Текст книги "На крыльях феникса"

Они выглядели как круглые звериные глаза, надетые на красный стебель с колючками. В народе их называли злобовзгляд. Ученые и врачеватели называли растение глазоцветом. Но все, как один знали, что такие цветы произрастают в местах с очень черной энергией. Или вблизи таких мест.

***

Облака ласкал молодой закат. Багрово-оранжевый цвет, точно ягодный сироп, обтекал вечернее небо, там, на горизонте, где верхушки деревьев и вершины холмов резко обрывались.

И каждое облако имело оригинальный образ. Вот тихо и бесшумно проплывали корабли, погоняемые ласковым ветром. Они распадались, соединялись снова, их белоснежные и неровные паруса впитывали свет вечерней зари. Следом за кораблями шли звери, похожие и непохожие на тех, что обитали в Поднебесье. Эти звери не сражались за добычу и не убегали от хищников, просто равномерно и тихо парили, удаляясь все дальше, как кочующее стадо.

Себастьян любил наблюдать за облаками. Равно как и за всей природой. В каждом ее элементе он находил вдохновение, наслаждался неуловимой, но ощутимой, пробирающей до дрожи в суставах, красотой. Красотой, которая наводила на мысли о далеких странах, о недоступных уголках Поднебесья вроде лесного королевства эльфов, о островах, где не бываем зимы, где круглый год шумят водопады… Или о раскаленных песках Аль-Тэлмез…

Молодой паладин смотрел по сторонам и вспоминал, как в детстве любил сочинять истории, как старым ножом деда вырезал солдатиков и рыцарей из дерева. Они выходили неказистыми и угловатыми. Рыцари работы мальчика походили на троллей, принцессы на старух… Мягкие перины служили зыбучими песками. Но детская фантазия имеет свойство все преображать и вот разыгрывались драмы, баталии шли за баталиями. Истории оживали в руках Себастьяна.

Позже, мальчик всегда просил в подарок воинов из олова, обычно, вместе с мамой, они покупали игрушки у старого гнома. В его мастерской пахло смолой и опилками. С улыбкой гном преподносил набор на очередной День рождения Себастьяна. И пальцы мальчика бережно держали всадника, на котором так четко вырисовывалась каждая деталь. А лошадь его была похожа на Робену.

Робена фыркнула. Себастьян провел ладонью по ее гриве.

Всадник скакал по деревянному королевству, побеждая чудовищ, спасая принцесс, возглавляя армии.

Мальчик играл, мечтая, что однажды изложит фантазии на бумаге и добавит к ним музыку. Он вырастет и станет сочинять баллады и поэмы, чтобы поведать их миру.

Все шло к этому. Однажды порог старого особняка, называемого в округе Поместьем Ардентэл, переступил знаменитый Валентайн Диксон. Его музыка была известна во всех уголках Холихата. Его песни распевали в кабаках и замках, на оживленной площади и посреди глухого леса.

Валентайн пророчил Себастьяну большое будущее. Говорил, что талантливого мальчика ждет успех. И его голос поднимет боевой дух целой армии, он будет звучать по всему Поднебесью!

Менестрель трепал мальчика за волосы, приговаривая: «Какооое поколение будет за нами, послушайте, а!»

Мама Себастьяна, миледи Марисса Ардентэл, бесконечно твердила об отнятой чести и поруганной фамилии. Рассказывала, как Гаверноры растоптали Ардентэлов много лет назад, оставив дворянский род с одним старым особняком и ничтожным клочком земли. Мать никогда не рассказывала, что же такое случилось. Сестра вскользь упоминала о каком-то предательстве. Но мальчик верил, что вернет эту честь.

Станет менестрелем и вернет своему роду величие. И тогда его высочество, Леонард из Лексианов лично осенит Ардентэлов своим благословением.

Валентайн Диксон с тоской вспоминал о гильдии менестрелей, которую, как и Ардентэлов, оклеветали и растоптали. Он говорил, что Себастьян бы учиться в ней… Но так или иначе, мальчику, с его музыкальным и поэтическим даром, открыта дорога в большой мир. И Поднебесье однажды озариться светом нового созвездия!

