Текст книги "На крыльях феникса"

Что произошло дальше, Себастьян уже не видел.

Он быстро поднимался по крутой хлипкой лестнице, несколько раз чуть не скатился с нее, и всякий раз напрягал глаза, стараясь различить в темноте ступеньки. Темнота была не слишком сильной… не демонической Тьмой, там, внизу.

Дойдя, наконец, до второго этажа, юноша сразу понял, что находится в колокольне. А недалеко от него висел массивный колокол, на внешней стороне которого были выгравированы крылья.

Из-за него резко и неожиданно для молодого паладина выскочила темная фигура. Она обнажила меч и приготовилась нападать. Себастьян был слишком измотан, чтобы разбираться, в чем дело. Эта усталость, безысходность даже сумела притупить чувство страха, что всегда, с самого рождения, не давало покоя юноше.

Сам не помня себя, новопосвященный паладин пошел навстречу фигуре и, сделав выпад, вложив в него всю свою ненависть и жажду мести, проткнул ее, не вытаскивая меч назад. От фигуры послышалось сипение, похожее на хрюканье и, судя по звону, оружие выпало из руки. Однако она сама не упала.

Тогда Себастьян предался не свойственной ему свирепости и со всей сей силы, что только была, толкнул фигуру от себя, в результате чего она, не успевая вытащить из себя меч, выпала из колокольни.

Молодой паладин словно пришел в себя. Вырвался из лап забвения, лап, без сомнения, таких же, как костлявые лапы Тьмы, сущности, мерзостной твари. Теперь он пытался понять, зачем мастер сюда его послал. Времени на раздумье не было – старший паладин был еще жив, но надолго ли?

Массивный и в тоже время маленький колокол, по сравнению с колоколом в Эйджгейте, сейчас не звонил. Он молчал. Наверное, ему вообще не приходилось звонить, судя потому, что творилось в этой часовне.

Себастьян взглянул на него и, неожиданно, разум пронзило старое воспоминание: «Голос крылатого колокола несет в себе великую силу. Это не просто звон, в нем заключена божественная энергия самого Ординума!».

Вот он, ответ! Себастьян не стал ждать ни секунды, просто на ощупь отыскал веревку и подобно звонарю, забил в бронзовый колокол, как можно сильнее натягивая на себя медный язык.

Колокольный звон хлынул сотнями волн, освобождаясь от пережимающих оков молчания, распространяясь по всей округе, оглушая юношу и сотрясая старое здание часовни!

Божественный могучий звук лился во все стороны, и даже казалось, что тихий холодный ветер усиливается, становится ураганом.

Но только не смерчем, ведь смерч – это спираль.

Новопосвященный паладин не давал затихать колоколу, он бил в него не переставая, не жалея сил, с каждым ударом чувствуя, как наплывают трагичные воспоминания, что перетягивали сердце стальными канатами, выдавливали из него кровь.

Я паладин и мой долг сражаться со злом, да не убоюсь я его!

Себастьян продолжал звонить, стиснув зубы от злости и от боли. Он бы и дальше долбил в колокол, но его плечо сжала чья-то рука, и юноша обернулся.

– Достаточно. Пойдем… – это сказал мастер Тобиас…

***

– Вы убили тварь? Убили? Что? Что это было? – яростно спрашивал Себастьян, брызжа слюной.

– Теневой демон… Соглядатай Небытия, – сказал в ответ Тобиас, – А сейчас уходим! Хватай собратьев!

Он подошел к телу Клайда и, взяв его на руки, понес к выходу. Пламя только начало разгораться, оно постепенно поднималось все выше, под свод, превращая опорные балки в уголь.

– И Ему было очень больно от песни колокола Ординума, – рассказал мастер о битве, его голос доносился с крыльца, откуда веяло свежим воздухом проклятущей ночи. – А я читал молитву и бил его мечом.

