Текст книги "Наши годы советские"

Такие же встречи и даже чаще были с друзьями мамы и папы – семьями Овсянниковых и Егоровых. Отцы семейств были однокурсниками по строительному институту.

Егоровы жили недалеко от нас – в доме на улице Пестеля, рядом со зданиями бывшего музея обороны Ленинграда и церкви. Она была построена в честь победы русского флота над шведами при Петре 1 у мыса Гангут в 1714 году.

Наверное, поэтому на сене дома, обращенного в сторону Летнего Сада, была сооружена доска-мемориал, посвященная уже другому подвигу русских моряков гангутцов – советским морякам, «… в честь героической обороны полуострова Ханко (22 июня – 2 декабря 1941 года) в Великой Отечественной Войне…».

Овсянниковы жили тоже недалеко – на Фонтанке, напротив Дворца Пионеров (Аничкова дворца).

Встречи в этих домах под Новый год или 1 мая, День Победы, 7 ноября или дни рождения кого-то из взрослых, становились для меня праздниками «живота».

В этот день с утра, когда мама готовила свое фирменное блюдо – торт «Наполеон», я не упускал случая еще и полакомиться вкуснейшими корочками, обкрошившимися от коржей будущего торта. А подсушенные коржи намазывались сладким кремом и накладывались один на другой, штук 5–6, потом все вместе пропитывалось кремом, и получался торт «Наполеон» – восторг!

Сами же праздники имели определенный ритуал: после общего стола мамы занимались уборкой посуды и разговорами; дети – Валерка Овсянников, мой ровесник, и я своими играми; Ирка Егорова, вреднющяя девчонка нашего возраста, задавака и ябеда, болталась тут же рядом и мешала нам; а отцы – дядя Коля, дядя Петя и папа удалялись в отдельную комнату, чтобы «расписать пульку» – сыграть в преферанс.

Преферанс продолжался до позднего вечера или даже ночи, при этом мамы и ребята устраиваться на ночь в соседней комнате.

Однажды на дне рождения дяди Пети, юбиляра поздравил бас-прима какого-то музыкального театра по фамилии Орем (а может Арем или Арам, точно не помню).

Это было впечатляющее зрелище – мощный человечище с большой грудью, прежде чем запеть набирал в себя (в нее, в эту необъятную грудь) неимоверный, как мне казалось, обьем воздуха и пел здравицу так громко, что даже красный матерчатый абажур над столом начинал шевелить кистями, как будто из сочувствия то ли ему, то ли юбиляру.

 
А потом, еще и на бис запел:
«Налей! Выпьем, ей Богу, еще.
Бетси, нам грогу стакан
Последний в дорогу.
Бездельник, кто с нами не пьет.
Налей полней стаканы!
Кто врет, что мы, брат, пьяны?
Мы веселы только немного.
Ну, кто ж так бессовестно врет?..»
 

И праздник продолжался.

Всегда в этих встречах было столько дружеского, душевного и патриархального. Столько радости и счастья, здоровья и, как мне казалось, безмятежности духа, о которых можно было только мечтать, чтобы это оставалось всегда так.

Летом три семьи: Овсянниковых, Егоровых и наша (Ивановых), снимали дачи в восьмидесяти километрах от города на Карельском перешейке – в поселке Смолячково. Рядом с Финским заливом.

Дядя Коля Овсянников служил в ВИТКУ (Высшем Инженерно – Техническом Краснознаменном Училище), летний лагерь которого находился рядом с поселком, и, наверное, поэтому было выбрано это чудесное место для дач друживших семейств.

Наша комната находилась в большом деревенском доме, в котором было еще несколько комнат, и рядом, вплотную к дому крытое помещение для коровы. А наверху, над ним – огромный сеновал.

Весь этот дом и двор располагался на взгорке, у подножия которого находилась остановка автобуса из Зеленогорска. Сам же взгорок был в зарослях кустов ежевики, а между ними вилась узенькая тропинка наверх.

