Текст книги "Вокруг света за 100 дней и 100 рублей"

– Далеко? – из джипа высунулся улыбчивый мужик.

– В Иркутск.

– Запрыгивай!

Мы были в Иркутске через 3 часа. После падения на диван в дневнике сами вывелись строки:

Байкал – это другая планета. Я прозрел тысячу раз.

Глава 20. Как разгадать неизвестную страну

На следующее утро я отправился в Улан-Удэ, заранее договорившись о месте ночевки по каучсерфингу – наконец-то! Бывают такие дороги, где есть забор, а обочины нет. Я, вжавшись вбок, шел по такой с поднятой рукой, но каждый раз убирал, чтобы проезжавшие в полуметре автомобили не отбили ее. Сменив несколько машин, я попал в «газельку» к неприметному пацану лет двадцати восьми. Мы обменялись рукопожатиями и именами и молчали часа три, даже когда проезжали невероятной красоты Култук, где Байкал буквально наступал на дорогу. С бурятского название переводилось как «ветер», который стоял здесь вечно. Внезапно паренек решил скоротать время в незамысловатой беседе:

– Я-то сам раньше лес воровал.

– Очень хорошо! – ответил я, свыкшись с тем, что в окрестностях подобным промышляет каждый второй житель.

– Мы тракторами его валили, пока нас не стали прижимать жестко. Вот я теперь творог и вожу, и курицу еще – слышишь, поддоны подпрыгивают. У меня все знакомые так живут, все воруют, поэтому мы закрытые. У всех алименты, судимости, ипотеки, у всех.

– А я ни разу лес не воровал.

– Это ты просто не дорос еще. У меня вот все друзья доросли. Один товарищ грабил квартиры в Чите, а потом его прижали со словами «Еще раз попадешься – тебе крышка». Он в тот же день на попутках в Москву рванул. Стал по новостройкам шариться. В некоторых квартиры на ключ не закрываются. Видит – мужик телик зырит, он хвать сумку у шкафа, а там три миллиона рубасов. На них он год в Москве и жил, а сейчас снова лес валит. Дорос.

Парень медленно закурил, смакуя каждый вдох, как пары волшебного эликсира.

– Я сам с небольшого городка в Иркутской области. С детства на самбо ходил, поэтому всех нариков в новостройках еще лет в тринадцать похлопал – с битами в дождевике. В каждом городе должен быть криминальный авторитет, который отсидел два года и раз в месяц пьет за одним столом с начальником полиции. В Иркутске – это Пашка. А я был правой рукой нашего. Была у нас как-то потасовка в квартире, а я же масть, крышевал два кабака и с десяток магазинов, так что не имел никакого права стучать. Меня избили до полусмерти, я пришел с больницы в ментовку, говорю им: «Вы сами знаете, кто я». Написал отказ, они меня через день прямо с зала суда выпустили.

С правой стороны автомобиля от того, что обзывалось трассой, выныривали ухабы, словно большие пузыри на убегающей из кастрюли каше. Дорога потрескалась, как чипсы.

– Мои ребята предложили потерять обидчиков. Запилили им стрелу – три на три. Мы втроем пришли с ножами. С их стороны тоже сначала трое подкатили, а потом еще с десяток кавказцев подоспело. Мы вопроса не решили, и брата моего порезали – он на глазах умер. Тюрьмой таких пацанов не напугаешь. Я за год половину уложил, а вторая сама смылась.

Водитель был спокоен и сосредоточен, будто брал тройной интеграл. Его глаза были серыми и ровными. Обычно такие глаза либо еще ничего не видели, либо уже видели все. Тем временем он продолжал:

– Единственная задача в тюрьме – выжить и остаться человеком, способным любить и работать. Зачастую для здоровья мозга надо пожертвовать здоровьем своего тела. А вот кому жертвовать телом не приходится, так это пьяницам и мелким ворам – их опера держат за своих, поставляя им наркотики и еду. Те живут в телевизорах и коврах, а когда положено – стучат. Таких ненавидит вся тюрьма по обе стороны клетки.

Дорога пестрила, как карнавальное платье испанки. Над разноцветным лесом выплыли снежные верхушки гор, словно искусственно наложенные на заднем слое в фотошопе.

