Текст книги "История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века"

По всем данным, приведенным у Павла Алеппского, Украйна при польском владычестве, подпав влиянию польской культуры, приобрела внешний вид довольно цветущей страны, с хорошо обстроенными городами и довольно развитым сельским хозяйством, и, казалось бы, это процветание не оправдывало столь единодушного и кровавого восстания коренных ее обитателей. Но у того же автора находим и объяснение. Кроме главной побудительной причины, то есть утеснения веры и нравственного попрания русской народности, польские паны и шляхта энергично старались обратить жителей в крепостное состояние и угнетали тяжелыми работами. «Их, – говорит Павел, – заставляли работать днем и ночью над сооружением укреплений, копанием прудов для воды, очищением земель и прочим». Следовательно, все эти роскошные замки польско-украинских магнатов, их цветущие сады, возделанные поля и прочее – все это достигалось принудительным непосильным трудом, работами из-под палки. А потому сие процветание имело только наружный, поверхностный вид. Между прочим, как только русский народ освободился от польского ига, он с пренебрежением стал относиться к памятникам пышной жизни своих бывших угнетателей, то есть к их замкам-дворцам, в которых еще недавно роскошествовали панские семьи, гнездились многочисленная дворня и хорошо вооруженные надворные хоругви, давались веселые пиры и попойки, а сырые подвальные темницы оглашались стонами провинившегося крепостного люда. В некоторых городах восточные путники с удивлением осматривали изящные панские дворцы, своими сводами и балюстрадами высоко поднимавшиеся над городом. Но теперь эти дворцы стояли пустые, безлюдные и, будучи построены из дерева, скоро обращались в развалины, служа убежищем собакам и свиньям. Такой дворец Павел указывает в Умани внутри крепости; но особенно распространяется он о роскошном дворце Калиновского в Маньковке, стоявшем на краю города и хорошо укрепленном. Из его верхнего этажа путешественники любовались далеким видом на окрестности; а внутри их поражали своими размерами широкие каптуры, или камины, проникавшие вверх чрез все этажи. Точно так же в городах нередко пустыми стояли и служили логовищем для зверей красивые дома и лавки жидов и армян, изгнанных или истребленных во время последнего казацкого восстания; казаки завладели их движимым и недвижимым имуществами и разделили между собой.

Освобождение от польского ига, очевидно, подняло дух народа и вместе дало сильный толчок в культурном отношении. Записки Павла Алеппского вообще отражают благоприятные впечатления, произведенные на него Украйной. Он хвалит ее климат, плодородие почвы, изобилие скота, свиней, домашней птицы и рыбы, уютные жилища, окруженные садиками или огородами, засеянными капустой, морковью, репой, петрушкой; а изгородь их состояла из вишен, слив и других плодовых деревьев. С особой любовью описывает он благочестие жителей, благолепие их церквей, процветавшее у них искусство иконописания и вообще живописи, подвергшееся влиянию итальянских и польских мастеров. В этих церквах висели люстры, обыкновенно устроенные из оленьих рогов, концы которых обделывались так, что в них вставлялись свечи. Священники носят черные суконные колпаки с меховой опушкой, а кто побогаче, то бархатные с собольим мехом; протопопы же носят суконные или бархатные шляпы с крестом. Но и в церковной сфере местами все еще заметны следы латинского или униатского влияния. Так, путешественники по дороге встречали изображение Богоматери (вероятно, резное) «в виде непорочной девы с розовыми щеками».

Хмельницкий, или просто Хмель, как его называл народ, стоял тогда лагерем под Богуславом. К этому городу и направился патриарх Макарий со своей свитой.

