Текст книги "Вокруг света за 100 дней и 100 рублей"

В ответ я написал два слова: «Ты охренела?»

«Прошу, не осуждай меня. Так произошло, потому что наши ценности были разные. Все к этому шло давно, но последняя неделя настойчиво дала это понять. Наш стабильный образ жизни был мне чужд. Он хотел взять ипотеку, а я – жить. Это абсолютно нормально для половины людей, но не для меня. Жизнь – это игра, а не план. Спасибо, что дал это понять».

Здесь можно было бы упомянуть, сколь долго я объяснял, отчего важна ценность семьи в жизни человека, читал лекции про неправильность расставания с мужьями, раскладывал, какое значение имеет систематизация и стратегичность мышления в нашем существовании, но более подходяще перейти сразу к ответу: «Я не знаю, правильный ли это выбор, потому что его не существует. Есть события и их последствия. Правильность и неправильность – это твой юношеский максимализм. Я рассталась с мужем – свернула с одного интересного пути на другой, не менее интересный. Мы сами задаем тон нашего развития. Дорога появляется под ногами идущего – ты сам это знаешь».

«Ладно, тогда пообещай, что весь энтузиазм ты ввалишь в действительно достойное дело».

«Ты говоришь о вдохновении? О, мне бы подрамник найти во всю комнату».

Я сел на сиденье бокового плацкарта. Осень за окном сменялась зимой, деревни – лесами, а внутреннее благозвучие – серой тяжестью. Когда-то давно мне очень хотелось влиять на жизни мужчин и женщин, более того, иногда я даже видел свое предназначение в улучшении их сознательности – мне хотелось спасать людей. А в один день в голову ударила мысль: невозможно спасти всех. Единственно верное решение – каждый спасает себя сам. Необходимо всего лишь, чтоб каждый жил праведной жизнью и делал добрые поступки – и все будут спасены. Никого нельзя ничему научить, если он этого не захочет сам. Я отказывался влиять на кого-то и каждый раз отходил в сторону, когда мое мнение могло сулить кардинальные перемены в чьей-то жизни. И раз за разом жизнь человека все равно менялась.

В поисках зубной пасты я стал копаться в бездонностях рюкзака. Из крайнего отделения на пол вагона выпала открытка. Сначала рука отказывалась ее поднимать, но после, как обычно, спасовала. На бумаге был изображен подъезд в тот самый дом с бомбоубежищем и привлекательным рубильником, а сзади подписано мелким пляшущим почерком «На память». На соседних полках две женщины и мужчина лет пятидесяти включали советские мелодии на айпаде и тихонько хором подпевали. Делали они это спокойно и с душой, в такт трясущемуся вагону. Включив очередную песню, они затянули громче и дольше обычного, сливаясь голосами. Из следующего прохода высунулась маленькая девочка лет пяти, которая, повертев головою в разные стороны, стала вторить: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жиииизнь». Они так и пели хором – айпад, женщины, мужчина, девочка. И так хорошо было, так просто и хорошо.

Глава 18. Как попасть на Байкал

Поезд шел около двадцати часов. Я болтал с мужчиной, который зарабатывал тем, что каждое лето на пляжах Анапы ходил с металлоискателем и сдавал найденные цепочки в ломбард, и с женщиной, которая переехала из Канады в Хакасию ради первозданной природы. Я думал: «Сейчас все мы в сохранности, но скоро выйдем из поезда, и кто-то пойдет в дом или в гостиницу, а кто-то придумывать, как спасти свою жизнь очередным способом». Мы подъехали к Иркутску в девять утра. Я устал следить, как меняются часовые пояса. Что ни день – то снова надо переводить время. На выходе из поезда меня встретил сугроб снега. Его здесь навалило столько, что можно было откормить целую нацию. Мои кроссовки промокли через пять минут, носки продержались четверть часа. Когда вода в обуви захлюпала в такт соплям, я написал сообщение одногруппнику Саше Барышникову, который был родом с этих краев:

Санек, привет! Я таки сорвался в кругосветку и внезапно попал в Иркутск. Здесь оказалось достаточно прохладно, а половина моих вещей улетела прочь в Красноярске. Может быть, у тебя есть знакомые, страдающие от избытка ненужной одежды?

