Текст книги "История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века"

После того, за болезнию гетмана, переговоры с московскими посланниками начал вести писарь Выговский. Они настойчиво расспрашивали его, зачем гетман заключает союзы со шведским королем, Ракочи, волошским и мутьянским владетелями; а Выговский повторял все ту же историю, что вследствие Виленского договора и слухов о возвращении Украйны под польское владычество старшины и все Войско Запорожское очень опечалилось, и потому гетман начал ссылаться с соседями и заключать союзы, чтобы предупредить злохитрых поляков, которые могли бы соединиться с теми же соседями против Войска Запорожского. Посланники, конечно, отрицали всякую возможность отдачи царем Украйны назад ляхам. В дальнейших переговорах, как заместитель гетмана, принял участие его сын Юрий. Тогда посланцы, согласно с наказом, напомнили вкратце всю историю добровольного присоединения Малороссии к Москве и присягу казаков на верность царскому величеству, а потом совместную войну против поляков и государево жалованье, и упрекали гетмана за союз с царским неприятелем и еретиком, то есть шведским королем. Юрий и Выговский передавали речи гетмана и приносили от него ответы. В заключение он позвал к себе посланных и тут лично повторил те же речи, то есть что со шведским королем у него дружба и приязнь давняя и шведские люди правдивые, что он верно служил его царскому величеству и удерживал крымского хана от нападения на московские украйны, что примирением с поляками царь отдавал казаков в их руки; что слух есть, будто он даже послал им 20 000 рати на помощь против казаков, шведов и Ракочи. Была еще спорная статья о московских воеводах и малороссийских доходах; гетман уверял, будто с В.В. Бутурлиным у него было условие, чтобы московским воеводам быть только в Киеве, а доходы с Малой России так незначительны, что едва хватит на кормы иноземных посланников и на разные войсковые потребы. Между прочим, любопытны следующие слова: «Диво мне, что ему, великому государю его бояре ничего доброго не порадят; коруной польской еще не обладали и о миру в совершение еще не привели, а с другим панством, с шведы, войну начали!» В это время на глазах у московских посланников в Чигирин приехали послы от шведского короля и от Ракочи и имели аудиенцию у гетмана 12 июня. Московские послы усердно разведывали, зачем те приехали; но им отвечали, что просто за подтверждением любви и дружбы. На следующий день Хмельницкий опять позвал к себе на обед московских гостей. Тут опять происходили счеты и взаимные притязания по поводу разных столкновений и недоразумений между казаками и московскими ратными людьми (отчасти уже приведенные выше), а также по поводу неудачной осады Гусятина и Львова, которых Хмельницкий, очевидно, щадил. Гетман хотя волновался и делал возражения, однако постоянно повторял, что он не думает отступать от московского царя и будет верно служить ему «и впредь, до кончины живота своего».

А кончина эта не замедлила: спустя месяц с небольшим, 27 июля, казацкий батько в Чигирине отошел в вечность. Он был погребен в своем любимом Суботове.

Что же представляет собой Зиновий Богдан Хмельницкий как исторический деятель?

Потомство более или менее признавало его почти великим человеком. Однако в последнее время слышатся несогласные мнения; указывают на его двоедушие и политическое коварство, вообще на неустойчивость в отношениях к московскому подданству, в особенности на честолюбивые, своекорыстные и эгоистические стремления, на его гибельное пристрастие к спиртным напиткам и тому подобное. Все это до некоторой степени справедливо, и тем не менее Хмельницкий является в новые века самым крупным политическим представителем малорусской народности, совмещавшим в себе наиболее типичные черты этой народности в эпоху польского культурного влияния. Деятельность подобных людей, выдвинутых из народной среды условиями времени и собственными талантами, нельзя подводить под какую-либо определенную программу. Личные обстоятельства толкнули его на борьбу с польским игом, а общественные условия создали ему благодарную почву для этой борьбы; но нужны были необычайные изворотливость и энергия, чтобы умело воспользоваться обстоятельствами, справиться со всевозможными кознями, затруднениями и препятствиями, выяснить средства и цели, найти себе союзников и довести до конца свои начинания. В отношении к соседним народам и в приобретении союзников Хмельницкий обнаружил замечательные дипломатические способности; на полях битв он проявил большие военные дарования и личное мужество; наконец, воссоединением Малой России с Великой засвидетельствовал политическую прозорливость и присутствие сильного православно-национального чувства. Конечно, разрешение такого сложного вопроса, как малороссийский, не могло совершиться легко и скоро, без промахов и ошибок, без колебаний и уклонений в стороны. Что касается последних недоразумений и пререканий с Москвой, то здесь, во-первых, действовало различие или столкновение различных культур и общественной среды, а во-вторых, едва ли не большая доля вины падает на недостаток политического искусства со стороны самого московского правительства и, главное, на крупный промах молодого малоопытного царя, поддавшегося льстивым польским обещаниям и пренебрегшего советами умудренного опытом казацкого гетмана.