Менестрель целый месяц жил в Поместье Ардентэл, а когда ему пришла пора собираться в дорогу, он подозвал к себе Себастьяна, протянул ему футляр и улыбнулся. Себастьян открыл и увидел лютню: сделанную из вишни, с медными струнами и витиеватой резьбой.

Мальчик заплакал от радости.

«Сыграешь на ней вместе со мной, когда подрастешь. А до тех пор… тренируйся!».

Валентайн, сказав это, обнял мальчика на прощание и ушел.

Но… но Гаверноры растоптали и это. А Людские боги даже не вступились. Теперь за спиной у Себастьяна вместо лютни висит щит. И Себастьян сам стал оловянным всадником на ладонях Ординума.

И от этого юноше было горько на душе. Эта горечь, будто невидимый демон сопровождала его, по меньшей мере, семь лет. Семь долгих лет, которые могли уйти на лучшее (как ему казалось) занятие. Душа Себастьяна билась в страшной агонии, стоило ему лишь исподлобья направить взгляд в спины собратьям, скачущим впереди. По хмурой мине юноши было очевидно, что в качестве друзей он их не видит. Пожалуй, он их и к собратьям-то не причислял.

Лаитон – фермерский сын, высокий и сильный, как и положено настоящему паладину. Затем Стевин – из купеческой семьи, любимец девушек и любитель денег и славы.

И, конечно, Клайд.

Все трое молчали. Стевин достал из кожаной сумки мешочек с сухарями из ржаного хлеба, угощал собратьев и жевал сам, неприлично чавкая при этом. Лаитон протягивал горсть сухариков паладину сэру Тобиасу, но тот только выставлял открытую ладонь перед собой и качал головой. Кобыла Клайда находилась ближе всего к кобыле Себастьяна, и юноше хорошо было заметно, как каждая кровеносная вена на лице наливается кровью, будто новопосвященный паладин разгрызает кость.

Клайд. Вот уж кого всегда недолюбливал Себастьян.

Мальчишкой Клайда нашли на улице, он был воришкой, сиротой. Юноша не знал, но догадывался, что его умершие родители сами промышляли воровством… Говорят, их зверски убитых, нашли в сточной канаве.

Но Клайда привели в Орден, приютили, и вот, он превратился из задиристого, агрессивного и грубого сквайра в точно такого же паладина. По иронии судьбы. Собственно по той же иронии, как и сам Себастьян. И эта же ирония отправила юношу на Смиренную молитву, в той компании, где он меньше всего желал находиться.

Помыслы Людских богов не были ясны Себастьяну. Ему в голову закрадывались богохульные мысли, что Ординум, верховный бог, покровитель защищающих и добродетели Порядка, нарочно пытается превратить его в паладина, вопреки желанию ничтожного смертного. Ординум самостоятельно выбирает роли для игры на сцене театра, кем-то названного Поднебесьем.

Молодой паладин был уверен в этом относительно себя, и, чуточку относительно Клайда. Впрочем, по крайней мере, Клайд физически сильный и храбрый.

Себастьян на секунду опустил глаза и запустил тонкие пальцы в гриву рыжей кобылы Робены. Словно гребешком он принялся с нежностью и заботой распутывать пряди, как делал бы это любимой девушке, будь у юноши таковая. Кобыла пусть немного устало, но все же с удовольствием, зафырчала, раздув широкие ноздри. И Себастьян впервые за сутки умилился. А потом с указательного пальца правой руки юноши едва не соскочило в дорожную пыль серебряное кольцо-феникс. В то же мгновение все вернулось на свои места.

Даже феникс стремится улететь от меня прочь. Ну, какой из меня паладин?

Какой паладин из него? Юноша вновь, стеклянными глазами, посмотрел в спины «собратьев». Истинным паладином выглядел только светловолосый, благородный Алекс, которого здесь не было. Единственный настоящий собрат, скрасивший Себастьяну золотыми, как собственные волосы, оттенками семь невыносимых лет. Вероятно, кольцо-феникс собиралось расправить серебряные крылья и полететь к Алексу. Однако лошадь истинного паладина Алекса не топтала сейчас узкий тракт, а сам новопосвященный находился уже на полпути в охваченный холодом и льдом (и летом тоже) город Охранитель.

