Текст книги "Полное собрание стихотворений"

277

 
Мой зябкий друг, мое земное тело,
Зачем ко мне прижалось ты опять?
Учись в тебе отпущенных пределах
Поменьше плакать и надоедать!
 
 
Ну да, с тобой я давней дружбой связан,
Но все же эта дружба такова,
Что миг один – и наш союз развязан,
Как на речном причале бечева.
 
 
И лодка уплывет (но не затонет!),
А берег – он останется, и нет
Уже ни возвращенья, ни погони,
Лишь на воде теряющийся след.
 
 
И надо мне с тобою быть суровым,
Чтоб то, что остается, не могло
Мне стать нужней моих скитаний новых,
Нужней, чем даль, просторы и весло.
 
 
Ты только берег скудости и скуки,
А я – я путник на его траве.
Давай же оба привыкать к разлуке,
К готовой отвязаться бечеве!
1963
 

278

 
Слишком просто, и не для поэта.
А для всякой совести земной.
Взять да и проверить, будто это
Навсегда закончится с тобой.
 
 
Слишком просто! Все кругом так сложно!
Тайною овеян и храним
Каждый жалкий камень придорожный,
Каждый лист, упавший рядом с ним.
 
 
Почему же ты проходишь мимо
Этой тайны камня и листа,
Мимо тайны, явной и незримой,
Что вокруг повсюду разлита?
 
 
Попытайся к этой тайне малой,
К ней хотя бы ближе подойти!
Этого довольно для начала,
Для начала твоего пути.
1964
 

279

 
Каким сомненьем ни измучен я,
Как больно ни томит тоска —
Я небо чувствую над кручею
И верю в крылья мотылька.
 
 
Пускай всего лишь отражением
Хоронится во глуби высь —
От смутного прикосновения
К нездешнему не уклонись!
 
 
Возьми его, каким приметится
И передай, как ты поймешь —
Быть может, истиной засветится
То, что считаешь ты за ложь.
 
 
И пусть всего лишь на мгновение,
Но снизойдут к тебе, легки,
Нездешние прикосновения
Неназываемой руки.
1964
 

280

 
В дурную ночь, в часы размолвки с Богом
(Как иначе назвать беседу ту!)
Мне кажется всегда: еще немного —
И перейду последнюю черту.
 
 
Но каждый раз удерживает что-то
И на заре опять душа чиста
И в ней – о да! – тревога и забота,
Сомненье, горечь, но не пустота.
 
 
Не пустота! Не пропасть! Та, в которой
Разбился б я до наступленья дня.
И тех же тайн неуловимый шорох
Прислушаться опять зовет меня.
1965
 

281

 
Спасенье наше в беспредельности,
В бескрайности грядущих дней
И в том залог великой цельности
Людских и божеских затей.
 
 
Когда б отпущен был всего лишь нам
Какой-то предрешенный срок —
Мы б захлебнулись днем сегодняшним.
Нас выбросило б на песок.
 
 
А так мы движемся и пенится
За нами встречная волна.
О, путь еще не раз изменится!
За далью снова даль видна!
1964
 

282

 
Я чувствую все резче раздвоенье
Моей души и тела моего.
Как будто в ней растет освобожденье.
А в теле, в нем усталость от всего.
 
 
А между тем, вы так неразделимы
И оба вы так целостно «мое»,
Что непонятно, невообразимо
Одной души иное бытие.
 
 
Что делать ей без друга, что когда-то
Ее позвал и обвенчал с землей,
Что дал ей рощи, рифмы и закаты,
Прикосновенья, шелест и прибой?
 
 
И, может быть, ей «там» так пусто будет
(Ни глаз поднять, ни слова произнесть),
Что станет вновь молиться, как о чуде,
О возвращеньи в горестное «здесь».
1964
 

283. Моей молодости

 
Ты обнаженным ангелом была.
А я тебя, как женщину, неволил.
Зачем на помощь ты не позвала
И почему не вскрикнула от боли?
 
