Текст книги "История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века"

Но и Пушкарь со своей стороны вошел в непосредственные сношения с московским правительством, и посланец его Искра доносил о тайных сношениях гетмана с Ракочи, поляками и ордой. Однако в Москве не хотели ссориться с Выговским, и Пушкарю была отправлена царская грамота с приказом жить с гетманом «в совете, любви и послушании».

Такая же грамота была послана на Запорожье. Но слухи и донесения о замышляемой гетманом измене все усиливались. Подобные донесения стали приходить также из Киева от воеводы Андрея Бутурлина. Пришли известия о том, что несколько тысяч крымцев с Карачбеем уже явились на помощь Выговскому против Пушкаря. Из Москвы послали с Иваном Опухтиным приказ гетману, чтобы он не смел идти сам на полтавского полковника, а ждал бы царских воевод. Но Выговский не послушал приказа и в начале мая выступил из Чигирина. Под Голтвой на полдороге к Полтаве в обоз гетманский прибыл новый посланец из Москвы стольник Петр Скуратов, а в Полтаву к Пушкарю – стольник Алфимов с царской грамотой, убеждавшей не начинать междоусобия. Но Выговский не хотел ничего слушать и продолжал поход. Левобережное казачество разделилось на две стороны: одна стала за Пушкаря, другая за гетмана. Так миргородцы сместили у себя новопоставленного полковника Довгаля; в Голтве казаки испугались угрозы Выговского на возвратном пути сжечь их город и перебить их жителей и пристали к его полкам; Лубны заперли дорогу отрядам, шедшим на соединение с гетманом; они пробились силой. Московское правительство своими грамотами и запрещениями немало ослабило сторону Пушкаря и усилило Выговского. Видя приближение гетмана с многочисленными полками и крымскими татарами, Пушкарь и Барабаш попытались войти с ним в переговоры и запросили мира, ссылаясь на государеву волю. Выговский подошел близко к Полтаве и расположился лагерем. Туг новый царский посланец Василий Петрович Кикин начал с большим усердием хлопотать о примирении; уже Выговский присягнул на том, что не будет мстить Пушкарю, а последний собирался ехать к гетману в обоз; но запорожцы и полтавские казаки не пустили его, справедливо не доверяя клятвам Выговского. Мало того, в ночь на 1 июня Пушкарь, Барабаш и Довгаль внезапно напали на гетманский обоз и разгромили его, захватив пушки и гетманское добро. Выговский спасся в татарский стан, а поутру с татарами ударил на противников и разбил их. Пушкарь был убит. Полтава, сдавшаяся на милость победителя, была разграблена и опустошена татарами. Эта победа, казалось, окончательно укрепила булаву за Выговским; довольный и самоуверенный, возвращался он в гетманскую резиденцию¹⁸.

Но там его встретило неприятное известие о прибытии московских воевод в украинские города.