Летнее утро для меня начиналось с первыми лучами солнца, когда едва продрав глаза, разбуженный мамой, я выбирался из под теплого одеяла.

А так этого не хотелось.

Выпивал кружку молока с куском хлеба и отправлялся на улицу.

В одних трусах и майке останавливался на крыльце. Светило солнышко, на траве еще не высохла роса, было так свежо и холодно, что кожа моя на голых ногах и руках становилась «гусиной». Ничего не оставалось делать, как пытаться согреться, приплясывая и обнимая себя, да еще пытаясь найти укромный уголок, где грело солнышко, и не было ветра.

И тут же находилось масса дел.

Например, сходить поесть ежевики, благо кусты ее были рядышком, или сбегать в недалекий лес поесть пахучей земляники, или погонять большой железный обод от бочки с помощью водила из толстой проволоки по дорожкам и тропинкам.

Проходило каких-то полчаса-час и становилось скорее жарко, чем холодно.

Да и солнце начинало припекать.

По ходу дела появлялись другие ребята, с которыми можно было пойти покупаться на залив или на речку.

До залива недалеко, но купание было не простым – пока дойдешь от берега на глубину хотя бы по колено, можно основательно замерзнуть на пронизывающем ветерке. Наконец, здесь можно было «поплавать», опираясь о дно руками.

Кроме того, на заливе ловилась маленькая рыбка – колюшка с большим шипом на спине, и если им уколоться, то было очень больно. Но ловить ее было не сложно и занятно, наверное, потому что она шныряла на мелководье у самой кромки воды.

А вот на речке было веселее – здесь не было такого ветра, как на заливе, и можно было повозиться в воде вволю, хотя были свои сложности.

Местные ребята пугали городских тем, что в воде водится червячок-волос, который способен вонзиться в ногу или руку и пробраться куда-то внутрь. Брр…р.! Или вызвать нарыв, а с нарывами на наших мальчишеских телах мы были близко знакомы в те времена, и это были далеко не самые лучшие ощущения.

По ходу дела или после речки можно было пойти в сельмаг, находящийся неподалеку на горе, и в котором продавалось все, начиная от хлеба, продавались продукты и промтовары и, как правило, стояла очередь.

У меня иногда была «денежка» от мамы, которой хватало на бутылку вкуснейшего «Ситро» или «Крем-содовой», и, отстояв очередь, я покупал или то, или другое.

А дальше, насладившись божественным напитком, мог объединиться с кем-то, из друзей, чтобы сдать пустые бутылки и купить еще одну уже на двоих-троих.

К вечеру на большой поляне рядом с поселком собирались все ребята, городские и местные – деревенские.

Деревенские ребята наконец-то освобождались от множества различных работ на родительских дворах, в поле, и бог знает, где еще. Тогда у колхозников были небольшие огороды при домах, коровы, иногда козы, так что летом для этих ребят было много работы.

У городских ребят с ними складывались вполне дружеские отношения. Были общие игры, и в первую очередь, футбол.

На поляне, ближе к лесу, организовали площадку для игры с воротами в виде врытых в землю столбиков. Играли деревенские с городскими, и их силы, как правило, были равны. Но в игре, по сравнению с игрой на той же улице Радищева был явный прогресс – если там за мячом мальчишки гонялись чуть ли не всей толпой, давя друг друга, и вся эта куча перемещалась-перекатывалась от одних булыжников («ворот») к другим, то здесь была уже некоторая осмысленность в игре.

Появились ребята, которые могли и умели «водиться», ловко обращаясь с мечом, обводя игроков противника, пасуя и забивая голы. При этом были уже и нападающие, и защитники, и вратари.

Организовывалось три – четыре команды по 5–6 человек (поляна была все-таки мала для большего числа играющих), и играли на счет. Скажем, до 5 голов. На очереди были еще команды. В правилах: 3 корнера – пенальти, с 5 метров. Судьи не было – в спорных моментах разбирались как то сами играющие, и, как правило, быстро и мирно.

До позднего вечера успевали сыграть несколько матчей.