Кроме дипломатических и военных дарований, Хмельницкий проявил и крупный организаторский талант. Нельзя сказать, чтобы он создал на У крайне совсем новый гражданский порядок; но те сословные отношения, которые существовали при польском владычестве, в значительной степени видоизменились. Города остались при своем Магдебургском праве; но поспольство освободилось от крепостного подчинения шляхте; а помогавшее ей угнетать крестьян еврейство почти исчезло с лица Украйны или, по крайней мере, очень сократилось.

Главная организаторская деятельность Богдана, естественно, была направлена на военное или казацкое сословие. Он весьма умножил это сословие и широко распространил его по Малой России, так что число полков, вместо прежних шести, при нем постепенно возросло до двадцати. По обычаю, они носили название по именам своих главных городов; а именно: на правой стороне Днепра были расположены Чигиринский, Каневский, Черкасский, Киевский, Корсунский, Белоцерковский, Уманский, Лисянский, Паволоцкий, Кальницкий и Овруцкий; а на левой Переяславский, Нежинский, Черниговский, Стародубский, Полтавский, Миргородский, Лубенский, Ирклеевский и Прилуцкий. Полк обнимал известную территорию, разделенную по сотням; полковник с есаулом, писарем, судьей жил в главном городе своего полка, а сотники в своих сотенных городах или местечках. Гетман всего Запорожского Войска утвердил свою резиденцию в Чигирине; при нем находились: войсковой писарь, судья, обозный, есаулы и так далее. Кроме жалованья, шедшего из царской казны, войсковая и полковая старшина делилась земельными имениями, арендами и разного рода доходными статьями (мельницы, винокурение, пивоварение и т. п.). Хотя эта старшина была тогда не родовая, а выслуженная, однако, по естественному порядку вещей, она немедля начала стремиться к выделению из народа и образованию местной родовой знати по привычному ей образцу польской шляхты. Вместе с тем явилось поползновение закрепить за собой и жившее на ее землях поспольство, то есть крестьянский труд. А гетман, по естественному ходу вещей, при всем демократическом характере казачества, сумел окружить свою особу почетом и обстановкой наподобие владетельных особ, хотя и вассального типа; так при нем явились некоторые зачатки владетельного двора и даже наемный отряд гвардии или телохранителей, частью из русских, а частью из сербов, татар и других народностей. Вместе с тем и свою гетманскую власть, благодаря постоянному военному времени, Хмельницкий поднял на такую ступень, до которой она прежде него никогда не достигала; он распоряжался урядами, давал жалованные грамоты, присвоил себе право смертной казни. Видим у него даже династические стремления, то есть попытку утвердить гетманское достоинство за своим потомством. Одним словом, это был один из тех деятелей, которые производили важные перевороты и начинали новую эпоху в истории своего народа. Последующие события показали, что почва для создания единого целого из Малой Руси была неблагоприятная и что колебание Украйны между двумя культурами и двумя притягательными центрами (Польшей и Москвой) только на время было сдержано личностью Богдана; а после него началось постепенное и гибельное раздвоение, началась так называемая Руина¹⁷.