Московское правительство исполнило важную меру, задуманную для более действительного закрепления за собой Малой России. На место стольника Андрея Васильевича Бутурлина оно поставило киевским воеводой знатного боярина Василия Борисовича Шереметева, обладавшего твердым характером и военными талантами, но, к сожалению, несколько гордого и самонадеянного; в товарищи ему даны два стольника, князь Барятинский и Чадаев, и дьякон Постников. Свиту его составляли по нескольку человек от стряпчих, дворян и жильцов; его сопровождал приказ московских стрельцов, два полка драгун, полк гусар, так что с прежде бывшими в Киеве ратными людьми у него числилось более 6000 человек московского отборного по тому времени войска. Вместе с тем назначены были воеводы в следующие шесть украинских городов: Белую Церковь, Корсунь, Нежин, Чернигов, Полтаву и Миргород; но все они должны были находиться в подчинении у главного, то есть киевского, воеводы; таким образом, установлялось их единство, и киевский воевода представлял собой род царского наместника в Малороссии; чем, конечно, немало ограничивалась гетманская самостоятельность. Неприятность умножалась еще гордым поведением Шереметева, который, прибыв 17 июня в Киев, тотчас послал звать к себе гетмана «для государевых дел». Выговский уже был оскорблен тем, что никто из прибывших воевод не явился к нему на поклон, а все прямо ехали в назначенные им города. Гетман не поехал на зов, отговариваясь какими-то вестями об угрожавшем вторжении турок. В то же время он отправил в Москву жалобу на поведение Шереметева, который начал распоряжаться, не советуясь с гетманом. Кроме Шереметева, он жаловался и на другого московского воеводу, ставшего с войсками на юго-восточных пределах Украйны, именно окольничего князя Григория Григорьевича Ромодановского, человека сурового, исполненного воинским пылом. Польские агенты пользовались раздражением Выговского и рассылали по Украйне «прелестные листы», уверявшие, что Шереметев и Ромодановский собираются напасть на гетмана и на все Войско Запорожское. Напрасно из Москвы слали новые грамоты, пытавшиеся успокоить Выговского и уверявшие, что воеводы посланы по собственному челобитью гетмана на помощь ему против мятежников и своевольников. Польская интрига превозмогла, и Выговский начал враждебные действия против московских воевод.

Гетман универсалами стал звать к себе в Чигирин казацких полковников с их полками, звал татарскую орду и поляков. В половине августа 1658 года прибыли под Киев 20 000 казаков и татар, чтобы прежде всего выбить отсюда московский гарнизон. Ими начальствовал брат гетмана Данило Выговский. Он повел приступ к городу со стороны Лыбеди у Золотых ворот, а киевский полковник Павел Яненко ударил с другой стороны. Но мужественный воевода Василий Борисович Шереметев уже знал о намерениях изменников и приготовился их встретить. На обеих сторонах приступы были отбиты. На следующее утро товарищи Шереметева, Барятинский и Чадаев, сделали большую вылазку и так разгромили табор Выговского, что он сам едва успел убежать с немногими людьми и уплыл в лодке вниз по Днепру. Потом те же воеводы обратились на Яненка, расположившегося обозом на горе Щековице, и после упорного боя взяли его обоз со всеми пушками и знаменами. Взятые в плен казаки сознавались, что их насильно пригнали под Киев, и только угрозами старшина заставляла их идти в бой на государевых людей. Шереметев внял их просьбам, простил их и распустил по домам, рассчитывая на то, что они будут отговаривать свою братью от послушания гетману Выговскому. Но последний продолжал начатое дело измены. Около того времени случай или, скорее, неосторожность белгородского воеводы князя Ромодановского отдала в его руки Пушкарева товарища, запорожского кошевого Барабаша. Ромодановский отправил его в Киев к Шереметеву под прикрытием 200 детей боярских и драгун.

Но под местечком Гоголевым один из семьи Выговских окружил их с 1000 казаков, ограбил донага и, перевязав, отослал к гетману. Вскоре потом высланный из Киева Шереметевым 2000-й отряд с князем Юрием Барятинским под Васильковом столкнулся с полковниками браславским Иваном Сербиным, овруцким Василием Выговским (дядей гетмана) и татарским мурзой Максырем, побил их и взял в плен Ивана Сербина и В. Выговского. Но сделать больше киевский воевода не мог по недостатку ратных людей; напрасно писал он в Москву и просил о немедленной присылке новых войск, так как чернь и казаки не пристают к нему только потому, что видят малочисленность его войска и ждут, когда придут большие полки.

