Текст книги "Наши годы советские"

Это было второе в моей жизни большое путешествие, сначала от Новосибирска до Москвы, и далее до Ленинграда.

Мне 6 лет, а я уже много видел: в Горхоне, таежном поселке близ Монгольской границы; путешествуя из Забайкалья по железной дороге; в чудесном городе Новосибирске; наконец, в горячечном бреду болезни, из которой с помощью мамы и ее любви выбрался.

Впереди была остановка в Москве, где жили моя бабушка по маме, мамины родственники. Братья и сестры мамы, их дети, мои дяди и тети, мои двоюродные братья и сестры.

Глава 3. Москва. 1946 год и родные мои москвичи

Была весна 1946 года, когда мы отправились в Москву – город, с которым я, кажется, давно был знаком по красочному довоенному журналу.

Журнал был посвященному открытию ВСХВ (Всероссийской Сельскохозяйственной выставки) в 1939 году. На его страницах было много солнца и красивых видов выставки. Здесь были огромные арки, павильоны, множество фонтанов и многочисленные статуи. Все торжественно и празднично.

Особенно впечатляли высоченная статуя Сталина из серого камня и рядом башня со статуей двух колхозников со снопом в вытянутых руках. И обе недалеко от центрального входа, а чуть дальше большущие фонтаны на аллеях выставки и павильоны, павильоны, павильоны. С красивым, богатым и торжественным содержимым.

После увиденного в журнале казалось, что и Москва должна быть такой же красивой, праздничной, торжественной и радостной.

А впереди нас еще ждала встреча с родными москвичами – маминой мамой, ее братьями и сестрой и их детьми.

После нескольких утомительных и медленно текущих дней пути, которые ничем не запомнились, мы, наконец, приехали в Москву. Старший брат мамы, дядя Сережа, военный, полковник, встретил и отвез в квартиру на Подколокольном переулке.

Здесь жила бабушка Саня, и семья дяди Сережи.

Бабушка была небольшого роста, в просторном светло-коричневом платье с узким пояском, на голове у нее гладкая прическа седых волос с узелком на затылке. Она выглядела строгой старушкой, у которой «не забалуешь», и была главной в своем большом семействе, непререкаемым авторитетом – любящая и любимая.

У бабушки было два сына: дядя Сережа и дядя Арся и три дочери: Аня – наша с Андреем мама, тетя Граня и тетя Галя.

Дядя Сережа – военный, полковник, ученый, после войны преподавал в одной из военных академий. Это был высокий, большой человек с красивым лицом, высоким лбом и с добрыми, лучистыми глазами. Под его стать были и его отношения к родным и друзьям. Его культура в поведении и в отношениях с теми людьми, которых я видел рядом, были примером доброты и участия.

В семье на Подколокольном переулке была еще тетя Галя, жена дяди Сережи, и двое ребят – Мишка и Валя. Тетя Галя очень симпатичная женщина и копия по поведению своему мужу – добрая и ласковая. Мишка немного младше меня, и с ним можно было о чем-то поговорить или поиграть. Валя же была совсем малышкой.

Второй брат мамы – дядя Арся, когда я его увидел, был страшно худым и выглядел болезненным человеком. Сказывались годы, проведенные за колючей проволокой фашистского концлагеря. За те несколько недель, пока мы были в Москве, он был у родных пару раз, потому что с семьей жил на «сто первом» километре от города. Так он был неправедно наказан за невольный плен.

Перед войной дядя Арся окончил военное летное училище, и в первые часы войны немцы разбомбили и захватили недалеко от границы поезд, в котором он ехал в свою часть. А дальше фашисты отправили его в концлагерь вглубь Германии. Все годы войны он провел в «Маутхаузене», выжил в этом аду, а после освобождения в 1945 году вернулся в Москву и был наказан «сто первым» километром.