Программисты ложатся в кровать вместе с рассветом, поэтому, несмотря на ранний для Москвы час, ответ не заставил долго ждать. Мне был выдан адрес мамы Саши и инструкция: «Если хочешь побывать на Байкале, но так его и не увидеть, езжай в Листвянку». Тогда я открыл карту и ткнул в Ольхон – телефон мне ответил «300 километров». Подумав, что доберусь часов за пять, я зашагал по нужному адресу в сторону бульвара Рябикова.

– Яна Павловна, утро бодрое! – плюя на правила запретов жать руки через порог, схватил я правую ладонь мамы Саши Барышникова.

– Ух, какой заросший-запотевший! И рюкзак втрое больше тебя! Давай заходи скорее, – поприветствовала меня темноволосая довольная женщина.

Со словами «Он уже это пять лет не носит» мне выдали осенние оксфорды, три теплых свитера и болоньевые штаны. Половину этих вещей я оставил на полке, а вот ботинки и свитер могли отправляться в скорый путь. Меня усадили перед фактом плотного иркутского завтрака, размером большим, чем мои предыдущие обед и ужин.

– А на Байкал вы как на море ездите? – выстрелил я неожиданным даже для себя случайным вопросом, пережевывая еду, которую запихивал в рот двумя руками.

– Нет, у нас некоторые даже и не видели его. Мы больше чартерами до Таиланда интересуемся, – отбилась от удара тетя Яна, подваливающая добавки.

– А Иркутск – это ваш город? – решил зайти с другого тыла я.

– Когда в нем живут и рождаются мои дети – да, – соперник снова выдержал оборону.

– Ну, а люди в вашем городе счастливые живут? – я решил вести бой напропалую.

– Это ж не от города зависит, а от человека. Счастливый тот, кто занимается своим предназначением и растет в нем, – Яна Павловна продолжала как ни в чем не бывало подкладывать еще одну порцию. Битва была проиграна, и я попросил выделить мне ресурсы для зализывания ран в виде вай-фая и пятнадцати минут в тишине. Как только дверь комнаты закрылась, я нажал на зеленую кнопку скайпа:

– Наташа, утро знатное! Ты билеты в Китай взяла?

– Привет, Дим! Билеты взяла, но где ты находишься, что в 7 утра названиваешь?

– Это у вас солнце из-за горизонта встает, а у нас уже полдень – в Иркутске я! Давай-ка видео включай.

– Стесняюсь.

– Лучшие воплощения женщины – когда она говорит «стесняюсь», лежа в кровати. Ты же знаешь, такой мне и нравишься, поэтому включай!

На экран монитора вылезло заспанное личико Наташи с распахнутыми глазами и только что приглаженными волосами. Я подмигнул ему и отправил геолокацию, на что оно немного насупилось и настойчиво спросило:

– Десятого октября буду в Пекине! Ты успеешь?

Календарь сообщал – оставалось девять дней. Предстояло преодолеть около трех тысяч километров и пересечь границы двух государств.

– Конечно да! – насколько уверен я был снаружи, настолько же смятен внутри. – Тут такое дело: я немного растерял толстовку с логотипом кругосветки, а без нее путешествовать негоже. Пожалуйста, закажи вторую такую же! Деньги я тебе переведу, а обращаться надо вот по этому адресу.

Я завершил разговор с Наташей и перевел деньги за новый свитшот. Проверка баланса карты выдала не самые обнадеживающие результаты: из полученных в Новосибирске пяти тысяч две двести было потрачено на толстовку, тысяча сто на билет до Иркутска и около полутора на угощения людей в Томске и Красноярске. На балансе оставалось двести рублей, из которых сто были оставлены для покупки торта Яне Павловне. Тем временем сама хозяйка отправилась на работу, строго-настрого наказав встретиться вечером на берегу Ангары.

