Текст книги "Когда умирают боги"

– Меня так просто не прихлопнешь! – ершисто проворчал Сет.

– Спорим, Зевс так же думал? – хмыкнул Пта и, повернувшись на бок, повернул на бок и кувшин. Они срослись дулами и прекрасно дополнили друг друга.

Я тоже дополнил себя из фляги, рыгнул и еще раз оглядел поселок египтян. На первый взгляд он мне не понравился, но с полулитром спирта внутри я стал куда снисходительнее. И даже подумалось – ничего так устроились свойственнички. Запас самогона, копченья, соленья, овощи-фрукты – все есть. Хижины добротные, даром, что в местном стиле поставлены. И по периметру поселок забавно украшен – тотемными столбами, на которых красовались головы всяких кошек, собак и прочей живности. Это чтобы случайные гости сразу поняли, что к чему и не удивлялись, обнаружив на плечах Хора башку сокола, а, к примеру, у Бубастис – кошки. Просто местная традиция, ничего кроме.

Кстати, о Бубастис. Она чего-то там кашеварила и была, кажется, абсолютно трезвой – в отличие от большинства соплеменников. Наряд на ней тоже был из глубокой древности, и он почти ничего не скрывал. Упругие красивые титьки буквально выпрыгивали из слабого подобия лифа. И вообще, фигура была такая, что мое мудье начало стремительно приближаться в размерах к аналогичному у Сета. Я едва успел подумать – хорошо, что на мне широкие камуфляжные штаны, а не такая вот повязка, не то все бы увидели, что к чему, – и тут посмотрел на ее лицо. И сразу опал. При всей моей ненасытной универсальности, не могу представить себе, как трахать тетку с кошачьей головой. Пусть даже у нее идеальная фигура. Черт! Я ведь еще и целоваться за последние века приучился.

С огорчением вздохнув, я открыл вторую фляжку и отпил сразу половину. Кто тут еще из женского пола в наличии?

Ближе всех – рядом с Осирисом – сидела Исида. По совести, она не очень-то уступала Бубастис. Что там в части титек – неизвестно, потому что Исида почти не шевелилась и у титек не было повода выскакивать на всеобщее обозрение. Но то, что можно было рассмотреть, вызывало вполне здоровый мужской интерес. К тому же у нее была очень даже человеческая голова с привлекательной мордашкой по фронту. Жалко только, что она Осирису жена. Не полезу же я в супружескую постель, едва нарисовавшись в поселке. Хоть и очень хочется.

В этот момент Осирис упал на спину и блаженно захрапел. Исида повернулась к нему, высвобождая ногу, которую ненароком придавил пьяный супруг, И я поимел возможность разглядеть ее гладко выбритое лоно. Она мой взгляд заметила, но никакого смущения не испытала. Как и Сет, когда демонстрировал свое хозяйство. Кажется, носить трусы здесь было не принято. Очень удобно – в такую жару больше всего потеют подмышки и пах. А без трусов его сразу и проветривает, и освежает. Надо будет попробовать, когда наедине с самим собой останусь… Черт! Каким стеснительным я сделался за две тысячи лет! Во времена Горы у меня с этим проблем не было.

Я осушил фляжку еще одним добрым глотком. Гладкая щель Исиды таращилась прямо на меня, не давая отвести взгляда. Почему бы и нет, в самом деле?! Подумаешь – супруги! А я – Геракл! И мне очень хочется. А Осирис нынешней ночью все равно будет не в состоянии выполнить свои обязанности.

– У тебя опустела фляжка, – Исида любезно улыбнулась и, взяв кувшин, который от пуза напитал ее мужа, протянула мне. – Попробуй нашего. Убедись, что он ничуть не хуже.

Я принял кувшин и машинально глотнул. Нет, все-таки хуже. Привкус сивухи так запросто не перебьешь. А Исида между тем проинструктировала – не очень-то заботясь, что ее кто-нибудь услышит:

– Через час Сет с Осирисом драться начнут. Мне нужно будет чем-нибудь огреть Сета, чтобы оттащить от тела Осириса. Потом я пойду к себе. И ты приходи. Я вижу, тебе очень хочется?