 
Я так к терпенью твоему привык,
К послушливому твоему бессилью,
Что кинулся к тебе, а не приник
И смял твои распахнутые крылья.
 
 
А ты? Ты на прощанье обняла
Меня с такой мучительной тревогой,
Что понял я: ты мне с собой дала
Предупрежденье в дальнюю дорогу.
 
 
И, видишь, я исполнил твой завет,
Хотя тебе и не дал обещанья,
И, может быть, сейчас на свете нет
Нежней и легче моего касанья.
1963
 

284

 
Есть давно утерянные годы,
Есть давно умолкнувшее детство,
Есть стихами прозвеневший город —
Пушкинское стройное наследство.
 
 
В мае там сирень, в апреле – вербы,
В сентябре – рябина, дождик, слякоть…
Как туда вернуться я хотел бы —
Просто для того, чтобы заплакать.
1963
 

285

 
Без прикосновенья, поцелуя
Нам своей не досказать любви!
Вот попробуй, заглуши такую
Жажду неуемную в крови —
И очнешься ты стаканом полным,
Что прильнувших не изведал губ,
Путником, не бросившимся в волны
На сожженном зноем берегу.
1963
 

286

 
Расплачиваться надо за вино,
За горсть зерна, за поцелуй беспечный,
За все, за все, что здесь тебе дано!
А за любовь? За ту втройне, конечно!
 
 
Но вдумайся: не стоит ли она
Такой опустошающей расплаты?
Она была ведь горячей вина,
Необходимее, чем горсть зерна,
И всеми поцелуями богата.
 
 
Так не скупись на папиросный дым,
На слезы, на отчаянье, на муку
Слепых шагов по улицам ночным!
Плати! Твой ростовщик неумолим:
Вот он опять протягивает руку!
1965
 

287

 
Я знаю комнату, в которой
Ты будешь плакать обо мне.
Когда? Быть может, очень скоро,
Уже, быть может, по весне.
 
 
Мне будет все тогда возможно
И, знаешь, я к тебе приду,
Но бережно и осторожно,
И не во сне и не в бреду.
 
 
Приду, уйду – и не был будто…
Но если на другой же день
В окно ты улыбнешься утру
И тронешь, проходя, сирень,
 
 
И станешь меньше, нелюдима,
Одна по улицам бродить —
Знай, это я вчера незримо
Пришел помочь меня забыть.
1964
 

288

 
Ты камешек взяла с дороги,
Которой мы, целуясь, шли.
О, как обманчиво убоги
Порой сокровища земли!
 
 
Ведь для тебя, в твоей ладони,
Он потаенно расцветет
Закатным золотом на клене,
Дыханьем трав, журчаньем вод.
 
 
А если ты порой, тоскуя.
К нему прильнешь горячим ртом —
Еще и нашим поцелуем
В тот день, на том пути лесном.
1963
 

289

 
Прими мои простейшие стихи!
Для них поэтом даже быть не надо!
Ну разве только не совсем глухим
К цезурам, стопам и другим обрядам
Поэзии… И ты меня прости,
Что не цветущей я иду тропою!
Мне – не до развлечений на пути,
Мне хочется скорей тебя найти,
Найти в стихах и там побыть с тобою.
Найти такой, какою ты была
В апрельский этот день со мною рядом,
Ту, что себя как ветку отдала
Идущему завечеревшим садом:
Так ясно, просто подчинясь всему,
Затрепетав лишь от прикосновенья,
И надломившись мягко… То мгновенье
Хочу я встретить и спешу к нему —
И вот оно со мной в стихотвореньи.
1963
 

290

 
То, чем сердце было пьяно,
Что томило нашу плоть —
Мертвой бабочкой нельзя нам
На булавку наколоть.
 
 
И не плача, не жалея.
Словно было да прошло.
На досуге молча ею
Любоваться сквозь стекло.
 