Наконец, когда становилось темно, все отправлялись по домам, ужинать и спать.

Часто на ужин было то же молоко и свежий, из печи, хлеб.

Парное молоко – только что после дойки, я не любил, из-за малоприятного, как мне казалось, запаха и привкуса, и потом – оно было теплым.

А вот топленое, холодненькое, было то, что надо!

Для приготовления его мама ставила глиняную глубокую крынку с молоком в теплую деревенскую печь, потом через несколько часов охлаждала в подполе и ставила крынку на стол – молоко в нем было желтоватого цвета с приятным запахом и очень вкусным, со светло или темно-коричневой пленкой-корочкой сверху. Предметом постоянных споров с Андрюшкой.

После ужина – сон, и очень быстро и сладко.

Иногда, отпросившись у мамы, можно было пойти спать на сеновал, куда надо было забираться по приставной лестнице под крышу сарая, в котором обитала корова.

Помещение огромное, с косой крышей из досок, сверху покрытых железом. А из досок кое-где торчали гвозди, о которые можно было запросто пораниться.

Зато все помещение было забито пахучим сеном почти до потолка, с небольшой площадкой в нем, где спали дети хозяев дома.

Мы укладывались на сено, покрытое какими-то старыми овчинными шубами, прямо в штанах и рубашках, сверху накрывались лоскутными одеялами из кусочков различной цветастой материи, но как ни странно теплыми.

Ночевка сопровождалась шорохами и вздохами коровы снизу; а сено имело свойства залезать, куда ни попадя – за воротник рубашки, за пазуху, в штаны и носки; нещадно кусали комары, а главное почти до самого утра не стихали разговоры обо всем и не о чем, в основном, «страшные-престрашные» истории.

Ближе к утру все засыпали, деревенские на пару часов – им надо было на выпас, огород или в поле, остальные – подольше.

Сон был сладок, а, главное, в этом всем было что-то не как всегда, и это привлекало.

Кстати, о комарах – те появлялись в июне, по вечерам доводили всех, как говорят, почти до нервного срыва, кусались очень больно, и даже после их массового убийства на телах, заставляли расчесывать кожу до крови и глубоких царапин, что отнюдь не уменьшало боли. И так продолжалось почти до середины июля – потом эти летучие твари потихоньку исчезали.

А после сеновала утром, как всегда, снова ребячьи заботы, удовольствия и радости.

В конце июля – начале августа, начинался грибной сезон. Леса вокруг Смолячкова очень красивые и грибные.

Я считал себя неплохим грибником – просто у меня была пара случайно найденных мест, где постоянно появлялись группки «красных» – «подосиновиков», и я приносил из каждого похода в лес небольшие корзинки полные грибов.

А «красные» действительно были хороши – крепенькие, с округлой красно-коричневой шляпкой и толстой белой с черными крапинками ножкой. Каждый раз, когда нагибался за одним, я старательно, как настоящий охотник, осматривал все вокруг – где тут еще? Должны же быть! А вот еще! И еще! Красота! «Белые» тоже попадались, но не часто.

Особняком в моем грибном промысле стояли «маслята» – те росли кучками по обочинам заброшенных дорог или тропинок, и если не были червивыми, не уступали другим грибам во вкусе, особенно вместе с жареной картошкой. «Жаренка» была – пальчики оближешь!

В один из дней после похода за грибами у меня был удачный, как я считаю, опыт попробовать покурить. В руках оказалась пачка папирос «Красная Звезда», на которой на фоне большой красной звезды был изображен мотоцикл с коляской и двумя бойцами.

И вот, я вместе с еще таким же пацаном-приятелем, жаждущим запретного, уединились в шалаше, построенном в лесочке неподалеку от залива. Вскрыли пачку, запалили папиросы, и я затянулся, и так энергично, что с трудом отдышался и пришел в себя не скоро.

Это стало хорошей наукой, и я «завязал» с курением надолго, надолго – лет на тридцать.

