Текст книги "Временные неприятности (сборник)"

Камуч даже не взглянул на аппарат Россефорпа. Он сразу взвился синим дымом над своим рабочим столом и возопил:

– Ты с ума рехнулся, водяной! Какая тебе может быть поддержка с моей стороны, если ты лишаешь меня куска хлеба! Я же своею аурой воду грязную чистил, людям внушал, что ничего с ними от грязи не случится, мол, всё будет, как у Нюрки после бани. А тут ты со своим аппаратом… Ни-ко-гда! Никогда, слышишь ты, не получишь от меня поддержки на производство своих дьявольских железяк. Подумать только – в наш просвещённый век решил народ фокусами позабавить! И не совестно? Вроде же, вполне разумный мужчина и гражданин.

Россефорп и не ждал особого успеха от посещения колдуна, но что-то его очень встревожило… нет, не в поведении, в словах Камуча. Что же именно? Ага, вот-вот… кто-то недавно тоже поминал некую девицу по имени Нюрка, посетившую баню. Вспомнил! Это же сам герцог Альба… И что? Подумаешь, один другому сказал – они же общаются, – а тому понравилось: вот он и повторил. Но как-то не очень убедительно.

Впору было впасть в отчаянье, в каком частенько оказывались незадачливые изобретатели. Но где-то в глубине души теплилась кое-какая надежда – а что если самому взяться за серийное изготовление агрегатов по очистке воды? Что, если…

Но здесь понадобятся деньги. И деньги наверняка немалые. А он всё, чем располагал, вбухал в никчёмную рекламу. Никчёмную, как оказалось. Впрочем, тех средств, еле хвативших на полукустарный ролик, едва ли хватило бы на первоначальные пожертвования чиновникам. Но было бы хоть что-то… для разгона. Эх, кабы знать бы… Но не время ещё сдаваться. Стоит подумать, как и где отыскать финансовую подпитку. Честными и легальными способами добиваться желаемого долго, мало того – бесперспективно. А вот если пойти по пути грим-страккера… Киртеп где-то о нём слышал.

Грим-страккер на поверку оказался всего лишь разработчиком процессоров некогда популярной артели «Интель&Джент-Яблоко». Когда его сотоварищи, входящие в Совет Аристократии, обанкротились, Гухель фон Зухель (тот самый страккер) оказался отстранённым от кормушки. Пришлось крутиться и крутить извилины по резьбе заливистых умствований. Но ничего бывшему артельщику в голову не приходило, покуда на глаза не попалась роскошная (формами, а не фигурой) барышня на местном рынке, отданном герцогом на откуп вольным штукатурам-каменщикам. Тётка пыталась нагреть покупателя простым методом обвешивания, но электронное устройство назло ей показывало верную сумму к оплате, несоответствующую её желаниям самки недоразвитого олигарха.

Не давали ей развиться, подобно Властелине Олд-банских чаяний, буквально за руку хватали, как только в той руке оказывался чек на приличную сумму. Вот в таком плачевном виде застал её Гухель, застал, достал и заставил себя полюбить. Полюбить с тою силою неистовой, с которой жительницы селений герцогства прикипают к братьям нашим меньшим, нимало не подозревающим – с этого момента жизнь у них перестанет быть жизнью и превратиться в одно невыносимое блаженство.

Встретив даму своего порядком шунтированного сердца, фон Зухель понял, что именно требуется сделать, чтобы жить, ни в чём себе не отказывая. Разработать профессора… или, там, процессора для электронных весов с дистанционно регулируемым наддувом оказалось самым простым. Гораздо сложнее было найти корпус с логотипом, выполненным государственной тайнописью и скреплённым по углам печатями герцога Альбы. А на то, чтобы купить настоящую лицензию на самоделку пришлось потратить годовую выручку – беспредел герцогского чиновничества становился всё более беспределен в своём неумолимом бесстыдстве. И хотя голытьба, собирающаяся под окнами дворца ДОЖей и ДОМов для отправления не слишком разнообразных нужд, вечно о том надрывало пространство, с места ничего не трогалось. Правда, поговаривают, будто бургомистр славного полустоличного града Питержекта попал в струю, и его слили в дом, раскрашенный охрой, приютивший в свои нелепые стены их эрзац-сайдинга 3-ей категории на берегу реки Пряжки.