В девять утра следующего дня весь снег, словно по омулевому велению куда-то исчез, а температура заметно поднялась до двух градусов. Я честно заплатил двенадцать рублей за место в углу восьмой маршрутки и заснул на пятьдесят минут дребезжаний по синякам, царапинам и побоям местных дорог. Мы виляли меж завешанных проводами синих остановок, трамвайных путей, то там то здесь путающихся под колесами, крестов церквей, спрятавшихся в еще зеленоватых рощах, и могучих колонн центральных зданий, виляли до самого начала Якутского тракта. Водитель, как было и все предыдущие разы, остановился раньше положенного места и начал высаживать пассажиров через переднюю дверь. Сзади засигналила следующая маршрутка, и наша стала проезжать вперед вместе с покидающими ее на ходу пассажирами. Так случалось каждый раз, на предыдущих и, позвольте предположить, следующих остановочных пунктах, поэтому я не стал исключением и, выпрыгнув с рюкзаком в открытую дверь, грохнулся в асфальтовую канаву.

Перечеркнутая надпись «Иркутск» молчаливо проследила за траекторией моего полета и осталась надзирать за дорогой. Я отряхнулся, осмотрел новый ботинок и поднял руку над трассой. Путь предстоял близкий – триста километров, часам к трем-четырем дня я планировал уже карабкаться на Шаманку.

Долго ли, коротко ли, остановилась машина с большим бурятом у руля.

– Вы ж на Байкал едете? – бросился надеждами я.

– Малыш, я на дачу еду, а коли тебе на Ольхон надо, то держи ухо востро. Сейчас мало кого туда нелегкая заносит, поэтому ты лучше билет на автобус купи, – высказался водитель и, только подхватив, высадил меня через двадцать километров у поворота.

Шоссе было ровным, и лес поначалу сопровождал его с обеих сторон, а потом с досадой уступил место полю. Ровный зеленый ковер застилал все живое вокруг, и лишь дорога да я имели право нарушать его спокойствие. Погода хмурилась от ежегодного удручения, мои брови – от ежедневной печали. Постояв на месте, я пошел по ходу движения машин, пиная камни на обочине. Единственное, что радовало и спасало в то мгновение – это мои подштанники. В Сибири их носят все мужики – я узнавал.

– Халоу, епта! – из остановившейся «Газели» высунулось золотозубое лицо мужика в камуфляжной, под окружающий пейзаж, куртке.

– День добрый! Я путь в сторону Ольхона держу!

– Михалыч, ты глянь, он по-русски говорит! Будем брать такого?

– А хер с ним, все равно встали. Пусть запрыгивает!

Я закинул рюкзак в багажник, а сам сел в кабину меж двух толстых дядек, каждый из которых держал расплескивающуюся литровую банку пива, периодически прикладываясь к ней губами.

– Мы думали, ты итальянец или грек, – улыбнулся мне во все двадцать три зуба водитель.

– Ага, вашего иностранного брата здесь много шастает. Но это летом, в сторону Хужира едут, а сейчас сезон совсем не туристический. И чего ты туда поперся? Ты, кстати, пиво-то будешь? – мужики резко опрокинули головы и, громко глотнув с эхом, выдали мне банки с обеих сторон.

– А или ты сразу к делу обычно переходишь? Что ж, это у нас тоже имеется, – зазлорадствовал водитель и, подруливая левой рукой, правой достал бутылку водки. – Мы сами ребята крепкие. У нас в фээсбэ все такие!

Золотозубый демонстративно распахнул удостоверение.

– Мы знаешь, как считаем? Безопасность соблюдай, но про себя не забывай! – подметил он и рассказал, как зарабатывает с товарищем на вырубке леса и транспортировке за границу.

– У вас Байкал поэтому горел в том месяце?

– Официальная версия – пожары. Но мы-то с тобой понимаем, что все в этом мире управляется чертовыми грязными бумажками! Уж очень это дело прибыльное. Лес живой стоит – никуда девать нельзя. А жженый проще вывезти. Так что в пожары я не особо верю – хотели б, сразу потушили!

– Ты, кстати, с нами пойдешь валить? – сделал солидное предложение Михалыч и старательно объяснил мне схему транспортировки. Я вежливо отказался, на что фээсбэшники чокнулись банками пива посреди кабины, и оно потекло по моим джинсам.