– Мы с другом нефть качали. Недалеко от нашего города располагался завод, мы там трубу проложили и в контейнеры ресурсы гоняли. А потом стуканули на нас, и в тот же день наряд выехал. Наши люди в органах тоже были, поэтому нам за полчаса сообщили, что будет облава. Мы мужиков своих рабочих тут же разогнали по соседнему лесу, а сами с другом засели в конуре на входе. Приехали опера нас вязать, а мы им кричим: «Мы обычные охранники, не трогайте нас!» Трое суток нас пытали в разных комнатах, но не раскусили. Главное – вначале придумать легенду и от точки до точки идти по ней.

На одну березу, пролетающую мимо «Газели», приходилась одна дыра в асфальте, пролетающая под «Газелью». Как бы суровость российских дорог ни пыталась ухудшить ландшафт, он все равно был прекрасен.

– Как-то раз мы с другом разбой в кабаке устроили. Девчонки сумки побросали, кто-то их взял, а на нас кражу повесили – мы же масти. Нас повязали, бросили в машину и, пока ехали, три раза шокером долбанули. В отделе нас по базе пробили – а друг мой в федеральном розыске, хотя мне об этом ничего не говорил. Опера руки потирают, а я думаю, все, хана нам. Друг говорит, ссать хочу перед камерой, пустите. Его охранник до туалета проводил. А он воду включил и через квадратное окно рыбкой выпрыгнул – как уместился, никто не знает. Со второго этажа грохнулся, все ободрал себе и пустился рысью через заборы. Охранник пришел, говорит, упустил пацана. На меня как стали все вешать, а я им: «Вы что, ребята, сами зевнули разыскиваемого, я здесь при чем». Меня попытали, как обычно, да выпустили через полдня. Ребята мои забирать на машине приехали, в салон залажу, а там друг сидит весь ободранный, который из сортира прыгал, да улыбается. Таких, как он, свет специально носит. У них карма чистейшая, в рубашке родились. Он потом паспорт потерял и, находясь в розыске, восстановил. Сейчас живет нормально, встречаемся с ним в центре Иркутска. И каждый мент его в глаза знает, но поймать не может. Вот так жить надо!

– Неплохо, – прокомментировал я, находясь в непонимании, чему удивляться больше, мифичности ли пейзажа, рассказчика или его историй.

– Ладно, я-то сам завязал с таким. У меня уже три дочки есть. Курочку да творожок вожу. А на самом деле из криминального мира нельзя выбраться: как залез туда, так и застрял на всю жизнь. Есть будешь?

Мы остановились в придорожном кафе и от пуза обожрались картошки с рыбой – мой рот поглотил в два раза больше еды, чем мог. Пока зубы настойчиво пережевывали пищу, глаза не верили, что этот с виду неприметный паренек, который угощает картошечкой, недавно грабил магазины и убивал людей. Если по чему-то надо судить о человеке, то точно не по внешности.

Мы ехали часов пять, пока не затормозили меж пыльных дорог Улан-Удэ. Российские города на моем пути заканчивались, и лучшим местом для прощания с ними была самая большая скульптурная голова Ленина в мире, созерцавшая площадь Советов посередине Улан-Удэ. Дедушка поглядывал на меня сквозь бровки, домиком сгустившиеся над его безобидным лицом, и помалкивал. Усевшись на парапет рядом с ним, я стал вглядываться в эти зеркала, пусть и пустой, души, каждое из которых было размером с три моих головы. Разведывать остальной город казалось бесполезной затеей. Так мы с Лениным и просидели друг напротив друга, пока не подоспел Андрей Дикаев, забравший меня в свой двухэтажный дом на окраине города. Несмотря на то что мы познакомились благодаря каучсерфингу, в первые полчаса беседы насчитали около двадцати общих друзей со всей России. Ночью мы сошлись на мнении, что все настоящие путешественники практикуют, а если этого не делают, то они, скорее всего, ненастоящие.

На окраине деревни проходила большая корова, концентрация безысходности и трасса в сторону Монголии. Со всеми ними мне и предстояло скоротать ближайшие пару часов. Вокруг на фоне лысых гор лысые бурятские пацаны зрачками стреляли сиги, старательно вдавливая педали на «аистах», виляя между трехэтажными панельными хрущевками, кучами дерьма и повозками, груженными овощами. Неумолимо парило солнце, но ветер задувал куда яростнее, разбрасывая мои грязные копья волос на все четыре стороны.