Это ли путь Киртепа? Можно ли оправдать афёру высокой целью – осчастливить человечество, одарив его возможностью пить чистую воду? И если даже оправдывает, то, как такое жульничество придумать и провернуть.

Россефорп Киртеп ходил из угла в угол – возбуждённый, будто его укусила собака или какая-нибудь злая муха. И тут в дверь постучали…

* * *

Перед Киртепом материализовался Параджанов Хиджаб Параджанохиджабович, известный в народе как «Гюльчатай, покажи наличку». Был он уроженцем города Шаурмакдональдса – столицы княжества Kaukasusface и отличался крутым несговорчивым нравом. Само по себе такое явление не могло означать ничего хорошего, но не в возникшем вдруг контексте.

Собственно говоря, водяному никогда ранее не приходилось общаться с этим господином, но он видел его набранное мозаичным методом лицо на плакате «Защити герцогство, мать, полюби Отечество – производителя!». Видел, потому и узнал.

– Вы, собственно, по какому делу? – осведомился Россефорп, срывая дыхание о густой поток мускусных благовоний, которые перемешивались с тягучим амбре экзотического дорогого парфюма.

– Важнээ дэла толко бэспредел! – Хиджаб украсил свои слова хищной улыбкой, скорее напоминающей оскал дикого зверя, чем человеческую гримасу.

– Не понял, вы о чём?

– А о том, дюша мой, – беру на сэбя производство тваих агрегатов, раз герцог отказного сыграл. Частным парадком, панимаэш? Рэализация тожэ будит. Половина прибыли мине. Другая – твой! Забилис, гаспатин водяной?

– Вы точно берётесь за… за это дело? – голос Киртепа дрожал. Он уже потерял всякую надежду встретить понимание и потому сейчас не мог думать о финансовой стороне вопроса. – Вам, наверное, нужны чертежи?

– Слушай, какие чертежи-шмертежи? – Параджанов буквально сиял приторно-сахарной улыбкой, наверное, подсмотренной в каком-либо иллюстрированном сборнике «Альбана Хаус тудэй и надысь». – Ми давно ых имеэм, дарагой! Бызинэс – терпет многа врэмя нилзя!

– Так вы тот… что был в костюме Арлекина на приёме у герцога?

– Ха-ха-ха! Ти умный – я знал.

– А дразнить меня ни к чему!

– Нэ дразну, просто радуюс, эсли такое счастэ, когда ми нашлы общи изык, панимаэш?

«И этот, чёрт, непонятно почему, напоминает мне герцога!» Неужели своим поворотом головы – влево и вверх?

* * *

С утра Россефор Киртеп находился в приподнятом расположении духа. Сегодня свершится то, к чему он так долго шёл, не щадя ни сил, ни здоровья. А ведь ещё неделю назад сомневался в порядочности Параджанова, полагал, что тот, уехав полгода тому обратно в иноземный Эльсинор, забыл обо всех обещаниях. Но в прошлый quick-энд «Гюльчатай» встретил водяного в герцогском парке и возвестил голосом архангела:

– Э, слюшай, Киртэп, дарагой, во вторник будит адын симпатишый призэнтацый. Прихади – хозаин станиш. Хиджаб слово дэржит. Адын раз сказал – как семь раз отрэзал палца на втарой рука!

Перед огромным ангаром выстроилась очередь желающих попасть на мероприятие. «Надо же, как изменился наш народ, – подумал Киртеп, – года не прошло с той поры, как моё изобретение никого не интересовало. Никому не нужна была чистая питьевая вода. А теперь! Подумать только – нация взялась за ум. Это же самое настоящее возрождение!»

Сердце радостно ухало, когда Россефорп проходил мимо охранника, озорно ему козырнувшего, когда тот сверил данные пашпорта со списком приглашённых первой очереди.

Внутри ангара оказался прекрасный чистый цех, в котором за прозрачными перегородками торжественно поблёскивало множество агрегатов; в них Киртеп не без чувства гордости узнавал своё детище. Вот оно, свершилось! Здоровье нации, вынужденной пить низкосортную затхлую воду болот, теперь, можно считать, станет улучшаться. Так случится непременно.