Новопосвященный паладин ничего не ответил. Он взял мертвое тело Стевина под подмышки и поволок к выходу. Затем сделал то же самое с телом и головой Лаитона.

Старший паладин стаскивал трупы по лестнице с крыльца и, протаптывая высокую траву, тащил собратьев к трапезной, одного за другим.

Юноша выскочил из горящей часовни, его лицо покрылось копотью. Но Себастьян плевал на это.

Первое, на что он обратил внимание, когда оказался на улице, это то, что у трапезной не было никакого шума. Ни храпа, ни ржанья лошадей. Как и везде. Одинокая могильная тишина. Лишь внутри часовни грохотали падающие доски, и рычало пламя.

Отныне это место стало настоящей могилой. Впрочем, ничего не изменилось.

Тобиас между тем приблизился к трапезной. А через короткое мгновение после этого огонь распространился наружу. Его горячие языки вырвались из окон, выползли сквозь двери. Пламя пожирало часовню.

Оно осветило весь двор. И Себастьян увидел. И Тобиас увидел.

И то, что они увидели, стало последней каплей.

Смертное существо может сколько угодно долго держать в себе чувства и эмоции, пока не найдется капля, которая переполнит сосуд. Возле трапезной лежали обезглавленные туши лошадей. Сами же головы были насажены на колья забора.

И жеребец Тобиаса, и любимица Себастьяна Робена, и остальные, все были мертвы. Головы будто отсекли одним мощным ударом. Тобиас походил вокруг и сделал вывод, что никаких следов борьбы нет. А лошадь слишком умное существо, чтобы не понимать, кто с какими намерениями к ней подходит. Значит, лошадей убили внезапно, при этом безжалостно затемняя их сознание.

Вид этих пока еще не гниющих, но жутко выглядящих туш, вид крови, забрызгавшей всю траву вблизи трапезной и, собственно, сама трапезная, вернули и пробудили все эмоции, что тщетно пытался погасить в себе новопосвященный паладин.

Он уперся взглядом в мертвую голову Робены, с оголенными зубами и жуткими глазами, в которых еще сегодня вечером читалась доброта. Посмотрел на трупы собратьев, лежащие неподалеку, и упал на колени.

Душевная боль, что терзала все тело, не хуже лап теневого демона, заставила забыть о физической боли в ноге. Он начинал всхлипывать, а затем и совсем разрыдался, закрывая глаза руками.

Слезы текли по его пальцам, капали на накидку и на землю. Плач переходил в истерику, внутренности просились наружу, а бока сдавливало так, что создавалось впечатление, будто это уничтоженный ныне теневой демон вернулся и решил начать пытки заново. Но эта пытка не была сравнима с другой, внутри. В самом сердце.

Тобиас подобрел, шаркая сапогами, к Себастьяну.

– Мужчины могут плакать. Поплачь, мальчик, поплачь, – с жалостью и как-то по-отцовски сказал он. – Это освобождает. Не бойся этого никогда. Плакать также нормально, как питаться. Тем более после того, что ты пережил. Да еще в таком возрасте. Я впервые увидел смерть собрата в двадцать три. Но не в семнадцать. Это ты всадил меч тому, что валяется возле часовни?

Новопосвященный паладин ничего не отвечал, он продолжал истерически реветь, сжимая кулаки и иногда откидывая голову назад, стремясь жадно заглотнуть ночной воздух, пропитанный черным дымом.

– Знаю, что ты. Не жалей об этом. Иногда приходится убивать. Так уж получилось. Я не плачу, потому что нечем…. Слишком многого я повидал за эти годы. То, что случилось сейчас… трагично, но плакать мне нечем, – объяснил Тобиас.

Сказав это, он отошел ближе к полыхающей часовне, сел на колени, начал громогласно, но неразборчиво, молиться.