В это время гетман уже формальным договором попытался возвратить Малороссию под польское владычество. Такой договор Выговский от имени всего Войска Запорожского заключил 6 сентября с польскими комиссарами Станиславом Веневским и Казимиром Евлашевским, каштелянами волынским и смоленским. Главные пункты сего договора были следующие: Греческая и Римская церкви пользуются равными правами и в Короне, и в Литве; причем митрополит Киевский и пять православных архиереев получают место в сенате; сенаторы могут быть выбираемы и из русских знатных людей. Число Запорожского Войска определяется в 60 000; гетман украинский в то же время есть киевский воевода и сенатор, а Чигиринский повет остается при его булаве; он имеет право бить монету для жалованья войску и устроить свои суды и трибунал. В Киевском воеводстве все уряды раздаются только православной шляхте, а в Брацлавском и Черниговском они чередуются с католической. В Киеве дозволяется учредить другую академию на правах уже существующей; вольно учреждать коллегии, школы и друкарни, заниматься науками и печатать всякие книги. Податей для польского правительства не полагается; а коронные войска только в случаях необходимости могут быть на У крайне, и тогда они состоят под начальством украинского гетмана. Все случившееся со времени бунта Хмельницкого предается забвению, и бывшим его сторонникам возвращаются отобранные имения. Король дает нобилитацию казакам по представлению гетмана. Казалось бы, подобные статьи были очень выгодны для малорусского народа; мало того, по смыслу договора Украйна как бы выделялась в особое Русское великое княжество, которое наряду с Короной и Литвой составляло теперь третью часть Речи Посполитой, соединясь с ними как люди вольные с вольными, равные с равными. Но все эти выгодные статьи, в сущности, являлись со стороны поляков наглым обманом, вынужденным обстоятельствами. Умные, опытные из малоруссов хорошо это понимали и, конечно, прежде всего и менее всего верили в равноправность православной церкви с латинской в Речи Посполитой.

Таким неверующим элементом оказалось по преимуществу русское духовенство. Хотя шляхетская часть высшей украинской иерархии и продолжала держать сторону поляков и сам митрополит Дионисий Балабан уже в начале движения Выговского покинул Киев и удалился в Чигирин к гетману, однако другая часть иерархов и черного духовенства осталась верна московскому правительству; в числе ее находились Лазарь Баранович, епископ Черниговский, и Иннокентий Гизель, архимандрит Киево-Печерской лавры. А затем к Москве было привержено почти все белое духовенство, которое по своим интересам и чувствам стояло ближе к простому казачеству и черному народу. Из среды сего духовенства особенно выдвинулся своей преданностью и услугами московскому правительству нежинский протопоп Максим Филимонович. Например, когда окрестная Киеву область наводнилась казацкими и татарскими отрядами мятежника Выговского и сношения боярина Шереметева с Москвой и с другими воеводами до крайности затруднились, протопоп Максим учредил нечто вроде тайной почты: племянник его приезжал в Киев под предлогом собственных надобностей, сообщал Шереметеву о положении дел, получал от него донесения и отписки, которые отвозил в Путивль воеводе князю Долгорукому или в Белгород князю Ромодановскому; а от них эти донесения шли в Москву.