Несмотря на то что дорога была прямая, как наши речи, а кабина наполнялась весельями, ехали мы петливо и шатко. Спустя час я вышел у поворота на грунтовку, на которую сворачивали мои краткосрочные коллеги по пути, и в знак прощанья подкинул шапку в воздух, которую ветер немедля снес на метров пять. Дорога здесь убегала в бесконечную даль, будто свежий след от самолета, и конца ей не было, как не бывает конца у неба. Рядом стояла одинокая остановка, предназначенная, судя по пустому расписанию, для привала диких животных и еще более диких путников. Казалось, пространство по оси ординат сжалось раз в десять – я был вторым после остановки высоким объектом на много километров вокруг. Высь была слепа – бесцветные облака полностью засеяли ее. И только вереница далеких журавлей, густо отталкивающихся от воздуха крыльями, напоминала о том, что мир все же не статичен. Я упал в колкую траву и стал следить за траекторией птиц, пока они не превратились в одну крошечную точку. Было свежо и, несмотря на окружающую пустоту, наваристо.

Шавасана моя продолжалась около часа, пока на дороге у рюкзака не остановился «уазик». Я без лишних вопросов запрыгнул внутрь. Если у предыдущего спутника зубов было мало, зато они блестели, то у нынешнего водителя эти весьма полезные приспособления отсутствовали напрочь. Шепелявя губами и резиной по дороге, он провез меня аж на десять километров. Здесь из-за горизонта выглянули практически параллельные земле горы – заокольные, но существующие. Дальше я попал в тарахтящий ремонтный автобус, один из двух существовавших на всей трассе, с полностью пустым салоном внутри, но имевшим табурет, на который мы с рюкзаком и уселись. Выпрыгнув наружу, я прочитал название города: Усть-Ордынский. Ба, да за три часа мне удалось отъехать от Иркутска на целых семьдесят пять километров! Расстояние обещало стремительнейшим образом сокращаться.

Разделительная пунктирная полоса, словно подразнивая, уходила вперед, а я – нет. Прислонившись спиной к накренившемуся столбу, я сел на пустырь. На коленку взобрался толстый жук и, шевеля усами по джинсе, как швабрами по полу, бездумно полез вверх. Машины иногда жужжали где-то справа, но мне на них было наплевать. Через дорогу перебежала собака, осмотрелась и, тявкнув, подошла к куче грязи. Старательно обнюхав ее, она закопошилась, видимо, пытаясь что-то найти. Мне стало казаться, что я – это она. Зачем я копаюсь в таком дерьме? Почему нельзя жить нормальной жизнью? Где буду сегодня ночевать? Запах стабильности завтрашнего дня был забыт, словно его не существовало в природе. Фраза «Стандартные решения приводят к стандартным результатам, для получения выдающихся результатов и бла-бла-бла» для меня стала худшим пророчеством.

Еще через полтора часа меня подобрал большой, уверенный в себе и во всем, на чем свет стоит, мужчина на «пятой» «Мазде». Он рассказывал, как охотиться на кабана, и на фазана, и на косулю, и на марала, и даже на бурого медведя, пока я кивал и облизывался. Заприметив во мне неладное, он выдал красное яблоко, и настроение мое взлетело, будто «Протон-М» в шестьдесят пятом. Тем временем мы доехали до Баяндая, что, в общем-то, уже было победой. Трасса уходила дальше на север, а дорога к Ольхону пучком откалывалась направо. Я подарил водителю открытку с морем и зашагал по месту, созданному специально для меня – обочине, бормоча: «Оп, пам-пам-пам, новый па-ва-рот, пам-пам-пам». Через пятнадцать минут я огляделся: с одной стороны не было никого, с другой – вообще никого. Еще десятью минутами позже меня встретило стадо ленивых коров. Я подошел к ближайшей и погладил по основанию рога, за что получил презрительное «Мммму» от всех ее товарищей. «Сам знаю!» – ответил я им.