Себастьян остался один на один со своим горем, со своими слезами. Ему было сложно остановить поток эмоций. Из него ушла вся энергии, не было желания обдумывать произошедшее. Хотелось убедить себя, что это просто сон, что на самом деле ничего подобно в мире вообще не существует…

Однако перед глазами все время вставали мертвые собратья. Истинные собратья.

Сейчас их тела лежали неподалеку, но молодой паладин старался смотреть в другую сторону. Хотя какая-то неведомая сила все время подбивала глянуть на трупы. Посмотреть, уничтожая тем самым себя изнутри. Может, все дело было в этом гадком месте? В теневом демоне, невидимые ошметки чьей сущности все еще витали воздухе? Молодого паладина это не волновало. Собратьев уже ничто не вернет.

Себастьян ревел так отчаянно и так долго, что все-таки не смог дальше сдерживать свой желудок. Новопосвященного паладина согнуло пополам, и почти переваренная еда вместе со слюной и слизью вырвалась и забрызгала всю траву перед юношей. Он откашлялся и вытер рукой рот.

Себастьяну всегда сложно давалось сдерживать себя. Орден сумел поменять некоторые особенности характера, но ведь не весь характер в целом. Раньше юноша мог подолгу переживать любой пустяк, обижался на несправедливое отношение к себе, не мог видеть жестокости. Но все это – просто пылинка, попавшая в глаз, по сравнению с тем, что случилось сейчас. Когда рядом лежат мертвые собратья, когда в первый раз приходится убивать, когда рушатся все надежды, только тогда смертный осознает свои прошлые ошибки и начинает смотреть на всю свою жизнь иначе.

Себастьяна настолько засосали и вобрали в себя эмоции, что он не заметил и не услышал, как Тобиас прекратил молитву. Снова почувствовал на своем плече его руку.

– Хватит, Себастьян. Я понимаю, сейчас очень тяжело. Но нужно сохранить силы. Нам еще нужно на чем-то, на ком-то вернуться в Эйджгейт. Вставай, – Тобиас подал руку молодому паладину и тот, опираясь на нее, медленно поднялся на ноги.

Юноша впервые за несколько минут снова ощутил резкую боль в ноге и снова присел.

– Что такое? – спохватился старший. – Ранен?

– Д-д-да, – всхлипывая, невнятно ответил Себастьян, – Тот демон, тогда, когда я бежал в колокольню…

– Сейчас. Не бойся, – мастер напрягся, и сосредоточился. – Ляг на землю.

Себастьян осторожно прилег на траву, совершенно не обращая внимания на тот факт, что она им же испачкана.

– Только лежи смирно, – Тобиас снял с юноши сапог и наголенник и положил руку на рану.

Ладонь засияла синеватым, ярким светом. Живым светом. Светом Ординума. Он, как разгорающийся рассвет, бежал по опухающим венам левой руки мастера, вырывался из пальцев. Зрачки мастера расширялись, а из носа текла капля густой крови.

Юноша почувствовал приятное тепло, что пробегает по его ноге, затем движется через все тело. Это тепло, как и божественный свет, умиротворяло и вместе с тем придавало сил. Уже через несколько секунд Себастьян не чувствовал боли в ноге.

– Это то самое? – спросил он, когда уже поднялся с земли и надел сапог с наголенником.

– Да, – обессиленно ответил Тобиас. – Исцеление. Свет Ординума.

– Почему тогда вы ИХ не исцелили? – обвиняющее спросил Себастьян, у которого снова задрожал голос.

Тобиас посмотрел в глаза юноше и немного погодя ответил:

– Они умерли. Я не бог, чтобы дарить жизнь…

– Но вы могли исцелить их во время битвы! – едва не крича, высказал молодой паладин.

– Нет, не мог. Они умерли моментальной смертью. Если бы они жили еще хотя бы несколько секунд… Да и то бы все равно не спас. Исцелять кого-то во время битвы, а тем более такой, практически невозможно. На такие способности нужно смирение и сосредоточенность. А где они во время битвы?

Себастьян угрюмо склонил голову.