И юноше вдруг снова захотелось бросить все, повернуть свою кобылу Робену и поскакать в далекие места, где его любят и ждут. Но он не мог это сделать. Во-первых, лошадь и не его вовсе. Она, как и доспехи с мечом и щитом, принадлежала ордену. А во-вторых, теперь ордену принадлежал и сам Себастьян. Конечно, не в прямом смысле, но молодому паладину от этого не становилось легче. Да еще к тому же кожа на грудной клетке зудила и щипала уже второй день. Последствия от гербовой татуировки феникса, такого же, как и на накидке. Подобную татуировку ставили абсолютно всем новообращенным. Еще у Себастьяна болели бока от недавнего занятия, на котором пришлось фехтовать с Клайдом. А Клайд никогда не щадил своих противников, а Себастьяна тем более. Впрочем, молодой паладин уже привык к этому. Вернее, ему пришлось привыкнуть.

Юноше и до того не раз и не два посещала мысль о дезертирстве. Несколько лет назад он уже сбегал из Ордена. Но, в силу обстоятельств, Себастьяну пришлось вернуться в стены, из которых бестелесная человеческая сущность с десяти лет пытается выбраться. Конечно, Орден Феникса порядка можно было покинуть в любой момент во время обучения. Никто из мастеров и старших паладинов не мог и не хотел насильно удерживать послушника. Вступление в орден, как и уход из него, являлось почти добровольным выбором. Правда, за все время обучения Себастьян был свидетелем всего четырех подобных случаев.

Практически каждый послушник знал, на что он идет, когда только переступает порог орденских чертогов. Некоторых мальчиков на обучение отдавали родители, и обычно ребенок не противился их воле. В силу ли воспитания или по собственному желанию, но послушники не покидали орден до самого посвящения в сквайры. Мотивация при этом была достаточно проста. Обучение в будущем сулило большие перспективы. И неважно, насколько порой сложно было его закончить, каждое усилие над собой и сложные испытания в дальнейшем с лихвой окупались.

Фермерские сыновья или дети из бедных семей после посвящения имели возможность зарабатывать неплохие деньги. Труд паладина весьма хорошо оплачивался королевством и церковью. Возможность зарабатывать хорошие деньги привлекала множество добровольцев. Ко всему прочему, была немалая возможность быть в почете у знати, чего, конечно, простой народ никогда не удостаивался.

Еще среди послушников были сыновья самих паладинов. Эти мальчики воспитывались в строгости и придерживались правил, которые передавались из поколения в поколение. Во многих семьях уже появилась традиция отдавать в Орден Феникса Порядка каждого новоявленного мальчика. В результате образовывалась целая династия паладинов, и, как правило, паладины из такой династии, в силу своего происхождения и воспитания, оказывались самыми способными в нелегком, но благородном деле.

Третий же тип мальчиков приходил в орден не из-за будущих привилегий и не в целях соблюдения семейных традиций. Просто эти ребята хотели всем сердцем стать героями, нести службу во имя Людских богов и охранять мироздание от порождений Абсолютного Зла. Кому-то такая цель казалась абсурдной и по-детски глупой, а кто-то считал ее благородной и достойной любого уважающего себя мужчины.

Себастьян не мог отнести себя ни к одному из этих самых распространенных в ордене типов.

Он же мог покинуть орден, мог! В любой момент перед Испытанием и до принесения клятвы и присяги. Он молил Ординума каждый день, убеждал себя, своих родных, и своего бога, что не ему суждено до самой старости носить тяжелые доспехи, и, вооружившись верным мечом и молитвой, искоренять всяческое проявление Абсолютного зла. Юноша хотел другой судьбы.

В Ордене Феникса Порядка Себастьян нередко прогуливал занятия и лекции, дабы в полном одиночестве посвятить себя творчеству. За что каждый раз получал наказание. В Ордене были определенные правила и все должны были их соблюдать.