Когда путешественники переправились на лодках через реку Рось, на берегу их уже ожидали шесть городских священников в облачениях и с хоругвями, певчие с толпой жителей и казаки с большим гетманским знаменем из черной и желтой шелковой материи. На следующий день в город прибыл сам гетман с многочисленной свитой. Увидев патриарха, вышедшего навстречу с крестом в руке, он сошел с коня, поклонился и, поцеловав край одежды, приложился ко кресту и облобызал его руку; а патриарх поцеловал его в голову; после чего гетман взял Макария под руку и повел в крепость, где ожидал их и свиту приготовленный обед. Павел выражает свое удивление смиренному виду знаменитого казацкого вождя: между тем как окружавшие его полковники и прочая старшина отличались пышным одеянием и дорогим оружием, Хмель, наоборот, одет был в простой короткий кафтан и имел при себе малоценное оружие. Вообще он показался автору записок человеком преклонных лет и некрасивой наружности. Он посадил патриарха на первое место, а сам сел на второе и за обедом был очень умерен в еде. На стол подали миски с горелкой, которую черпали и пили чарками, снабженными ручкой (наподобие большой ложки); а перед гетманом поставили высший сорт горелки в серебряном кубке, которым он угощал патриарха и его приближенных. После водки подали глиняные расписанные блюда с соленой и вареной рыбой и прочими незатейливыми яствами. За обедом не было ни виночерпиев, ни стольников, ни серебряной посуды; не было также у гетмана и золотых карет, украшенных дорогими тканями и запряженных многими красивыми конями, – вообще всей той роскоши и пышности, которую антиохийцы только что наблюдали у господарей Молдавии и Валахии. В действительности у всех этих казацких полковников, сотников, есаулов, писарей и так далее имелось по нескольку сундуков, наполненных золотой и серебряной посудой, отбитой у ляхов, а на конюшнях стояло много прекрасных коней, и дома они щеголяли сими сокровищами, но в походе держались совсем иначе. Павел очень хвалит ум, кротость и радушие Хмеля, которые он выказывал в приеме патриарху; причем даже плакал от радости его видеть; много с ним беседовал о разных предметах и покорно исполнял все его просьбы. Между прочим, патриарх имел поручение от новых господарей, валашского Константина и молдавского Стефана, исходатайствовать у страшного для них гетмана обещание, что он не будет мстить им за смерть сына Тимофея и избиение многих казаков. Хмель легко дал это обещание и даже подтвердил его письмами к господарям. Но мы знаем, каким искусным дипломатом и каким смиренным человеком являлся Хмельницкий, когда обстоятельства того требовали. Антиохийцы, конечно, не разобрали того, что казацкий демократический строй с его выборными гетманами и старшиною не был похож на деспотические отношения турецких вассалов-господарей к своим подданным. А обещание не мстить этим господарям, то есть нейти на них войной, он дал тем легче, что при начавшейся войне с поляками в его собственных интересах было не заводить новой ссоры с молдо-валахами. Патриаршая свита поднесла гетману на блюдах, по казацкому обычаю покрытых платками, свои подарки, состоявшие из куска камня от Св. Голгофы, святого мира, разного рода душистого мыла, ладана, фиников, абрикосов, ковра и сосуда с кофейными бобами. Хмель потом отдарил патриарха деньгами; дал письменный приказ о даровом снабжении его во время пути по Украйне лошадьми, повозками, пищей и питьем; снабдил также письмами к царю в Москву и к воеводе Путивльскому. Когда он после свидания с патриархом отправился в свой лагерь, шел проливной дождь; гетман накинул на себя белый плащ и поехал в простом экипаже, запряженном в одну лошадь.

Как видно, казаки с их длинными усами и бритыми подбородками произвели большое впечатление на архидиакона Павла. Он хвалит их храбрость, наездничество, умение стрелять из ружей и метать стрелы. По его словам, под начальством Хмеля находились 18 полковников, из которых каждый правит многими городами и базарами и начальствует десятками тысяч войска; а всего войска собирается до 500 000 (что касается цифр, то Павел вообще приводит их в преувеличенном виде, как это свойственно восточному человеку). Все эти воины содержат себя на собственный счет; зато они не знают теперь никаких податей и налогов. Главный доход украинского гетманства составляет пограничный таможенный сбор с товаров, который Хмель отдает на откуп вместе с доходами от пива, меду и водки, и получает за них 100 000 червонцев; этой суммы хватает для его расходов на целый год.

22 июня, в четверг, антиохийский патриарх выехал из Богуслава и по приглашению гетмана направил путь чрез его лагерь, из которого войско готовилось выступить в поход. Лагерь этот большей частью состоял из шалашей, которые ратники устроили из древесных ветвей и жердей и покрывали своими плащами. Они толпами окружили патриарха, стараясь приложиться к его деснице и ко кресту, причем бросались на землю; в происшедшей отсюда тесноте путешественники с трудом продвигались вперед. Гетман, встретив патриарха, тоже сделал ему земной поклон и принял от него благословение; потом, поддерживая его под руку, ввел в свою маленькую, отнюдь не роскошную палатку, в которой вместо дорогих ковров был постлан простой половик. Тут он попотчевал гостей водкой. Патриарх прочел молитву о победе, призывая Божие благословение на гетмана и его войско. После чего он простился с Хмелем и продолжал свой путь по направлению к Киеву.