Она смотрела грустно, исподлобья, меланхолично сжимая и разжимая челюсть с травой, будто лениво покалывая грецкие орехи. Ее родили в соседнем хлеву, а планировали заколоть в доме через квартал. Все время жизни она проводит между этими точками пространства. Наши глаза беспечно встретились, за секунду она транслировала всю накопленную информацию о бесценности жизни существа и погрузилась в отработку отточенной схемы взаимодействия с травой.

Я пинал скукоженные камни в бурятской деревеньке километрах в двадцати к югу от Улан-Удэ. Андрей поутру накормил кашей со свежими фруктами и посадил в раздолбанный автобус, подпрыгивающий на кочках и перемешивающий пассажиров с их вещами и бранью.

Затянув шарф потуже, я принялся стопить. Спустя пятнадцать минут вылез бурят с большим приплющенным лицом и гигантской улыбкой, продрог от холода и запрыгнул вместе со мной обратно. Мы затарахтели на драндулете по пустыне, и хотелось благодарить окружающую глубь, что мы дышим.

– Хорошо живем! – улыбнулся мне водитель. Спорить с ним никто не стал. – Хорошему человеку везде хорошо живется, а плохому – везде плохо. Жалуются только слабаки, а сильные люди все вытерпливают. У меня зарплата двенадцать тысяч рублей. И что, я плохо живу? Нет. Наша семья все себе позволить может. Россия нам все дает. Хорошая страна. Русский человек оттого добрее буржуя, что последнюю копейку готов прогулять с другом.

Внезапно мне было велено выскочить рядом с туалетом, гордо и одиноко выросшим посередь поля, и остаться с ним наедине. Здесь ветер бушевал еще сильнее, подобно мартышке, выхватывающей из рук фотоаппарат, снимающей рюкзак и уносящей его прочь. Температура воздуха прогрелась на все три градуса, но холодрыга из-за ветродува ощущалась на минус пять. Я бегал по кругу и махал руками, чтобы согреться – иными словами, черпал воду вилкой.

Через полчаса я снова трясся в фургоне. Дорога впервой пролегала не на восток, а на юго-запад – вон из России. Мы проходили весовой контроль, а слева, прямо за полицейским участком, по широкому русскому полю шли две колеи для фур, груженных сверх дозволенного веса и объезжавших стражей порядка прямо под их носом. Водитель оказался настолько заинтересован путешествиями, что посреди дороги встал и принялся разглядывать галереи на сайте iuanov.com.

Хватило часа, чтобы залезть на очередной холм, через который проходила трасса, где меня забрал громкий «КамАЗ» с тихим мужиком, а через три таких же холма отпустил, и два часа я стоял посередь дороги один в окружении гор нереальной красоты и ветра нереальной силы. Кости тряслись, зубы стучали, печаль атаковала. За пять минут проезжала одна машина, бибикала и увиливала за гору. Все это происходило у истока пустыни, и мне еще было неведомо, чем она собиралась угощать ближайшие дни. Самое главное – «не сдавать назад», твердил мозг два часа. Наконец боги дороги послали мне Алексея, мчащего в приграничную Кяхту, который согласился провезти через первый пограничный контроль. Машину остановили, пристально осмотрели меня и закрыли дверцу. Вместе с хлопком я уснул, а проснулся на стоянке – Алексей припарковался здесь на час, чтобы дать мне отдремать. Я подарил ему открытку и, напялив рюкзак, выбрался из машины. Из-за холма выглядывала Монголия.