Из истории Великой Отечественной войны известно, что в лагере действовали подпольные группы, противодействующие фашистам, и даже одной удалось совершить побег. Может быть или даже, скорее всего, участие дяди Арси в такой группе спасло его от более тяжелого преследования после возвращения на Родину.

Одна из сестер мамы – тетя Граня, в это время, пока мы были в Москве, жила в Ленинграде, а вот тетю Галю, самую младшую сестру я видел часто.

Она была совершенством красоты – с лучистыми глазами, темно-русой косой и под стать красоте характером. Дядя Оскар, ее муж, один из ведущих советских специалистов-химиков, в годы войны был командирован в Америку, откуда обеспечивал поставки по «ленд-лизу» необходимых стране материалов и техники в те тяжелые времена.

Тетя Галя, дядя Оскар и маленькая Инночка – их дочка, ко времени нашего приезда в Москву вернулись из Америки и жили на Арбате. Они часто бывали в квартире на Подколокольном переулке.

Тепло человеческого общения родственников передавалось всем ребятам и даже я умерял свою активность. Может быть, я действительно был еще слаб после болезни и поэтому был дисциплинирован и тих в их присутствии, зато при этом набирался новых впечатлений.

Неторопливые беседы за вечерним ужином или чаем у большого овального стола под традиционным большим коричневым абажуром с кистями, другого и не предполагали.

Здесь же с балкона квартиры были видны башни Кремля, и в день годовщины Победы мне повезло увидеть праздничный салют.

Такого зрелища я больше никогда не видел.

На фоне черного неба с земли ввысь устремлялись узкие столбы света прожекторов, и они не стояли на месте, а постоянно перемещались, перекрещивались, как будто, что-то искали в черноте; а дальше – в небо устремлялись яркие полосы ракет, выраставшие во множество огромных букетов разноцветных огней и искр; раздавался гром залпа орудий.

И так раз за разом – настоящий праздник лучей света, моря огней на фоне черного неба и грома орудий. Таков он был, этот салют годовщины Победы 1946 года.

Конечно, салют был запомнившимся, но как бы одноразовым зрелищем, а в квартире дяди Сережи можно было посмотреть, и не раз, одну диковинку.

На тумбочке у окна стоял аппарат в виде большого ящика с двумя окулярами на передней панели.

Если смотреть в них, то можно было увидеть картинки природы, горы, пустыни, кустарники, людей, путешествующих по этим горам и пустыням, диковинных животных, лохматых яков, горных козлов, маленьких лошадок, и еще много чего интересного.

Все это было снято на специальные фотопластинки во время довоенных научных экспедиций дяди Сережи на Памир и в Среднюю Азию.

Для просмотра всего нужно было просто сложить пластинки в кассету, вставить в аппарат и с помощью специальной рамки, торчащей сбоку, менять кадры.

Получалось легко и просто, зато я видел совершенно новый и очень интересный мир. А среди людей на кадрах можно было увидеть и дядю Сережу.

Через несколько дней после приезда, в конце мая, мы с москвичами выехали в Красную Пахру, на дачу дяди Сережи. Она находилась в Академгородке среди дач других ученых.

Все дни я носился по улицам ухоженного поселка под ярким солнцем и под дождем, что особенно запомнилось. Мокрый и озябший являлся в дом, и все семейство обихаживало меня, впрочем, не одного меня – были еще и Мишка, и совсем малышка Валя.

А вечерами, так же как и в Москве, вся родня собиралась за большим столом под традиционным красным абажуром за ужином и чаем. Здесь же стоял большой медный самовар, от которого пахло дымком, и исходил жар от толстых боков.

Часто в доме была тетя Нина, сестра тети Гали, с мужем. Он был колоритной фигурой – высокий, плотный, ухоженный, и с небольшой бородкой клинышком, и поэтому, казался ну очень большим ученым. Впрочем, так, наверное, и было.

В Пахре со мной произошло «острое» происшествие, в буквальном смысле слова. В очередной раз, носясь под дождем по улицам, по доскам, уложенным вдоль тротуара на случай дождевых потоков и луж, я поскользнулся на мокрой доске и гвоздем, торчащем из нее, распорол ступню левой ноги.