 
Наше прошлое не вещью
В душном ящичке лежит —
В небе вьется и трепещет.
От цветка к цветку летит.
 
 
Если мы его с досады
Второпях в руке сомнем —
Навсегда погубим радость.
Что для нас сияла в нем.
 
 
Что ни примем, что ни тронем,
Как ни спрячем в них лицо —
Будут нас стыдить ладони
Золотой его пыльцой.
 
 
Ни слезами, ни касаньем
Новых рук – ее не смыть.
Так не лучше ль то сиянье
Неубитым сохранить?
1964
 

291

 
Пусть еще мы как слепые бродим
По пространствам и по временам —
Иногда мы все-таки находим
Губы, предназначенные нам.
 
 
Выдадут себя прикосновеньем
(Нет других настойчивых таких),
Тем еще, что в это же мгновенье
Самый шумный город станет тих.
 
 
Вкусом тоже: есть у них порою
Привкус соли – это оттого.
Что от нетерпенья быть с тобою
В кровь они искусаны давно.
 
 
Опознав их по приметам этим.
Бережно те губы сохрани.
Потому что нет других на свете.
Что к твоим прильнули б как они.
1964
 

292

 
В тот день сияла вкруг меня весна
Неугасимым праздником сирени.
В тот день тебе (как ты была бледна!)
Сквозь платье я поцеловал колени.
 
 
А кто-то звал обедать и легко
Звенели вальсы на соседней даче.
Все это словно и недалеко.
Но нынче как-то видится иначе.
 
 
Оно давно проверено судьбой
(Благоразумьем, скупостью, сомненьем)
И эта встреча с первою, с тобой,
Утратила не прелесть, но значенье.
 
 
То был всего лишь черновик любви,
Что мы закончить оба не сумели —
Перед грозой, чернеющей вдали,
По майской роще пробежавший шелест.
1963
 

293

 
Как тебя увидеть снова?
Не вернуться ли тайком
В мир далекого былого —
В царскосельский ветхий дом?
 
 
Вот уже сердцебиенье,
Тайный трепет, смутный страх…
Не твое ли отраженье
Заблудилось в зеркалах?
 
 
Не твои ль коснулись пальцы
Легкой клавишной строки?
Не твои ли в гулком зальце
Простучали каблучки?
 
 
На балконе обветшалом
Твой котенок, шаль твоя…
Ты все ближе, с каждым шагом,
И мне чудится, что я
 
 
Вновь сбегаю по ступеням
И сейчас тебя найду
В белом облаке сирени
В вечереющем саду.
1962
 

294. Быть может

 
Два слова. Как будто мало,
Но ими мы все живем:
«Быть может, не все пропало!
Быть может, еще дойдем».
 
 
«Быть может, меня полюбит!
Быть может, меня простит!
Быть может, несчастным людям
Грядущее рай сулит!»
 
 
И бродят два хитрых слова,
Все тот же свершая путь,
Всегда и везде готовы
Утешить и обмануть.
 
 
И верим мы безрассудно
Созвучию слов пустых,
И было бы очень трудно
Свой век коротать без них.
1963
 

295. Поэзия

 
Когда в ребяческие годы
Я к ней тянулся в полусне,
Она звездою с небосвода
Слетала в комнату ко мне.
 
 
И превращалась в легкий шелест,
В сиянье обнаженных рук
И первой женщиной гляделась
В мой зачарованный испуг.
 
 
Теперь, конечно, все иное:
И мне уже не внове ты,
И я давно уже не стою
Твоей нездешней наготы.
 
 
Но то, что было, то, что было,
Что звездной тайной обожгло,
Что навсегда душе открыло
Ее второе естество —
 
 
Оно запало так глубоко.
Так слито целостно со мной.
Что нету ни конца, ни срока
Для нашей близости земной.
 
 
Земной ли только? Знаю, тленье
Стирает сроки и черты,
Но нет тому исчезновенья,
На чьем плече уснула ты!
 