– Очень, – икнул я и сделал еще глоток. Не такая уж дурная у них самогонка. Чувствуется в ней что-то… благородное.

3

– Понимаешь, это у них как бы игра такая. С самой древности. – Исида обвила меня ногами и что-то такое делала своим тазом, от чего мне хотелось двигаться еще быстрее и втыкать в нее еще глубже. При этом не переставая говорила – почему-то совсем не о том, о чем обычно говорят женщины, когда на них лежит Геракл. Она обстоятельно объясняла причину, по которой в данный момент обвивала меня ногами и делала тазом что-то немыс-ох! – лимое. – Когда мы в Египте жили, все еще сложнее было. Сет Осириса в самых неожиданных местах подкарауливал и убивал. Потом иногда еще и тело прятал. А я должна была тело найти и оживить. Иногда очень надоедало. Зато когда из Египта ушли, все проще стало. Они напиваются и дерутся. Сет убивает Осириса, а если при этом очень звереет, я бью его чем-нибудь по башке, чтобы с телом чего-нибудь не сделал – мне потом с оживлением возиться тоже не очень приятно. Ну, и Осирис всю ночь лежит на берегу мертвый. Утром оживает, и они начинают все сначала. А я каждую ночь одна. Нет, неправильно сказала. Я каждую ночь – вдова, а каждый день – супруга. Только Осирису днем обычно не до меня, поэтому ко мне почти каждую ночь кто-нибудь приходит. Все уже были, так что мне скрывать нечего. К тому же наши точно знали, что я выберу тебя. С новеньким всегда интересно. Свежие впечатления и все такое.

– А когда к вам охотники забредают, ты их тоже приглашаешь? – прохрипел я и, кончив, подмял ее под себя, стараясь протолкнуться к самым глубинам.

– Осторожнее! – пискнула она. – Не так глубоко. Мне больно. Охотников я не приглашаю. Сперва пробовала, только они отказывались. Здесь кругом племена дикие, совсем варвары. Все время друг с другом воюют. А когда живут в мире – все равно косо смотрят. По слухам, даже людоедством до сих пор промышляют. Банту ловят пигмеев и делают рабами. А если пигмеи плохо работают, то банту их съедают. Поэтому охотники, которые к нам иногда забредают, все время настороже. Мне так хотелось хоть одного трахнуть, только они боятся.

– И партизаны боятся? – отстрелявшись, я перевалился на спину и блаженно вздохнул. Редко с кем такой кайф отхватывать удавалось!

– И партизаны боялись, – Исида перегнулась через меня, что-то подобрала из груды своей одежды и засунула между ног, чтобы семя не вытекло на постель. – Зато журналисты и военные советники не боялись. Прибегали – только помани. – И она вдруг озорно хихикнула.

– Чего ты?

– Люди все-таки слабые создания. Я троих до смерти затрахала. Они умерли от наслаждения прямо на мне. Ты не представляешь, какое это удовольствие!

– Конечно, не представляю. Даже думать боюсь, что почувствовал бы, умри на мне три журналиста и военных советника. А Сет их уже мертвыми жрал?

– Сету все равно, что жрать. Он в этом смысле непривередливый.

– А он тоже у тебя бывал?

– Конечно. Ты бы знал, как тоскливо лежать одной в холодной постели. Должен же кто-то согреть ее для меня, пока муж валяется без дела на берегу. Тем более, мне есть, чем отблагодарить за это – как ты считаешь?

– Тут тебе равных нет, – согласился я. – А Осирис что же – так до утра на берегу и лежит каждую ночь? Ни разу не приходил, не заставал тебя в процессе благодарения?

– Да как же он придет? – искренне удивилась она. – Говорю же – он мертвый. Оживает только утром, с первыми лучами солнца.

– То есть, он в самом деле мертвый?!

– Послушай, пришелец с Олимпа! – Она даже на локте приподнялась, и голос стал холоднее льда. – Вы там все такие, или ты особенный? Я несколько раз ясно повторила – каждый вечер Сет его убивает. И он до утра мертв. Труп. Покойник. Еще раз повторить?

– Еще ты сказала, что у них это как бы игра такая, – защищаясь, проворчал я.