На этом пути патриарх останавливался в двух городах: Триполье и Василькове. Первый более чем наполовину оказался пуст, потому что был прежде населен евреями; а теперь их дома и лавки стояли безлюдны. По рассказам жителей, при приближении Хмеля наиболее богатые евреи ушли со своими сокровищами из Триполья в Тульчин, где и укрепились, имея пушки и съестные припасы; но казаки взяли крепость и избили до 20 000 евреев, не щадя ни пола, ни возраста, и захватили все их сокровища. Тщетно евреи, не видя спасения, ночью побросали в озеро бочонки с деньгами, всякие драгоценности, золотые и серебряные вещи; казаки со свойственной им смышленостью все это вытащили и разделили между собой. Казаки злобились на евреев не только за их притеснения и вымогательства, но и за то, что во время своего господства те совершали насилия над казацкими женами и дочерьми. В Васильковской крепости антиохийцы особенно любовались в храме Свв. Антония и Феодосия Печерских великолепной иконой Богоматери (по-видимому, на алтарной стене). Лик Ее как живой, уста будто говорили, риза как бы сделана из темно-красного бархата, а убрус, который покрывал Ее чело и ниспадал вниз, казалось, будто переливается и колеблется – так хорошо все это было написано.

Сопровождаемые отрядом казаков с сотником, патриарх и его свита подъезжали к Киеву трудной узкой дорогой, пролегавшей по большому лесу. Навстречу им выехали архимандрит Печерского монастыря (Иосиф Тризна) и проживавший в нем епископ (Черниговский), с несколькими монахами. Патриарха посадили в карету, снаружи позолоченную, внутри обитую красным бархатом, и повезли посреди многочисленных садов, обилующих ореховыми и шелковичными деревьями и даже виноградными лозами. Все эти сады принадлежали Печерскому монастырю. Над железными вратами его возвышалась церковь во имя Св. Троицы. Тут путешественники вышли из экипажей и вступили в знаменитую обитель. По широкой прекрасной дорожке они направились к главному ее храму, или к Великой церкви Успения Богоматери. По обеим сторонам дорожки расположены были красивые, чистые кельи монахов, окруженные садиками и палисадниками с цветами, имеющие стеклянные окна, а потому очень светлые, внутри ярко расписанные и снабженные изразцовыми печами. Кельи обыкновенно состояли из трех комнат с тремя дверями, которые запирались железными замками. Еще два года назад здесь было до 500 иноков; но теперь, после моровой язвы, их осталось 200. Одетые в шерстяные мантии, в черных суконных клобуках с кренами, спускающимися на глаза и застегнутыми у подбородка, с четками в руках, с ясными лицами и выражением смирения, иноки эти производили приятное впечатление. Тут ясно сказывались плоды деятельности

Петра Могилы, который оставил после себя сей монастырь благоустроенным и разбогатевшим. Павел прибавляет, что во владении его состояло 30 базаров и до 400 деревень; часть этих имуществ находилась в областях, оставшихся за Речью Посполитой.

В Великой церкви патриарх Макарий выслушал ектению, за которую упомянули имена его (т. е. Макария), архимандрита Иосифа, царское и гетманское, но не упоминали владыку Сильвестра, так как этот монастырь самостоятельный, независимый от киевского митрополита. По-гречески спели «Исполла эти деспота». Из церкви патриарха и его свиту повели в трапезную, где угостили их разного рода сладкими вареньями, хлебом на меду и водкой, после чего подали обед из постных блюд – так как это был понедельник, – приправленных шафраном и разного рода пряностями; также подавали блины, грибы и прочее. А напитками служили мед, пиво и красное вино из собственных виноградников. Всякое блюдо сначала ставили перед владыкой патриархом; а когда он съест из него немного, двигали дальше по столу до самого конца. Тарелки, кубки и ложки были серебряные. После обеда подали разные плоды и ягоды, каковы черешни, вишни, крыжовник и прочие.