Эта нога у меня была «несчастливой» и уже имела несколько шрамов и потому являлась предметом своеобразной гордости. В медсанчасти Академгородка рану зашили, забинтовали, а мне на некоторое время пришлось умерить свой пыл, и больше сидеть в доме с забинтованной ногой.

Впрочем, через несколько дней, недолго пробыв в Пахре, семейство Александровых, мама, Андрей и я вернулись в Москву.

На следующий день мы поехали в гости к тете Гале и дяде Оскару на Арбат. От Подколокольного переулка на Чистых Прудах прокатились на трамвае с литерой «А» (знаменитой «Аннушке»), потом на метро, от «Тургеневской» до «Арбатской».

Арбат – это красивая, небольшая, как мне показалось, улица в центре Москвы, и здесь находился старый дом с аркой во двор, где была лестница в квартиру тети Гали и дяди Оскара.

В коммунальной квартире была большая и уютная комната с красивой мебелью и большим столом под темной скатертью и огромным, но уже с алым абажуром с кистями. Все очень уютно и тепло.

Здесь я увидел свою двоюродную сестренку Инночку. Она была младше меня на два года, уже маленькая красавица, вся в маму Галю, и отличилась строгостью поведения со мной. Вернее, вела себя так, как будто меня в комнате и не было.

В книжном шкафу было много книг, среди которых большая часть по химии, и многие из них написаны дядей Оскаром.

А еще в доме был необыкновенный аппарат для проигрывания пластинок – не механический патефон, а такой, каких я больше никогда не видел. Внешне он выглядел как небольшой комод и хорошо встраивался в окружающую красивую мебель. Это был интересный аппарат – открывалась сверху крышка, пластинки вставлялись внутрь вертикально, и получался их целый ряд. Аппарат включался кнопкой, и дальше все происходило автоматически – проигрывалась одна пластинка, заменялась другой и так до последней, заложенной в ряду.

Пока мама общалась с тетей Галей, Андрей с Инночкой, я рассматривал картинки в красочных журналах «Америка». Таких журналов здесь было множество – их недавно привезли из Америки, когда семья Литвин (семья тети Гали и дяди Оскара) вернулась из нее.

Тетя Галя с Инночкой ездили к дяде Оскару, который был там, в длительной командировке.

Наш визит закончился, мы вернулись на Подколокольный переулок, но на Арбате бывали еще не раз.

Конечно, находясь в Москве, мы с мамой и Андреем не только общались с родными, но и часто, и с удовольствием ходили по городу.

Время наверняка было тяжелым, но мне казалось, что в городе была какая-то светлая атмосфера. Люди, должно быть, еще ощущали такую страшную недавнюю войну и радовались ее победному концу.

Вспоминая Москву того времени, я представляю себе улицу Горького (Тверскую) в районе Манежной площади, рядом с гостиницей «Москва», с Моховой улицей.

Всюду праздничное настроение.

Много военных и гражданских. Женщины в легких красочных, иногда ситцевых платьях и в шляпках, часто с вуалями. Военные в красивых мундирах с галифе и начищенных сапогах. Брюки носили только военные моряки, а матросы еще и клеш (но их было мало). Гражданские мужчины, как правило, были в шляпах и часто в белых парусиновых туфлях, которые, я знаю, чистились с помощью зубного порошка. Единственного тогда средства для чистки зубов и белых туфель.

Люди радовались победе и миру, были счастливы.