Дорога устремлялась вниз с горы, а потом подпрыгивала вверх. Осень с того ее края почему-то еще не ушла и восседала по обе ее стороны. На холме аккуратными шпалами громоздились разноцветные деревья, и мне от одного их вида похорошело. За полчаса я добрался до верхушки холма, где словил фургон «ГАЗ». У руля сидел семнадцатилетний Семен, приговаривавший:

– Я делаю то, что мне нравится, и развиваюсь в этом. У меня уже 7 коров есть, все мои, сам заработал, без папы. Вот брат старший херней страдает – в городе учится, в университете. Пять лет насмарку! А я сначала родителям с хозяйством помогал, а теперь и свое стараюсь содержать помаленьку. Весь мой кузов хлебом забит. Я разгружусь в своем амбаре, и мучного на две деревни хватит. А уже через неделю новая поставка! Я счастлив!

Он протянул два теплых, румяных батона белого. Мы скрестили их, словно чокаясь стаканами, и зажевали легкую мякоть. И было нам хорошо, и горланили мы, дайте вспомнить, что-то про осень, плачущее небо и тонущую печаль.

А потом все началось по новой – прощание, подаренная открытка, поднятая над трассой рука. На очередном месте охоты на автомобиль дорога была чуть приподнята над соседними участками, и я мог заприметить свою жертву задолго. За двадцать секунд до встречи моих глаз и водительских я начинал махать откусанным батоном хлеба, а потом продолжал трясти им вслед пропадающему в зубчатом лесу автомобилю. Машины поодиночке тянулись по дороге, как тянется по трубочке последняя оставшаяся капелька сока, попадая в рот, словно на Байкал.

В этом месте, на вершине холма я проторчал еще час, пока не съел весь батон и махать стало нечем. Перспективы попасть сегодняшним вечером на Ольхон достигли нулевой отметки, как и температура. Когда сумерки стали садиться на лес, из ниоткуда выкатилась фура.

– На Байкал?

– Да.

Больше мы с водителем не проронили ни слова. Путешественнику полезно помнить два свойства фуры: А – она медленная и Б – скорее всего, она передвигается на далекое расстояние. Я был без понятия, куда едет этот автомобиль, но дорога в конечном счете шла только в одно место. Сквозь глубокую трещину на переднем стекле проскакивали удивленные елки да подпрыгивающие вдали горы и сопки. Через час стало совсем темно, но Его нельзя было не заметить – из-за холма подмигнул Байкал. «Ура!» – самопроизвольно закричал мой рот на всю кабину. Я так старательно ехал до него через пол-России, что, по моим ощущениям, должен был достичь Луны.

Водитель съехал с темной трассы на поле. Мне удавалось лицезреть, как фуры курсировали по грунтовкам, но чтобы по полям – никогда. Было странно, почему мы до сих пор не врезались в дерево, коих по обеим сторонам было навалом. «Ни черта не видно!» – буркнул водитель и вжал газу. Колосья расходились в стороны, как и мои глаза. Наконец машина сделала «пффф», а я «фуух». Мне сказали третье слово за этот вечер: «Приехали». Телефон с картой давно разрядился, но, видимо, до переправы мы так и не добрались. Откуда-то из темноты на нас побежали люди и принялись разгружать фуру, а я автоматически стал им помогать. Мы таскали стройматериалы и горой скидывали их у бани. Водитель и люди ушли, а я, сообразив, что мы приехали на строящуюся базу, решил пробраться в какой-нибудь дом и переночевать в нем. Обойдя гору стройматериалов, чтобы стоящие поодаль фигуры ничего не заметили, я стал дергать ручки маленьких домишек – закрыто. Заприметив меня, навстречу выдвинулся грузный человек. Бывают такие люди, видишь его – и сразу понятно, хозяин. Я извинился и спросил, где на территории можно поставить палатку. Взамен он выдал мне ключи и указал на домик.

Сижу на скамейке рядом с домиком. Доехал. Недалеко тихо храпит Байкалище. Иногда кажется, что меня бережет бог.

Мы сели ужинать помидорами и вареными яйцами вместе с водителем фуры, который оказался обычным Юрием.

– Спасибо, что подбросили меня.

– А что ж не подбросить! Хоть какое-то хорошее дело сделаю. А то профессия у меня паршивая. От нее только одно зарабатываешь – осанку, кривую, как моя жизнь.