– Знаете, мастер… Я раньше недолюбливал Клайда и Стевина, холодно относился к Лаитону… Но сейчас я больше всего хочу, чтобы ОНИ жили… Чтобы они дышали… Они мои друзья… – прошептал Себастьян, снова начиная плакать. – Друзья…

– Я все понимаю. Они отправились к богам, они погибли как герои…

– Их забрало Небытие…

– Я думаю, что боги успели… Они спасли…

– А как же то, что вы сегодня говорили? Что не всегда оправданно бесстрашие…

– Да… Клайд был сильный и умелый парень. Но, если бы он не бросился на врага, то, может быть, нас осталось бы больше, чем двое… Его поступок сложно оценить как героический. Но все же это поступок.

– Вот именно! Поступок! А я боялся, я не сражался!

– Прекрати…

– Я прав сейчас, мастер! Я прав! Я должен был умереть! Я! Я должен был оправиться в Небытие вместо них! – отчаянно продолжал сквозь слезы кричать Себастьян и трястись всем телом, размахивая руками.

Еще несколько секунд назад Тобиас с трудом поднимался на ноги, ослабший от Света Ординума… Но сейчас замолчал и стиснул зубы. Затем вдруг ударил Себастьяна кулаком в челюсть. Юноша чуть было не отлетел на добрый десяток футов.

– Себастьян! Никогда, НИКОГДА, не произноси ничего подобного! Ты понял?! – гневно выпалил мастер.

Себастьян недоуменно кивнул, вытирая с губ кровь и сплевывая ее.

– Ладно… Прости, может я погорячился… – с жалостью произнес Тобиас. – но такие фразы постоянно выводят меня из себя… И собратья твои не внутри Небытия. Двое из них убиты сектантами, не Абсолютным злом. Лаитон… Уверен, Людские боги вытащили его из скользких лап Темных богов.

– Мне очень тяжело, мастер, – тихо пробормотал молодой паладин и присел на землю, держась руками за голову. – Я не считал всех их за собратьев, а тем более за друзей, а Клайда раньше вообще за врага принимал. Но теперь слишком поздно исправлять! Надо было пользоваться моментом, а я не пользовался… Да еще и стоял как трус, дрожал, боялся сражаться!

– Сделанного никогда уже не вернешь, – угрюмо пояснил мастер и присел напротив юноши, смотря ему в глаза. – Увы, но это так. Теперь просто надо научиться жить с этим. Это тяжело, но возможно. И вообще, Себастьян, перестань винить себя. Для каждого первый бой проходит по-разному. Одни умирают, другие живут. Ты выжил.

– Ценой чужой жизни… – грустно заметил Себастьян.

Тобиас промолчал.

– Это все моя вина. Я должен был защищать вас… Я отвечал за вас. Но не защитил. Новопосвященные никогда не погибали… Но так случилось, не спрашивай меня, почему боги забирают одних, а других защищают. Я сам не знаю. Я оставил этот вопрос еще года три назад. На него нет ответа в мире. Просто нет…

– Откуда вы знаете? – спросил Себастьян, у которого на глазах опять проступили слезы, а телом овладела холодная дрожь.

Тобиас замолчал. Он вскинул голову кверху и несколько минут смотрел на чистое, звездное небо, пробивающееся через густой, вонючий дым, заполоняющий округу. Новопосвященный паладин посчитал вопрос оскорбительным и хотел было попросить прощения, однако мастер начал говорить:

– Я не знаю, наслышан ты в ордене обо мне или нет. Не думаю, ведь там есть паладины достойнее Тобиаса Шумейкера… Я не всегда был одиночкой. У меня была семья, как у любого разумного существа. Любимая жена и маленький сын. Я подвергал свою жизнь опасности и риску, но всегда возвращался живым. Я видел смерть, много раз. Видел, как умирают и враги, и друзья, что обусловлено нашей профессией, к великому сожалению. Я, так же как и ты, отчаянно плакал по собратьям. Но однажды все эти смерти перекрыла одна единственная. Мой сын, шестилетний сын, – мастер незаметно смахнул слезу с глаз. – Погиб. Упал с крыши университета. Я не доглядел. Я хотел показать ему красоту города. Я не помню точно, что произошло, помню лишь маленькое тело, лежавшее на мостовой. Жена так и не простила мне эту смерть. Ей было тяжело смириться с горем и утратой, она ушла, и правильно сделала. Я хотел найти сыновей в вас, послушниках, но когда я заявил о своем желании, мастера только замотали головой: «Если ты не смог сберечь жизнь собственного ребенка, как сбережешь жизнь многих детей?». Я даже не стал спорить, все понял… А знаешь, что самое ужасное в этой ситуации?

Себастьян испуганно замотал головой.

– Некому мстить. Только себе или богам… Но мстить себе – глупо. А богам еще глупее. Знаешь, вопреки мнению многих, месть все-таки облегчает, может не намного, но облегчает. Наши собратья отмщены, мы должны вернуть их в Эйджгейт, предоставить ордену, а затем предать земле со всеми почестями. Это самое большее, что можно сделать для павшего товарища.

– Мастер… – обратился к Тобиасу Себастьян и заглянул ему в глаза.

– Да?

– Я больше никогда не допущу подобной ошибки… – пообещал молодой паладин.

– Я рад, что ты все осознаешь, – ответил старший, улыбнулся, поднялся с земли и оглядел территорию, укутанную темнотой.

– Надо поискать транспорт, – предложил Тобиас и посмотрел вдаль.

Себастьян утер слезы и поспешно встал.

– Нет, ты оставайся здесь. Наверняка в трапезной есть лопата. Я хотел бы, что бы ты похоронил лошадей. Только сделай это за территорией, пометь могилу камнем… Бедные животные, они смерти ничем не заслужили.

– Я сделаю, мастер… – пообещал молодой паладин.

– Хорошо, Себастьян. Я пойду, сомневаюсь, что удастся встретить на этой дороге хоть одно разумное существо, но иначе никак…

С этими словами Тобиас открыл ворота и ушел по дороге на запад. И Себастьян уже не видел его слез.

***

В каждой жизни наступает переломный момент. Он может кардинально изменить сознание, перевоплотить разум и переродить душу. Судьбы разные, но почему-то зачастую такой момент действует крайне жестокими методами, которые практически невозможно выдержать. Почему?

Тобиас держался за ранение на лбу. Его вылечить уже не удастся. Тобиас повертел в дрожащих руках медальон в виде крылатого колокола.

Старший паладин больше никогда его не надет. Грандмастер сорвет медальон с шеи. Себастьян сидел в телеге, прислонившись спиной к стопкам перевозимой ткани, и размышлял над всем этим. Он ненавидел себя. Он вспоминал, как не хотел видеть своих собратьев, как отстраненно и холодно относился к ним. Еще вечером прошедшего дня можно было все исправить. Завести, наконец, разговор, сменить свое отношение к собратьям на более доброе и снисходительное. Но менять себя не хочется никому, судьба заставляет делать это насильно.

Сейчас три собрата лежали совсем рядом, накрытые тканью. Себастьян понимал, что это лишь пустые тела, которые скоро начнут гнить под толстым слоем черной земли. Их уши уже не способны выслушивать покаяния и извинения, а глаза не увидят искренности чувств. Если бы некромантия не была черным колдовством, энергией Темных богов и Абсолютного Зла, богохульством, то юноша бы начал помышлять о ней.

Еще недавно молодой паладин не понимал, какая жестокость существует в мире. Писал себе стихи, бренчал на лютне, прогуливая занятия. Он не знал, как иногда приходится прогонять из себя чувство жалости и милосердия, чтобы победить. К Абсолютному злу испытывать его нельзя. Это богохульство, худшее, чем дотлевающая часовня. Никакого милосердия. Никогда!

