Книга: Сорок лет Чанчжоэ - Дмитрий Липскеров

П.С. Во время чтения постоянно вспоминалась фраза Салтыкова-Щедрина

Разбудите меня лет через сто, и спросите, что сейчас делается в России. И я отвечу — пьют и воруют.

И хоть книга не об этом, но русский дух присутствует. 10 из 10.

Юности легче переносит любовное горе, чем зрелость. Зрелость сто раз взвесит, прежде чем на что-то решится, а молодость бросается в пучину чувств без оглядки, с головой. Может быть, юное создание и способно сильно страдать, но все сильное быстро проходит, тогда как взрослый человек мучится годами, тоскливо, словно мается больными зубами...

В Башню Счастья можно поверить единожды. А когда ее создатель смеется над поверившими глупцами, миф рассеивается безвозвратно. Народ не прощает оскорблений! – Вы плохо знаете свой народ. Тем, кого толпа любит и боготворит, она прощает все, и прощает заранее. Вот увидите, что Ягудина будет хоронить весь город и его имя останется в чанчжоэйской летописи навечно. – Вы так думаете? – Уверен.

– Как хорошо, мама, что мы открыли гостиницу! – радовался Лазорихий. – Да, сынок! Очень хорошо! – И люди рады, и у нас благополучие!.. – Да, сынок… – Только вот что меня беспокоит, мама!.. – Лазорихий замолчал,наморщив лоб. – Что же, милый? – А как же мои философские изыскания?.. Я заметил, что чем больше у нас постояльцев, тем меньше я размышляю о парадоксах бытия, не задумываюсь о смерти вовсе, да и причины жизни от меня ускользают!.. Как с этим быть?! – Ах, сынок, – загрустила мама. – Так оно в жизни и бывает. Чем больше повседневной рутины, тем жизнь беззаботней! А для философских мыслей нужна скука отчаянная! От скуки и мысли все светлые… Так-то, сынок… – Что же мне делать, мама?.. Ведь я – философ, пустынник! – Отъединись от жизни повседневной. Запрись в комнате и скучай отчаянно! Лежи сутки напролет в мучениях, гляди на солнце и луну – думай и страдай за все человечество! Тогда придут мысли о смерти! – А как же вы, мама?! Как же вы без помощи моей? – Да как-нибудь, – улыбнулась мать. – Наймем помощников. Чай, не бедные уже…

Оратору никто не аплодировал. Его сочли безумцем, каких во всех городах наберется определенное множество. На трибуну взобрался следующий оратор, по виду еще более безумный, чем предыдущий. У него была абсолютно лысая голова и кудрявые бакенбарды. – Мы зашорены! – печальным голосом произнес лысый. – Мы не понимаем, что происходит вокруг нас. Даже построй мы Башню Счастья – ничего бы не изменилось! Не было бы счастья! В народе зашумели и зашикали. Многие были согласны с выступающим, но для таких слов сейчас было неподобающее время. – Выход простой! – продолжал оратор. – Надо перенимать заграничный опыт! Надо перестать изобретать колесо! Оно уже есть! Там! – Лысый указал рукой за горизонт. – Его надо просто взять у них и приспособить для своих нужд! Хватит ютиться в пещерах и думать, как блоха, что ослиный зад – весь мир! В народе нарастало возмущение. Никто не уподоблял себя блохе, а оттого все оскорбились. – Заграница – это кузница новейших технологий,которые способны принести нам истинное счастье, а не какое-то там заоблачное, вымышленное! Если кто-то сомневается, что я патриот своей страны, то заявляю во всеуслышание: я – патриот! Я не хочу жить за границей, но я желаю, чтобы вы наконец поняли, что наша культура совершенно несамостоятельная! Она не имеет своих корней! Сколько раз Россию бороздили армии сопредельных стран! И после каждого нашу Родину потрясал новый демографический взрыв! Все блага цивилизации, которые мы сейчас имеем в своем активе, – просочились оттуда! – Оратор вновь указал рукой за горизонт. – Даже велосипед сочинен не нами! А все почему? Потому что мы, русские, самая ленивая нация! У нас нет собственного самосознания! Мы – потомки татар и монголов!..