 
Я унесу во все скитанья,
В иную жизнь в ином краю
Твое тепло, твое дыханье,
Твое томящее касанье
И тяжесть легкую твою!
1962
 

296

 
Шуршанье ящериц в камнях Равенны,
Писк ласточек над площадью Сиены,
Смех девушек на уличках Салерно,
Мальчишеские крики у таверны,
Весь этот говор италийской плоти —
Он старше Данте и Буонарроти
И, может быть, бессмертней их обоих.
Он крепче их земную вечность строит.
И, вслушиваясь в смех, и писк, и шорох,
Я думаю о мелочах, которых
Векам и безднам одолеть труднее,
Чем пышность человеческой затеи.
1963
 

297

 
Как рано жизнь окончена! Она
Лет десять может насчитать, не боле.
Когда отбросить все, что не весна,
Не губы, не стихи, не тишина,
Не звездный вечер, не тропинка в поле…
 
 
И спрашиваешь у нее: зачем
Она пришла, всего наобещала,
Сияла этим и томила тем
И вот уйдет, хотя дала так мало?
 
 
А главное: зачем она была
Такой желанной и родной при этом,
Таким прикосновеньем обожгла?
О, жизнь! Как хорошо ты солгала,
Как женщины лишь могут и поэты!
1963
 

298

 
Тот день был лучшим, как эпиграф
К неважному стихотворенью.
Он весь прошел в чудесных играх
Томительного приближенья.
 
 
А дальше все пошло по маслу
Неотвратимого шаблона
И радость гасла, гасла, гасла —
Настойчиво и неуклонно.
 
 
И от ее самосожженья
У жизни ничего не выиграв,
Я зачеркнул стихотворенье
И сохранил один эпиграф.
 
 
Он дорог мне. В какой-то мере
Воспоминанье им согрето.
Хотя я не вполне уверен.
Что он из лучшего поэта.
1962
 

299

 
Все повторяется сначала
И девушка с прозрачной кожей.
Что никогда не целовала.
Сегодня поцелует тоже.
 
 
Одно из двух возможных счастий
Она получит непременно:
Антония бросок разящий
Иль шепот Дафниса смиренный.
 
 
А мальчик, в первый раз влюбленный.
Найдет в шелках или в отрепьях
Грудь Клеопатры изощренной
Иль Хлои непритворный трепет.
 
 
Нет никаких других решений.
А этих двух, конечно, мало.
В любви мы только чьи-то тени.
Все повторяется сначала!
1962
 

300

 
Из того, что немилым было.
Вдруг проглянет совсем иное…
 
 
Из речного глухого ила
Вырастает порой такое:
С розоватыми лепестками.
С золотистою сердцевиной.
И горит, горячо, как пламя,
Над его обступившей тиной.
 
 
Это то расцвело, что было,
Что казалось тогда напрасным —
И теперь только стало мило.
Слишком поздно. И слишком ясно.
1962
 

301

 
Я растерял их по пути,
Слова, не сказанные мною.
Теперь их больше не найти,
Как теплых ласточек зимою.
 
 
Я был порой небрежен к ним —
Они снялись и улетели…
Но, может быть, они к другим
Вернутся в будущем апреле?
1964
 

Стихи
Избранное из шести книг и новые стихи
(1965—1966)

302

 
Есть в русском языке опушки и веснушки.
Речушки, башмачки, девчушки и волнушки
И множество других, таких же милых слов.
Я вслушиваться в них, как в музыку, готов.
Веселой нежности полны они, и в этой
Веселой нежности – их светлая примета.
И если по лесу я осенью пройду
И на опушке там волнушки я найду,
Иль повстречаю я девчушку, чьи веснушки
На солнце запестрят и заалеют ушки —
Вдвойне доволен я нежданной встрече той!
О, русский мой язык, прекрасный спутник мой!
Движениям души неразделимо вторя,
Равно находчив ты и в радости и в горе!
Для горя тоже ты смягчил слова свои:
Могилка, вдовушка, слезинка… – сколько их!
Да что тут говорить, нагромождая строки!
Мы знаем все тебя: просторный и глубокий,
Со всякой ты своей управишься судьбой!
Прекрасный наш язык – нам хорошо с тобой!
1966
 

303

 
Теперь на свете перемен немало
И, может быть, уже заметил кто,
Что в городе и смерть иною стала,
Почти такой, как в фильме у Кокто!
 