А мотоциклы, не на картинке – настоящие мотоциклы, но без колясок, «Уралы» и «БМВ», с бойцами или бывшими бойцами (уж очень здорово они гонялись) появились на шоссе у Смолячково на пару дней.

Здесь проходила трасса каких-то гонок, и это было очень интересно для всех окрестных жителей и особенно мальчишек. Гонки прошли, а восхищение этими молодыми ребятами – гонщиками осталось. Казалось, именно они воевали и были победителями в недавней войне.

Между тем каникулы заканчивались – в сентябре нужно было снова идти в школу.

И вот, мама, Андрей и я, ехали домой, сначала до Зеленогорска на автобусе. В переполненном салоне, прижатый к спинке сидения кем-то взрослым так, что еле дышал (уж очень массивное было давление сзади), я 40 минут стоял и ждал, когда же будет этот Зеленогорск.

Потом мы ехали на пригородном поезде до Финляндского вокзала пару часов, дальше, мы уже почти дома – на трамвае до улицы Восстания, и пешком – на Радищева.

А через пару дней – в ставшую родной 183 среднюю мужскую школу. Интересно, как там друзья, и, вообще. И, главное, бежал туда, соскучившись и с большим желанием.

Глава 2. Первые телодвижения

В школе – новый класс, новые учителя и новые предметы. В остальном – знакомая школьная пора, и жизнь принимала свой обычный характер – уроки, домашние задания, друзья и игры, книги и кино.

Но, с начала пятидесятых для меня многое еще поменялось – понемногу исчезла «улица». Во-первых, я немного все-таки повзрослел, во-вторых, ребята, тоже повзрослевшие, во дворе появлялись все реже. У меня появился переизбыток свободного времени, которое нужно было срочно чем-то заполнить.

Поехал во Дворец Пионеров имени Жданова, который находился на набережной Фонтанки, рядом с Невским проспектом. Сравнительно недалеко от дома – несколько остановок на автобусе, 15 минут езды.

Решил пойти в кружок авиамоделизма. Что меня на это подвигло уж и не знаю, но это был выход из положения.

Записался в кружок и стал добросовестно его посещать. Но довольно быстро разочаровался – не хватало терпения на тонкую работу или скорее умения работать руками. А нужно было строить модели планеров или самолетиков с резиновыми моторчиками, для чего тонкие деревянные планочки как то скреплять-склеивать, клеить поверх папиросную бумагу и что-то такое же тонкое. Но горе мое заключалось в том, что, то клей не тот – плохо клеит, то планки ломкие и хлипкие, то бумага очень тонкая и непрочная. Да, и ручки мои оказались грубоватыми, и терпения явно не хватало.

Я оказался совершенно не готов к такой работе, и с кружком авиамоделизма и прочего моделизма распрощался навсегда.

Решил уйти и не возвращаться, а покидая Дворец Пионеров, обратил внимание на вывеску секции борьбы самбо, которая располагалась как раз у выхода с территории Дворца на Фонтанку – на стене флигеля.

Мне очень повезло, потому что руководил ею один из последователей основателей и теоретиков борьбы Василия Сергеевича Ощепкова и Анатолия Аркадьевича Харлампиева – Сергей Васильевич Дашкевич, который был еще известен как ветеран греко-римской борьбы, встречавшийся на ковре с Иваном Поддубным, и как выпускник первых в стране курсов борьбы самбо.

Умение постоять за себя или подраться, в случае чего во имя справедливости как мне казалось, было просто необходимо. Такие наши мальчишеские времена. А, кроме того, на моей ребяческой душе лежал груз жестокой обиды и сожаления о физической слабости и неумения ответить на побои из недалекого прошлого.

Дело в том, что в нашем доме, на Радищева, на одной с нами лестнице и двумя этажами выше жил парень года на три-четыре старше меня, который не сумел себя поставить со сверстниками и малышами во дворе и на улице. Наверное, из-за фамилии «Коровин» и, естественно, имел кличку «Корова». А как же еще?! Что заслужил, то и получил.