V
Украинская руина

Юрий Хмельницкий. – Выговский временный гетман. – Митрополит Дионисий Балабан. – Избирательная Переяславская рада. – Польские симпатии старшины. – Раздвоение. – Пушкарь. – Измена Выговского и Гадячский договор. – Путаница отношений. – Конотопское поражение. – Движение в пользу Москвы. – Вторичный выбор Юрия. – Вторая польская война за Украйну. – Поход В.Б. Шереметева. – Измена Юрия и Чудновский погром. – Кардисский мир со Швецией. – Потеря Вильны. – Измена белорусской шляхты. – Самко и Золоторенко. – Баранович. – Мефодий. – Избрание Брюховецкого. – Неудачное нашествие короля. – Тетеря. – Вражда епископа с гетманом. – Последний в Москве. – Правобережный гетман Дорошенко. – Андрусовское перемирие и раздел Украйны. – Причины неудач. – Волнение умов. – Убиение Лодыженского запорожцами. – Избиение царских гарнизонов. – Измена и гибель Брюховецкого. – Гетман Многогрешный. – Тяготение Левобережной к Москве. – Отречение Яна Казимира. – Подданство Дорошенка султану. – Вопрос о Киеве. – Ордин-Нащокин и съезд в Мигновичах. – Отставка Нащокина. – Малороссийская смута. – Свержение Многогрешного и выбор Самойловича

Сильная рука Хмельницкого обуздывала разнообразные интересы и стремления среди украинского населения и поддерживала его единство. Когда же не стало знаменитого гетмана, естественно, эти интересы и стремления выступили наружу; начались их взаимные столкновения, осложненные внешними влияниями. Малороссийскому народу пришлось переживать тяжелую эпоху всяких смут и опустошительных кровавых событий. Первым и главным поводом к ним послужила, конечно, осиротевшая гетманская булава.

Как ни заботился Богдан закрепить эту булаву за своим сыном Юрием, обстоятельства тому не благоприятствовали. Юрий был еще слишком молод, неопытен, да притом по самой натуре своей лишен был необходимых для того способностей; а потому тотчас сделался жертвой интриги со стороны все того же Ивана Выговского. Войсковой писарь, бывший столь долго ближайшим советником и правой рукой Богдана, конечно, имел возможность составить себе среди казацкой старшины значительную партию, во главе которой стояли: войсковой обозный Носач, судья Самойло Богданов и полковник миргородский Григорий Лесницкий. А теперь, благодаря тесной дружбе и родственным связям с семьей Хмельницкого, он успел захватить значительную часть накопленных им богатств и щедрой рукой покупал себе сторонников.

23 августа совершился в Суботове обряд погребения Богдана; а 26-го в Чигирине собралась на его дворе рада из наличной старшины и небольшой толпы простых казаков для избрания гетмана. Первым движением последних было указать на молодого Хмельницкого. Ссылаясь на волю покойного, Выговский взял на себя роль опекуна для его сына, и ему нетрудно было при помощи названных своих сторонников заранее убедить юношу, чтобы он отказался от гетманства, так как еще не окончил школьного учения и по своей молодости и неопытности не может начальствовать войском. Юрий сложил перед громадой булаву и бунчук. Казацкое большинство, однако, настаивало. Тогда доброхоты войскового писаря предложили, чтобы Юрий оставался гетманом, но до его совершеннолетия войском начальствовал Выговский, который на время похода должен из рук Юрия получать булаву и бунчук, а по окончании похода снова возвращать их в его руки. Но тут возник вопрос: придется в военное время выдавать универсалы и разные грамоты от гетманского уряда, как же будет на них подписываться Иван Выговский? Сторонники, конечно сговорившиеся о том заранее, предложили, чтобы он подписывался: «на тот час (т. е. временный) гетман Войска Запорожского». Простое казачество, недолго думая, согласилось. Этого было на первое время достаточно Выговскому: таким образом, фактически булава, а вместе с ней и власть оказались в его руках. Но то было только предварительное избрание, учиненное малым числом казачества. Очевидно, в войске многие не сочувствовали сему избранию; притом оно произошло без ведома царского, и неизвестно было, как отнесется к нему московское правительство. Поэтому Выговский созвал на 2 октября новую и уже большую казацкую раду в Корсуни, куда съехались полковники и сотники с 20 человеками простых казаков от всякой сотни. Тут опять разыграна была сцена, заранее условленная с его доброхотами. Рада происходила в поле. Выговский положил булаву и сказал полковникам, что не хочет быть у них гетманом; а в числе причин главной выставил новоприсланные из Москвы пункты, которые отнимают у казаков старые их вольности. Затем он поехал прочь. Но судья Самойло Богданов и полковники взяли булаву и, нагнав Выговского, снова ее вручили; тот, конечно, согласился; при сем заметил, что полковники должны присягать ему, гетману, а сам он не присяжник царя, которому присягал Хмельницкий. Потом вынул из кармана медные деньги и, бросив им, сказал, что московский царь хочет этими деньгами платить войску жалованье. Из среды полковников несколько человек, с полтавским пушкарем во главе, возражали ему и настаивали на верной службе царю, говоря, что за свою вольность они будут стоять с ним заодно. Затем рада приговорила послать в Москву к великому государю и бить ему челом об утверждении нового гетмана вместе с прежними правами и вольностями Войска Запорожского. С этим челобитьем отправлены в Москву есаул Корсунского полка Юрий Миневский и сотник Коробка. Таким образом, поставлено было решение уже просто о гетманстве, а не о временном только.