Только вот все эти правила не для юноши, так он сам судил. Он всем сердцем хотел судьбы менестреля и свободы, подобной полету птицы. И для воплощения детской мечты достаточно было просто уйти, не дав священную присягу. Себастьян без всяческого стыда поступил бы так. К его величайшему огорчению и этим ожиданиям было не суждено сбыться.

Молодой паладин украдкой вытащил из сумки сложенное в четыре раза письмо. Письмо от матери.

Мой дорогой сынок! Пишу тебе сообщить, что в родном Поместье все спокойно и идет своим чередом. Как я со стыдом сообщала ранее, твой отец снова отлучился на заработки. Наши скромные земли уже не способны кого бы то ни было обеспечивать. А твоя сестра, моя любимая дочь, устроилась на работу в какой-то разъездной театр, точно так, как давно мечтала. И это весьма удручает меня, твою матушку. Я бы хотела видеть ее достойной леди, а не беспечной артисткой.

Поэтому, мой каштановый зайчик, на тебя я возлагаю все свои последние надежды. Помни всегда о чести своего рода и фамилии.

И помни, что нет большей гордости для матери, чем гордость за сына. Я бы хотела увидеть тебя стоящим на коленях в кафедральном Храме Людских богов и приносящим клятвенную присягу. Я бы хотела увидеть, как меч в руках Духовного магистра Церкви ложится на твои плечи. И как ты встаешь уже не мальчиком, но паладином. Величие нашего рода было сброшено вниз клеветой и ложью! И твоя святая обязанность восстановить его!

Прошу тебя, сынок, оставь о фамилии Ардентэл добрую память! Ты, разумеется, вправе сам решать. Но знай, любым опрометчивым поступком ты разобьешь мне сердце… Я буду молить Людских богов, чтобы они помогли тебе пройти Испытание.

Удачи, мой каштановый зайчик, целую!

Марисса Ардентэл

Седьмое число месяца Ливманса,

1008 год от начала Эры Богов.

На глаза юноши наворачивались слезы. Он сложил письмо и спрятал в сумку. Ему было жалко мать и одновременно обидно. О каком величии рода могла идти речь, если паладины лишены права наследства? И почему сестре позволено осуществлять свои мечты, а ему нет?

Впрочем, Себастьян просто не мог отказаться выполнить просьбу. Лучше уж посвятить себя нелюбимому делу, чем позволить себе недостойный и даже низкий поступок – нарушить слово данное родителям. Проблема в том, что теперь, когда невероятно тяжелые испытания пройдены, присяга дана – назад уже ничего не вернешь. А нарушить клятву богам все равно, что превратиться в порождение Абсолютного зла, с коими и придется бороться.

От клятвы может избавить лишь смерть или позорное изгнание из ордена.

Новопосвященный паладин уже не раз убеждался, что очень много представителей разумных рас, а уж тем более людей, посвятили свою жизнь совсем не тому, чего хотели изначально. И неважно кем они становились. Нередко встречались стражники, что всем сердцем желали стать писарями или клерками где-нибудь в ратуше. Бывали менестрели стремящиеся сражаться и побеждать, крестьяне желавшие править и короли, которые хотят возделывать землю.

Это было вполне естественно в любом обществе.

Вот и Себастьян, сейчас, наслаждаясь глазами природой, а душой мучаясь, хотел лежать на траве и бренчать по струнам. Но в его руке был меч, а не лира менестреля. Он мечтал о лире, а получил меч.

Между тем, закат превращался в вечерние сумерки. Отряд из четырех новопосвященных паладинов, возглавляемый паладином старшим, был близок к придорожному храму.

– Поскорее бы! – предвкушал Стевин. – В животе урчит. И моего мерина тоже!

– Ничего, твоему недожеребцу полезно поголодать! – язвительно прокомментировал Клайд. – Иначе станет таким же куском сала, как и все евнухи!

В это мгновение Себастьяну почудилось (а ему чаще чудилось), как кобыла Клайда заржала вместе с ним.