И вот «Корова» подловил меня, одного из своих «обидчиков», на лестничной площадке и больно отделал. Боль я умел терпеть – сталкивался с ней много раз, но, жесткость положения заключалась в том, что я возвращался из магазина, куда послала меня мама за несчастными 300 граммами манной крупы. И пока он меня бил, пакет с крупой порвался, и она вся рассыпалась по площадке.

Слезы и невероятная злость! Когда он повалил меня на пол, я вцепился зубами в его ногу, и это единственное, чем я ему сумел ответить.

Жажда мести заполнила меня, и так мечталось ему отомстить, но не был я готов тогда и даже позже это сделать из-за явного неравенства сил.

И хотя объект мести давно уехал из нашего дома, направляясь в секцию самбо, я знал, что со временем научусь постоять за себя при столкновении с сильным и здоровым противником. Занятия борьбой должно было научить меня многому в этом плане.

А хулиганов и пакостников к тому времени на улицах и в жизни было больше чем достаточно, и в определенных обстоятельствах они должны получать отпор и быть битыми по заслугам.

Я не исключал отстаивание справедливости силовыми методами.

Долго не раздумывая, записался в секцию, и стал аккуратно посещать занятия, тем более, что наш тренер Сергей Васильевич, этот большой уже поседевший, плотного телосложения сильный и добрый человек, привлекал нас мальчишек, его воспитанников, и мы его боготворили.

Секция располагалась в небольшом зале на втором этаже двухэтажного флигеля Аничкова Дворца.

Три стены обкладывались матами, пол также был устлан матами и сверху накрыт покрышкой из плотной ткани, а на свободной от матов стене на длинной вешалке висели пропахшие потом, иногда и еще мокрые, после группы, занимавшейся перед нами, самбистские куртки. В качестве обуви на ковре у меня вначале были просто носки, потом мягкие тапочки для гимнастов – «чешки», и только гораздо позже (сколько было радости) мама купила мне первые кожаные «борцовки», с мягкой подошвой и высокой шнуровкой.

Занятия проводились дважды в неделю, и я с радостью после школы мчался во Дворец Пионеров, благо, как уже было замечено, это было в четырех остановках автобуса.

Собиралась группа в несколько человек, и начиналась разминка, с пробежкой, прыжками, кувырками и отработкой грамотных падений вперед и назад, шло изучение и отработка приемов борьбы. Сначала в стойке, начиная с захватов, потом – передняя и задняя подножки, броски через бедро и спину, броски через себя и так далее. А потом – приемы борьбы в партере, удержания и болевые приемы.

Все это было интересно и ново, и, может быть, поэтому занятия в секции совсем не мешали учебе в школе, кажется, даже помогали.

Однажды я с разрешения тренера привел на занятия Юру Зорина. Правда, здесь мы потерпели фиаско, потому что Юра «ухитрился» повредить локоть, и втайне от тренера мне пришлось его вести в травматологический пункт на углу улиц Маяковского и Жуковского. И Юра больше о самбо и не помышлял.

Через полгода, или чуть позже, новички уже выходили «на ковер» – на свои первые соревнования. При определенном числе побед на соревнованиях нам присваивали спортивные разряды.

«Третий» был мечтой начинающих, а в перспективе был «Второй» разряд, потом «Первый» и верх для «любителя» – «Мастер спорта».

Сколько радости и гордости было при получении очередного разряда и возможности украсить грудь школьной гимнастерки красивым круглым значком.

Начало занятий борьбой совпали с принятием меня и одноклассников в пионеры. И это было интересно. Не помню, чтобы кто-то был против этого в классе, и прием в пионеры был праздником для нас и всей школы.

В солнечный день на втором этаже было общее построение – пионеры в парадной форме, белых рубашках и галстуках, знамя, горн и барабан – все было организовано и торжественно.

Мы произнесли Торжественное обещание, нам повязали галстуки и, наконец: «В борьбе за дело Ленина – Сталина, будьте готовы!», следовало: «Всегда готовы!» с пионерским жестом в виде поднятия руки с ладонью над головой, означающем, как нам объясняли, что общественные интересы всегда должны быть выше личных.