– Это они ритуал в игру превратили. Нам всем так проще. А умирает Осирис по-настоящему.

– Не понимаю, – признался я. – Осирис умирает каждый вечер и воскресает каждое утро. А мы, олимпийцы, уж скоро две тысячи лет, как начали бояться смерти. Потому что с тех пор, как в наших храмах прекратились службы, смерть для нас стала последней точкой. Хуже, чем забвение. Пшик – и все. Разве у вас не так?

– Вон в чем дело! – Исида снова повернулась ко мне и погладила по голове. – Бедненькие вы! Понимаешь, какая ситуация, Геракл… В наших храмах служения не прекратятся еще долго. По крайней мере, до тех пор, пока люди пользуются картами Таро. В этих картах все мы заключены – и Пта, и Сет, и Бубастис. И я. Это, конечно, совсем не то, что было две тысячи лет назад, но мы все-таки еще очень многое можем. А ты хотел бы трахнуть Бубастис?

– Если бы ей человеческую голову приспособить. – Я чувствовал себя обманутым. Ну почему вот египтяне сохранили часть своего могущества, а мы – нет? Где просчитались, где не досмотрели? Зевсу за это предъявлять, или еще раньше должны были подсуетиться? Уран? Хронос? Черт!

– А почему ты ее не попросил?

– О чем?

– Чтобы она человеческий облик приняла. Она это может. И Хор может. Они все могут. Правда, ненадолго.

– Она может поменять башку на человечью?!

– Говорю же тебе.

– Черт! – Не везет, так не везет. И чего я сам к Бубастис не подошел. Хотя, я ж не знал, что у них кой-какие способности еще остались. А было бы славно еще и эту кошечку отыметь!

– Если хочешь – иди к ней прямо сейчас, – предложила Исида. – Она тебя наверняка ждет. Тоже любит с новенькими трахаться. Лежит, наверное, сейчас, сама себя ласкает. Представляешь? Слушай! А давай пойдем к ней вместе! Она в постели не хуже меня, а может, и лучше. Я с ней так давно уже не была! Так хочется ее сочную дырку! Пошли?

– Пошли?! – я уже сердито срывал с себя покрывало. – А ты не могла рассказывать об этом не так смачно?! Из-за тебя эта тряпка за мой хрен зацепилась, я распутать не могу! Помогай давай, чего смотришь? Заждалась уже твоя кошка!

4

– Нет, про Пана мы ничего не слыхали. – Пта являл собой образец трезвости, но это было ненадолго, потому что под мышкой он сжимал заветный кувшин, и уже откупоривал его ловкими пальцами. – А ты уверен, что он где-то здесь бродит?

– Мой локатор говорит, что так. – После замечательно проведенной ночи, после Исиды, потом Бубастис, потом снова Бубастис и еще пару раз Исиды у меня тряслись коленки, но я не подавал вида. Или старался не подавать. Но Пта на все это плевать хотел. Откупорил сосуд и протянул мне:

– Держи, осеменитель. Меру надо знать даже в постели и даже с богинями. А то скончаемся – во всех смыслах. – И, оценив, с какой жадностью я глотаю самогон, предложил: – Может, с собой пару кувшинчиков захватишь?

– Вот это здорово было б!

– Осирис! Принеси гостю пару кувшинов. Африка большая, а он, где глоток сделает – там о нас вспомнит. Вот и мы с этого пользу поимеем.

Солнце едва взошло, и Осирис напоминал жука, едва пришедшего в себя после зимней спячки. Его движения были неуверенны, и оттого медлительны. Однако даже в этом состоянии он сгодился, чтобы сползать в одну из хижин и принести два алкогольных кувшина в какой-то заплечной плетенке. На меня он посмотрел хмуро. Очень может быть, что догадывался или даже знал наверняка, чем я занимался нынешней ночью с его женой. Впрочем, он и на Пта смотрел хмуро. Он вообще на все смотрел хмуро. Я решил остановиться на том, что ему просто хреново после вчерашнего. Кстати, интересно было бы узнать, ощущается ли похмелье после собственной смерти и последующего воскрешения?