Но прежде, нежели означенное казацкое посольство прибыло в Москву, оттуда отправлен был стряпчий Рогожин к Выговскому с радостным известием о рождении царевны Софьи (столь знаменитой впоследствии) и, конечно, с тайным поручением разведать о положении дел в Малороссии. Но по пути в Чигирин, проезжая Ромны, Лохвицу, Лубны, и на обратном пути стряпчий из разговоров с местными казаками, между прочим, узнал, что более всего заводит смуту миргородский полковник Григорий Лесницкий, который распускает слухи о намерении Москвы отнять у казаков их вольности, ограничить их войско десятью тысячами, а других брать в драгуны и солдаты, собирать с них десятину и отобрать все аренды на государя. Он и сотники его созывали рады, на которых явно старались отводить казаков от московского подданства и даже предлагали перейти на сторону поляков; но простые казаки и мещане не хотели их слушать и говорили, что останутся верными своей присяге. И не однажды казаки, провожавшие стряпчего от города до города, повторяли, что чернь казацкая предана великому государю и хочет служить ему правдой, а старшие «мятутся»; говорили также, что недолюбливают Выговского, а больше склонны к Хмельницкому, но за первого стоят старшие и богатые казаки. Из их же разговоров обнаруживалось, что простые казаки и мещане стоят за государя более на левой стороне Днепра, а на правой – менее и что на левой стороне казаки сочувственно относятся к слухам о намерении царя поставить на Украйне в большие города своих воевод.

Выговский на известие о рождении царевны отвечал грамотой с выражением своей радости; при сем, играя роль преданного царского слуги, уведомлял о коварстве ляхов и короля, который по отъезде Веневского прислал пана Воронина, чтобы наговаривать казаков к возвращению под польскую корону; но он якобы отвечал, что никогда не изменит его царскому величеству; уведомлял о польских военных сборах и пришествии крымской орды на помощь ляхам. Под грамотой своей царю Выговский подписался «наинижайшим подданным, повольным гетманом» Войска Запорожского. Это слово «повольный» в Москве не понравилось, и потом Выговскому было поставлено на вид, что Богдан Хмельницкий писался просто «царского величества верным слугой и подданным».

Меж тем в Москве казацких посланцев, Юрия Миневского с товарищи, подробно расспрашивали о гетманском избрании; выражали опасение о том, что на Корсунской раде не было казаков из Запорожья, и потому не затевают ли они какого бунта. Посланцы старались рассеять это сомнение и объясняли отсутствие запорожцев на раде тем, что время не позволяло ждать их прибытия и мешкать. Впрочем, прибавляли они, в Запорогах живут их же братья-казаки, приходя из городов для промыслов, или кто пропьется и проиграется, а жены и дети их живут по городам. Пытаясь устранить всякое подозрение, Миневский от имени Выговского просил, чтобы государь прислал в войско свое доверенное лицо, которое бы и созвало вновь большую раду для выбора гетмана, а выбранный принесет присягу царю на верность и получит царскую подтвердительную грамоту на свое избрание и на войсковые права и вольности. На вопрос, где лучше быть этой раде, посланцы указали на Переяслав.

Так и было сделано.

В декабре того же 1657 года из Москвы отправлен был на Украйну полномочным послом ближний окольничий и оружничий Богдан Матвеевич Хитрово с товарищи (два стольника и два дьяка).

Избрание нового запорожского гетмана случайно совпало с избранием нового киевского митрополита.