Вокруг цеха нависали трибуны для участников торжества. Они ломились от зевак, дышали, гудели, ухали, посмеивались, В празднично украшенной ложе сидел Хиджаб Параджанохиджабович и приветливо манил Киртепа присесть рядом с собой:

– Тибя аднаго ждали, дарагой! Давай уже начинаим – люди хатят пробывать.

«Гюльчатай» взмахнул рукой, и тотчас началось всеобщее движение в цехе. Собравшаяся публика – и сидящая в первых рядах элита, и стоящие у них за спиной приглашённые второго ряда – одобрительно гудела, а люди поблизости с агрегатами Киртепа принялись заливать в них экспериментальную (так решил Россефорп) дурно пахнущую жидкость и крутить разного рода клапана и задвижки на блестящих шкурах аппаратов.

Внезапно распахнулся ранее незаметный серый занавес из берлинского габардина, сливающийся со стеной, и на сцену выбежали танцовщицы нескромного. Зал охнул. Ещё бы – перед ними были не какие-то свиристёлки из стриптиз-шоу «Дай мне, дай!», а самые настоящие победительницы проjекта «Топ-модели на топ-панели». По залу побежали дрожащие волны похоти и вожделения. «Эко, вот же народ разошёлся!» – подумал Киртеп, стыдливо прикрывая нежданную эрекцию складным зонтом.

Время пролетело незаметно, потому падение берлинского занавеса показалось чем-то из ряда вон, каким-то моветоном. Обнажённые по самые паслёновые танцовщицы растворились в складках настенной ткани, а по рядам гостей пошли люди с подносами.

– Несут! Несут! – пронеслось над зрительным залом.

Ноздри Россефорпа Киртепа ощутили странный запах… Здесь явно не вода. Что же тогда? Неужели?

– Уважаемый Хиджаб Параджанохиджабович, здесь происходит неслыханное! Как вы посмели использовать моё изобретение в… своих… в скотских целях?!

– Э, дарагой, нэ нада так громка! Всо харашо…

– Как это – хорошо, если вместо чистейшей воды на моих аппаратах получают…

– …атличный алкагол, вах! Чиго нэ нравица, брат Киртэп? Твой апарат – скаска: нычиго нэ нада – ни сахар, ни дрожи, адын вада гразный – палючим атличны алкагол. Дэнэг многа будит, чэм плоха?

– Не-е-е-т! Сволочи! Как вы смели?! Вы заменили мой фильтр! Я же хотел принести пользу человечеству! Не-на-ви-жу!

– Нэ сами замэнили, нэ сами. Нам адын добрый учёный памог. Умний чшеловек, сразу понал, какой полза будит. У гэрцог пэрвый савэтник будит.

Россефорп бросился вниз, туда, где творилось самое безнравственное из виденных им когда-либо действий, пытаясь остановить ставший ненавистным процесс абсолютной очистки… нет, не воды, а самогона. Но водяного остановили и вернули в ложу для почётных гостей. А там… там на его месте уже сидел Кимедака Шыдлека и весело улыбался. Даже не так, не улыбался, а нагло хохотал Киртепу в лицо:

– Что, съел, водяной? Я же говорил, что все твои фантазии никому не нужны. Народу хочется веселья, а вовсе не чистой воды!

– Слушай, гад, мне придётся идти к герцогу. Я всем пожертвую, чтоб попасть к нему; объясню Альбе, какой из тебя советник!

– Бедный-бедный Киртеп! Ты так ничего и не понял. Нет никакого герцога Альбы, которого ты знал. Нет и его кузена…

– А куда же они девались? Я же их сам недавно видел.

– Наивный, перед тобой были всего только андроиды.

– Андроиды?

– Ну да, андроиды – очень похожие на живых людей куклы. А сам герцог со всей своей семьёй переехал на Бали.

– Зачем?

– Он передал все свои полномочия мировому правительству, действия и намерения которого мне точно неизвестны. Но одно понимаю определённо – население герцогства ему не нужно, потому территория зачищается, но делается это вполне гуманно – генно-модифицированные продукты, алкоголь, праздники с излишествами…

– Это же предательство! Как ты мог?! Знать и молчать…

– Всё равно никто не поверит. Народу удобней жрать, пить, совокупляться с гулящими девками и малохольными педиками, чем слышать правду о своей участи скота, которого готовят на заклание.