 
Их больше нет, эмблем наивно-старых:
Часов песочных, черепа, косы —
Она, как все, гуляет по бульварам
И смотрит на браслетные часы.
 
 
Задержится на шумном перекрестке.
Зайдет в больницу иль в игорный дом.
В изящном платье, с модною прической
Появится в отеле дорогом.
 
 
Ее прикосновенья стали мягче
И не слыхать порой ее шагов.
А голос и внимателен и вкрадчив.
Как у сиделок и у докторов.
 
 
Я с ней знаком. Она все чаще нынче
Проходит мимо моего крыльца.
И все ясней, понятней и привычней
Становятся черты ее лица.
 
 
Она порой задумается словно,
Замедлит шаг: зайти иль не зайти?
И вновь уйдет своей походкой ровной,
В другие лица глядя по пути.
 
 
Конечно, это только проволочка,
Она придет, она войдет, она
Перечеркнет слабеющую строчку,
Которая, казалось, так нужна.
 
 
Я знаю, что мечта моя нелепа,
Но как хотел бы тем ей отплатить,
Что эта строчка розою из склепа
Сумеет вновь, ей вопреки, ожить!
1966
 

304

 
Не женским телом, даже не стихом
Измучен был я в этой жизни краткой.
А вечными догадками о том.
Что все-таки осталось мне загадкой.
 
 
Напрасный труд! Но как он был хорош
Мучительным восторгом приближенья!
Казалось: шаг – и ты уже дойдешь
И четкой явью станет наважденье.
 
 
Но каждый раз, конечно, все в провал
Летело, падало – лишь сердце билось,
Пока я, наконец, не перестал
Вымаливать немыслимую милость.
 
 
Но… Сердце даже и теперь
И ждет еще, и слушает, и верит…
Пусть не стучусь я больше в эту дверь,
Но все же я не отхожу от двери.
1966
 

305

 
След письма на пропускной бумаге
Можно снова в зеркало прочесть,
Только знай: в его застывшей влаге
Точность есть и беспощадность есть.
 
 
Так любовь порой в воспоминаньи
Заново нам лучше не читать,
Все слова и знаки препинанья
Сызнова ничем не проверять.
 
 
Лучше нам не приближать напрасно
Разума зеркального к тому
Что осталось смутным и неясным —
И, быть может, лучшим потому.
1966
 

306

 
Сложи свои распахнутые крылья
И мудрости последней научи.
Как без тоски, без страха, без усилья
Нащупать дверь и подобрать ключи.
 
 
Чтоб, наконец, спокойною рукою
На ручку двери медленно нажав,
Уйти туда, где буду я с тобою
Среди ничем не запыленных трав.
1966
 

307

 
Я их изведал, радости земли:
Леса, тропинки, волны, корабли,
Прикосновенья, рифмы, поцелуи…
Мне кажется, что их с собой возьму я,
Притом никак не в одиночку, но
Неразличимо слитыми в одно,
Как будто память их соединила
В единый вздох о том, что было мило,
В тот долгий вздох, которым не спеша
Наполнится, чтоб отлететь, душа.
1966
 

308

 
Я говорил с Тобой. Сияли зори.
Густым прибоем пенилась трава.
Но тем же все тысячелетним горем
Мои земные полнились слова.
 
 
Из тесноты моих противоречий
Опять к Тебе подняться я не смог
И Ты не стал мне ближе после встречи
На перекрестке полевых дорог.
 