13 апреля 1657 года скончался митрополит Сильвестр Коссов, который, как мы видели, не сочувственно относился к московскому подданству Малороссии. Но под конец жизни, ввиду успехов московского оружия, когда царские войска занимали большую часть Великого княжества Литовского, он, по-видимому, примирился с этим подданством. С его кончиной, казалось, наступил благоприятный момент поставить выбор его преемника в зависимость от соизволения московского правительства и сделать решительный шаг к подчинению киевской кафедры московскому патриарху. Но Богдан Хмельницкий не счел нужным обращаться в Москву по сему поводу; он назначил временным блюстителем митрополии Лазаря Барановича, только что поставленного в Черниговскую епископию, и затем послал звать в Киев для митрополичьего избрания епископов Львовского, Луцкого и Перемышльского, состоявших под польским владычеством. Старый гетман ясно хотел показать, что считает это дело чисто малорусским, основанным на стародавних правах и не подлежащим ведению Московской патриархии. Съезд архиереев, однако, произошел не скоро: надо было получить на него согласие польского короля; болезнь и кончина Хмельницкого также задержали выборы. Только в октябре собралось в Киев высшее малороссийское духовенство, в присутствии нового гетмана Выговского. Тут голоса разделились: некоторые желали печерского архимандрита Гизеля, другие луцкого епископа Дионисия Балабана, третьи львовского епископа Арсения Желиборского, четвертые виленского архимандрита Иосифа Тукальского. Выборы были отложены до декабря или до Николина дня. Дело в том, что Выговский хотел провести своего кандидата, именно Дионисия Балабана Луцкого, которого ему указал польский посол Белевский, надеявшийся найти в Балабане усердного сторонника для польской партии. Балабан действительно был выбран и вступил в управление митрополией, не дожидаясь ни согласия московского правительства, ни благословения от московского патриарха.

После смерти Хмельницкого Выговский продолжал писать в Москву об угрожавшем вторжении в Украйну поляков и крымцев и просил помощи; государь двинул из Белгорода князя Ромодановского с войском к Переяславу. Но тут князь долго и тщетно ожидал Выговского; нареченный гетман не заботился доставлением съестных припасов и конских кормов, отчего люди разбегались, а лошади падали. Прибыв наконец в Переяслав, Выговский сам сознавался, что приход царского войска много способствовал прекращению начавшихся было бунтов и укреплению его в гетманстве, и пытался удалить Ромодановского на правую сторону Днепра, но тот без царского указу не пошел. А в Москве в то время рассчитывали посредством этого войска занять своими гарнизонами Переяслав, Нежин, Чернигов и другие важнейшие украинские города на левой стороне и тем, конечно, закрепить за собой Украйну.

В конце января 1658 года Богдан Матвеевич Хитрово с товарищи прибыл в Переяслав; сюда же вместе с Выговским съехалась войсковая старшина, то есть обозный, судья, полковники, сотники и немного простых казаков; но полковники приехали не все, а по преимуществу сторонники Выговского; простых же казаков они взяли с собой по десятку или около того. Кроме старшины, приехало высшее малороссийское духовенство, а именно: новопоставленный митрополит Балабан с архимандритами печерским Иннокентием Гизелем, виленским Иосифом Тукальским, овруцким Феофаном Креховецким, черниговским Иосифом Мещериновым, кобринским Иовом Зайончковским, с некоторыми игумнами и протопопами. В Переяславе ждали полтавского полковника Мартына Пушкаря; но он не приехал и, кроме того, предупреждал Москву о шатости и ненадежности Выговского; не приехали также уполномоченные от запорожского кошевого атамана Барабаша. Собравшаяся старшина уже думала, что рада не состоится, и хотела разъезжаться. Но Хитрово воспротивился; ему помог особенно черниговский архимандрит Иосиф Мещеринов, находившийся в свойстве с Выговским; он уговорил старшину остаться. Созвана была рада, которой Хитрово предложил выбрать себе гетмана. Выговский положил булаву и в третий раз разыграл сцену отказа от гетманства. Но присутствующая старшина и чернь были уже так хорошо подготовлены, что провозгласили его единогласное избрание. Выговский снова взял в руки булаву, и затем духовенство привело его к присяге на верную службу великому государю. Хитрово после того от царского имени щедро одарил соболями нового гетмана, его родственников, полковников и митрополита с помянутыми духовными особами. Во время пребывания в Переяславе окольничий не раз заводил с гетманом разговор о желании государя, чтобы в важнейших украинских городах находились московские воеводы с ратными людьми для обороны от неприятельских нападений и чтобы подати с населения и доходы с аренд шли на жалованье войску Запорожскому и на содержание царских осадных ратных людей (т. е. гарнизонов). Понятно, что подобные меры сильно не нравились Выговскому, хотевшему быть таким же самостоятельным начальником в Малороссии, каким был Хмельницкий, и так же бесконтрольно распоряжаться ее доходами. В этом отношении он находил полное сочувствие в окружавших его полковниках и прочей войсковой старшине, привыкшей всякими способами обогащаться на счет простых казаков, мещан и посольства.