И в тот момент, где-то у холодной границы, пока в наушниках играл трек Ramona Falls – I visited Russia, я понял, как близка мне стала ранее совсем неизвестная страна под названием Россия. Эта мощная, дикая Россия, которая не терпит глупцов, пытающихся эту мощь покорить. Эта величавая Россия, имеющая двух врагов: лень и водку. Эта исключительная Россия, в которой есть столб «Налево – Европа, направо – Азия», хотя сама она ни той, ни другой не является. Эта печальная Россия, любимая Богом, которая всегда будет местом мировых экспериментов. Не снимая перчаток, я достал блокнот с ручкой, сел на камень и записал:

Ты разделась предо мной во всей своей силе – холодная, суровая, с расплетенными косами-реками, чуть что – дающая пощечину, пробирающая до костей, сказочно красивая. С простецкими мужиками, высокоморальными бандитами, пленяющими космическими девушками, заботливыми мамами и парнями широкой души. Ты носишь всех: корчащихся алкашей, гопоту в подворотнях, однообразную архитектуру городов, удивительно сильных бабушек, глубокую пропасть между жизнью мегаполисов и поселков, красивую непризнанную природу, распиленные бюджеты и людей, которые не улыбаются на улицах и смеются на кухнях. Твоя сила безмерно велика, и я преклоняюсь перед ней. Несмотря на все твои минусы, без зазора совести с улыбкой на лице спешу доложить: я люблю тебя, Россия.

Часть III. Монголия

Глава 21. Куда ведет любой монгол

Все предметы здесь были исключительно серого цвета – деревья, здания, лица, автомобили. Последние вставали вплотную друг к другу, бампер к капоту, лицо к спине, так, что комару было тяжело протиснуться между ними. Валил крупный снег, настолько уверенный, будто его пачками завозили из февраля.

Я брел мимо верениц автомобилей, улетавших по ту сторону границы на юг, словно лавировал от одной стаи птиц к другой, желавшей скорее срулить из Сибири в теплые края, но по ошибке выбравшей холодную Монголию. Пограничники усмехнулись над попыткой обмануть границу – пешего погранперехода здесь не предусматривалось, и сделать это возможно было только внутри транспортного средства. Рюкзак, по их мнению, таковым не являлся, и я побрел обратно к вереницам просить, чтобы меня пустили в какой-нибудь салон. Всего было три очереди. В очереди стояло по тридцать машин. Я постучался в каждую, объясняя, что еду автостопом в Китай и хочу пройти границу именно в их автомобиле. Ответов было четыре – в порядке убывания частоты:

«Та хэн юм бэ? Узье баяртай гэж»;

«Та хэн юм бэ? Та гэр явах хэрэгтэй»;

«Нет»;

«Хорошо, давай триста рублей».

Ни один из вариантов мне не подошел, и лучшим местом для пережидания непогоды оказалась придорожная кафешка, расположенная в десяти метрах от желанных ворот. Я упал на стул и попросил выдать кипятка, на что получил двойную порцию блюда «позы», встречавшегося на просторах Бурятии, Тувы и Монголии, похожего на грузинские хинкали и тюркские манты. Это было настоящее мясо – то, что я ел, и то, что происходило вокруг. Из девяноста водителей ни один не согласился взять на борт, и вероятность того, что через час ситуация кардинально переменится, была такой же, как возможность попасть через пару дней в центр Пекина. Я медленно кусал мясо, будто находясь в рапиде, чтобы отдалить момент попадания на негостеприимную улицу, и брызги летели по всем углам кафешки. Мне совсем не хотелось клянчить вписку в кабины всех подряд автомобилей, поэтому я решил выбрать самую подходящую, на мой случайный взгляд, машину и во что бы то ни стало пытаться попасть в нее. Вытерев капли и выйдя из кафе, я направился к потертому советскому «ЛуАЗу», такому же старому, как и этот погранпереход.

– Здравствуйте! Я еду автостопом в Монголию, а перейти пешком нельзя. Можно с вами на ту сторону попасть?

– Эй, патчиму еще стоишь? Садис скарее!

Бинго! Я сел в автомобиль к большому монголу, голова которого имела исключительно параллельные и перпендикулярные линии. Он был весел и сыт – а таких людей я любил. Минут двадцать он потратил на то, чтобы рассказать о полезности путешествий по Монголии, столько же на обучение меня местному языку. Сам он говорил по-русски с акцентом немца, но понимал я его больше, чем иногда себя.

– Запомнил? Повторы!

– Да – за! Не – гуй! Нет – угуй! Спокойной ночи – сайн нойрсоорой!

– Хорошо, а я кто?

– Сайн хун!

– Вот теперь все правильно!