– Вы считаете, что это ваше предназначение?

– Нам выжить надо! Там, где можно хоть сколько-то денег поднять – моя работа. А истории про предназначение ты будешь внукам рассказывать, у нас такого понятия нет.

Несмотря на юный возраст, семнадцатилетний Семен выглядел более довольным. Закинув три помидора в рот, я вышел на улицу у домика. Вокруг расселась тишина, и было просто неприлично громко двигаться, чтобы ее не беспокоить. На окружавшей черноте еще более черным пятном размазалось то самое сибирское море. Я подышал на руки, чтобы они немного согрелись, достал ручку и записал:

Сижу на скамейке рядом с домиком. Доехал. Недалеко тихо храпит Байкалище. Иногда кажется, что меня бережет Бог.

Глава 19. Где находится другая планета

В семь утра на месте спящего водителя была обнаружена застеленная кровать. Как только рюкзак оказался за плечами, а ключ у хозяина, я пошел вниз с горы. Из-за треугольных крыш базы выплыло большое водяное полотно. Оно было изрезано горами, расположенными в случайном порядке, похожими на спящих моржей. Единственными туристами, прибывшими на этот райский склон, были низкие ели, которые не нашли в себе сил тронуться с места и остались созерцать благодать. Я забрался в чапараль и вылез оттуда с трофеем – крепкой палкой высотой с человеческий рост – лучшим спутником любого путника.

Тишина. Красота. Ни одного человека. Даже я потерялся и растворился в умиротворяющей атмосфере, как жир в «Фейри». Я дошел до мыса, залез на мыс, сел на мыс. Можно было ничего не делать и просто охреневать – все уже сделалось за меня. Шишки сами кидались с горы, сами отскакивали от камней и где-то далеко падали в самодостаточную воду. Дети рисуют ее короткими полосками, такими же, как школьники на уроках физики. Наконец они ожили – солнце бликовало так, что вода бегала по экрану глаз. Было знатно.

Если бы я родился шишкой, то лучшим моим днем был бы тот, когда я вырос на одной из этих елей. Если бы я родился елью, я бы мечтал стать доской, из которой строили дома меж этих равнин. Если бы я родился солнечным бликом, то я хотел бы, чтобы мое солнце никогда не уходило за горизонт Байкала. Если бы я родился паразитом, я бы мечтал вечно паразитировать на этой ели, шишке, доме, блике, Байкале. Каждая черта окружающего мира была абсолютно гармонична с соседней и ни одна деталь не могла быть подвержена принудительной конфискации.

Спуск к воде меж мохнатых елиных лап плавно переходил в длинный пирс, любопытным носом торчащий из берега, где ваш покорный слуга не преминул по-царски разлечься на пенке и провалиться во второй уровень сновидений. За сохранность мирного посапывания можно было не волноваться: единственные, кто могли потревожить равновесие, были беспокойные мысли, но и они улетучились вслед за тучами. Спросонья я ткнул старинную посудину, некогда бороздящую водяные глади, и она ответила мне долгоиграющим гулом, угасавшим в далеких скалах. Поля вокруг были засыпаны только отстроенными базами, современными, но пустынными. Казалось, когда-то здесь был городок душ на двести, а пару дней назад люди разбежались. Путь проходил по краю утеса, открывавшему живописные картинки, предназначенные для режимной фотосъемки, будто был он Сибирской Ликийской тропой.

Лежать на траве на краю утеса было хорошо. Я старался все предыдущее время слушать тишину – снаружи и внутри, – но сейчас разрешил вставить наушники и включить на плеере песню Wonder – White Blood, мелодия которой досконально описывала происходящее вокруг. По руке прополз чей-то язык, потом еще раз и еще. Я вынул наушники – рядом со мной стояла собака, старательно лизавшая мое тело и одежду. Я сбросил ее на спину, словно мы сражались в боевом искусстве, и стал громко чесать пузо, пока эта кайфуша дрыгала лапами. Когда путь был продолжен, она побежала сзади, облаивая всех встречных коров и чаек. Назвал я ее просто – Собакин. Теперь мы путешествовали вдвоем.