Павел Алеппский довольно подробно описывает Великую церковь, то есть Успенский храм Печерского монастыря. Из его описания видно, что этот девятиглавый храм в то время еще сохранял свой первоначальный величественный объем и некоторые древние украшения, каковы: мозаичные изображения в апсиде главного алтаря, разноцветные мраморные полы и барельефы. На одной из монастырских колоколен устроены большие железные часы, которые свои 24 часа отбивали так, что слышны были на большое расстояние. Далее он описывает ближние и дальние пещеры и упоминает о знаменитой киево-печерской типографии, в которой Макарий, по обычаю восточных патриархов, попросил напечатать большое число разрешительных грамот со своим именем для раздачи; для вельмож назначались на целый лист, поменьше для простого народа, еще меньше для женщин. Конечно, это был род индульгенций, но далеко не таких соблазнительных, как папские. Дело в том, что антиохийский патриарх особенно почитался на Руси как древнейший из патриархов и как преемник апостола Петра, «коему одному поручил Господь Христос вязать и решать на небе и на земле».

Обратила на себя внимание Павла роскошная обстановка печерского архимандрита. У него был великолепный дом в два этажа с высоким куполом, обведенным красивой решеткой, при доме особый большой сад, тщательно содержимый, с абрикосовыми, шелковичными, ореховыми деревьями и виноградными лозами. При нем состояла свита служилых людей, которые при выезде архимандрита скакали впереди и позади его кареты на отличных конях, в пышном одеянии и при дорогом оружии. В его кельях хранилось большое количество всякого оружия, то есть мушкеты, сабли, пистолеты, арбалеты и так далее. Эта собственная военная свита составляла общую черту западнорусских митрополитов, епископов и настоятелей богатых монастырей – черту, конечно, заимствованную у польско-латинских прелатов. Когда митрополит Сильвестр Коссов посетил в Печерском монастыре патриарха Макария, то его карету, обитую красным сукном, сопровождал отряд таких же богато вооруженных всадников. Известия Павла о митрополичьих и архимандричьих военно-служилых людях, по-видимому довольно многочисленных, до некоторой степени объясняют помянутую выше угрозу Сильвестра московским воеводам биться с ними за клочок земли, назначенный под новую крепость.

По приглашению игуменьи женского Воскресенского монастыря патриарх Макарий посетил этот монастырь и присутствовал за литургией. Павел называет его очень благоустроенным, имевшим более 50 или 60 монахинь, большей частью принадлежавших к старым родам. Одетые в черные шерстяные мантии, со светлыми, как солнце, лицами, монахини, пишет он, «пели и читали молитвы приятным напевом и нежными голосами, разрывающими сердце и исторгающими слезы: это было пение трогательное, хватающее за душу, много лучше пения мужчин. Мы были восхищены приятностью голосов и пения, в особенности девиц взрослых и маленьких. Все они умеют читать, знакомы с философией, логикой и занимаются сочинениями». «Одна из них прочла Апостол весьма отчетливо». «У них много девиц взрослых и маленьких, которые носят меховые колпаки: их воспитывают для монашества, ибо большая часть их сироты».

Митрополит, по-видимому, приезжал в Печерский монастырь затем, чтобы пригласить к себе патриарха. Последний пробыл в Печерске около шести дней. Он совершил здесь литургию в праздник апостолов Петра и Павла. За литургией последовал обед в трапезе, где антиохийцам подавали супы с яйцами, начиненными пряностями, рыбные кушанья с миндальным молоком и соусы с чистым шафраном. (Все эти пряности покупались дорогой ценой.) А на следующее утро, в субботу, архимандрит отвез патриарха в своей карете в сопровождении военной свиты в монастырь Св. Софии, то есть в митрополию. Тут встретил их Сильвестр, окруженный настоятелями киевских монастырей, и поместил гостей в своих палатах. «Среди сих настоятелей, – замечает архидиакон, – есть люди ученые, законоведы, ораторы, знающие логику и философию и занимающиеся глубокими вопросами».