– Я убью тебя, сволочь!

– Это вряд ли. ОНИ не допустят.

– ОНИ – кто они? Те, кто тебя нанял?

– Меня нельзя нанять, я просто выполняю заданную программу.

У Россефорпа перед глазами поплыли круги, и он бросился на рабочую площадку, желая остановить ужасающий процесс.

– Здесь должна быть на выходе чистейшая жидкость! – пытался вразумить Киртеп бригаду операторов у ближайшего аппарата, созданного по его чертежам.

– А у нас, сами посмотрите – чистейшая, будто слеза.

– Но это ведь не вода!

– Конечно! Зачем нам нужна вода, её в округе столько, что хоть – запейся.

– Но она же загрязнённая.

– Правильно, а наш напиток – нет.

– Но его нельзя употреблять вместо воды!

– Не знаю, мы уже два месяца употребляем – никто не умер, и с желудками всё в норме. Значит, можно.

– Два месяца?! Ах, вот как! Все знали уже давно, чем всё кончится?!

Россефорп рванулся к трибуне, где Хиджаб Параджанохиджабович и Камидака Шылдек поднимали очередной тост за успех своего предприятия. Или просто делали вид, что поднимают, ибо андроидам, наверное, вовсе ни к чему повторять все поступки, свойственные людям. Они воспроизводят лишь то, что предусмотрено программой функционирования: характерные движения, речевые обороты, несмотря на специально внедрённый акцент, а главное – стремление к главной цели с использованием легальных путей во избежание разоблачения.

При виде сей горькой парочки отчего-то вспомнилась старинная Альбанская шутка: «чин-чин – два китайца чокаются». Надо же, какие глупости в голову лезут! Ну, уж нет, господа, если вы пытаетесь внушить мне что-то, то этот номер у вас не пройдёт. Накося, выкуси!

– Вы меня обманули! Будьте прокляты! – Водяной, честно говоря, не знал, что ему делать, голова была забита какой-то ерундой, напоминающей влажную вату – мысли тонут в её гигроскопичной тяжести. Он не знал… но потом решился – решил уничтожить ряженых в людей кукол на глазах у всех. И тогда ему поверят, услышат, поймут; тогда объединятся, и в герцогстве может что-то измениться. Главное – начать, показать пример… Под руку попался обрезок трубы. Что ж, тогда – держи, антихрист, кадилом по киоту!

Но не успел… Подоспевшие телохранители схватили Киртепа под руки, обезоружили и потащили поближе к выходу.

Водяной сделал вид, что смирился и брёл, понурив голову. Вслед ему неслись насмешки и оскорбления, летели стаканы-непроливайки, невесть откуда взявшиеся тухлые яйца и томаты – всё, как и полагается по законам жанра. Россефорп практически никак не реагировал. Охранники, видя безволие «объекта», потеряли бдительность и ослабили хватку. И тут Киртеп совершил поступок, которого от него никто совсем не ждал: он вырвался из рук здоровенных парней и побежал вдоль рядов зрителей, уже порядочно насосавшихся чистогана из его аппарата, размноженного по воле Хиджаба Параджанохиджабовича. Киртеп кричал, требовал, умолял. Над ним смеялись. И тогда Россефорп выхватил рупор из рук администратора праздника и обратился к эзотерическому началу собравшихся здесь людей.

– …и наступит над нашими провинциями Перваргеддон! И прийдет сатано… и напьётся пьяно, и возопит: «Не ждали, сволочи! А я ведь тоже человек, и ничто человеческое мне…» Эх, Гиппократа на вас нету, которому я клялся после ординатуры! – пафос в словах Россефорпа сиял невидимыми флюидами справедливого гнева.

Но Киртепа никто не слушал. Каждый из присутствующих занимался своим делом: кто-то подтаскивал очередную бадью с «брагой», кто-то заливал первичный продукт в аппарат, придуманный водяным герцога, кто-то регулировал температурный режим, а самые опытные, кого называли технологами-фёстерами (производная от слова «первач» на олдбанском языке), управляли процессом выгонки конечного продукта небывало чистого качества.