А город отвечал: в уличных шумах выделялись частые гудки автомобилей, как будто водители соревновались в том, чтобы напугать, поприветствовать друг друга или пешеходов, переходящих улицы, а может быть и из-за какого-то озорства. Но это было не главное – на улицах постоянно работали громкоговорители: в воздухе витала музыка и песни. А песни были под настроение:

 
«Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутных машинах
Ехал с фронта домой.
Ехал мимо Варшавы,
Ехал мимо Орла,
Там, где русская слава
Все тропинки прошла…»
 

Или:

 
«Я люблю Подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой.
Я люблю твою Красную площадь
И кремлевских курантов бой,
В городах и далеких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва…»
 

В здании, примыкающем к гостинице «Москва», на площади Революции, в то время был кинотеатр, в котором показывали кино со стереоэффектом. И шел там фильм с участием клоуна Карандаша и его собачки Кляксы. Фильм назывался «Старый двор».

Для того чтобы что-то видеть не как в обычном кино, а с тем самым стереоэффектом, нужно было смотреть на экран и на светлую полоску под ним, выбирая такое положение головы, когда полоска становилась не красной, а зеленой, и тогда на экране все должно было выглядеть объемным.

Наверное, так и было, но меня больше занимал потешный Карандаш. Он сам был маленького роста в шляпке-колпачке с маленькими полями и остреньким верхом, в сером пиджачке с большими плечами и в очень зауженных цветастых брючках – ужасно смешной со своими клоунскими трюками. Под стать ему была маленькая, лохматая, с торчащим хвостиком собачонка Клякса.

А в другом кинотеатре, на Чистых прудах, мы с Андреем посмотрели фильм «Первая перчатка», в котором была песня:

 
«Во всем нужна сноровка,
Закалка, тренировка,
Умейте выжидать,
Умейте нападать!
При каждой неудаче
Давать умейте сдачи!
Иначе вам удачи – не видать!..»
 

Просто программное наставление мальчишкам на будущее. А артисты Иван Переверзев и Владимир Володин прибавились к разряду любимых.

В один из дней опять мы с Андреем пошли на главное местом в Москве и в стране – на Красную площадь. Впрочем, потом мы на ней были неоднократно.

А на площади: справа – красные стены и башни Кремля, старой крепости, предназначенной для обороны от врагов, а уж потом через несколько веков фоном военных и спортивных парадов, демонстрации всеобщей радости по поводу очередных праздников; и тут же Мавзолей, который интересовал как непременный и значительный участник всех этих шествий и праздников, а вовсе не потому, что там лежит кто-то, тем более что, идти туда внутрь не очень-то и хотелось, да и возможности, наверное, такой не было.

Памятника Минину и Пожарскому и ГУМ (Государственный универсальный магазин?) я почти не запомнил, потому что все это затмил Собор Василия Блаженного. Поразили яркие по форме и краскам купола. Все остальное было приложением к ним.

Кремль, Спасская башня, Мавзолей, купола Собора Василия Блаженного – это и была для меня Красная площадь.

А когда, насмотревшись на купола Собора, поворачиваешься кругом, намереваясь уйти с площади к гостинице «Москва», впереди оказывается здание Исторического музея, тоже, кстати, красивое.

Это был один из первых музеев в моей жизни, и поэтому очень хотелось в него попасть, надеясь увидеть, а может быть и потрогать руками, что-то интересное.

Но, музей не оправдал моих ожиданий – скучный был музей: какие-то витрины, бумажки, одежки, картинки и картины, камешки и прочее. Скучно – ничего такого, перед чем можно было постоять и поудивляться, или могло действительно заинтересовать. На мой тогдашний взгляд.

Рядом, за зданием музея, если повернуть направо, уходя с площади, можно было пройти в другой музей – музей Ленина. В большом здании из красного кирпича и с большим количеством залов нас ожидала еще большая скукотища – «картины, корзины, картонки». Ходили без интереса – ушли быстро.

И все же, музеев нам не хватало: через день, пошли в еще один музей – Политехнический. Этот находился совсем близко от Подколокольного переулка.

Вот где было действительно интересно – просто кладезь какой-то из механизмов, машин, станков, моделей. И это не только то, что я видел когда-то или представлял себе, но и то, что невозможно было представить. Все было интересно – одно сплошное удивление, удовольствие и радость от увиденного.