В конце октября с братом Данилом соединился сам гетман, и они вместе приступили к Киевской государевой крепости, имея у себя многие казацкие полки и татарскую вспомогательную орду. «Хотя бы у меня всех людей побили, а, не взяв Киева, не отступлю», – похвалялся Выговский. У Шереметева под рукой набралось около семи с половиной тысяч ратных людей против 50-тысячного неприятельского ополчения. Однако и на сей раз приступы были блистательно отбиты. После того гетман послал звать Шереметева на свидание. Они съехались за городом, и тут Выговский со слезами говорил, что он поднял оружие на царских воевод вследствие коварных изветов и писем каких-то изменников, которые старались поссорить его с Москвой, но что впредь он с государевыми ратными людьми биться не будет, а останется в подданстве великого государя; даже обещал приехать в Киев и принести новую присягу. После того он отступил и возвратился в Чигирин; но, конечно, и не подумал приехать в Киев для новой присяги, отозвавшись болезнью, а прислал вместо себя некоторых членов войсковой старшины. Любопытна эта постоянная и наглая ложь Выговского, уже заключившего формальный договор с поляками о своем подданстве Речи Посполитой. Очевидно, он вполне усвоил себе те приемы и способы, при помощи которых его знаменитый учитель Богдан Хмельницкий вел борьбу с Польшей. Только Выговский применил их к борьбе с Москвой. Он также постоянно призывает на помощь крымскую орду и отдает ей на разграбление и пленение селений и целые города. Ведя открытую борьбу с московским воеводами, он также продолжает уверять московское правительство в своем верноподданстве, принимать его посланцев и отправлять своих; а поведение свое объясняет главным образом обидами, которые будто бы причиняли ему присланные из Москвы воеводы, и преимущественно Шереметев. И все это он точно так же делает в ожидании более действительной помощи, то есть тянет переговоры, хитрит и лицемерит, ожидая прихода польских войск. Еще более любопытно то обстоятельство, что московское правительство, несмотря на явные измену и мятеж Выговского, не прерывает с ним обычных сношений и продолжает отправлять к нему своих посланцев для всякого рода переговоров. А патриарх Никон летом того же 1658 года, во время междоусобия Выговского с Пушкарем, через Загоровского, игумена лубенского Мгарского монастыря, приезжавшего в Москву, посылает гетману свое благословение и приказывает узнать, чем гетман недоволен. Но Загоровский оказался сторонником Выговского и старался в Москве оправдывать его поведение. Московское правительство долго не могло разобраться в совершавшейся путанице и распознать истинные чувства и отношения малороссийских деятелей, получая противоречивые известия и донесения. Но в то время, когда ясно обнаружилась измена Выговского, оно все еще медлит приступить к решительным против него действиям: с одной стороны, самое подданство Малороссии, столь еще недавнее, условное и неукрепившееся, замечаемые непостоянство и шатость умов в населении, малое еще знакомство с ее бытовыми условиями и народным характером, конечно, заставляли действовать осторожно, не спеша и затрудняли принятие решительных мер, а с другой – такая мера, как посылка больших войск, была не легко осуществима и потому, что военные силы московские в это время были разбросаны. Они занимали значительную часть новозавоеванного Великого княжества Литовского, а также расположены были на пограничье со Швецией, с которой еще не было заключено перемирие.

А перемирие с поляками уже было нарушено.

Несчастная и упорная надежда добиться избрания на польский престол долго не покидала Алексея Михайловича; а поляки ловко поддерживали ее, стараясь выиграть время для окончания своей войны со шведами. При царском дворе совсем упускали из виду первостепенной важности вероисповедный вопрос и воображали, что можно занять польский престол, не переходя в католичество. А затем верили коварным уверениям литовских сановников, будто все Великое княжество Литовское отступит от Короны и перейдет в московское подданство, если сейм не утвердит выбора Алексея в короли. Весной 1657 года по обоюдному согласию назначен был вторичный съезд в Вильне уполномоченных обеих сторон. Сюда из Москвы был отправлен тот же боярин князь Н.И. Одоевский; в товарищи ему на сей раз даны бояре П.В. Шереметев и князь Ф.Ф. Волконский и двое дьяков, думный Алмаз Иванов и Иван Патрикеев. Для обереганья послов отряжен боярин Юрий Алексеевич Долгоруков с полком ратных людей. Прибыв в Вильну в 20-х числах июня, послы не нашли там польских комиссаров; в ожидании их они вступили в переговоры с великим литовским гетманом Павлом Сапегой. Он вместе со своим товарищем Гонсевским главным образом и манили доселе московское правительство готовностью на подданство ему со стороны Великого княжества Литовского. Теперь же Сапега на вопросы русских послов стал отвечать в ином тоне; говорил, что он от Короны не отступит; что при живом государе искать другого – «то дело великое и страшное». Меж тем польское правительство вело тайные переговоры с Выговским и ввиду его измены оттягивало Виленский съезд. Не дождавшись комиссаров, московское посольство 16 августа выехало из Вильны в Москву. Но тут пришло известие о скором прибытии польских уполномоченных. По приказу из Москвы Одоевский с товарищи воротился в Вильну, и съезд открылся 16 сентября. Но к этому времени с Выговским был уже заключен Гадячский договор, и, естественно, поляки на съезде, вместо окончательного договора об избрании царя, стали снимать с себя маску и предъявлять невозможные условия; например, они требовали не только очищения литовских городов, но и восстановления границ на основании Поляновского договора. А между тем оба гетмана, Сапега и Гонсевский, начали со своими полками движение к Вильне; были уже случаи нападения на русские отряды. Наконец, наши уполномоченные 19 октября прервали переговоры и выехали из Вильны, предоставив князю Долгорукому вести уже открывшиеся военные действия. 8 октября этот воевода близ Вильны при селении Верки напал на отряд Гонсевского, разбил его и взял в плен. Затем он послал в Вильну к князю Одоевскому и его товарищам с просьбой прислать бывших с ними ратных людей ему на помощь против Сапеги. Те посылали; но сотенные головы, князь Барятинский и Плещеев, заместничали и не пошли по родовым счетам. Тогда Долгоруков отступил от Вильны по дороге к Смоленску. Таким образом вопрос об избрании царя в короли кончился, и война с поляками возобновилась сама собой и в Литве, и на Украйне. Вскоре, как известно, удалось заключить Валесарское перемирие со шведами. Только после сего перемирия царь решил исполнить просьбу своих воевод и сторонников в Малороссии, то есть послать туда значительное войско.