Но Осирис, отдав кувшины, уполз прочь, и возникший было вопрос умер, не получив ответа. Мы с Пта отхлебнули каждый из своей емкости, и я проворчал:

– Пойду я. У вас хорошо, и самогонка вкусная – по мозгам шибает, что надо. Только дело все равно делать надо. Как на меня наши посмотрят, если я дело не сделаю? Скажут – что ты, на хрен, за Геракл? Стыдно будет.

– У нас там от партизан кой-какие автоматы-пулеметы остались. Тебе в дороге не пригодятся?

– Как это не пригодятся?! Еще как пригодятся!

– Пошли, – он приглашающе мотнул головой.

Очередная хижина оказалась оружейным складом и была забита под завязку – наследство пяти партизанских отрядов, безвестно сгинувших в верховьях Конго. Не мудрствуя лукаво, я опять выбрал «Калашников», после чего мы с Пта еще раз выпили – за то, что теперь мне будет, чем защищаться от носорогов и прочих неподъемных тварей. Он проводил меня до берега речушки, и мы выпили на ход ноги. Пта вытер губы и блаженно произнес:

– Ну вот. Заодно и здоровье с тобой поправил. А то не могу пить один, а с утра выпить надо. А что еще делать богам в отставке, кроме как пьянствовать? Люди уже не требуют, чтобы мы об их мире заботились, о нем теперь другие заботятся. Вот и спиваюсь потихоньку. Обычно-то я день с Осирисом начинаю, только он сегодня не в духе. Зря ты всю ночь Исиде сиськи мял. Он это чувствует, поэтому злится. Один раз побарахтался бы – вполне хватило. На такие пустяки Осирис внимания не обращает.

– Не могу я один раз. Я ведь Геракл.

– Ладно, Геракл, ступай. Приветы я с тобой передавать не буду – глупости все это. Но, если кого из ваших в эти места занесет – пусть заходят. Рады будем.

Я кивнул, мы выпили прощальную, и я пошел. Самогонка египтян прекрасно восстанавливала силы – колени уже почти не дрожали, и это было надолго. До моего следующего визита в этот поселок. Потому что я наверняка знал, что на всем белом свете не сыщется таких ненасытных сучек, как Исида и Бубастис. А значит, и довести меня до состояния коленной дрожи будет некому. Во всяком случае, не от пигмеек, которые несколько раз попадались в пути, стоило ждать такой прыти. Они были не выше полутора метров ростом и изможденные, а я – под два метра и очень могучий. Да я бы пигмеек не воспринял, как женщин, даже высосав все свои запасы спиртного в один присест. Потому что, как ни крути, я был – Геракл, а они – пигмейки.

Я держал направление на Кисангани. Это было далековато, крупные города имелись и поближе, но мне до городов дела не было. Пан в любом случае предпочтет держаться от них подальше. И вообще – кто сказал, что мне придется топать до самого Кисангани? Я просто следовал указаниям локатора, а они призывали меня в ту сторону.

Кабы не прощальный подарок Пта, идти было б совсем тоскливо. Места дикие, кругом – сплошные джунгли, которых я терпеть не могу. Но, раз уж подрядился выполнить задание, то не отступать же перед трудностями? Геракл я или нет, в конце концов? А потому продирался вперед, стараясь не удаляться от реки, но и не подходя близко к берегу. Там растительность была настолько буйной, что даже моей немереной силы хватило бы ненадолго. А я и без того был сыт по горло зарослями лиан, какой-то мокрой гадостью, что постоянно падала сверху, да придурошной обезьяной, которая с какого-то хрена кинула в меня чем-то твердым и попала в голову.

Но два кувшина с самогоном оказались отличным средством от депрессии. Они вмещали в себя по два с лишним литра чистого оптимизма. С утра я изрядно этим самым оптимизмом заправлялся, и целый день бодро топал вперед, лишь время от времени подмолаживая впечатления. И должен сказать, что джунгли уже не выглядели так гнусно; пигмеи, иногда целыми стадами мелькавшие среди деревьев, не казались жалкими ублюдками матери-природы, а придурошная обезьяна, которая кинула в меня чем-то твердым и попала по голове, может, и не была такой уж придурошной. Может, она там, наверху, чем-то важным занималась, а я ей помешал, когда обрывал лианы и во все горло орал гимн аргонавтов.