 
Но сколько их! Они уводят в дали.
Которым нет названья и числа!
И если мы сегодня повстречались —
Последней эта встреча не была.
1965
 

309

 
Ты был так добр ко мне! Ну а к другим?
К тем, что меня гораздо лучше были?
Зачем и сам Ты не нагнулся к ним
И ангелы Твои о них забыли?
 
 
И вот они – погибли, я – живу.
А почему – мне непонятно это.
Как солнца луч, упавший на траву,
Ты мой вопрос оставишь без ответа.
 
 
Мне дан был этот луч. Едва-едва
По мне скользнул и уберег. А рядом
Прохожими истоптана трава
Иль скошена, а то побита градом.
 
 
Твой странный луч! Как будто неживой…
Как будто он рассеянно и слепо
Скользит, перебегая, над травой,
Щадя случайно и казня нелепо.
 
 
А может, он меня не обошел,
Все расценив и все приняв решенья:
Как мне понять твой мудрый произвол,
Загадку твоего осуществленья?
1965
 

310

 
Уже в глагольном окончаньи
На это ласковое «ла»
Вся нежность женского касанья
Созвучьем чистым расцвела.
 
 
«Прочла», «Пришла», «Нашла», «Любила» —
Глаголов всех не перечесть.
Но помни: в них лишь то, что было,
Но никогда не то, что есть.
 
 
И эта нежность русской речи
(В других ее как будто нет)
Уже и со вчерашней встречи
С тревогой смотрит нам вослед.
 
 
Что если даже эта встреча,
С ее еще звенящим «ла»,
Той нежности противореча,
Уже последнею была?
1966
 

311

 
В овражке пахнет земляникой
И так уютно догнивают пни.
Не надо: не аукай и не кликай —
Ведь это хорошо, что мы одни!
 
 
И это ничего, что мы вернемся
С порожними корзинками к другим
И оба принужденно засмеемся
И оба невпопад заговорим!
 
 
Пускай поймут, что в быстрых взглядах наших
Недавний трепет счастья отражен,
А рот не теплой ягодой окрашен,
Но жадным поцелуем обожжен!
1946-1966
 

312

 
Давно и птицы перестали петь,
И день короче, и цветы бледнее
И как-то чаще тянет посидеть
На той скамейке, что в конце аллеи.
 
 
Там не окликнут, не пройдет никто,
Там ты уже почти полузабытый.
И до калитки так недалеко,
До той, что вот уже полуоткрыта.
1965
 

313

 
Я все-таки промолвил слово
Совсем заветное, свое.
Ко всем превратностям готово.
Оно скользнуло в бытие.
 
 
И где-то и живет и дышит
На свой, такой негромкий, лад.
Но, может быть, его услышат,
А кто услышит – будет рад?
 
 
Оно мне долго не давалось
И до сих пор я не пойму,
Какая радость иль усталость
Меня приблизила к нему.
 
 
Иль это он, мой Ангел, снова
Меня от гибели храня,
Он подсказал мне это слово?
Наверно, пожалел меня.
1966
 

314

 
Моя земля! Тюремщик старый мой,
С недобрым взглядом, с жадною рукою,
Своей довольный древнею тюрьмой,
Не знающий, что где-то есть другое!
 
 
И вся тоска такого бытия
Невыносимой стала б мне обузой,
Когда бы не племянница твоя,
Что отзывается на имя Муза.
 
 
Она рыжеволоса и стройна.
Через решетку узкого окошка
Слежу за тем, как на дворе она
То кормит голубей, то гладит кошку.
 
 
Когда все спят, она приносит мне
Перо, чернил, клочок бумаги грубой
И, уходя, в полночной тишине,
В дверях, зардясь, протягивает губы.
 
 
Когда-нибудь настанет мой черед
Привычное покинуть заточенье,
Но только будет, знаю наперед,
Нерадостным мое освобожденье.
 