Тобиас устало закрыл глаза и негромко пообещал, что в часовне их не оставят голодными. И лошади их наедятся сена и напьются воды в таких количествах, что потом не поднимут головы.

Себастьян, как и прежде, старался ехать позади всех, полностью абстрагировавшись от действительности. У молодого паладина над голодом преобладало желание поскорее закончить это паломничество и больше не пересекаться ни с кем из присутствующих.

Себастьян смотрел, как дорога постепенно покидала сплошной лесной массив. Теперь же вокруг расстилалось просторное редколесье и зеленые равнины, постепенно покрываемые сумеречным, синеватым цветом. Не пройдет и часа, как на небосводе появятся первые звезды, похожие на маяки, которые зажигаются с помощью божественных огней. Ночи пока еще стояли теплые и ясные, а значит, было вполне возможно насладиться красотой небесного простора, которой, конечно же, юноша не насладится.

Ему приходилось возвращаться на землю, особенно если она вдруг начинает исчезать. Холмистая местность, окружавшая столицу, прерывалась. Об этом свидетельствовал крутой спуск с горки и выгоревшая на солнце надпись на поеденном насекомыми деревянном указателе:

«Эйджгейт – семьдесят четыре мили на запад. Кайндхиллс – девяносто две мили на восток».

Усталые лошади немного подались назад, подальше от края спуска. Юноши его не боялись, но учли, что было бы лучше съехать с горки аккуратно и медленно.

Себастьян, только увидев спуск, сразу вспомнил о том, что несколько лет назад, когда на лето его как послушника отпустили домой, в Поместье Ардентэл, любимая матушка преподнесла ему в подарок причудливые ботинки, напоминавшие деревянные сабо, но с дополнительным элементом – четырьмя колесиками. И вот мальчик встал на них и поехал вниз по одной из улиц города Вайнривер, чтобы потом с разбитыми в кровь коленями лежать на брусчатке возле пекарни.

Тобиас сухо заметил:

– Вижу часовню.

– Наконец-то! – воскликнул Стевин.

Старший паладин указал ладонью на почерневший от дождей купол, что увенчивала перекрестная цифра десять – символ Людских богов, ибо их количество равно одному десятку.

Преодолев спуск и успокоив лошадей, которые, видимо, из-за него занервничали, отряд перешел на бодрую рысь, решив побыстрее достигнуть конечного пункта. Юноши ожидали увидеть вычурный, белокаменный храм, а набрели на ветхую, почти заброшенную церквушку.

Когда всадники, наконец, подъехали поближе к церкви, то увидели возле покосившегося забора, что огораживал ее территорию, еще один старый указательный знак, на котором были едва различимые буквы. Однако при ближайшем рассмотрении стало понятно, что надпись на восток гласила: «Бес-трактир «Долгоносый восток».

Собратья переглянулись. И впервые глазами Себастьян столкнулся с Лаитоном.

– Бес-трактир? – удивился последний.

Себастьян хорошо знал, что означает это выражение. Его не встретишь в рукописях и книгах. Так не станет выражать седовласый мудрец. Простонародное выражение, обозначающие заведение самого мерзкого быта, где куски мяса смердят, хлеб покрывается плесенью, словно трава инеем в первое морозное утро, а вместо постели постояльцу предлагают пропитанные мочой охапки соломы. Однако, что странно, никакой хозяин не назвал бы свой трактир бес-трактиром по собственной воле. Впрочем, наверняка он просто насмехался над путниками таким образом. С умением присущим Стевину. Вокруг ни одной таверны, только бес-трактир, а, как известно, лучше спать в луже дерьма, чем среди диких зверей.

– Сэр Тобиас, давайте проскачем дальше, – предложил Клайд.

– Издеваешься, Клайд? – поморщился Стевин. – После посещения бес-трактира ты вместо Смиренной молитвы будешь проклинать Темных богов, сидя в кустах!

– Я ночевал и питался в детстве в местах хуже, чем самый бесовский бес-трактир! – огрызнулся Клайд, оскалившись как волк.

– Как бы там не было, но туда мы не поскачем.

– Нас точно накормят? – осведомился Клайд.

