерам и даже к казням. Однако распространившиеся волнения, мятежи и бегство украинцев за московский рубеж скоро принудили его отказаться от подобных мер.

Вообще в этом случае ясно обнаружилось влияние польского общественного склада на казацком гетмане. Очевидно, он так проникнут был польскими шляхетскими понятиями, что и на Украине думал поддержать разделение народа на привилегированное сословие и крепостное состояние, приравнивая наделенное поместьями реестровое казачество к польской шляхте. Большинство казацкой старшины, конечно, сочувствовало подобным стремлениям; но массе простого народа они были ненавистны; польская шляхта также не хотела признавать казачество за равное себе сословие.

Неслыханная и постоянная удача оказала заметное влияние на характер и дальнейшие замыслы Богдана. В силу договора признанный пожизненным гетманом Запорожского войска, он, естественно, мечтал уже об особом, хотя бы и вассальном, княжестве, завел при себе род гвардии или телохранителей из нескольких тысяч казаков и наемных татар и даже начал обнаруживать династические планы. Образцы подобного рода вассальных владетелей были у него перед глазами. Это господари Валахии и Молдавии и воевода Трансильвании – все трое бывшие в то время данниками турецкого султана. Не надеясь добиться такого положения от Речи Посполитой и предвидя скорое возобновление борьбы с нею, Хмельницкий, естественно, обратил свои искания в сторону Константинополя, и тем более, что от последнего зависела также татарская помощь, без которой гетман еще не мог обойтись в предстоявшей новой войне с поляками; притом его собственная власть на Украине далеко не была упрочена и сильно ограничивалась как выборной старшиной, так и общей казацкой радой.

В следующем, 1650 году мы видим деятельные сношения Богдана с Константинополем и Бахчисараем. Источники выражаются коротко и глухо, говоря о том, что Хмельницкий поступил под покровительство турецкого султана, которому отдавал Подолию по Днестр до Каменец-Подольского. Но дело в том, что свое подчинение султану он по возможности скрывал от народа и от соседей. Султан прислал гетману бунчук, булаву, саблю и почетный кафтан; приказал крымскому хану и силистрийскому паше подавать ему помощь против поляков. В это время Богдан вознамерился породниться с молдавским господарем Василием Лупулом. В 1649 году по просьбе Лупула, теснимого своим соперником (Матвеем Басарабой), гетман посылал ему на помощь отряд со своим старшим сыном Тимофеем; поход окончился удачно. Но тут Тимофей страстно полюбил дочь Лупула красавицу Роксанду и просил ее руки. Старшая ее сестра Елена, как известно, была женой Януша Радзивилла, теперь польного литовского гетмана. Роксанда пребывала некоторое время заложницей в Константинополе, и по сему поводу существовали о ней недобрые слухи. Однако на ее руку явилось несколько претендентов между польскими магнатами; в их числе один из Потоцких и один из Вишневецких. Трудно было хотя и храброму, но малообразованному, застенчивому и неловкому Тимоше в глазах красавицы одержать верх над такими соперниками. Ему отказали. Отказ этот обидел возгордившегося гетмана, надеявшегося сим браком придать блеска своей фамилии. Около того времени произошло кровавое столкновение молдаван с буджакскими татарами, в котором последние потерпели поражение. С разрешения султана хан отправил в Молдавию войско, к которому Богдан присоединил отряд казаков. Молдавия подверглась такому разорению, что Лупул, тщетно ожидавший помощи от поляков, попросил пощады, заплатил татарам большой окуп, а Хмельницкому дал согласие на скорый брак своей дочери с его сыном. Последовавшие затем события несколько отдалили заключение сего брака.

Поляки со своей стороны готовились к новой борьбе с казачеством и не исполнили некоторых условий договора. Так, когда Сильвестр Косов приехал в Варшаву, католические епископы решительно воспротивились его присутствию в сенате, и он со стыдом должен был уехать. Об уничтожении унии поляки не хотели и слышать. Зборовский договор, очевидно, только подлил масла в огонь. Посполитому рушеню, собиравшемуся в самых важных случаях, теперь почти никто не противился на сейме в декабре

1650 года; тот же сейм назначил средства на военные издержки. Возбуждаемые своим духовенством, поляки заметно одушевились и готовились к новой войне как к крестовому походу. Папа прислал королю освященный меч, хоругвь и титул защитника веры. Меж тем среди украинского народа, наоборот, первоначальное одушевление ослабело отчасти вследствие начинавшегося утомления борьбой, которая становилась бесконечной, отчасти вследствие разочарования своим вождем, который все еще не решался порвать всякие связи с Польшей и навсегда покончить с польским крепостным правом на Украине. Сам Богдан, по всем признакам, не столько рассчитывал на 80 000 казаков, сколько надеялся на своего союзника Ислам-Гирея с его стотысячной ордой. Весной 1651 года Хмельницкий лишился второй, любимой им, жены; после того еще более стал предаваться пагубному пристрастию к горилке. Впрочем, вскоре он вступил в третий брак, а именно с сестрой нежинского полковника Ивана Золоторенка.