Себастьян знал о смерти, но не познавал ее, не ощущал ее присутствие своим нутром. А прошедшая ночь показала много смертей. Они, как болотные змеи, обвивали и пережимали легкие и врагам, и друзьям. Они не оставили даже животных…

Когда юноша в темноте искал лопату и копошился в сарае, он наткнулся на еще одного пострадавшего от такой жестокости. Тот самый рябой мальчик, что служил при часовне. У него был распорот живот, а из этой раны торчали внутренности.

У каждого теперь своя могила. Мальчик и лошади, что погибли беспричинно, как случайно попавшие под руку агрессора, лежат под землей, в забытом и пустующем месте. Друзья, паладины, будут погребены на городском кладбище.

Вокруг их могил соберутся родные, мастера, собратья, будет звучать старая героическая песня и слова заупокойной молитвы. А враги… Они сожжены вместе с придорожной часовней. От них остались только горсточки пепла, который смешался с древесным углем и теперь будет развеян по ветру и забыт. По крайне мере, молодой паладин хотел в это верить.

В судьбе менестреля всего этого нет. Никто не умирает, и необязательно убивать. Менестрель лишь в собственном воображении видит, как стихия огня раскидывает свои щупальца, жадно вбирая в себя возведенные строения. Поэт чувствует жар от пламени в камине или костре, а не жар огненного безумства. Все это можно услышать или прочитать, достаточно даже просто подумать, представить. Паладину же приходится быть участником событий.

И сейчас, слушая ворчание хозяина телеги, управляющего лошадьми, быстрый цокот копыт и скрипение колес, юноша с полной уверенностью осознавал, что готов быть таким участником. Петь с помощью меча, а не с помощью лютни.

У каждого своя могила. Повторилось в сознании юноши. А у него своя, где он похоронит прошлую жизнь. И пусть на ней прорастет роза, покрытая острыми шипами, которыми новопосвященный будет, не испытывая жалости, не проливая больше слез, разить Абсолютное зло. Разить!

Разить!

Разить!

Себастьян видел, как рассвет приходит с востока, окропляя верхушки облаков. Но больше не находил ничего прекрасного в этом. Одно желание переполняло юношу. Желание догнать упущенное, добиться такого же мастерства, как Тобиас, доказать себе и Людским богам, что смерть собратьев не была напрасной.

Он отчаянно клянется в этом.

Интерлюдия Вторая

Дождливый день. Траурная тишина. Пустой дворец. Статуи фениксов. Серебро потускнело, камень осыпался. Гул набата, словно завывания ветра. Прощальная молитва.

Ибо погибли паладины. Погибли поборники Ординума. Погибли новопосвященные. Убиты те, кто бороды еще не бреет.

Жилая башня. Мрак кельи. Она почти каморка. Повсюду клочки бумаги, постель залита чернилами. Поломанные перья. Вишневая лютня. Творение мастера и порванные струны.

Потрескивает поминальное пламя. Эхом раздается стук шагов рыжеволосого мастера-паладина. Он идет один.

Осторожно открывает дверь в келью. Ворошит в ней мусор. Разруха и хаос там, где была жизнь. Мастер-паладин идет к дворцу.

Тишина. Только отчаянные крики, стук и звон меча. Ступеньки вниз, вниз. Чад факелов, подвал.

Изрубленное чучело. Поваленные мечи, сломанные напополам бакены. Запах крови, запах пота.

Юноша, обнаженный по пояс. Спутанные грязные космы спадают на плечи. Он, не переставая бьет чучело со всех сторон. Рычит как волк, плюется как пес.

«Себастьян…»

Мастер-паладин делает шаг вперед. В ответ лишь новые удары. Меч гнется. Юноша бросает его об стену.

И ноги юноши подгибаются. Колени разбиваются о пол. Лицо закрыто руками. Ладони мокрые от слез…