– Не в стиле служителей часовни Ординума оставлять молодых паладинов голодными, – улыбнулся Тобиас, как бы призывая довериться своим словам, а затем строгим, орлиным или, скорее всего фениксовым взглядом, вгляделся в каждого из юношей и четко произнес:

– Смиренную молитву нужно начать и закончить.

У Себастьяна от последних слов мастера засосало под ложечкой. Он насупился и вдохнул воздух через нос одновременно с Робеной. Только после этого он заметил, что кобыла слегка нервничает. Она копытом била по земле, вздыбливая траву, и вертелась из стороны в сторону. Юноша огляделся и заметил, что лошади остальных делают в точности то же самое. Один жеребец Тобиаса был невозмутим, как и всадник, что восседает на нем.

Достойному паладину – достойного коня, как говорится.

Жаль того же нельзя сказать о часовне. Молодой паладин внимательно оглядел деревянную, невысокую церковь, которая выглядела весьма ветхой. Некоторые окна даже были забит почерневшими досками. К тому же архитектура часовни имела простую, прямоугольную форму. Она напоминала вкопанный в землю деревянный кол, на котором зачем-то проделали окна, увенчали колокольней и дырявым куполом.

Достойным паладинам – достойный храм.

Вероятно, Тобиас когда-то проходил Смиренную молитву в мраморном храме, украшенным мозаикой из золота и серебра. А юноша не паладин, он недостоин чего-то большего, чем сгнившая часовня.

Забор, построенный из заостренных бревен, больше походил на ряд частокола, чем на мирную ограду. Ворота, проторившие под собой черную почву, закрывались не на замок, створки просто были связанны друг с другом холщовой веревкой. Себастьян только окинул ее небрежным взглядом, а нервные окончания его пальцев уже почувствовали противную шершавую поверхность и вздрогнули в судороге.

– Мда… Меня не оставляет чувство, что часовня заброшена, – высказал свое предположение Стевин поморщившись на здание, не он один медлил с тем, чтобы попасть в нее.

– Нет, – возразил Тобиас. – Это владения Седрика-Змееносца… Не думаю, что часовня в его феоде может быть заброшена.

Голос старшего паладина был напряжен, точно тетива, хотя Себастьян видел в его глазах надежду.

– Хотя не одного тебя, Стевин, смущает внешний вид часовни. «Кто выше королей? Боги всех выше. Тогда почему их жилище должно выглядеть менее богато?» – так всегда отвечал Духовный магистр. И у меня складывается впечатление, что настоятель, прослушав первые слова магистра, запомнил только последние: «Поселите короля в лачугу, тогда сможете строить хибары для богов».

– Но, сэр, быть может…

– Давайте проверим, наконец! – выпалил Клайд, параллельно успокаивая изглодавшую кобылу каблуками в бока, и закричал. —Эй, вы там! Паломников встречайте!

– Было бы кому встречать… – разочарованно насупился Стевин и скрестил руки на груди, будто от этого урчащий желудок умолкнет.

Однако, специально для Стевина, из часовни выскочил, завязывая на бегу поясок на латаных портках, худенький мальчик лет четырнадцати с рябым лицом. Он в две секунды был у ворот и наспех развязывал веревку, стараясь улыбаться паладинам желтыми зубами.

Тобиас в ответ благодарственно кивнул и вместе с остальными въехал на территорию.

Внутренний двор часовни целиком порос высокой травой и сорняками.

Никакого стойла не было и в помине, не говоря уж о конюшне. У покосившегося здания, что в прошедшем тысячелетии было трапезной, но теперь превратилось в сарай, стояли корыта, заполненные водой и овсом. Любое другое хозяйство в виде амбаров или загонов со свиньями – отсутствовало.

В мыслях Себастьяна мгновенно промелькнуло воспоминание о бес-трактире. Его название было насмешкой. Часовня же казалась сплошной черной шуткой, чернее, чем черная ночь, запутавшаяся в шерсти черной кошки.

Она и трактир будто говорили, причем голосом Клайда: «Ах, не хочешь ночевать у нас, беги к соседям, изнеженный заморыш! Только у них не лучше, можешь поверить. Тебе придется поверить, заморыш!».