Павел дает довольно подробное описание Киевской Софии в современном ему состоянии, то есть после обновления ее Петром Могилой. Со свойственной ему восточной наклонностью к преувеличению он так приступает к сему описанию: «Ум человеческий не в силах обнять ее по причине разнообразия цветов ее мрамора и их сочетаний, симметричного расположения частей ее строения, большого числа и высоты ее колонн, возвышенности ее куполов, ее обширности, многочисленности ее портиков и притворов». (Не останавливаемся над его описанием сего храма, к сожалению не всегда точным и ясным.) Далее он касается Златоверхого Михайловского монастыря, с его позолоченным куполом; патриарх Макарий посетил его по приглашению архимандрита Феодосия. Вновь выстроенная москвитянами крепость проходила почти у самых врат Св. Софии. Павел говорит, что «она укреплена деревянными стенами, рвами и крепкими башнями». «Кругом рва поставили бревна вроде длинной оси водяного колеса, очень большие, и переплели их жердями, заостренными наподобие кинжалов и копий, торчащими с четырех сторон оси в виде креста, как вороты наших колодцев. Бревна эти положены в два яруса, будучи протянуты над землей на высоте около полутора роста». (Вероятно, тут разумеются надолбы с двухъярусными рогатками.) «Мосты при воротах этого города и крепости поднимаются на цепях. Вся земля вокруг них имеет подземные ходы, наполненные большим количеством пороха. На каждых воротах висит набатный колокол. В крепости много пушек, одни над другими, вверху и внизу. В ней двое воевод и 60 000 (6000?) войска, из коего одна часть стоит под ружьем днем, а другая – ночью». Один из воевод приходил поздравить патриарха с приездом.

По всем признакам, верхний Киев в то время был занят именно храмами, монастырями и крепостью; а собственно город лежал внизу, то есть на Подоле, на самом берегу Днепра. 3 июля патриарх в митрополичьей карете, с вооруженным конвоем, спустился в этот нижний Киев, где ему заранее было приготовлено помещение. Здесь было много хороших деревянных домов с садами и кипела торгово-промышленная деятельность; у жителей в изобилии имелись водка, хлеб и разнообразная рыба; по Днепру стояли и сновали большие и малые суда; последние были длиной в 10 локтей и выдолблены из одного огромного куска дерева. Из турецких земель купцы привозили сюда оливковое масло, миндаль, смоквы, табак, сафьян, пряности, хлопчатобумажные ткани и прочее. На базаре в отличных лавках сидят нарядно одетые женщины и продают разные материи, соболей и прочее. Они ведут себя скромно, и никто не бросает на них нахальных взглядов, ибо нравы в этой стране очень строги: захваченную на месте преступления пару тотчас раздевают и ставят целью для ружей. В этом именно городе процветало иконописное искусство и было много хороших мастеров.

По поводу иконописания Павел замечает, что «в каждой из церквей киевских есть изображение гнусного сборища против Господа нашего: евреи сидят в креслах с письменными свидетельствами в руках и Никодим с своим письмом; Пилат, сидя на троне, умывает руки, а жена его говорит ему на ухо; внизу Господь, нагой, связанный; Каиафа без бороды, в одеянии, похожем на облачение армян, и с подобным же как у них убором на голове, стоит выше всех и раздирает свою одежду».

Здесь, на Подоле, оставалось много великолепных домов с прекрасными садами, прежде принадлежавших ляхам и богатым евреям. От ляхов оставались также два величественных каменных костела, один старинный, а другой новый, изящный, с гипсовыми еще неоконченными украшениями. Последний уже начал разрушаться и покрылся темно-серой зеленью мха. Жители рассказывали Павлу, что в этом городе, который был укреплен, искали спасения многие польские ксендзы и монахи; но казаки, ворвавшись в него, связали их теми веревками, которыми они были опоясаны, и побросали в реку Днепр.

На четвертый день по переезде на Подол, в пятницу, антиохийцы слушали литургию в монастыре Сагайдачного, то есть в Братском Богоявленском. После литургии их повели в трапезную, которая вся была расписана, а в передней ее части алтарная апсида покрыта была изображениями страстей Господних. В воскресенье патриарх, по просьбе жителей, служил обедню в Успенском храме; после обедни раздавал всем антидор, даже мальчикам и девочкам. О последних архидиакон его замечает, что дочери зажиточных граждан носят на волосах кружок или кольцо из черного бархата, шитого золотом, украшенного жемчугом и каменьями, наподобие короны, стоимостью до 200 золотых и более; дочери же бедных делают себе венки из различных цветов. А знатные люди в Киеве имеют обыкновение носить в руках «разновидные толстые трости».