А мы и не были против, и не задумывались – разве это не так?! Мы – дети, пережившие со всем народом годы войны и последующие годы восстановления разрушенных городов. Все было на наших глазах, отражалось на телах и желудках.

В школе была пионерская организация – пионерская дружина, которой руководила старшая пионервожатая Вера Исааковна – симпатичная и молодая.

Дружина, состояла из отрядов в каждом классе. Ну, и, соответственно – выборный председатель совета дружины, председатели советов отрядов, члены этих самых советов и, наконец, звеньевые, то-есть было кому руководить.

Считалось, что заботой этой организации должен быть труд, учеба, спорт и выполнение общественных поручений.

Общими построениями под знаменем, с барабаном и горном нас не особо обременяли, зато были работы. Запомнилась уборка мусора на станции метро «Восстания» перед пуском первой линии Ленинградского метро. А еще мы регулярно собирали металлолом (макулатура была уже гораздо позже) и изредка исполняли так называемые делегатские обязанности.

При этом нас не заставляли что-то делать – мы шли с удовольствием, ведь работали не в одиночку, а с друзьями или все вместе.

Какое-то время я был направлен в ТЮЗ (Театр Юного Зрителя) «делегатом», и ходил в театр на спектакли, а во время антрактов должен был обеспечивать порядок в фойе, когда толпа ребят с шумом и криками выскакивала из зрительного зала.

Хорошо было то, что театр находился на Моховой улице, то-есть в 20 минутах ходьбы от дома, и кроме того, я с большим удовольствием смотрел спектакли.

Однако выполнение обязанностей по наведению порядка в шумной толпе школьников ничего хорошего не представляло. Лучше сказать, мне это совсем не нравилось. Тем более, что от наиболее наглых и здоровых мальчишек можно было и «схлопотать». Приходилось применять дипломатические способности, и к тому же я был не одинок и чувствовал поддержку друзей.

И все-таки, делегатом ТЮЗа я был целый театральный сезон.

Были у меня и другие общественные поручения.

Однажды, уже с делегацией пионеров школы мне пришлось участвовать в приветствии на каком-то городском торжественном собрании в Таврическом дворце.

Строем, в парадной форме, с развернутым знаменем и барабаном мы выходили на сцену через широкий проход между рядами в зале, выстраивались, и кто-то из пионеров читал приветственные и весьма пафосные стихи. Действо закончилось традиционным: «В борьбе за дело Ленина – Сталина будьте готовы!», и «Всегда готовы!» с пионерским приветствием. Дальше – барабан, и строем уход со сцены по проходу до дверей через весь зал.

И все это было в том же нормальном для подавляющей массы ребят восприятии, как и песни, часто звучавшие по радио в регулярной и ежедневной «Пионерской зорьке»:

 
«Эх, хорошо в стране Советской жить!
Эх, хорошо страной любимым быть!
Эх, хорошо стране полезным быть!
Красный галстук с гордостью носить!
Знай один лишь ответ – боевой наш привет:
Будь готов! Будь готов! Будь готов!..»
 

Конечно, были в нашей жизни события, которые заставляли нас то ли радоваться жизни, то ли смеяться.

Как было не порадоваться, посмеяться, пионерским собраниям, скажем, на тему «Минута час бережет!». С докладом о том, что в нашей стране в одну минуту добывают много тонн угля, плавят тоже очень много стали и чугуна, ловят еще больше рыбы, и так далее. И мы – пионеры, как вывод, должны беречь каждую минуту своего, и в том числе учебного времени. Ну, как тут не порадоваться и не посмеяться. Что мы и делали.

Вначале пятидесятых в нашей семье Ивановых произошли изменения – папа, наконец, демобилизовался, и после демобилизации работал строителем на механическом заводе «Промет», который находился на Свердловской набережной Невы, рядом с Металлическим заводом.

И вот родители в очередные летние каникулы отправили меня в пионерлагерь от завода.