Выговский не отказывался исполнить желание государя; но откладывал исполнение и, очевидно, хотел выиграть время. Хитрово, кроме того, потребовал, чтобы в некоторых белорусских городах казацкие гарнизоны были заменены московскими, а в особенности в Старом Быхове, который незадолго перед кончиной Хмельницкого сдался наконец «на царское имя»; он принадлежал к Оршанскому повету, который ведался московским воеводой. Окольничий повторил и прежнее требование о том, чтобы в порубежных черкасских городах не принимали беглых крестьян из соседних московских областей и виновных выдавали бы назад помещикам. Гетман обещал исполнить и то и другое требование.

Там же в Переяславе Хитрово пытался убеждать новоизбранного митрополита Дионисия, чтобы он взял благословение у патриарха Никона на свое поставление. Дионисий отвечал, что киевские митрополиты всегда благословлялись от святейших патриархов цареградских и что пусть из Москвы хлопочут о разрешении ему получить посвящение от патриарха Московского. При сем он с клятвой обещал верно служить великому государю. Хитрово дал ему сорок соболей во 100 рублей, то есть более чем кому-либо из малороссийских духовных особ. Окольничий, по-видимому, простодушно верил словам гетмана и митрополита и не знал того, что оба они уже находились в тайных сношениях с польским королем, панами и особенно с королевским уполномоченным Беневским, который с помощью сих двух изменников надеялся воротить Малороссию в польское подданство. А Выговский, кроме того, сносился и с крымским ханом, которого звал помочь против Москвы.

Но почему же Выговский, при Хмельницком постоянно заискивавший у московского правительства, теперь, утвержденный на гетманство сим правительством, задумал изменить царю и клонился на сторону короля?

Когда исполнилось намерение Москвы – посадить своих воевод и поставить гарнизоны в главных украинских городах, то понятно, что гетманская власть, столь усилившаяся при Хмельницком, была бы сильно стеснена и возрождавшаяся самостоятельность Украйны не могла бы развиваться далее. Уменьшилась бы и власть полковников, теперь распространявшаяся на всю территорию полка. Не нравилось также Выговскому и старшине предстоявшее усиление контроля над войсковыми доходами, арендами и всякими земскими сборами, которыми они уже привыкли распоряжаться по своему усмотрению, то есть взимать их и увеличивать ради собственного обогащения. Но с другой стороны, казалось бы, возвращение под польское владычество должно было повести за собой возвращение на Украйну панского и шляхетского землевладения, католического и униатского духовенства, от которых она большей частью избавилась, пролив для того потоки крови. Конечно, казацкая старшина все это хорошо знала; знала она по опыту и цену льстивых польских обещаний. И тем не менее легко поддавалась польским внушениям и подговорам. Дело в том, что происшедшее со времени подданства Москве более близкое знакомство с обычаями и строем Московской Руси многих украинцев привело к раздумью, а иных к разочарованию. Суровый государственный порядок с его строгими служебными правилами, естественно, не понравился людям, привыкшим к польской государственной распущенности; а главное, бросалось в глаза довольно резкое различие в культуре. Воспитанная в коллегиях и школах, устроенных на польский образец, в значительной степени усвоившая себе польско-шляхетские нравы и польскую общественность, западнорусская шляхта чувствовала себя несравненно ближе к польской шляхте, чем к московским дворянам и детям боярским, и стала смотреть вообще на москвитян как на людей грубых и невежественных, с которыми у нее не было ничего общего, кроме религии. Но религиозный интерес в это время, очевидно, уже отступил на второй план в глазах значного казачества. А казацкая войсковая старшина большей частью составлялась из людей или принадлежавших по происхождению к шляхетскому сословию, или старавшихся примкнуть к тому же привилегированному сословию, вообще из людей, получивших более или менее польское воспитание и проникнутых шляхетским мировоззрением. Нобилитация или королевское утверждение в правах сего сословия для многих составляло предмет вожделений. Старшина казацкая и вообще значное казачество явно стали стремиться к тому, чтобы выделиться в высшее господствующее сословие и заменить собой для народа только что изгнанных польских панов и шляхту.