В тот же вечер пришелся канун праздника Антония Нового (Печерского), и с этого вечера до следующего полудня происходил беспрерывный звон во все колокола. По причине такого звона и многих совершавшихся служб антиохийцы не спали всю ночь. В ту же ночь шел проливной дождь, произведший целое наводнение и туман.

В самый этот праздник, то есть в понедельник, 10 июля, патриарх со свитой покинул Киев и на большом судне переехал на другой берег Днепра. По песчаной высокой почве сквозь огромный сосновый лес путешественники к вечеру прибыли в местечко или базар, именуемый Бровары, имевший подворье Печерского монастыря. Затем архидиакон упоминает пять или шесть местечек, которые они проезжали, пока добрались до Прилук, расположенных на берегах реки Удая, куда прибыли в четверг вечером и были помещены на подворье Густынского монастыря. Прилуки показались им большим благоустроенным городом, хорошо укрепленным. Цитадель, или внутренняя его крепость, замечательна по своей высоте, башням, пушкам и глубокому рву с проточной водой; а в южной его стороне помещался скрытый резервуар. В цитадели находился величественный новый, еще не вполне оконченный, но пустой дворец с горбообразной кровлей, снабженный резными украшениями. Он был построен князем Еремией Вишневецким, которому принадлежал окрестный край, простиравшийся от Днепра по границе Московии; за его небольшой рост, претерпенные от него внезапные нападения и разорения татары прозвали его Кучук шайтан, то есть Маленький Дьявол. Павел сообщает какую-то басню о его трагическом конце: будто бы во время войны с Хмелем он пьянствовал в своем дворце, был застигнут казаками и ускакал, но, выброшенный лошадью из седла, сломал себе шею, а подоспевшие казаки отрубили ему голову, которую Хмель на длинном шесте выставил на верху его дворца. Подобные басни отчасти показывают, сколько в народе ходило невероятных слухов и рассказов о только что совершившихся событиях, а отчасти могут свидетельствовать, что многие из этих рассказов антиохийский архидиакон едва ли верно понимал и точно передавал. Между прочим, он сообщает, что в сем городе некоторые евреи и ляхи, не успевшие бежать, приняли православие и тем спаслись, а кто отказался от крещения, те были избиты; что тут была общественная баня, в которой мужчины и женщины мылись вместе без передников, прикрываясь только вениками, а выходя из бани, погружались в холодную, протекающую мимо реку.

Патриарх со своей свитой посетил Троицкий Густынский монастырь. Он основан в начале XVII века неподалеку от Прилук, на острове реки Удая; потом, уничтоженный пожаром, был возобновлен на щедрые пожертвования молдавского господаря Василия Лупула. Царь Алексей Михайлович также прислал вспомоществование, обращенное в особенности на расписание по золоту иконостаса. Встреченный архимандритом и всем клиром со свечами, хоругвями и крестами, патриарх вступил в пятикупольный храм Св. Троицы. Его архидиакон более всего хвалит именно иконостас, который своим великолепием превосходил только что виденные им иконостасы Печерский и Софийский. «Ни один человек, – замечает он, – не в силах описать этот иконостас, его громадность, высоту, обилие его позолоты, вид и блеск». Однако затем он дает краткое описание главных икон и орнаментов, говоря, что оно стоило ему «большого труда и старания». После трапезы и вечерни восточные гости отошли ко сну. «Но сна не было, – жалуется архидиакон, – ибо клопы и комары, более многочисленные, чем их мириады в воздухе, не дали нам даже и попробовать сна и покоя: их в этой стране изобилие – море, выходящее из берегов». Несмотря на головокружение, чувствуемое постоянно после такой ночи, патриарх должен был служить утреню, а потом обедню.

17 июля, в понедельник, патриарх выехал из Прилук по направлению к Путивлю. Он миновал несколько базаров, город Красный и местечко Корыбутов; тут кончались казацкие поселения, далее лежали покинутые земли и необработанные поля. Дороги в этом краю шли изгибами между холмами и долинами, чрез плотины, мосты и заставы. Несколько раз эти заставы приходилось ломать или с трудом переезжать мосты; так как те и другие были приспособлены к местным маленьким повозкам и оказывались слишком узки для патриаршей кареты. В городах и селениях при конце сих мостов выстроены были дома для бедняков и сирот, со многими повешенными на них образами. При проезде путешественников из этих домов выходили толпы сирот и ожидали подаяния. Это множество сирот, как известно, было следствием предыдущих войн; тут они находились, по-видимому, в худшем положении, чем на Правобережной Украине.