В углу разливочного цеха валялся свёрнутый в трубочку грязный (со следами подошв) плакат «Передовому герцогству – чистую питьевую воду!» Идеология Кимедака Шыдлека (а скорее всего – некоего мирового правительства) торжествовала – зачем державе чистое питьё, если в ней, державе, не останется трезвых?! А выпившему – какая разница, чем запивать идеальный самогон, правда?

«В нашем государстве всегда так, – подумал Киртеп, осознавая, что ничего уже не изменить. – Любое изобретение служит не благоденствию и процветанию всех, а наживе тех, кто оказался более изворотливым и наглым при прочих равных… И если бы только это!»

* * *

Между тем, в герцогстве Олд-Бания наступали лучшие времена. Теперь здесь и нищие могли почувствовать себя нуворишами… пока работали агрегаты Россефорпа Киртепа. А они не просто работали, они множились и развивались. Несмотря на то, что сам Россефорп отошёл от дел и, как поговаривают, тронулся умом, народные умельцы не давали процессу увянуть. Сначала появились контрафактные самогонные аппараты. А потом АКМ-ы – агрегаты Киртепа модернизированные, позволяющие увеличить импорт фреш-спирта в десятки раз.

Регулярное и повсеместное употребление первач-продукта населением сделало отмену крепостного права в герцогстве практически безболезненным, а следом за этим были отменены и все другие права граждан, приблизив всеобщие демократические веянья и преференции на расстояние протянутых ног.

В центре Олбани Приштины очень скоро поставили грандиозный памятник Россефорпу работы Рабатели Зуце, который благодарные жители теперь ежедневно украшают цветами, цветными рюмками и фужерами, а вороны и галки – свежим гуано. Надпись на пятиметровом пьедестале гласит: «Тому, кто очистил нашу жизнь». Скромно и со вкусом.

Через некоторое время сквер возле монумента превратился в место паломничества «френдов Киртепа» со всего мира. Цивилизация влетала в очередной виток спирали мироздания, в котором уже вызревала новая разновидность людей – homo ethanolus с ярко выраженным бугром в виде огромного плода авокадо на правом боку и прекрасно-алым носом на фоне чудесного землистого лица.

Немец-перец-колбаса

Сказка по Фрейду, говорите? Попробую вспомнить… Давным-давно, когда словом «политкорректность» бредили лишь в домах, выкрашенных охрой, забившись по палатам, жил-был один Фрейд. И был у данного нам в наших ощущениях Фрейда один Гегель и один Кант.

И повадился к этому Фрейду некто Юнг, тот, что из швейцарских психиатров, в гости захаживать. Бывало, с утра захаживает в понедельник, а Фрейд заперся внутри, с Кантом про разные психофизические штуки рассуждает. И не нужно им в собеседники никакого Юнга приставучего. Другой бы понял давно, что не пришёлся к научной беседе в понедельник, да, и домой ушёл. Но Юнг, царствие ему небесное, не таков. Всё захаживает и захаживает в Зигмундовы апартаменты, позвонит в звоночек стильный кёльнского чугунного литья, посучит немного ногами половичок у дверей, покряхтит, скушает мятную конфекту и прогуляться отлучится.

Прогуляется минут пять – если отсчёт вести по Гринвичу – и снова в звонок чугунный звонить принимается. Постучит бывало Юнг, утомится. А как утомится, сразу про осуществление индиивидуации личности что-то в замочную скважину кричит. Зигмунд всё это кощунство слышит, конечно, но виду не подаёт. Дверь не отпирает, разве что, собачкой иногда тявкнет, отвяжись, дескать, Юнг, креста на тебе нету.

Так вот незаметно и годы проходят. От двери не отлучиться, сами понимаете, иначе хитроумный Юнг воспользуется и внутрь квартиры проникнет. Так и стоят друзья, трём богатырям уподобившись, косяки подпирают. И, ладно бы, только в понедельник, а то ведь и в другие дни приспособился Юнг к Фрейду шастать. Вытащит, бывало, из почтового ящика газету, подправит дату на понедельник и назад её всунет. Дескать, смотри, герр Фрейд, а назавтра опять по прогнозам начало недели. В подобных обстоятельствах поневоле философом станешь, даже если родился полным кретином.