 
Как с девочкой моей расстанусь, с той
Лукавою сообщницей моею,
Что, торопясь по лестнице крутой,
Несла мне право жить моей мечтой —
То лучшее, что я сейчас имею!
1966
 

315-316. Стихи о стихах

 
Судьба стихов порой такая,
Как у того грибка, что ты
Нашел, один в лесу блуждая,
И чистишь около плиты.
 
 
Грамм чувства, капля вдохновенья,
Щепотка рифм – и быть беде!
Вот слышится уже шипенье
На творческой сковороде.
 
 
Вот и готово. С пылу, с жару.
Закончив, наконец, возню,
Под арфу или под гитару
Смакуешь ты свою стряпню.
 
 
Ты умилен, ты растревожен,
Твоя вскружилась голова!
Стряпня же вовсе не похожа
На то, что ты нашел сперва!
 
 
О, где тот лес, те пятна света,
Тот сероватый бугорок,
Где хвоей бережно согретый,
Тебе навстречу рос грибок!
 
 
Лишь там себя явило чудо,
Просились в мир его черты,
А здесь… а здесь всего лишь блюдо,
Да вот и то испортил ты!
 

 
Я не из жадности соскабливаю мед
До капли с блюдечка передо мною.
Меня совсем иная мысль зовет:
Мне совестно перед пчелою!
 
 
Вот так и ты всегда стихи читай!
Будь бережным, внимательным и зорким!
За ними мы летаем в дальний край,
Порой от зорьки и до зорьки!
 
 
Вникаем, словно в чашечки цветов,
В раздумья мира и его заботы
И для одолженных нам ими слов
Так терпеливо лепим соты.
 
 
Тебе попасться может скверный мед.
Осиный, не с лужайки, а из чащи —
Не огорчайся очень: день придет,
Когда ты купишь настоящий!
1966
 

317

 
Его вчера срубили. Что осталось
От всех его упрямых, гордых лет?
Немного щепок, дрог крестьянских след,
Да свежий пень. Здесь я побуду малость
И напишу всего десяток строк,
Но станет в них все сызнова как надо:
Дуб, воротясь, прошелестит прохладой
И распахнется, волен и широк.
И так же быстро оживет, наверно,
Узор листвы и веток тяжкий взлет
И, выскользнув из чашечки неверной,
На землю первый желудь упадет.
Смотри: весь дуб перед тобою снова
И нет того, что было свершено!
Вот так обратно возвращает слово
Все то, что срублено и сожжено.
1966
 

Певучая ноша

 
Все дурное и все хорошее
Перебродит в душе твоей
И певучею станет ношею —
Собеседником поздних дней.
 

Моей жене

318

 
Я тоже горлиц посылал
За веткой из масличной рощи.
Но так еще и не держал
Ее в руке моей. Не проще ль
Быть гордым, быть настороже
И в дальнее не верить диво?
О, сколько задушил уже
Я этих горлиц нерадивых!
Но иногда на все в ответ
Мне слышится: «Начни сначала!
Что если не нашелся след
Не потому что рощи нет.
А горлица не долетала?»
1968
 

319

 
О детстве вспомнить хорошо.
Хотя б оно и трудным было.
Оно цветным карандашом
В тетради жизни, не чернилом.
 
 
Нагнись над нею и прочти
Уже тускнеющие краски.
Да, стерлось многое почти,
Но потому еще прекрасней!
 
 
Смотри, как радостно легки
Над крышей крохотного дома
Цветов огромных лепестки
И крылья бабочки огромной!
 
 
Пойми чудесный этот взлет!
В рисунке детском неспроста ведь
Все то, что дышит и цветет.
Все мертвое перерастает.
 
 
Ведь в лепете карандаша
Под неуверенной рукою
Живет залетная душа.
Еще не ставшая земною.
 
 
Она привыкнет и врастет
В законы, сроки и границы
И этот легкий детский взлет
Ей перестанет даже сниться.
 
 
И все же не утрачен он,
Лишь затаился! Скоро, скоро
Тебе он будет возвращен
И с ним ты сквозь последний стон
Вернешься к прерванным просторам!
1967