Природа фрактально повторяла саму себя – от маленькой песчинки до толстой скалы, венчавшей мыс, от иголки до вековой ели, от трудолюбивого муравья до просто русского мужика, старательно возводящего деревянную церковь прямо перед моим носом. Достроена она была наполовину, и рядом со входом лежал деревянный купол, а возле него – крест. Из-за купола периодически появлялся топор, которым и орудовал мужик. Я поздоровался с ним и попросил посмотреть. Он работал складно, не отвлекаясь и выполняя набор десяти разных функций. Мужчина раскрывается в своей работе, как цветок. Можно обзывать это призванием, ремеслом, но именно деятельность является мантрой и путем к просвещению. Посмотрите на то, что сделал мужчина, и вам сразу будет ясно, сколь чиста его душа.

Часам к трем дня мы с Собакиным добрались до переправы, куда пришвартовался паром «Ольхонские ворота». Я сообщил работникам, что мы с моей собакой друг без друга не можем, и нас пустили на борт. Пока паром бурлил через пролив, я разговорился с двумя солидными людьми в пиджаках, следовавшими в глубь Ольхона, после чего без намеков спросил:

– А с вами можно до города добраться?

– Вещей у тебя много?

– Две – рюкзак и собака.

– Ладно, давай с нами. Но собаку на руках держать будешь.

Мы ехали на джипе, дергались, прыгали, бухтели, я прижимал собаку, а в колонках играла песня группы «Ногу свело» – «На Байкал». Пыль летела по пустырям, заслоняя вышедшее из небесного логова яркое солнце.

– Тебе где останавливаться?

– А прямо здесь!

И вот мы в Хужире. Собакин и Иуанов пустились на поиски ночлега – но все дома были заняты, раздолбанные выглядели слишком раздолбанно, будки массово вывезли из города. Казалось, что мы попали в Россию, которая наконец стала Азией: на трех туристов с узкими глазами приходился один в ушанке. Все надписи на избах были продублированы китайской вязью, английской хмарью и русской дурью. Города хуже Хужира на Ольхоне не сыскать, как, впрочем, и лучше. Мы с Собакиным выбрались на край утеса любоваться закатом, закат, в свою очередь, отгорая, с презрением оглядывался на наше сборище. Желающие представить себе знаменитый вид на скалу Шаманку могут обратиться к творчеству Кирилла Комарова в части воспевания Колдуньи, закрыв глаза. Все грани и градации сине-серой суровости сменили радугу ушедшего торжества, словно цвело не озеро, а отцветало небо. Солнце грузно уходило за горизонт, обещаясь завтра снова выглянуть на пару минут: проверить, не замерзли мы ночью? А пока тени столбов удлинялись, зловеще крадясь по земле и ныряя меж неровностей утеса и наших с Собакиным морд.

Сибирь – это очень красиво и очень холодно, и не знаешь, что сильнее. Тем вечером красота в глазах сменялась холодом в суставах. В храм Державной Иконы Божией Матери – не пустили, к Никите Бенчарову – не пустили, в дом к потомственным хужирцам – не пустили, к Собакину в палатку – пустили. По правую сторону из-за скалы выглядывал желтый пляж, словно завезенный из нетронутых островов Таиланда. Слева – пустырь, неопрятный, как плато Путорана. Посередине сидел перед скалой я, обнимая собаку. Жизнь налаживалась.

Мы разбили палатку в отменнейшем месте: на крае пляжа, переходящего в увешанную соснами гору. Из окна тента открывался панорамный вид, ничем не уступающий безжизненным просторам Марса. В жизни любого путешественника наступает момент, когда накопленная усталость берет верх над способностью самосохранения и осознанием возможности атак ночных животных. Он наконец настал и у меня. Правило путешественника номер четырнадцать – лучший способ согреться – спать в объятиях. А лучшая грелка, как известно, это собака.