Мы сдвинулись на еще одно машино-место вперед, и водитель буквально уткнулся носом во впередистоящий «уазик», но таранить его не стал. Если кому-то для съемок фильма понадобится человек, который должен уместить автомобиль длиной три метра триста девяносто сантиметров в парковочное место длиной три метра триста восемьдесят сантиметров, то ему срочно надо познакомиться с любым монголом, стоящим на пограничном переходе Кяхта – Алтанбулаг.

– Тэбе очень повезло – я через эту границу каждый день езжу, значит, к тэбе вопросов не будет.

– Почему каждый день ездите?

– Как почему? Работа у меня такая! У вас покупаю, у нас продаю, а потом наоборот. Солярка, шины – все как всегда, все как у людей.

– А другой работы нет?

– За такие дэньги – нет! Я только для дэтей стараюсь, на сэбя мне все равно. А еще для жэнщины моей!

– Ваша женщина – русская?

– Не дай бог! Русская жэнщина пока замуж не вышла, вся из себя идеальная, а в семье поживет лет шесть, начинает ворчать и толстеть. А монгольская жэнщина всегда хороша!

На границе подоспела наша очередь. Водитель оставил машину и затаился у двери, чего велел сделать и мне. Мы пропустили свою очередь, подождали минут десять, а потом быстро зашагали к госслужащему. Монгол-водитель и бурят-пограничник улыбнулись друг другу, и первому без лишних вопросов и проверок автомобиля поставили штамп. Мой паспорт тщательно пролистали, разглядывая грузинские и украинские печати, и рядом с ними влепили новую со словом, которое говорило само за себя и перекрывало все предыдущие, – «Кяхта». После мы повторили процедуру рукопожатий и перестрелок улыбками на монгольской стороне и оказались по ту сторону баррикад.

– С пограничниками так надо, по-братски. Везде свои связи имэть. Тогда и бизнес можно делать, – деловито декларировал монгол.

Окружающий пейзаж ничем не отличался от бурятского – та степь, от которой я старательно сматывал, здесь расстилалась только сильнее. Разглядеть ее красоту мешали скособочившиеся заборы и двухэтажные панельки. Дорога в очередной раз начиналась там же, где и темнота.

Монгол доехал до соседнего города Сухэ-Батор и остановился рядом с надписью «Караоке. Канон. Принтер». Дверь открывалась так: нужно было подойти, обхватить ее с двух сторон, как талию девушки, поднять, поставить вбок, зайти, а затем поставить дверь на место – чтобы ветер не задувал внутрь. Эту процедуру мы повторяли раз десять, пока таскали добрую половину груза, закупленного в глубинах России, в глубины маленького снаружи и бесконечного внутри одноэтажного здания.

Прямоугольный мужчина решил помочь мне добраться до Улан-Батора – мы вышли в центр главной улицы города, которая ничем не отличалась от неглавной, и стали махать всем встречным автомобилям, повозкам, тележкам, велосипедам, коровам, муравьям, чтобы хоть кто-то взял меня по пути в столицу. Каждому водителю мой монгол настойчиво доказывал, почему этого скукоженного парня с рюкзаком надо непременно взять с собой, но никто в такое позднее время не собирался выезжать из города. Рядом с нами сбавила ход синяя «Хонда», немного повиляла и неторопливо продолжила путь. К слову, это была первая и последняя синяя «Хонда», которую я встретил в этой стране. Мой монгол закричал: «Быстро!» и запрыгнул в «ЛуАЗ». Мы рванули на его тарахтелке в погоню. Минутой позже монгол подрезал японский автомобиль и с пятой попытки бортанул так, что тот вынужден был остановиться. Мой прямоугольный друг вмах выскочил и разъяренно заговорил по-монгольски с водителем синей машины. Они размахивали руками, пыхтели, сопели, цокотали и рявкали, похожие на две Годзиллы. Наконец мой монгол ткнул пальцем в другого монгола и приказал мне:

– Садись!

– Куда?

– Заднее!

– Куда едем?

– Зуунэхараа!

– Отлично!

– Бывай!