Здесь оканчиваются заметки Павла Алеппского об Украйне. Любопытно, что среди характерных черт украинского быта и хозяйства того времени не встречаем ни слова о пасеках, которые составляли в особенности любимое занятие малорусского племени. Очевидно, антиохийскому патриарху на его пути просто не пришлось видеть пасеки, обыкновенно расположенные где-нибудь в укромном месте, вдали от главных дорог.

20 июля, в праздник пророка Илии, путники достигли реки Сейма, который составлял предел Московской земле. На другом берегу его возвышался пограничный город Путивль, по тому времени отлично укрепленный и снабженный сильным гарнизоном. Высланные воеводой чиновники переправили на судах Макария, его свиту и карету. На том берегу его встретили жители и уже небритые, чубатые казаки, а выстроенные рядами бородатые, статные, нарядные стрельцы со своими ружьями. Подле города ждал воевода Никита Алексеевич Зюзин; он сошел с коня и три раза поклонился в землю патриарху, прежде чем принять от него благословение. Другие чиновники, одетые в роскошные кафтаны с широкими, расшитыми золотом воротниками, с дорогими пуговицами и красивыми петлицами, застегнутыми от шеи до подола, бросались на землю и в пыли стояли на коленях при приближении патриарха. Ворота их рубашек были унизаны крупным жемчугом, а также и макушки суконных шапок розового и красного цвета. Из города вышло духовенство с крестами, хоругвями, Евангелиями, иконами; тут было 36 священников в ризах, 4 диакона в стихарях и множество монахов в больших клобуках и длинных мантиях. В попутных церквах (а их в городе было 24) патриарха провожали колокольным звоном, пока не ввели его в высокий прекрасный храм Св. Георгия. Затем его поместили в просторном доме протопопа. Здесь путешественники начали наблюдать уже московские или великорусские нравы и обычаи, во многом отличные от малорусских и удивлявшие их своей строгой чинностью, обрядностью и устойчивостью. Так, в тот же день к патриарху явились царские чиновники со съестными припасами, которые несли за ними стрельцы, то есть с хлебом, рыбой, бочонками меду и пива, водкой и разными винами, и все это поднесли ему от имени государя, под именем хлеба-соли. А воевода прислал от себя под тем же именем роскошный обед, состоявший из сорока или пятидесяти блюд; тут были: вареная и жареная рыба, разнообразное печеное тесто с начинкой (пироги), рубленая рыба в виде гусей и кур, жаренная в масле, блины, лепешки, начиненные яйцами и сыром, соусы, приправленные пряностями, шафраном и благовониями, маринованные лимоны; водка, заморские вина и вишневая настойка подавались в серебряных вызолоченных чашах.

Чиновники при поднесении патриарху каждого блюда говорили, что воевода Никита Алексеевич бьет ему челом своею хлебом-солью; причем не на словах только, а действительно кланялись в землю и ударяли о нее лбом так, что слышен был стук.

Переехав из Малой России в Великую, Павел замечает: «Мы вступили во вторыя врата борьбы, пота, трудов и пощения, ибо в этой стране, от мирян до монахов, едят только раз в день (?) и выходят из церковных служб не ранее, как около восьмого часа (2 часа пополудни). Во всех церквах их совершенно нет сидений. Все миряне стоят как статуи, молча, тихо, делая беспрерывно земные поклоны. Мы выходили из церкви, едва волоча ноги от усталости и беспрерывного стояния без отдыха и покоя. Сведущие люди заранее говорили нам, что, если кто желает сократить свою жизнь на 15 лет, пусть едет в страну московитов и живет среди них как подвижник, являя постоянное воздержание и пощение, занимаясь чтением (молитв) и вставая в полночь». Тут за приезжающими духовными лицами тщательно надзирают и сквозь дверные щели наблюдают, упражняются ли они в смирении, посте и молитве или пьянствуют, занимаются игрой, шутками, смехом и бранью. За подобные проступки у них наравне с преступниками ссылают людей в страну мрака, то есть в Сибирь, добывать там соболей, белок, лисиц и горностаев. «Если бы у греков была такая же строгость, как у московитов, то они и до сих пор сохраняли бы свое владычество», – прибавляет Павел.