Это войско, предводимое старым известным воеводой ближним боярином и (титулярным) наместником казанским князем А.Н. Трубецким, в конце марта 1659 года выступило из Путивля и вошло в Левобережную Украйну; с ним соединились белгородский воевода князь Г.Г. Ромодановский, который удачно вел там военные действия, и верные Москве казаки под начальством временного гетмана Ивана Беспалого. Таким образом, составилось многочисленное войско (некоторые известия преувеличивают его число до 100 и даже до 150 тысяч). Но старый воевода на сей раз оказался ниже своей задачи и делал одну ошибку за другой. Во-первых, Выговский, поджидая поляков и татар, сумел некоторое время задерживать его обещанием приехать лично для переговоров (впрочем, эти переговоры предписывались воеводе царским наказом, который все еще выражал надежду на раскаяние Выговского). Во-вторых, он занялся осадой Конотопа, где заперся полковник Гуляницкий, которого Выговский назначил наказным северским гетманом; Трубецкой более двух месяцев потерял в этой безуспешной осаде. Тщетно В.Б. Шереметев присылал с просьбой оставить часть войск под Конотопом, а с главными силами спешить к Киеву или к Переяславу, чтобы вместе с ним встретить неприятелей на днепровской переправе и разбить Выговского до прихода крымской орды.

Выговский успел собрать большие силы из казаков, поляков, наемных немцев, сербов и волохов; а главное, на помощь к нему пришел сам хан Мухамед-Гирей с 30 000 крымских, ногайских и буджакских татар. Князь Трубецкой стоял так оплошно, что допустил Выговского незаметно подойти и на рассвете 27 июня внезапно с казаками ударить на русские укрепленные линии. Побив много людей, Выговский затем отступил. Недальновидный Трубецкой, думая, что перед ним все неприятельское войско, двинул за отступающим конницу под начальством двух князей, Семена Романовича Пожарского и Семена Петровича Львова. Эти князья увлеклись преследованием и попали в ловушку. Некоторые взятые языки сообщали о близко находившейся орде; но князь Пожарский, ничему не внимая, рвался вперед и похвалялся вырубить и попленить хана с его ордой. На следующий день, 28 июня, он в семи верстах от Конотопа переправился за речку Сосновку; тут вдруг появились татарские полчища и окружили его заодно с казаками. После отчаянной обороны русские были подавлены числом и побиты; тысяч пять взяты в плен, да и тех потом резали, как баранов. Неукротимому и бранчивому князю Пожарскому хан велел отрубить голову; Львов вскоре умер в плену. Так погиб цвет московского воинства от нераспорядительности и оплошности князя Трубецкого. После того Выговский с ханом напали на главное русское войско, которое отступало от Конотопа, оградясь табором. Тщетно казаки и татары напирали на табор и старались его разорвать; они были постоянно отбиваемы сильным артиллерийским огнем. Неприятель преследовал русское войско до тех пор, пока оно перебралось за реку Семь и закрылось болотами; тогда Выговский и хан воротились назад, а Трубецкой ушел в Путивль. Первые вести о конотопском поражении и наступлении неприятелей произвели в Москве не только тяжелое впечатление, но и большую тревогу; власти бросились укреплять столицу, причем по государеву указу жителей ее сгоняли на земляные работы; окрестное население с легким имуществом спешило в город, ввиду предстоящей осады. Пронесся даже слух, что государь хочет уехать на Волгу. Но тревога оказалась напрасной и вести слишком преувеличенными.