– Мальчик, пожалуйста, позови настоятеля, – по-отцовски ласково попросил Тобиас. – Если, конечно, здесь имеется таковой.

Мальчик судорожно закивал, быстро подбежал к часовне, споткнувшись на ступеньках, и забарабанил в двери. Не прошло и полминуты, как из здания, грубо отталкивая мальчишку в сторону, вышел, как это ни парадоксально, отталкивающий человек.

По его сероватой рясе и медальону на шее, имевшему форму цифры десять, можно было сказать, что он священник. Только обычно столь омерзительными, выглядели завсегдатаи бес-трактиров Эйджгейта. Худощавое, точно высохшее тело. Дрожащие с похмелья руки, покрытые коричневыми пятнами. Редкие, сальные волосы, прилипшие к лоснящейся макушке и покрасневшее лицо, покрытое недельной щетиной, отеки возле глаз и синяки под оными. Священник совершенно не напоминал того добродушного, розовощекого мужчину с лучезарной улыбкой на лице, что приходился настоятелем Храма Людских богов в Эйджгейте. И не походил на седовласого настоятеля часовни Ординума при Ордене Феникса Порядка. Последний и сам в прошлом был паладином, как Себастьян. Нет, абсолютно другим. Настоятель часовни при Ордене был настоящим паладином, а Себастьян он так, как обидно выражается Клайд, заморыш.

В общем, настоятель придорожной часовни оставлял желать лучшего.

Он подошел к паладинам, которые к тому моменту уже нехотя слезли со своих лошадей, и поздоровался, наигранно открывая рот в беззубой улыбке:

– Приветствую вас, добрые рыцари, в скромной обители, придорожной Часовне Ординума!

Изо рта священника резко понесло алкоголем, только смешанным с запахом чего-то протухшего. Себастьян и Стевин невольно прикрыли носы руками. Клайд только цокнул языком, а Лаитон с Тобиасом остались невозмутимыми. Как и их лошади. Три другие. Робена, мерин Стевина и кобыла Клайда, забыв о хозяевах, усталой поступью направились к корытам, попутно выдергивая зубами высокую траву.

– Доброго вечера, отец-настоятель, – ответил Тобиас, пытаясь выдавить из себя улыбку. – Только мы не рыцари, мы паладины. Если вы позволите, мы бы предпочли разделить здесь трапезу, а затем провести ночь в Смиренной молитве. Это возможно?

– Конечно! Для гостей наша часовня всегда открыта, тем более для рыцарей, – произнес настоятель и без причины засмеялся. – Боги Дня никогда не прогоняют страждущих помолиться, помогают бедным, заблудшим, забытым и одиноким.

«Боги дня?» – раздалась одинаковая реплика в разуме всех паладинов.

Тобиас удивленно оглянулся на юношей. Они точно также, вылупившись, глядели на него, ожидая реакции. Левый глаз Клайда нервно подергивался, его правая рука сама собой тянулась к холодному оголовью меча, висевшего на поясе. Но Тобиас покачал головой.

Себастьян помнил, что иногда Людских богов называли Богами Дня. В Холихате, королевстве, где процветает множество религиозных культов, в королевстве, в столице которого помимо Храма Людских Богов возведен подземный храм дворфийского бога Фьора, а в парке, закрывая глаза, общаются с духами лесные эльфы, никогда не назвали Людских богов Богами Дня. Хотя они, в сущности, боги дневного света, их сила кроется в дне. А ночь – время Темных богов, потому тех можно назвать Богами ночи.

Еще тысячу лет назад, об этом хорошо знали все пятеро паладинов, власть богов ослабевала на ночь, дабы дать человеку время свободы. Но затем случилась война, получившая названия Всея, ибо коснулась всех, и все изменилось. Теперь если звать Людских богов Богами Дня, значит лишний раз, пусть не специально и без злого умысла, напоминать о том, что власть богов сильна до тех пор, пока ночь не настанет. Значит они, Людские боги, не всесильны. Значит Темные боги, Боги Ночи, придут и унесут в Небытие…

Неграмотный крепостной крестьянин мог дать подобное название Людским богам, но священник…

– Меня зовут отец Дилан. Я, как вы уже догадались, настоятель! – протараторил священник, не заостряя внимания на Богах Дня и реакции паладинов.