После Политехнического музея пошли в Третьяковскую галерею. По ней можно было ходить до бесконечности: картины поражали красотой и тем, что на них было нарисовано. Разве можно забыть «Трех богатырей» или «Утро в сосновом лесу». А еще множество других, но эти мне запомнились больше, также, как и написавшие их художников. Васнецов и Шишкин. При переходе из зала в зал Андрею, наверное, надоело закрывать мой рот у очередной картины – до чего было интересно, необычно и красиво.

На Третьяковку потратили целый день и бесконечно устали. И почему-то запомнился переулок, в котором находился музей, и долгая дорога от него пешком, да еще и по мосту через Москву-реку.

А вот ВСХВ (Всесоюзная сельскохозяйственная выставка), которая в довоенном журнале, была такой праздничной, светлой и веселой, была закрыта. И не удалось нам на ней побывать, а так хотелось.

Лето заканчивалось. Пришло время, и мы с мамой попрощались с родными москвичами, с гостеприимной, праздничной Москвой, и двинулись в еще неизвестный мне Ленинград – город, где я родился.

Я еще не знал, что Ленинград это город, ставший для меня одним из главных составляющих в понятии «Родина». Конечно, после Мамы – моей мамы.

Глава 4. Ленинград. 1946 год. Дворовые университеты

Когда мы приехали в Ленинград, то поселились на улице Некрасова, в доме 28.

Улица Некрасова (известная из стихов Корнея Ивановича Чуковского как «улица Бассейная») начиналась от Литейного проспекта и заканчивалась у Мальцевского (Некрасовского) рынка.

Центр города – рядом улица Восстания, площадь Восстания, Невский и Литейный проспекты.

Но самыми примечательными на ней для меня были Большой театр кукол – место радости Ленинградской детворы, и Некрасовские бани – место помывки населения тогдашнего Дзержинского района.

Двор нашего дома имел выход на Басков переулок. Вот этот двор и переулок стали для меня местом первых дворовых Университетов.

Басков был вовсе не переулком, а вполне «порядочной» улицей в центре города, и мог в этом плане дать фору многим соседним «порядочным» – той же улице Короленко, Чехова, или Рылеева, находившихся поблизости.

Расположен переулок параллельно улице Некрасова, в одном конце его был Мальцевский рынок, на котором можно было что-то купить помимо продовольственных карточек, отмененных через год, в 1947 году.

Далее, двигаясь по переулку от рынка, на углу с улицей Восстания, возвышалось здание, построенное в 30х годах, одновременно со зданием Большого Дома на Литейном, и, очевидно, также относившееся к системе НКВД (КГБ).

Еще дальше был наш двор, напротив его, левее, дом, в котором в будущем (через 6 лет) жил Володя Путин (Владимир Владимирович Путин, наш будущий президент).

Чуть дальше находился двор Некрасовских бань и заканчивался Басков гаражами «Смольного» на улице Короленко. А «Смольный» был пристанищем всего (?) руководства Ленинграда. Сначала это Горком – руководство партии и вообще – Всесоюзной Коммунистической Партии Большевиков (ВКП(Б)), потом Исполком – руководство вообще.

И все это в одном из центральных районов города – Дзержинском.

Комната, в которой кроме нас с мамой жила тетя Граня с сыном Леркой, была довольно большой и удивительно солнечной – два больших окна второго этажа выходили на улицу Некрасова, на юг. Да к тому же напротив, на другой стороне улицы, был небольшой красивый зеленый сквер с кустами и редкими деревьями.

А в углу комнаты, рядом с дверью, стояла традиционная для Ленинграда круглая и до самого потолка печь, облицованная рифленым железом. Даже когда в ней не горел огонь, она создавала какой-то теплый семейный уют.

Тетя Граня была одной из сестер мамы, а Лерка, мой двоюродный брат, на пару лет старше меня. Получилась большая и дружная семья.

Папа после войны и победы над Японией продолжал служить на Дальнем Востоке.