Будь у меня такие запасы антидепрессанта пятьсот лет назад, когда я через всю Африку бежал от португальцев в Египет – и о джунглях сохранились бы совсем другие воспоминания. В самом деле, с учетом фляги спирта, что осталась от моих личных запасов, я мог спокойно болтаться по этим тропическим зарослям целую неделю, распевая веселые песни и давая выход прущей из меня энергии. Я бы даже сказал, что под действием самогона у меня случилась полная гармония с джунглями. А почему бы и нет, если с закуской я проблем не испытывал, каждый вечер преспокойно зажаривая на костре какую-нибудь тварь с тем расчетом, чтобы мяса хватило на весь следующий день. Да и продираться сквозь лианы мне неожиданно понравилось: я вгрызался в заросли со всей дури, безоглядно, как бульдозер. И не переживал, что это кому-нибудь не понравится (придурошная обезьяна не в счет). Давненько, в общем, не доводилось так свободно баловаться своей силушкой. Я даже, к стыду, начал забывать, какое это опьяняющее чувство. Почти как самогон.

Героического во всем этом было немного, но я отдыхал душой и мало-помалу приближался к цели. Правда, на четвертый день начались проблемы. Впрочем – вполне предвиденные. Локатор перестал указывать направление. Он всегда так делал, когда до кого-нибудь из наших оставалось не больше сотни километров. Просто констатировал, что неподалеку шляется еще какой-то обитатель Горы – и все. Наверное, предполагалось, что со всем остальным я разберусь сам. Не знаю, как это происходило с другими олимпийцами – может быть, точно также, а может, и нет. В конце концов, от рожденья я никакого локатора не имел, он появился, только когда меня призвали на Гору.

На этом месте меня посетила очень неприятная догадка. Дело не просто грозило затянуться – оно намекало, что я имею неплохой шанс вообще не справиться с ним. Потому что это в Элладе, – да и во всем Средиземноморье, – где все исхожено-изъезжено, можно принимать задания из серии «пойди туда – не знаю, куда». Все равно куда-нибудь придешь, кого нужно отыщешь, стукнешь по голове, ну, и так далее. А в сердце Африки с этим посложнее. Тут джунгли, черт бы их побрал, которые резко перестали мне нравиться. Пока буду продираться сквозь них, нарезая круги, объект преследования спокойненько может свалить в другое полушарие.

Тут я смутно припомнил, что местонахождение Пана можно вычислить, если засечь несколько точек, с которых локатор перестает указывать направление. Провести линии, найти точку пересечения – и конкретно в этом месте в это время Пан и будет пастись. Триангуляция или еще какая-то херня в таком роде. Кажется, так контрразведка делает, когда вражескую радиостанцию ищет. А может, и нет. Я точно не помнил. Я вообще не помнил, откуда в моей голове взялась информация об этой самой триангуляции. Мало ли, чего и откуда нахватаешься за долгие тысячи лет?

Однако я воодушевился. А после того, как сделал пару глотков оптимизма, воодушевился еще сильнее. Оно, конечно, я Геракл, а не чертежник. Но даже я сумею наметить несколько нужных точек, провести от них несколько ровных линий и определить одну-единственную, зато самую главную.

План был хорошим. Джунгли были плохими. Чтобы записать в актив три исходных точки, мне потребовалось два дня. Когда я провел линии, получилась такая херня, что поневоле сделалось грустно. Выходило – сколько бы точек я не набрал, а Пан все равно останется неуловимым. Не та у меня скорость, чтобы успешно триангулировать. Легких путей через джунгли я не знал, а прямой тут по определению не был самым коротким.

Плюнув на все, я отложил решение проблемы до утра. На свежую голову завсегда больше шансов придумать что-нибудь дельное. Однако от огорчения не удержался и вылакал все запасы спиртного, хотя и понимал, что мне будет очень не хватать их во время долгих и нудных поисков, которые грозили растянуться до бесконечности. Зато уж этот вечер я закончил на мажорной ноте, завывая какую-то боевую песню на, кажется, саксонском диалекте старонемецкого. Пошло оно все на хрен! Геракл я или нет? Имею право расслабиться перед очередным подвигом.