– Сэр Тобиас Шумейкер, – представился в ответ старший, но руки не протянул. – А это новопосвященные. Лаитон Грассленд, Клайд Аннейм, Стевин Хеджхог и Себастьян Ардентэл.

– Интересно. Рыцари – редкие паломники нашей часовенки. А феникс? Герб вашего рыцарского ордена?

– Орден Феникса Порядка! – рявкнул Клайд. – И мы не рыцари, а паладины!

– Да, да, юноша я так и сказал, – небрежно оправдался отец Дилан. – Добро пожаловать, рыцари!

Клайд уже напряг кулаки, но Тобиас, повернувшись к нему лицом, положил руку на плечо юноши и взглядом сказал, что не стоит.

– Господин, то есть сэр… эээ – долетело от священника старшему паладину.

– Тобиас, – поправил старший паладин.

– Да, Тобиас. Вы же проголодались?

– Как же вы догадались? – теряя терпение, саркастично выкрикнул Стевин, он стоял, опираясь одной рукой о задание не то трапезной, не то сарая, но Тобиас шикнул на него.

– Рябой! – окликнул отец Дилан мальчика. – Не стой, привяжи коней, накорми гостей!

– С лошадями мы сами справимся, – отказался Тобиас и, взяв своего жеребца под уздцы, повел к корытам.

Себастьян взял поводья Робены и краем глаза заметил, как отец Дилан дал подзатыльник мальчику и что-то ему сказал. Мальчик боязливо втянул голову в плечи и закрыл глаза. Что же касается юноши, его без того угнетенное состояние усугубилось, душа превратилась в один сплошной сгусток отрицательной энергии, умеющей только испытывать гипертрофированное отвращение.

Пока Себастьян неловкими, дрожащими руками привязывал поводья кобылы к ржавому гвоздю, торчащему из гнилых досок сарая-трапезной, он услышал диалог между Лаитоном и старшим паладином. Диалог, какой священник не воспринимал ушами, покрытыми клочками сухой, отмирающей кожи. Или не хотел воспринимать.

– Думаете, он опасен? – тревожно осведомился Лаитон, возясь с седлом своей кобылы: снимая сумки, расстегивая крепежные ремни и развязки.

– Едва ли, – сомневался Тобиас. – Он странный. К тому же пьяница. Поэтому правильно, Лаитон, делаешь, что забираешь сумки с собой. За наше вооружение на базаре краденого дадут хорошую цену.

Затем, подумав, старший паладин добавил, обращаясь ко всем на полутоне:

– И вы свои заберите.

– Я щит с собой не потащу! – возмущенно отказался Стевин.

– Попробует украсть что-нибудь у меня, расплачиваться будет зубами! – заверил Клайд, чрезвычайно громко.

Тобиас оглянулся на отца Дилана и приветливо улыбнулся.

– Дело ваше, паладины, – отмахнулся старший паладин, уже порядком уставший давать советы и воспитывать за сегодняшний долгий день. Он молча расчехлил треугольный стальной щит, обтянутый белым сукном с красным гербом-фениксом по центру.

Затем снял седло, отнес его к ограждению, оставил там и направился к трапезной. Его рука потянулась к дверной ручке, но словно из-под земли, как початок картофеля, возник рябой мальчишка и с галантностью слуги открыл дверь перед старшим паладином самостоятельно.

– Спасибо, мальчик! – поблагодарил Тобиас, и мальчик улыбнулся во весь рот.

Старший паладин тотчас округлил глаза и стиснул зубы, резко разворачиваясь на месте. При этом латы и звенья кольчуги звонко забряцали, так звонко не звонит даже колокол.

– Где его язык?! – грозно выкрикнул Тобиас.

Отец Дилан вздрогнул и мигом подскочил к мальчику, заботливо укладывая свою ладонь на его плечо.