Так что взрослых мужчин в семье не было.

Андрей и Лерка были старше меня и ходили в 200 школу. Она находилась на углу улицы Некрасова и улицы Маяковского, совсем рядом.

Таким образом, я весь день был без мужского глаза и «соответствующего» воспитания. Я был предоставлен себе и улице – двору.

В нашей коммунальной трехкомнатной квартире было еще две семьи.

Одну я не помню, потому что детей в ней не было, а взрослые днем всегда были на работе.

Зато третья семья была весьма примечательная и известная в Ленинграде благодаря ее главе – пианисту Симону Кагану. Он работал в то время на Ленинградском радио.

Утро в городе начиналось с того, что в 6 часов включалось радио, и из черной тарелки громкоговорителя звучал гимн Советского Союза, затем обязательно звучала музыка и: «На зарядку, на зарядку становись!».

И дальше: «Доброе утро, товарищи! Начинаем утреннюю физзарядку. Первое упражнение. Встали прямо, ноги на ширине плеч, руки в стороны, …Начинай! Делай раз, и два, и три…».

Начиналось упражнение, и одновременно, задавая темп, звучал рояль. Менялись упражнения, менялись мелодия и темп.

Так вот, играл на рояле в качестве «тапера» наш сосед Симон Каган. И хорошо играл – мне нравилось, хотя зарядку я не делал, и передачи по радио были скорее развлечением.

В семье Каганов был еще мальчишка на пару лет старше меня, которого звали Марком.

Первые месяцы в Ленинграде для нас были необычайно тяжелыми, главное – очень голодными. Это была осень 1946 года. В это время мама попала в больницу, и мне казалось очень надолго, а папа был от нас далеко. В нашем Ленинградском семействе работала одна тетя Граня и ее допоздна не было дома.

Каждый день в течении многих часов я жил со спазмами в животе от голода, а когда из школы приходили Андрей и Лерка, они присоединялись ко мне.

Был момент, когда мы нашли за печкой баночку с высушенными корочками кожуры какого-то фрукта (скорее лимона), очевидно сохранившиеся с довоенных времен (остается загадкой, как они там сохранились в блокаду), и попытались поджарить их на воде, но это были уже «камни» и обработке не поддались.

Еще была найдена банка с затвердевшей жидкостью, наверное, с каким-то клеем, и мы пытались ее размочить, но и из этого ничего путного не получилось. Поесть так ничего не удавалось.

И все-таки были и в этом мире прекрасные моменты. Тогда любимым стал для меня Гимн Советского Союза. Музыка и его слова стали запоминающимися и многообещающими:

 
«Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!
Славься Отечество наше свободное!
Дружбы народов надежный оплот!
Знамя Советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведет!
Сквозь годы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил;
Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиг нас вдохновил. …»
 

Когда он исполнялся по радио в 12 часов ночи, и звучал из черной тарелки громкоговорителя, висящей над кроватью, с работы приходила тетя Граня.

Она приносила каждому из нас по сайке (маленькая булочка), разрезанной вдоль, и с вложенными в этот разрез двумя небольшими кругляшами вареной колбасы.

Наконец-то было что-то поесть. Какое наслаждение! Наверное, это было единственное и самое вкусное, что мы ели в течение дня в те несколько недель пока мама была в больнице.

А из кухни нашей коммунальной квартиры (как будто постоянно?!) несся запах готовящейся еды – он заполнял собой всю квартиру, заставляя глотать голодные слюни.

Казалось, что жена Симона Кагана только и делает, что жарит-парит-готовит. Тут же рядом толкался ее сынок Марк, толстенький и ухоженный мальчишка.

И вот на этом фоне, когда я выходил во двор и видел Марка, то с криком «Бей ж…ов! Спасай Россию!» бросался в атаку. Этот, ни в чем не виноватый пацан, как правило, бросался наутек, в противном случае получал от меня, на голову меньшем, чем он, взбучку.