5

Такого кошмара я не переживал, даже когда держал на хребте неведомую тяжеленную хрень, огласившись временно подменить Атланта. Он заливал, что это край небосвода; врал, конечно, но хрень и впрямь была невыносимо тяжелой. Помнится, мне тогда казалось, что позвоночник вот-вот вылезет с той стороны, которую никому, кроме проктолога, показывать не принято. И у меня будет два хобота: спереди – кожаный, а сзади – костяной. Ничего, сдюжил. Я ведь, все-таки, Геракл.

Нынче в роли позвоночника решил выступить мозг. Мне казалось, что он вот-вот полезет наружу через все дырки черепа. И было отчего. Вокруг того места, где я накануне вечером окончательно утомился, бегали, прыгали, кусались, лягались и кувыркались самые идиотские создания из тех, что я видел. Они лаяли и трубили, смеялись и завывали – в общем, вели себя очень непотребно, создавая никому не нужные шум и суету. Учитывая, что я был разбужен ими с похмелья, да еще и до восхода солнца, зрелище получалось впечатляющим.

Что это были за твари, я разобрать не мог – настолько их было много и в таком бешенном темпе носились они вокруг меня. Один раз показалось, что мелькнула рожа сатира, но на ее месте тут же появилась другая – жабоподобная и слюнявая, – потом третья, вообще ни на что непохожая, и через секунду я бы уже не смог поклясться, что видел именно сатира.

Я не боялся беснующихся уродов. За долгую героическую жизнь и не такого насмотреться успел. Только стало вдруг страшно, что снова схожу с ума. Иначе откуда им взяться – обезьяне без кожи, зато с колючками дикобраза, или выхухоли с телом змеи? Не так уж много я накануне выпил, чтобы наслаждаться подобными кошмарами. Значит, непорядок именно с головой. Похоже, это чертова триангуляция на нее так повлияла. Грустно. Но меня ведь предупреждали, что математика – это не мое. Вот и допрыгался.

Внезапно меня обуял гнев. Такой сильный – аж искры из глаз посыпались. Со мной такое уже бывало, и я именно этого всегда боялся – вдруг оно повторится. Потому что в гневе я страшен. Ну, а раз повторилось, то чего уж там. Мойры в этом плане посильнее Старика будут. И, перестав бороться с самим собой, я схватил двух первых попавшихся монстров за шкирки и стукнул их лбами. Головы с липким треском проломились. Тушки монстров безвольно обвисли в моих руках. Я мельком взглянул на них. Все-таки сатиры. Ну и пусть. Нечего было скакать вокруг буйнопомешанного.

Отшвырнув дохлых землячков, я плотоядно оглянулся в поисках следующей жертвы. Но таковой вдруг не оказалось. Все эти чудища, только что с упоением водившие вокруг меня бешенный хоровод, с перепуганным визгом бросились врассыпную и скрылись в темных зарослях. Преследовать их там смысла не имело, да я и желания такого не испытывал. Потому что с исчезновением потенциальных жертв внезапно оказалось, что в моей голове никакого сдвига нет. Монстры исчезли, топот их ног стих, потом не стало слышно и визга. Джунгли снова сделались тихими и спокойными – как и положено в предрассветный час. А гнев, что меня охватил… Ну, так любой бы разгневался, разбуди его ночью подобным концертом.

Задумчиво устроившись на пятой точке, я потер лоб рукой. Дохлые сатиры двумя бесформенными кучками темнели неподалеку. Это навело меня на какую-то мысль, но на какую именно, я уловить не успел – голова, которой приходилось бороться и с похмельем, и с последствиями припадка ярости, была еще не в том состоянии, чтобы успешно охотиться за юркими мыслями. А эта была именно юркой.

«Все дело в том, что я не выспался», – резонно рассудил я. Если нормально выспаться, то мысль вернется, и голова непременно ее поймает. Тогда я буду знать, что она в себе содержит, эта юркая мысль, прошмыгнувшая по краю сознания.