Военные действия возобновились еще зимой, именно в феврале 1651 года. Во главе польского кварцяного войска снова стали коронный гетман Николай Потоцкий и польный Мартин Калиновский, которые успели высвободиться из татарского плена. Узнав, вероятно, о подданстве Хмельницкого Турции и замыслах последней на Каменец-Подольский, король двинул сюда Потоцкого. Калиновский расположил отряды около Бара. Польские жолнеры снова начали свирепствовать над русским населением. Собираясь с главными силами и ожидая орду, Хмельницкий пока выслал вперед брацлавского полковника Нечая, который стал под Красным. Тут Калиновский нечаянно напал на беспечных и упившихся казаков и поразил их, причем пал Нечай. Опустошив огнем и мечом несколько подольских городов, каковы Мурахва и Шаргород, Калиновский пошел на Винницу, лежащую на Южном Буге. Этот город занял полковник Богун, известный своей храбростью и находчивостью. Он устроил полякам засаду, подрубив лед на реке и покрыв его соломой, поляки наскакали на засаду, и много их тут потонуло. Много неприятелей было истреблено ударившими на них казаками. Калиновский потерял весь свой обоз и ушел в Бар.

Весной 1651 года сам король выступил в поход, собирая вокруг себя посполитое рушене. Воевода семиградский Ракочи, по условию со своим союзником Хмельницким, предполагал напасть на Краков; чтобы облегчить ему это нападение, агенты казацкого гетмана взбунтовали татранских горцев-крестьян против панской власти. Но это движение скоро было подавлено; а предводитель крестьян некий Наперский был взят в плен надворным отрядом краковского епископа и посажен на кол.

Ян Казимир, соединив под своим начальством и кварцяное войско, и посполитое рушене, в половине июня стал обозом на болотистых берегах Стыря под Берестечком. Говорят, силы его простирались до 100 000 – число, давно уже не слыханное в летописях Польши. Сюда же придвинулись гетман Хмельницкий и хан Ислам-Гирей со своими полчищами; соединенные их ополчения числом своим, по-видимому, превышали польское войско. Два дня с той и другой стороны выходили из обоза части войск и сражались с переменным счастьем, взаимно испытывая силы противников. Как и под Зборовом, король обнаружил много личной храбрости и распорядительности. Вечером второго дня на военном совете решено было произвести общий и дружный удар. На следующее утро король вывел в поле все войско, и завязался бой по всей линии. После полудня Еремия Вишневецкий, предводительствуя одним крылом, стремительным движением вперед отрезал казаков от татар и тем обеспечил победу полякам; их артиллерия довершила ее. Какой-то панический страх напал на крымцев, непривычных к правильному, упорному бою: хан, смотревший на битву с возвышенного места, первый бросился бежать, а за ним побежала и вся орда. Казаки, однако, продолжали храбро биться с неприятелем. Но тут произошло что-то непонятное с их вождем. Вместо того чтобы еще крепче сплотить и одушевить свои полки, он покинул их и, сопровождаемый писарем Выговским и сыном Тимофеем, поскакал вслед за ханом, догнал его и уговаривал воротиться, упрекая в измене. Хан оправдывался тем, будто, видя бегство своих татар, поскакал им на отсечь. Части орды он приказал вернуться на помощь казакам; но и эта часть, не дошедшая до Берестечка, опять повернула назад в степи. Хмельницкий также не вернулся в свой обоз, а, расставшись с ханом, поехал на Украину. Очевидно, он поддался чувству робости и самосохранения, не доверял собственному войску и боялся попасть в плен к полякам. Меж тем казаки воспользовались наступившей ночью, чтобы возвести сильные окопы. Все попытки неприятелей взять их штурмом были отбиты. Еще несколько дней казаки мужественно оборонялись; но отсутствие гетмана неизбежно повело за собой внутренние раздоры: хотели поставить себе нового гетмана; сначала выбрали полковника Джаджалы; потом отставили его и выбрали полковника Гладкого; но и его мало слушались. Пытались вступить в переговоры с поляками; но те требовали прежде всего выдачи пушек, знамен и боевых запасов. Особенно выступило наружу разъединение реестровых с по-казачившейся чернью. Дело кончилось тем, что в одну ночь Богун с реестровой конницей ушел тайком из обоза и прорвался сквозь неприятелей. Пешая чернь, видя себя покинутой на жертву полякам, частью успела разбежаться в разные стороны, частью была истреблена врагом, а частью перетонула в соседних трясинах и болотах. Весь обоз с пушками и запасами достался неприятелям.