А Фрейду-то с Кантом ума не занимать, потому их и помнят сегодня, как родных, и памятники воздвигнуть норовят, и книжные, так сказать, откровения великих в программу ВУЗов включить.

Вернёмся теперь к Гегелю. Он-то, зачем Фрейду нужен, спросите вы, если и одного Канта вполне достаточно, чтобы кого угодно до смерти заговорить? Так вот, Гегель необходим был нашей философствующей парочке по многим причинам. От двери Фрейду не отойти, а нужды естественные справить требуется. Например, побриться или в зеркало на себя взглянуть. Вот тут-то Гегель незаменимым оказывался. Он и побреет, и в магазин за шнапсом сбегает, и накормит, и бельишко простирнёт, ну, и всё остальное-прочее, за исключением специальных услуг, за которыми приходилось к фрау Манифюндер посылать. Гегель – случалось – туда, как водится, зайдёт, чтобы дамочек для друзей подобрать, но так увлечётся, что пока сам не попробует, к Фрейду не отправляет.

Да, кстати, вы спросите, а как же Гегель и эти милые создания от фрау Манифюндер в квартиру к Зигмунду проникали, да, и кухарка тоже, о которой я упомянуть забыл по своей расеянности? Они через чёрный ход туда попадали, а Юнг о нём, о ходе тайном не знал ничегошеньки. А, представьте себе на минуточку, что вдруг бы да знал…

А думаете, почему Зигмунда с Иммануилом никогда не тянуло поменяться местами с Гегелем хотя бы на время, чтобы тот сменил их на дверях, а самим погулять пойти? Они, видите ли, хотели, чтобы всё по честному было, чтобы по самому крайнему варианту… Раз Юнг бессменно в гости ломится, значит и им не пристало замену себе требовать. Философы! У них всегда так: если упрутся, то будут стоять на своём. Никаким ломом не сковырнёшь.

У Юнга же товарища верного не оказалось, который бы за ним ходил, как Гегель за Фрейдом и Кантом. Обносился Юнг, зарос до самых глаз подозрительной рыжей щетиной, питался нерегулярно, христарадничая во время своих кратковременных прогулок. А уж, как ему справлять и отправлять естественные нужды удавалось, о том вообще разговор особый. Юнга три раза хотели даже в участок увести за нарушение общественных норм морали, но ему удавалось убедить жандармов, что «ЕСЛИ НЕ ОН, ТО КТО ЖЕ!»

И так бы, пожалуй, вся эта история с философией и закончилась буднично и ординарно: сошёл бы с ума герр Юнг от тоски да одиночества. Но тут его посетила одна замечательная идея, познакомиться с кем-нибудь из прохожих с философским уклоном. Нет, правда, он ещё раньше пытался с почтальоном, который Фрейду разные «Пентхаузы» да «Малые философские сборники рассуждений о дамах» по подписке приносил, поговорить и завлечь в свои экзистенциональные сети, но не тут-то было. Почтальон на одно ухо глухим оказался, а на второе по-немецки ни бум-бум. Так и заявил Юнгу: «Нихт шиссен, пане Юнг. Их бин итальяно почтальоно, с толстой, понимаете ли, сумкой на Римини».

Задумано относительно напарника хорошо, можно даже сказать, вполне нарядно, только как же в толпе философа приметить? «Да очень же просто, – решил Юнг. – Тот, кто ворон всё время считает, тот и философ». Как на грех – февраль приключился, и все вороны отлучились на зимние квартиры. Пришлось Юнгу весны ждать. Сначала, как водится у Саврасовых, грачи прилетели. А за ними уже и вороны припёрлись журавлиным клином. «Клин клинским вышибают!» – решил Юнг и отправился вдоль Зигмундова дома искать себе перманентного собеседника – в качестве награды за все годы тоски и невостребованности.

На свою беду Артура Шопенгауэра нелёгкая в том месте носила. Ничего он про Фрейда не слышал. И про Гегеля с Кантом. А вот про Юнга читал чего-то во вчерашней газете «Дер немецкий цайтунг». Так, де, мол, и так, на одной тихой улочке один тихий гражданин субтильной наружности облика справил две нужды принародно и одну отправил… похоже, в декретный отпуск, ну последнее замечание к даме относится, как вы понимаете.