Снова уронив свое тело навзничь, я закрыл глаза. Имелись определенные сомнения, что похмельный мозг, к тому же поимевший серьезный стресс, снова согласится заснуть. Но я решил попробовать. В конце концов, мозгу сон необходим не меньше, чем всему остальному организму. Эх, пигмеечку бы какую-нибудь сюда, чтобы отвлечься! Ну и что, что я Геракл и она мне только до пояса достанет? У меня все самое нужное как раз ниже пояса растет.

6

Подозрения подтвердились – мозг наотрез отказывался спать. Я беспокойно проворочался до рассвета и даже немножко дольше, и неизвестно, сколько бы еще ворочался, если бы из джунглей собственной персоной не появилась разгадка моей таинственной прыткой мысли.

Разгадкой был Пан. И я удивился, как мог упустить настолько очевидное. Ведь мысль была проста – если вокруг меня пляшут сатиры, значит, Козлоногий где-то рядом. И послал их, скорее всего, лично. А если и не послал, то они очень скоро расскажут ему о встрече, и тот непременно явится. А как же иначе – столько веков не виделись! Такое дело надо спрыснуть – тем более, что и я, и он к спрыскиванию относились положительно. И я умудрился упустить такую незатейливую мысль?! Впрочем, говорю же – всему виной недосыпание.

– Спишь? – спросил Пан, хотя прекрасно видел, что я таращусь на него. Но, чтобы совсем уж развеять сомнения визитера, я уселся и проговорил:

– Нет.

– Я так и думал, что ты уже проснулся. – Он с невозмутимым видом пристроился рядом и снял с плеча объемистую торбу. Абсолютно голый и очень смешной со своей козлиной бородой и такими же ногами. Я не видел его черт знает сколько веков, и успел отвыкнуть, поэтому глупая ухмылка поневоле растянула мои губы. Оставалось надеяться, что это временно. – Решил навестить. Ты не в обиде?

– Это ты их послал? – я довольно хмуро кивнул на трупы сатиров.

– Я. А на кой хрен ты их убил?

– А ты бы никого не убил, если б тебя разбудили под утро и стали вокруг прыгать и орать дурными голосами?

– Как-то не подумал об этом, – он легко принял мои претензии. – Я-то привык: они себя всегда так ведут. А других это раздражает. Ну ладно. Двоих не жалко. У меня таких еще целый табун. Ты давай, рассказывай, зачем меня искал. – Я испытующе уставился на него, и Козлобородый усмехнулся: – Ты так и не научился складывать два и два, старичок. Ты ведь появился не где-нибудь в Сенегале. Ты объявился в районе Верхнего Нила и прямиком направился сюда. Тут бы еще можно было посомневаться, но когда ты на несколько дней потерялся в «мертвом круге», я сразу понял, что ты меня ищешь. Не в туалет же спрятался по-маленькому.

– У твоего локатора тоже такой круг есть?

– Он у всех есть, кроме Старика. Даже у Гермеса, кажется. Ты не знал?

– Не было причин касаться этой темы.

– Зато теперь появились. О деле говорить будем, или как?

– Ты меня расстраиваешь, Козлоногий, – я тяжело вздохнул. – Столько веков не виделись, думал – сядем, о жизни поговорим. Выпьем чего-нибудь…

– Это можно, – деловито кивнул он и, подтянув к себе торбу, достал солидных размеров бурдюк. Первым же отхлебнул из него, после чего протянул мне: – Вино. Сам делал. Или ты что-то свое принес?

– Я нес. И свое, и не очень свое. Только не донес. – Я принял бурдюк и сделал глоток. Довольно приличное пойло. Не сравнить, конечно, с тем, что Дионис делал, но куда лучше бормотухи, которой люди друг друга травят. И крепость приличная. – В общем, я на то и рассчитывал, что у тебя можно будет жажду утолить.

– Ты на счет жажды всегда не дурак был, – Пан затряс своей бороденкой – смеялся.

– Да и ты тоже, насколько я помню, – я вернул ему бурдюк, предварительно еще раз приложившись к нему. – И сатиры твои… А эти, что с сатирами были, всякие разные уродливые… Они тоже ценители?

– Кто же при такой вольной жизни откажется от глотка доброго вина? Конечно, ценители.