Если на этих страницах существуют искренние и чистые чувства, то самое время рассказать о них: они скрутились в клубок и ушастыми посапываниями напомнили о том, что тепло дано нам для того, чтобы делиться им с тем, кому его не хватает. Мирный сон настиг нас. И мог бы он быть долгим и полным, если б не звериный вой, раздавшийся посреди ночи с тайных уголков этого острова. Он был настойчив и повторялся раз за разом. «Молния» палатки потянулась вверх, и мы с Собакиным, как медведи из берлоги, выбрались проведать темный мир. Мой пушистый друг, как ни отыгрывал преданность, после очередного воя ринулся вперед, исчезая в пятимерном пространстве этого чудесного острова. Я с удовольствием написал бы, что спустя час мы с Собакиным снова встретились и продолжили путь до самого Шанхая, где расселись в шикарном ресторане, и подавали нам обоим по пекинской утке с подливой, но жизнь не всегда настолько предсказуема. В общем, мы никогда больше не виделись.

ПРАВИЛО ПУТЕШЕСТВЕННИКА № 14 – лучший способ согреться – спать в объятиях.

Я заснул, и, как и положено в таких местах, сны были фантастическими, но кошмарными. Снилось, как домогается меня мужчина, а потом кто-то уносит палатку, и пока я ношусь за ней, кидает мою камеру GoPro4 в воду, и больше я ее не вижу. Так как на моих костях мяса было немного, пришлось немедленно продрогнуть.

Вышел. Ветер, словно дворник, старательно отчистил небо от последних облаков. Прямо передо мной висел ковш, предназначенный для того, чтобы я схватил его и черпал им Байкал. Где-то в вышине темная материя незаконно поедала массу, микроволновой фон космоса рикошетил от планет, а Земля стачивала свои полюса о космический мусор. От одной мысли о единении со всеми этими махинами стало жутко. Я начал бегать по побережью из стороны в сторону и, как шаман, орать в эту бесконечную высь.

Когда сил кричать не стало, я сел на берег Байкала и тихонько заплакал. Стало больно и радостно быть собой. Я был отчаян, а отчаянность проистекает из глубокого и взаимного непонимания мира.

Здесь, где было невозможно определить, на какой планете мы находимся, мне привиделось, что через всех нас проходит невыразимое, недоступное для ушей, глаз и языка, то, что одни называют любовью и истиной, другие Богом и верой, но в каждом из случаев суть остается одной: все мы изначально связаны, и эта реальность – случайный слепок, один из многих, и вся наша задача, весь путь – это возвращение домой. Я сидел у самой кромки воды и смотрел, как слезы текут по щекам и большими бусами падают в воды священного моря, которое впитывает их, как своих детей, пока я поднимаю камушки и пропускаю их сквозь пальцы.

Наутро пришла пора совершить то, ради чего, собственно, и стоило держать путь в этот отшиб. Я поставил палатку ближе к берегу, закинул туда всю свою одежду, голышом присел и с криком хищника забежал в воду. Конечности кололо, словно их полосовали ножами, а вода вокруг него была не то огненная, не то ледяная. Вся мощь России собралась здесь, чтобы покусать мое тело. Дойдя до предела, оно вылетело из воды, как ядро из пушки, и самопроизвольно стало кататься кубарем по песку – пришлось забегать еще раз. После палатка на ветру служила парусом, а колья – веслами, с помощью которых я греб по песку сквозь этот неясный пейзаж.

Наверное, чтобы начать понимать Байкал, здесь стоило поселиться хотя бы на пару месяцев, но мое экспресс-погружение в жизнь этого никак не позволяло. Если бы эти берега носили мою синюю шапку хоть днем более, не привиделся бы мне Пекин десятого октября. На совете стаи в виде меня и рюкзака было решено стартовать в полдень. В этой стране уже давно никто не придерживается советов, поэтому в шестнадцать ноль-ноль я снова болтал ногами на обрыве утеса с видом на Шаманку. Над столбами-коновязями, предназначенными для обрядов и символизирующими древо жизни, кружили вороны и орлы, а под ними китайцы подкидывали мелочь. «Что ж теряться», – подумал я и за минуту настрелял у иностранцев семьдесят рублей. Окраина Хужира попрощалась со мной в пять вечера. Поднятая рука остановила третью попавшуюся машину.