Завидел Шопенгауэр Юнга в опасной для себя близости, но значения не придал. Мало того, ассоциативно этого встреченного господина с героем газетной статьи в соответствие не поставил. А надо бы. Попал Артурка в Юнговы лапы, даже квакнуть не успел. Вот потому-то и стал Шопенгауэр наперсником доктора Юнга: расслабился самую малость да в сети угодил. Беда-огорчение. У Юнга же – радость непередаваемая. Сами подумайте, и пациент и собеседник в одном, можно сказать, барашковом полупальтовом флаконе. Как же не радоваться?!

А Фрейду с Кантом, тем – напротив – неуютно стало. Раньше-то они с полным превосходством в щель под дверью обросшего и грязного Юнга лицезрели, всё дразнили его насмешливо: «Доктор кислых щей, хоть завязочки пришей». А теперь-то как же? Чистый стоит Юнг, побритый и наутюженный… в некоторых местах своего аккуратно залатанного и свежевыстиранного костюма. Усы топорщатся от изобилия крахмала в воротничке, брови вразлёт, на голове ирокез а'ля «Шалаш в Разливе», в руке котелок, в котелке полба, в полбе вобла, а во лбу герб Женевского унитарного госпиталя для продвинутых не в ту сторону пациентов. Такого разве ж подразнишь?

А тут ещё Гегель капризничать начал. Хочу, говорит, написать «Лекции по истории и философии, без картинок, в трёх томах». Созрел, дескать, давно. А с вами, философами, разве ж чего напишешь. У вас, мол, столько потребностей и нужд каждый раз возникает, что уже и жить не хочется – сил на две затяжки осталось. Пойду, де, в Рейне топиться, пусть, дескать, Гейне мне поэму посвятит за сей эзотерический акт и назовёт «Ганг на Рейне».

Сказал и ушёл в тёмную ночь – горе мыкать по притонам. Рейн в ту пору ещё подо льдом стоял, помнится. Вот и ждал Гегель осуществления своей мечты за тарелочкой грога огневого, да, и с песней про «…голова обвязана, кровь на рукаве…» на селёдочных устах. Это так Гегель себя представлял после утопления, однако далеко ему было до Щорса. Пол-Европы! Да ещё – с четвертью.

А ему уж и замену сыскали. Фридрихов-то в Германии хватает. Потому-то недолго Юнг с Шопенгауэром радовались. Не открыли им двери в понедельник, да, ещё и язык в окно показали. Прибывший вечерним дилижансом Ницше вообще хотел даже и не эту часть тела через стекло выставить на обозрение Юнга, а нечто более существенное, но друзья его отговорили. Мол, что фрау Манифюндер подумает о здешних нравах, и девиц присылать перестанет, а кухарка уже старенькая, что, де, станем делать, мы хоть и с самим Фрейдом дружим, но на Ницше у нас рука не поднимется, вот!

А под окном Юнг с Шопенгауэром прогуливаются и думают, как им отомстить философам в полном субъективном пространстве прихожей запертым. И вскричал вдруг Шопенгауэр, мол, эврика, герр Юнг, ужо зададим этим агностам за дверью. А тот ему: «Артур-душа, выкладывай всё, как на духу, а то так мне неймётся, брат, что не только кушать перестану вскоре, но и к мадам Манифюндеровой тебя посылать».

Тут Карл Густав ничуть душой не покривил. Не нравились ему Манифюндеровы девицы, поскольку ни по-итальянски, ни по-французски не разумели. Такой эстет, чтоб ему!

А вы сами-то никогда к фрау-мадам не наведывались в салон? Вот и зря, я вас уверяю. Есть на что посмотреть, есть что ощутить… потрогать… и не только руками. И кто к ней не приходит, всем найдёт покой и усладу, будь ты хоть Фрейд с сексуальной перверсией, хоть Юнг со стетоскопом.

Но вернёмся к нашим философам. Не стал Артур, Шопенгауэров сын, тянуть резину, волынить волыну и кашу по тарелке размазывать, подобно вашему сказочнику. План Шопенгауэра был весьма хитроумен: узнать, каким таким волшебным образом можно проникнуть в дом Фрейда. Ведь ходит к нему как-то кухарка, и это сразу видно по дыму, вылетающему из трубы на крыше да щекочущему ноздри Юнга и Шопенгауэра, Юнг назвал Артура гением философии, и друзья принялись следить за кухарками. Как найти кухарку среди тысяч жителей? Очень просто. От кухарки пахнет едой, горелым и, в обязательном порядке, баварским пивом. Вы встречали когда-нибудь немецкую кухарку, от которой бы не пахло баварским пивом? Вот видите, насколько прав оказался Шопенгауэр!