– Где ты их откопал? Они же страшные, как моя жизнь.

– Нигде я их не откапывал. Сами прибились. Я сюда с сатирами и кентаврами пришел. Ну, еще там кой-кого из Греции прихватили по мелочи. Исключительно свойская компания. А потом смотрю – то с запада, то с севера, а то и с востока к нам прибиваться начали. Духи природы. Всех с насиженных мест согнали. Ну, не прогонять же их. Тем более, когда на себе испытал, что это такое – когда с родных пастбищ уходить приходится. Так что у нас теперь тут огромный табор. Население – тысяч десять, не поверишь.

– Вот и не поверю, – я снова принял бурдючную эстафету. – Как же это вас до сих пор не обнаружили? Десять тысяч голов – это ж такое стадо!

– А кто нас обнаружит? Низшие духи как раньше исчезать умели, так и сейчас преспокойненько себе исчезают. Это у нас, у высших, проблемы начались. Нет в жизни справедливости… Ну, ничего! Мы в свое время знатно покуролесили. Вспоминаешь – и есть, чем гордиться. А эти, мелочь, как были жалкими пакостниками, так ими и остались. Представляешь – как-то к шимпанзе прицепились. Это шимпанзе сидело себе спокойно на дереве, жрало какую-то птицу, а сатиры вчетвером дерево обступили – и давай в то шимпанзе всякой херней кидать. Один кинет – исчезнет, потом второй, и так по кругу. Да еще безо всякой очереди. Шимпанзе отстреливаться пробовал – а в кого? Вертелся, как на вертеле. Через десять минут с ветки навернулся. Головокружение. С тех пор тихо умом двинулся. Кидается с дерева всякой дрянью во все, что движется. Использовать предпочитает собственное дерьмо.

– Встретился я с тем шимпанзе. Он мне тоже чем-то в голову засветил. Но не дерьмом. Чем-то твердым. Только это далековато было. Еще до «мертвого круга».

– Я табор оттуда давным-давно увел. Нам же постоянно кочевать приходится. Обезьяну с ума свести – это просто крайний случай, от которого я сам чуть умом не тронулся. Наверное, никого лучше рядом просто не оказалось. А так они обычно людей достают. Вот и приходится с места на место переходить. Людишек нынче лучше не задирать – нет у них почтения к старым богам.

– Насколько я знаю, и к новым-то не все из них лояльно относятся.

– Новые боги меня не волнуют. Для меня главное, чтобы рядом со мной все спокойно было. А с такими тварями, как сатиры, постоянно ждешь, что дело вот-вот до смертоубийства дойдет.

– Если уже не дошло, – проворчал я, припадая к бурдюку.

– Это ты про Старика и Афродиту с Аполлоном?

– Точно, – я рыгнул.

– Меня искал, чтобы о них поговорить?

– Ну да.

– А что – действительно есть повод для разговора, или ты вдруг перестраховщиком стал?

– Я тебя сейчас по голове стукну. Геракл никогда перестраховщиком не был и не будет. А разговор – идея Афины.

– О! Ты и ее видел?

– Ясно, видел, если она меня сюда отправила. Арес был против. А еще я Гермеса и Прометея видел. Мы как-то случайно все в одном городе поселились.

– И как поживает наша каменная целка?

Я хохотнул и еще раз рыгнул. У Пана, который к сексу относился, как к делу совершенно естественному, а то и необходимому (для сохранения популяции, например, или для поднятия тонуса), показная невинность Афины и тщательно оберегаемая – Артемиды, вызывали только насмешки. По этому поводу сам Козлобородый вызывал у Афины с Артемидой исключительно острое желание поделить его пополам между двумя девственницами. Пан делиться не желал, а потому в Греции предпочитал держаться подальше и от лесов, где хозяйничала Артемида, и от городов, которые предпочитала Афина.

– Каменная целка поживает нормально. Насколько я понял, она все еще целка, и все еще каменная.

– А жаль, – вздохнул Козлобородый. – Я-то надеялся, что кто-нибудь из местных богов ее уломал, и она теперь дает всем направо и налево. Тогда и я бы подтянулся. Бабец-то смазливый.