Лагерь находился в районе поселка Парголово, и, что хорошо запомнилось, недалеко от какого-то озера. Хорошо, что я должен был там находиться одну смену, потому что мне там явно не понравилось – вечные построения и действия по командам, особенно купание в таком близком и желанном озере.

Зато как было здорово, когда в лагерь по воскресеньям приезжали родители и привозили массу всяких вкусностей: печенье, конфеты, лимонад.

Еще, конечно, нравились вечерние костры с пионерскими песнями. И среди них:

 
«Взвейтесь кострами синие ночи,
Мы пионеры дети рабочих,
Близится время светлых годов,
Клич пионеров: «Всегда будь готов!..»
 

Или:

 
«Ну, споемте-ка ребята,
Жили в лагере мы как,
И на солнце как котята
Грелись этак, грелись так.
Наши бедные желудки
Были вечно голодны,
И считали мы минутки
До обеденной поры.
Ах, картошка, объедение,
Пионеров идеал!
Тот не знает наслаждения,
Кто картошки не едал!..»
 

И все-таки, на вторую смену я категорически отказывался остаться, а мама с папой не настаивали, и мои каникулы продолжались в деревне на берегу озера Отрадного в Приозерском районе. Туда меня повезла двоюродная сестра мамы – тетя Лида.

Она была на пару лет младше мамы, пережила блокаду и, наверное, потому была очень худенькой, но очень симпатичной и доброй ко мне. Наверное, еще и потому, что была незамужем, и у нее не было детей.

Почему тетя Лида повезла меня в ту деревню, не знаю, но деревня была явно оторвана от «цивилизации». До места мы добирались сначала по железной дороге, а потом еще час на катере, который, кстати, ходил довольно редко, зато регулярно.

Древние избы пятистенки с огромными печами в большой комнате, колодец и прочие «удобства», как положено во дворе. За околицей нескольких домов был огромный бор – лес из высоченных и красивых сосен, в котором в огромном количестве росли грибы.

Белых было так много, что приходилось выбирать только самые красивые и особо понравившиеся.

В памяти о пребывании в этой деревне остались два эпизода.

Сначала это какой-то деревенский праздник – был накрыт длинный общий стол, за которым разместились все жители деревни. Среди посуды и чего-то съедобного выделялись большие бутыли с высокими горлышками и белесой мутной жидкостью. Как оказалось это был даже не самогон, а брага, которую я с подачи кого-то из деревенских, в тайне от тети Лиды, попробовал. Попробовал, но не распробовал – не впечатлило. Ну, а для местных мужиков это был главный напиток, и употребляли его с большим удовольствием и в неограниченных количествах.

А второй эпизод заключался в том, что я чуть порядочно не покалечился – во время игры с местными ребятами в густой траве на одном из заброшенных участков с полуразвалившимся домом я умудрился свалиться в дыру бывшего колодца. Сруба у колодца уже не было, а края заросли высокой травой, и не удивительно, что я дыры не заметил, и, пятясь, в нее грохнулся. Хорошо, что глубина в колодце была небольшая, и вода была на самом донышке, зато наверху, кроме всего, было незаметное в траве ограждение из ржавой колючей проволоки, и в результате этой проволокой из моей голой ноги был вырван небольшой кусок икроножной мышцы.

Меня благополучно из колодца достали, а тетя Лида, бывшая в блокаду медсестрой, рану обработала и забинтовала. Все окончилось благополучно, и на следующий день я уже бегал, как будто ничего и не случилось, но очередной шрам на левой ноге у меня остался.

Так закончилось то мое очередное детское лето.

И снова школа.

У меня был шелковый пионерский галстук, который почти не мялся, когда я его после занятий, на улице, снимал и прятал в карман. Наверное, стесняясь, или опасаясь попасть в ситуацию, когда кто-нибудь мог сказать: «А еще галстук надел!», по аналогии с тем, как наши сограждане в порыве возмущения бросали таким же согражданам: «А еще шляпу надел!».