Спасшему меня монголу ушла большая открытка с небоскребами Москва-Сити. Он повертел ее в руках и, заявив: «Я по-русски только говорю, писать нет!», сунул в черный карман куртки. Мы обнялись – я первый раз обнимался с монголом – и машина, как и во все предыдущие разы, подняла за собой пыль. Меня понесла вперед синяя «Хонда» с таким же большим, но менее прямоугольным монголом у руля. Здесь дела обстояли хуже. Первые пятнадцать минут мы пытались говорить на языке жестов, ибо ни русского, ни английского новый монгол не знал. Потом это стало оборачиваться слишком частым отпусканием руля с поворотом головы в мою сторону, и мы ехали больше криво, чем прямо. На этом разговоры пришлось прекратить. Стемнело чуть более, чем полностью, звезд не было, луны не было, деревьев не было, была только дорога, чудом освещаемая фарами. Ощущалось, что ее проложили через черную бездну, и если мы оступимся и свернем, то придется долго-долго лететь вниз.

Находясь в Иркутске, я разослал слезные просьбы всем пользователям каучсерфинга, которые нашлись в радиусе десяти километров вокруг Улан-Батора, и все были отклонены и проигнорированы. Тогда я прошелся по всем знакомым из Бурятии, которые часто ездили через границу в командировки, и через шесть рукопожатий мне выдали контакты людей то ли из гестхауза, то ли из квартирохостела, которые, возможно, могли согласиться приютить проходимца на ночь в обмен на никому не известные услуги. До нечитабельного адреса, выведенного на монгольском, по плану надо было добраться ночью. Чтобы темнота увереннее проскакивала мимо окна, я попросил водителя поставить плеер в автомагнитолу. Из колонок заревела Fox and The Law – Easy Rider, а мы стали подлетать на ударных инструментах и асфальтовых камушках. Я мчал с каким-то монголом по какой-то пустыне чрез какую-то тьму, и если бы даже мы никуда не доехали, сам факт этого был уже обалденным.

Музыка кончилась, как и отсутствие желания спать. Я задремал, а проснулся тогда, когда машина свернула на грунтовку и стала тщательно раскидывать вещи и меня по салону из стороны в сторону. Так мы ехали минут двадцать, и было похоже, что мы – каша, которую размешивают в кастрюле. В конце концов мы остановились рядом с той штукой, которой должен обладать каждый монгольский землепроходец вроде меня – юртой. Водитель жестом большой руки велел постоять у входа, а сам зашел внутрь – видимо, решать великие дела. За время его отсутствия фантазии родили исход событий, в котором я ставлю палатку где-нибудь в углу забора рядом с этой постройкой, ночью превращаюсь в кусок ледышки, а наутро меня отдают на завтрак поджавшим хвост собакам, которые не ели с того года. Но непрямоугольный монгол появился в прямоугольной двери с улыбкой. Из прохода лилась такая же пустота, которая лежала у трассы. Водитель хлопнул меня по плечу и скрылся в окружающей темноте. Я вытер ноги о землю и ступил вперед. Юрта тут же наградила меня ударом в лоб, намекая, что здесь принято сгибаться вдвое. Повинуясь ей, я все-таки пробился внутрь.

Юрта была веселой – ярко-розовой, сверху похожая на сдутый воздушный шар без кабины. Освещение ограничивалось тусклой лампой, неохотно пускающей потоки света на внутренние убранства, включающие: шкаф для вещей, он же для посуды и еды; два стула; стол, размером меньше стула; телевизор, размером меньше стола; белый холодильник; черный таз; разноцветные иконы; одноцветную кровать; скамейку с восседавшим на ней человеком. Судя по оранжевому одеянию и широкой улыбке, он был служителем храма. Все остальные члены семьи – две женщины и девочка – посапывали в разных частях кровати. Хозяин без лишних слов предложил мне спать. Это было лучшее предложение, которое он мог сделать, и оно было немедля согласовано. «Сайн нойрсоорой» – сообщил мой рот этому небольшому пространству, хозяин которого улыбнулся так широко, что это было скорее не видно, а слышно. В трех свитерах, куртке и спальнике я задремал на краю кровати, присоединяясь к оркестру сопящих монгольских носов, и в этой пустой ночи нас объединяло одно: все мы были кочевниками, нашедшими приют на время, кто-то более долгое, кто-то менее, но все равно – на время.

Байкал – это другая планета. Я прозрел тысячу раз.