Запах баварского светлого сначала привёл Артура в портовой кабачок. Здесь он в одном из завсегдатаев гештета с удивлением узнал философа Гегеля.

– Здравствуй, брат Гегель.

– Привет тебе, брат Шопен. Ах, да, извини, Шопенгауэр, конечно.

– Кому-чему сидим в этой дыре?

– Жду времени своего самоутопления, брат Шоппи.

– А к чему тебе себя топить, пошли со мной… Юнга брить.

– А-а-а, сколько платить будут?

– Да сущую ерунду: две марки в неделю.

– Хорошо, согласен! До весны, может, подкоплю чуток на тёплую одежду, чтобы утопнуть комфортнее было. Не век же здесь тоске себя предавать…

Вот и случилось то, о чём родители детям в голову долбят с утра до позднего вечера. Другом может стать даже бывший враг, а кухарка оказаться мужиком. Что, я вам про эту самую кухарку, за которой Шопенгауэр следить подвизался, ничего так и не сказал? Тогда слушайте, если вам сердца своего не жаль. Ведь от одного только сострадания надорвать его можно. Хорошо, вы сами напросились.

Та женщина, которую Шопенгауэр принял за кухарку Фрейда, оказалась угольщиком и трубочистом (на четверть ставки). Сия фрау была незаконнорожденным гермафродитом в семье одного Потсдамского графа по имени Генрих Анна-Мария-Анна-и-Ещё-одна-Мария Эстель-Забакинский. И полюбила юная Эстель-Забакинская графиня одного трубочиста до того, что стала себя сажей по утрам мазать вместо гимнастики и гигиенических мероприятий, сообразных немецкому образу жизни. Потом в кухарки подалась, чтобы стать поближе к народу. Заматерела, окрепла, отрастила мозолистые руки и отдалась возлюбленному прямо в трубе старинного бюргерского дома. А там, сами понимаете, какие условия. Дышать же нечем! Вот так и был потерян возлюбленный молодого графина. Да, причём тут графиня? Я же сказал уже о внезапной возмужалости Эстель-Забакинской персоны. А потерян-то как? Просто в камин провалился возлюбленный да из поля зрения исчез.

С тех пор Эстель-Забакинское создание пошло по рукам в поисках своей половинки, на что только не пускалось: и в муравейнике спало, и на крыше магистратуры три недели дролечку своего караулило в режиме передового мониторинга, и женщиной некоторое время притворялось, ничего не помогло, впрочем. Вот теперь и живёт оно в полном неосознанном заблуждении о счастливой любви, что, однако, совсем к философии не относится, как бы того кое-кому из министерства образования ни хотелось.

А что же в портовом гештете происходит? Да ничего особенного – выпили философы мировую на параллельной волне субъективизма, потом на свежий воздух подались. В общем, так и потопали Шопенгауэр с Гегелем вдоль да по Миттель-штрассе в обнимку. Песняка давят на всю Йохановскую. О! Йохан Палыч! Что-то вроде того. Хорошо им и весело, нашла, что называется, коса на грабли. А тут им из кустов Юнг показался. На скрытность попенял, и давай у Гегеля разные хитрые философические штуки выведывать – скажем, каким образом к З.Фрейдову в дом проникнуть незаметно. Гегель-то наш на радостях таиться не стал, всё, как на духу-то и выложил. Такая вот, понимаете, братцы, заковыристость образовалась сама собой неожиданно.

Не стал Юнг тёмного времени суток дожидаться для своего дела укромного, дела злодейского. Попёрся сразу на задний Фрейдовый двор и – ну, давай стучать в пожарный выход. Вышел заспанный пожарник и осведомился, кто стучит, по какому-такому философскому обыкновению, и не вы ли кухарка, случаем, а то жрать хочется, как из брандспойта. Юнг подтвердил всё это многословие своим обычным «я-я» и в дом попёрся.