И, все-таки пионерия – это было хорошо и правильно. Должно же быть у ребят что-то общее. И идеи тоже, кстати. И первая среди них, как мне казалось, идея справедливости.

И все же в нашей ребячьей жизни пионерия занимала далеко не главенствующее место: впереди был дом, школа, друзья, спорт, книги, кино, изредка праздники – семейные и общие.

В нашем доме в конце пятидесятых были большие изменения. Папу вновь призвали в армию и как военного строителя отправили к новому месту службы.

Позже оказалось, что он стал одним из первых строителей шахт подземного базирования и запуска баллистических ракет – «ядерного щита СССР».

Дома он появлялся нечасто – в отпуск или в командировку теперь уже в Ленинград из своего места службы «северней Москвы».

И каждый раз это был праздник, который «всегда со мной».

Всегда по его приезде можно было ожидать чего-то неординарного.

Однажды, он повел нас с Андреем в одну из морожениц на Невском проспекте. Это были маленькие кафе, где в легких металлических вазочках на высоких ножках подавалось сливочное мороженное. Без консервантов и красителей, о которых тогда и слыхом не слыхивали.

Морожениц на Невском было пять: на углу с Пушкинской улицей, около кинотеатра «Колизей», не доходя кинотеатра «Октябрь», что на углу Невского и Литейного, у Садовой улицы и, наконец, на набережной Мойки.

В тот раз мы с папой пришли в полуподвальчик на углу с Пушкинской, где как и везде впрочем, было в меню много всего. Здесь и «крем-брюле», и «сливочное с орехами», и несколько «сливочных фруктовых», а главное, мое любимое – «фисташковое», зеленоватого цвета и необыкновенно вкусное.

В вазочке помещалось по четыре шарика грамм по 30. Вкусно необычайно, и папа поощряет: «Ешьте, ешьте, сколько хочется!».

Ну, я и постарался от души, а к вечеру «совершенно случайно» у меня «образовалось» нечто вроде ангины, с температурой и болью в горле. Папе «влетело» от мамы, но наш поход на Невский в мороженицу запомнился. Хороший был поход!

После окончания четвертого класса в школах ввели переводные экзамены.

Первым в моей жизни экзаменом был экзамен по русскому языку – диктант.

Выглядело это очень торжественно и празднично. На улице солнышко светит по-особому, класс убран, на учительском столе цветы, на партах чистые тетрадки. Все хорошо, но обстановка чрезвычайно волнует, и немного страшно.

Диктант – это для меня было всегда страшновато, но преодолимо. Я даже умудрился получить за него пятерку. А дальше, на следующий день (или через день?) был еще экзамен по арифметике. Тоже нормально.

У меня почетная грамота, и перевод в следующий класс.

Ну, а для получивших двойки на экзаменах существовали летние переэкзаменовки, а при неудаче – второй год.

Круглых двоечников в нашем классе не было, а вот второгодники где-то в школе изредка «маячили», но всегда воспринимались с добрым сочувствием – нормальные были ребята.

В том году после летних каникул, когда мне было 12 лет, Андрей взял меня с собой на рыбалку. Ему уже 17 лет, и был у него школьный приятель, на пару лет старше его – Валера Михайлов.

Вот и собрались они на реку Сестру. Поехали с Финляндского вокзала до станции Белоостров, вышли из поезда, и удалились на пару километров по течению реки в сторону залива.

Оба друга срезали удилища из прибрежных кустов и закинули удочки. Через несколько минут кто-то из них уронил свою удочку в речку, и она благополучно уплыла по течению. А вода была холодной – лезь в нее и вылавливать удочку никто не захотел. На этом процесс ловли рыбы закончился.

Но, какая же рыбалка без «пикничка» и употребления горячительного. А «маленькая» (бутылка в 250 грамм водки) остывала в речке, привязанная к прибрежному кусту на веревочке. С закуской же была небольшая проблема, но в данной местности вполне решаемая, поскольку кругом были картофельные поля колхоза или же местных жителей.