Андрей и Лерка в это время были в школе, и удержать меня было некому – остальная дворовая ребятня относилась к этому разве что с интересом или с симпатией к моим выходкам.

Однажды за эти мои драчки-выступления я был отведен в 7ое отделение милиции, которое находилось недалеко от угла Баскова переулка, на улице Маяковского. Если повернуть направо с Баскова, пойти по направлению к улице Салтыкова-Щедрина (Кирочной), через пару домов за палисадником была милиция.

Результатов этого моего первого в жизни привода в милицию я уже не помню – мама была в больнице, тетя Граня на работе. Наверное, мне просто надрали уши, хотя и в этом я сомневаюсь, ведь тогда в милиции, кажется было не принято драть ребятне уши. А может быть я в этом и неправ.

Вообще же дворовые правила тогда были вполне демократичными. Ребята разных дворов с Баскова, от улицы Маяковской до Восстания, либо дружили, либо дрались, но один на один и до первой «кровянки». Лежачих не били.

Так что будь Володя Путин моего возраста, вполне вероятно был бы один из тех: или дружба, или «а, по сопатке?!». Смешно, до боли!

Наконец, мама вышла из больницы, чуть позже папу с Востока перевели служить в Ленинград, и жить стало легче.

В это время мама считала меня, наверное, и не беспочвенно, еще слабым после болезни, из которой я с трудом выбрался в Новосибирске год назад, и заставляла пить рыбий жир. Надо признать – гадость неимоверная, но приходилось подчиняться. А еще как общеукрепляющее средство мама давала нам с Андреем и Леркой есть моченые ягоды калины. Эти уже не были такими противными, и ели мы их с удовольствием. У них был сладковатый привкус.

А однажды, ближе к лету, папа взял меня с собой на работу. За ним, военным строителем, приехала служебная легковая машина, «Эмка», и мы поехали в Озерки.

Здесь недалеко от церкви, на берегу Большого озера папа строил дачу для какого-то генерала. Их, молодых генералов, после войны было, мне кажется, много.

Подъехали к стройке, папа ушел, оставив меня в машине. И я пригрелся на солнышке, проникающем через закрытые стекла. Через какое-то время из дома вышла очень молодая генеральша и дала мне огромный кусок пирога с капустой. Это было так вкусно, как будто я вкуснее ничего в жизни не ел.

Через три десятка лет дач в Озерках не осталось, но каждый раз проезжая мимо тех мест, я вспоминаю ту молодую генеральшу и тот вкуснейший капустный пирог.

В другой раз, весной, в одно из воскресений папа, Андрей, и я (Лерки уже не было – они с тетей Граней уехали в Москву) поехали на ярмарку.

Ярмарки проводились довольно часто на Сенной площади (площадь Мира), на углу Садовой улицы и Международного проспекта (проспект Сталина, потом Московский проспект).

Здесь на большом пространстве стояли балаганы, палатки, киоски, все было разукрашено яркими флажками, воздушными шариками, транспарантами.

Играла музыка, и была атмосфера праздника. А еще – сплошной шум и масса людей, и все куда-то спешат и в разные стороны перемещаются.

Ярмарка и есть Ярмарка! Весело и интересно.

Самым большим сооружением на площади был балаганом с аттракционом «Гонки по вертикальной стене».

Огромный, около десяти метров в диаметре и по высоте, дощатый, поставленный на попа цилиндр с наружной круговой лестницей для подъема наверх зрителей и верхней смотровой площадкой для них. С нее было хорошо видно, что происходило внутри.

Представление начиналось, когда внизу через небольшую дверцу в вертикальной стене внутрь въезжал мотоциклист.

Сделав реверанс в сторону зрителей, он разгонялся по наклонной внизу стене цилиндра, на скорости взлетал на вертикальную стену, делал витки по ней, поднимаясь все выше и выше.