Выговский вместе с ханом успел «обманом» (прелестными листами) захватить и разрушить некоторые города на Суле, а именно Ромны, Константинов, Глинск, Лохвицу, и выжег многие селения; потом перешел Псел; но тут встретил мужественный отпор под Гадячем, где заперся миргородский полковник Павел Ефремов Апостол. Разорение, причиненное наемными войсками Выговского, и выдача жителей в плен татарам произвели такое действие, что города стали запираться от него и отчаянно обороняться. В это время пришла весть, что запорожцы, предводимые знаменитым кошевым атаманом Иваном Серко, погромили ногайские улусы, пользуясь отсутствием хана с войском. С просьбой об этой диверсии московские воеводы посылали к Серку еще до Конотопской битвы. Юрий Хмельницкий, участвовавший в этом походе, сам известил о том хана, хвалясь такими словами: «Ты воюешь чужие земли, а я повоевал ногайские улусы». Не одни запорожцы напали на Крым. Побуждаемые московскими воеводами, донцы тоже сделали судовой набег на крымские берега и Черным морем доходили даже до Синопа. Хан покинул Выговского и, оставив ему небольшой отряд, поспешил в Крым. Гетман со стыдом принужден был отступить от Гадяча и уйти в Чигирин. Напрасно он продолжал рассылать прелестные листы по У крайне, возбуждая казачество против Москвы. Эта неудача послужила поворотным пунктом в его столь удачно начавшемся восстании. Как только изменник-гетман ушел за Днепр, в Левобережной У крайне проявилось сильное против него народное движение, сдерживаемое дотоле его наемными войсками и особенно крымской ордой. В пользу Москвы особенно выступило белое духовенство, имея во главе известного уже нам нежинского протопопа Максима Филимоновича. Благодаря убеждениям его и других уважаемых священников, левобережные казацкие полковники, с переяславским Тимофеем Цецурой во главе, еще недавно вместе с Выговским угрожавшие Москве стоять за свои вольности, вступили теперь в переговоры с Шереметевым в Киеве и с князем Трубецким в Путивле о своем возвращении в московское подданство. Сие движение отразилось и на правой стороне. Чувствуя колеблющуюся под собой почву, Выговский снова попытался овладеть Киевом, этим главным опорным пунктом московского владычества. Но отряженный им брат Данило снова потерпел поражение от Шереметева. После того на левом берегу вновь присягнули на подданство великому государю полковники переяславский Тимофей Цецура, нежинский Василий Золотаренко, черниговский Симич, лубенский Засядка со своими полками, мещанами и чернью. А на правом то же сделали киевский Якименко, уманский Ханенко, паволоцкий Иван Богун, каневский Иван Лизогуб и белоцерковский Иван Кравченко. В некоторых городах приверженцы Москвы бросились на сторонников Выговского, на поляков и немцев и перебили их несколько тысяч. Выговский тщетно ждал войска и денег из Польши. Тогда он с несколькими сотнями казаков ушел под Белую Церковь, где стоял с небольшим табором Андрей Потоцкий вместе с Данилом Выговским. Казаки стали покидать Выговского и переходить к Юрию Хмельницкому; около последнего скопилось до 10 000 человек, которые расположились по соседству в Германовке. Иван Выговский попытался созвать здесь черную раду, на которой уговаривал казаков остаться в подданстве польского короля. Его едва не убили, и он спасся в польский табор. Вскоре с Хмельницким соединились правобережные полки: Чигиринский, Уманский, Черкасский, Каневский. Казаки обратились к Выговскому с требованием выдать им булаву и бунчук. После многих споров Выговский послал им гетманские знаки с братом Данилой, под условием оставаться верными королю. Но войско передало знаки Юрию Хмельницкому, провозгласив его гетманом. Это произошло около половины сентября 1659 года.