Семья Выговских, принадлежавшая к русским обывателям на Волыни, по своему воспитанию, привычкам и родственным связям была сродни польской шляхте, и естественно, ее симпатии оказались теперь на стороне аристократической шляхетской Польши, а не самодержавной демократической Москвы. Гетман Иван Выговский, его отец Евстафий, братья Данило и Константин и шурин Павел Тетеря, таким образом, стали во главе польской партии на У крайне. К той же партии примыкали и часть высшего малорусского духовенства, имея в своей главе митрополита Дионисия Балабана, вышедшего из шляхетского сословия подобно некоторым другим членам сего духовенства. Зато простое казачество, мещанство и крестьянство не разделяли польских симпатий своего значного люда, от которого терпели угнетение. Они ясно видели его стремление выделиться в украинскую шляхту и закрепостить себе простой народ; поэтому держались Москвы, предпочитая ее строгий самодержавный строй польско-шляхетской распущенности и отсутствию всякой управы. К Москве склонялось и Запорожье, враждебное всяким шляхетским стремлениям. На стороне московских симпатий находилось также белое и вообще низшее украинское духовенство. Впрочем, в самом населении заметно было раздвоение: правая сторона Днепра, более пропитанная польскими элементами и преданиями, склонялась к Польше, а левая – к Москве. На этой-то левой стороне не замедлила явиться деятельная оппозиция, замыслам польской партии, имея во главе полтавского полковника Пушкаря. Вот почему Выговский еще не спешил обнаруживать свою измену: ему нужно было прежде сломить эту оппозицию.

В то самое время, когда происходила Переяславская рада, Пушкарь пытался предупреждать московское правительство об изменнических замыслах Выговского и настаивал на том, что эта рада не настоящая, что Выговский выбран только своими сторонниками, что надо созвать большую войсковую и полевую раду при достаточном количестве черни, то есть простых казаков и запорожцев, и на этой раде выбрать гетмана. Но таким изветам не давали или не хотели дать веры, благодаря искусным проискам самого Выговского и его сторонников. Изветы шли не прямо к царю, а при посредстве путивльского воеводы боярина Никиты Алексеевича Зюзина и царского уполномоченного Богдана Матвеевича Хитрово; оба эти лица держали сторону Выговского, по-видимому задаренные им или привлеченные ласкательствами и тому подобными средствами. Зюзин даже прямо находился с ним в дружеских отношениях. Этот боярин, впрочем, в январе 1658 года был сменен на воеводстве в Путивле стольником Григорием Алексеевичем Зюзиным (вероятно, его же братом), который стал более осторожно относиться к Выговскому. Уже в январе еще до Переяславской рады началось первое междоусобие на Украйне при московском владычестве. Когда Выговский попытался склонить Пушкаря к примирению и отправил к нему своего посланца, тот велел заковать сего последнего в кандалы и посадить под стражу. Тогда Выговский отправил на Пушкаря часть своей казацко-сербской гвардии, около полутора тысяч человек. Полтавский полковник с запорожцами напал на этот отряд и разгромил его; потом он прогнал из Миргорода полковника Лесницкого, подручника Выговского, а миргородским полковником был сделан некий Довгаль. Тщетно новый митрополит Дионисий Балабан посылал Пушкарю увещательную грамоту и грозил церковным проклятием, если он не смирится. Пушкарь отвечал ему, что пусть он проклинает изменников, а не тех, которые верно служат его царскому величеству, и звал гетмана в Москву для оправдания перед самим царем. Гетман отклонил эту поездку под предлогом опасности покидать Украйну при ее смутном состоянии и послал в Москву Григория Лесницкого, который от имени полковников всего Войска Запорожского бил челом государю, чтобы Пушкарю особым царским указом велено быть в послушании у гетмана. При этом он коварно просил сделать перепись казакам и утвердил 60 000 реестровых, а всех гультяев исключить из войска; мало того, от имени гетмана и войска высказывал полное удовольствие по поводу намерения государя прислать своих воевод и ратных людей в более значительные города Украйны: тогда-де прекратятся всякие бунты.