И так несколько раз, приводя в восторг маленьких и больших зрителей. А мне было еще и страшно – казалось, он может вылететь на скорости из этого сооружения, разбиться, да и кого-то из зрителей покалечить.

Все окончилось благополучно – мотоциклист был явно мастер своего дела.

После «Гонок» папа накормил «сынков» мороженным до отвала – он любил давать нам возможность оторваться в удовольствии «пополной». Да, и сам любил радоваться жизни.

Пока он пил пиво, купленное в ларьке, я отирался рядом, и он предложил мне попробовать из пивной кружки.

И какой же гадостью оказалось это пиво – мало того что соленое, да еще и горькое! Вот «Ситро» или «Крем-сода» – это да! Это хорошо, и вкусно, и сладко, да еще и шипучка!

Но, тут за реакцию на пиво, заслужил от батьки: «Марала! Елки зеленые!». Для него и меня, впрочем, в шутку и даже в радость. Также воспринималось от него: «Албанец!» Я так и не понял, почему папа вкладывал в это слово явно негативный смысл. Хотя с Албанией мы тогда, кажется, дружили.

Этой же весной я впервые увидел бабушку Тоню – папину маму. Каждый год она приезжала в Ленинград из Мурманска, где жила вместе с семьей дяди Бори, папиного брата.

Дядя Боря после окончания Ленинградского строительного института также как папа был призван в армию, вернее на флот, и служил на Севере, в Мурманске, еще с довоенных времен.

Во время войны вся его семья, жена, тетя Леля, сын Юрка, и бабушка жили в этом прифронтовом городе – главном порте страны в те времена.

Дядя Боря и после войны продолжал служить на Северном флоте, а бабушка преподавала немецкий язык и была завучем в школе.

Когда наступали летние каникулы, она приезжала к нам, и каждый раз давала мне и Андрюшке какие-то небольшие деньги на подарки, которые мы могли сами выбирать и покупать.

И тут, первое, что мне очень захотелось купить, был «калейдоскоп» – трубка длиной около 15 сантиметров и диаметром 5 сантиметров, с маленьким окошком на одном конце. Если смотреть в это кругленькое окошко, то внутри разворачивался красочный орнамент, а если встряхнуть, то орнамент менялся. И так до бесконечности. Красиво, интересно, замечательно!

Но, и тогда, оказывается, было, явление типа контрафакта, а проще – обмана. И мне «повезло» сразу же на это нарваться. Купил я в киоске на углу улиц Некрасова и Восстания «калейдоскоп», да только орнамент в нем оказался черно-белым. Сразу – разочарование до слез, и я действительно чуть не разревелся, что в те времена для меня было почти невозможно. Обидно было и неожиданно. Я же видел у ребят цветной, а тут!?

Хорошо Андрей был рядом, и мы вместе пошли в киоск восстанавливать «статус-кво», и все обернулось на 180 градусов – я получил то, что так страстно желал. «Калейдоскоп» был обменен на цветной без «шума и пыли».

А еще на бабушкины подарочные деньги я купил фильмоскоп для проектирования на белый экран (белую простыню, которую мама вешала на веревочке в одном конце комнаты) диафильмов.

В те времена диафильмы в виде пленок с кадрами и титрами к ним выпускались как своеобразные копии фильмов.

Их я накупил множество: тут были пленки с фильмами «Чапаев», «Волочаевские дни», «Крейсер «Варяг», «Парень из нашего города», «Небесный тихоход», «Повесть о настоящем человеке», мультики и много, много еще. У меня была большая металлическая коробка для перевозки и хранения кинопленки. Так вот, она была заполнена меленькими коробочками с диафильмами.

Как хорошо было в свободное от «двора» время, в сырую погоду или поздно вечером, пересматривать вновь и вновь понравившиеся фильмы.

Конечно, это было не кино, о котором я помнил со времен Новосибирска.

Здесь, в Ленинграде, с походами в кинотеатры как-то не получалось – как правило не было денег, и не было лазеек, чтобы проникнуть в кинотеатры.