Меж тем князь А.Н. Трубецкой, хотя и получил подкрепление с князем Петром Алексеевичем Долгоруким, по приказу из Москвы около 20 августа выступил из Путивля далее к Севску, чтобы охранять наши пределы от черкас и татар. В Москве считали Украйну как бы потерянной для себя и еще не знали о начавшемся обратном движении. Уже передовые части отошли от города верст десять, как вдруг из Нежина от протопопа Максима и полковника Василия Золотаренка пришло письмо с известием о переменах и с молением вновь идти в черкасские города. Трубецкой решился нарушить царский указ и поворотил войско назад. В Путивль приехал протопоп Максим с депутатами от Нежинского полка, которые и присягнули вновь в подданство московскому царю. Затем принесли присягу полки Прилуцкий и Переяславский; а в начале сентября таким же образом присягнула почти вся левая сторона. Трубецкой прибыл в Переяслав, и сюда с правой стороны в первых числах октября Юрий Хмельницкий прислал полковника Петра Дорошенка предъявить 14 статей о правах и вольностях, на основании которых Войско Запорожское желает учинить новую присягу царю. Тут, между прочим, требовали, чтобы московских воевод на У крайне ни в каких городах не было, кроме Киева; чтобы гетман имел право принимать иноземных послов, сообщая в Москву только копии с их грамот; чтобы при заключении договоров с соседними народами в Москве присутствовали комиссары от войска; чтобы митрополит Киевский находился под послушенством константинопольского патриарха, а избрание митрополита по-прежнему было вольное; чтобы в Москве не принимали никаких грамот из Украйны, если они не снабжены гетманской подписью и войсковой печатью. Вообще Юрий Хмельницкий, по-видимому руководимый разными влияниями, обнаружил какую-то неискренность и притязательность в отношении московского подданства. Кроме требования помянутых условий, он отказывался ехать на раду в Переяслав и хотел, чтобы казацкая рада для избрания гетмана собралась на правой стороне у Терехтемирова монастыря. Только после угроз Трубецкого двинуть на него свои войска с одной стороны, а Шереметева – с другой Юрий и окружавшая его старшина приехали в Переяслав. Сюда же прибыли В.Б. Шереметев, князь Ромодановский и наказной гетман Беспалый. 17 октября в поле, близ города, состоялась казацкая рада в присутствии внушительной московской рати. На этой раде был выбран гетманом обеих сторон Днепра Юрий Хмельницкий, и ему торжественно вручили булаву. Затем читали статьи о правах и вольностях Войска Запорожского, но не вышеупомянутые, увеличивавшие гетманскую власть, а старые богдановские; к ним присоединили еще несколько новых статей, которые, наоборот, немного сокращали эту власть, указывая гетману, чтобы он был всегда готов на царскую службу со всем войском и без государева соизволения никуда на войну и на помощь кому-либо не ходил; царским воеводам полагалось быть в городах Переяславе, Нежине, Чернигове, Браславе и Умани для охраны его от неприятелей; а в белорусских городах все казацкие залоги вывести; гетману полковников и других начальных людей без рады не назначать, также не назначать их из людей неправославных или новокрещеных, а смертью их не казнить без полномочия от царского величества. За радой следовала присяга Хмельницкого и старшины в соборном храме. Торжество кончилось общим пиром у князя Трубецкого; причем чаши о многолетии государя сопровождались громкой пальбой из всего наряда.

21 октября воеводы раздали новому гетману и начальным людям в подарок от государя соболей и отпустили их из Переяслава. А 26-го выступил обратно в Москву и князь А.Н. Трубецкой со своим большим полком. С ратными людьми, то есть с московским гарнизоном, он оставил в Переяславе своего товарища, окольничего А.В. Бутурлина, в Нежине князя Семена Шаховского, в Чернигове Вл. Новосильцева; киевскому воеводе В.Б. Шереметеву он дал «в прибавку» часть полков своего и товарища князя Долгорукова. Последнему с его полком велел оставаться в Путивле до государева указа. Требование воевод выдать Ивашку Выговского со всей его родней казаки не могли исполнить, за их отсутствием. Выдали только брата его Данила, которого Трубецкой взял в Москву; но дорогой он умер. При самом начале восстания против Выговского на левой стороне захватили его дядю Василия, овруцкого полковника, да его двоюродных братьев, Илью и Юрия, которых отправили тоже в Москву¹⁹.

Итак, Малороссия, разрываемая на части изменой Выговского, казалась теперь снова объединенной под державой московского государя. Но дальнейшая ее судьба была тесно связана с личностью общего казацкого вождя или гетмана. А чего можно было ожидать от Юрия Хмельницкого, которого только память о знаменитом его отце возвела на высокую гетманскую ступень в то именно время, когда на этой ступени не могли удержаться и люди гораздо более умные и опытные? Это был застенчивый, невзрачный и болезненный юноша, скорее походивший на монастырского послушника, чем на доброго казака. Между прочим, на киевского воеводу В.Б. Шереметева он произвел столь невыгодное впечатление, что тот, по словам одного украинского летописца, будто бы отозвался о нем таким образом: «Этому гетманишке впору гусей пасти, а не гетманствовать». Но именно вместе с таким ничтожеством московским воеводам пришлось и обороняться от польских интриг, и вести возобновившуюся или вторую польскую войну.

Эта война ознаменовалась для нас новыми важными неудачами на обоих ее театрах: Белорусском и Малорусском.

В начале 1660 года военные действия в Белоруссии с нашей стороны были удачны. Князь Иван Андреевич Хованский разбил польские отряды, предводимые Полубенским, Огинским и другими, затем взял и сжег Брест-Литовский. Но московское правительство все еще верило в возможность заключить прочный мир, которым манили его поляки. Для переговоров вновь было снаряжено то же посольство, то есть князь Н.И. Одоевский, П.В. Шереметев и князь Ф.Ф. Волконский с думным дьяком Алмазом Ивановым и большой свитой. На сей раз условлено было съехаться с польскими комиссарами на реке Березине в тогдашнем пограничном городе Борисове, куда в начале апреля и прибыл Одоевский с товарищи. Здесь к московскому посольству, согласно последним переяславским статьям, присоединились уполномоченные от Войска Запорожского полковники В. Золотаренко и Ф. Коробка с полсотней казаков. Но вновь и тщетно наше посольство ожидало польских комиссаров. Они ограничились тем, что завели бесплодную переписку о казацких уполномоченных, не признавая их царскими подданными и отвергая их участие в переговорах. В действительности поляки и теперь старались только выиграть время, пока происходили их мирные переговоры со шведами. Эти переговоры, начатые в Данциге, прекратились было вследствие кончины Карла X; однако вскоре они возобновились близ Данцига в Оливе, при деятельном посредстве французского посла Деломбра. 23 апреля здесь состоялся наконец мирный трактат, по которому Западная Двина признана границей шведских и польских владений, а Ян Казимир отказался от своих наследственных прав на шведскую корону. Поляки теперь имели развязанные руки и все силы свои могли обратить против Москвы. Естественно, вместо мирных переговоров они тотчас двинули свои закаленные в шведской войне отряды из ливонских и прусских областей на подкрепление тем, которые действовали в Белоруссии и на Украйне.