И только корейцы не путешествовали вместе со всеми. Они дождались, пока последний из русских не скроется из виду, и только тогда вышли. Стройными колоннами, соблюдая порядок, в полной тишине колония корейцев покинула город. Они оставили после себя убранные дома и начисто вымытые квартиры. Корейцы не громили того, что не могли увезти с собой, а, наоборот, всюду оставили записочки тем, кто, может быть, поселится в их жилищах. Текст записочек был повсеместно одинаков: – Пользуйтесь всем имуществом по своему усмотрению!" В магазинах, на прилавках остались продукты длительного хранения, в ателье висели недошитые костюмы, а в пустых чайных все было готово к приему посетителей. Корейцы ушли достойно, и было в их исходе что-то торжественное и печальное. Весь вечер этого дня Генрих Иванович проездил с Джеромом по Чанчжоэ. Они частенько останавливались возле какого-нибудь дома и стучались в парадные двери. Им никто не открывал, и тогда они входили внутрь, оглядывая брошенные жилища. В домах мещан они видели одну и ту же картину: сломанная мебель, разбитые светильники и посуда…

Восемнадцатого же сентября в природе как раз отмечалось сильнейшее магнитное возмущение, а куры, как известно, самые чувствительные ко всем силовым полям птицы, и поэтому их неудержимо согнало со всей округи именно в город Чанчжоэ. Был сделан официальный запрос по округам – не исчезли ли у вас таинственным путем все куры в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое?.. Округа не замедлили с ответом и прислали телеграммы, в которых говорилось примерно так: УКуры на месте тчк ничего таинственного не случалось тчк почему спрашиваете тчк не шутка ли тчкы. После такого ответа физик Гоголь больше не выдвигал успешных теорий и попросту опустил руки. Все религиозные объединения – от буддийских до православных – не усматривали в нашествии кур ровным счетом ничего хорошего, но от конкретных объяснений пока воздерживались, ожидая официального заявления властей. На шестой день после прибытия кур губернатор города Чанчжоэ его сиятельство Ерофей Контата собрал у себя городской совет. Он поочередно пожал руки г-ну Мясникову, г-ну Туманяну, г-ну Бакстеру, г-ну Персику и митрополиту Ловохишвили. Был подан в серебряных чашках ароматный чилийский кофе и сэндвичи с тонко нарезанной курятиной. Митрополит Ловохишвили принес с собой сетку синих яблок, выращенных в монастыре и напоминающих по вкусу землянику. Яблоки были выложены на большое китайское блюдо, расписанное эротическими сценками. Ерофей Контата стоял возле окна и держался левой рукой за край тяжелой зеленой гардины. Он слегка склонил кудрявую голову к плечу, чуть отставил в сторону ногу в лайковом ботинке, отчего его поза приняла вид государственного деятеля в раздумье. Так прошла минута, озвученная цоканьем чашек о блюдца и пережевываньем бутербродов. – Ну-с, господин Мясников. – Его сиятельство Ерофей Контата оторвался от гардины и повернул голову к человеку с татарским разрезом глаз. – Вы, кажется, в прошлом естествоиспытатель, не правда ли?.. Следовательно, вам и начинать!.. Что же, по-вашему, происходит? Губернатор прошел к столу, сел в кресло по-солдатски, с прямой спиной, закурил индийскую сигаретку, скатанную прямо из табачных листьев, и оборотил свой взгляд к г-ну Мясникову. Тот, не отставляя чашки, недоуменно пожал плечами и сказал: – Понятия не имею, что происходит. Гадать в такой ситуации мне кажется неразумным. После этой фразы г-н Мясников замолчал, и присутствующие еще раз убедились в том, что он недолюбливает губернатора Контату. Все знали, что Контата и Мясников учились в городской гимназии, и как-то в выпускном классе шестнадцатилетний Ерофей жестоко избил однокашника Кирилла (имя Мясникова) за какую-то гадость. С тех пор минуло сорок лет, но неприязненные отношения сохранились. – На мой взгляд, – заговорил митрополит Ловохишвили ровным и хорошо поставленным голосом, – на мой взгляд, не самое главное – определить причину происходящего, а главное в том, каково будет следствие этой причины. Все присутствующие посмотрели на руки митрополита, пальцы которых щелкали бусинами четок. Щелк длинным отполированным ногтем… Щелк!.. Чашка с кофе перед митрополитом стояла нетронутой. Кофе уже не дымился и освободился от пенок. – Если человек лишил жизни другого, – продолжил Ловохишвили, – то нужно знать причину душегубства для того, чтобы повесить убийцу или смягчить ему наказание. Куда сложнее следствие убийства. Сироты, вдова, смятение душ… Митрополит уронил четки на толстый ковер и наклонился за ними, бряцая крестом о массивный подсвечник с львиными лапами. Возникла тягучая пауза, и было видно, что губернатор Контата раздражен. Он шевелил кожей на голове, отчего кудряшки перманента потрясывались. Наконец митрополит поднял с пола четки, но продолжать свою мысль не собирался вовсе. – Ну-с, господа! В конце концов, так нельзя, в самом деле! – не выдержал скотопромышленник Туманян. Он взмахнул копной черных как смоль, длинных, как конская грива, волос и сверкнул очень красивыми глазами. Г-н Туманян был самым молодым членом городского совета, а потому часто распалялся. – В конце концов, мы городской совет! Давайте говорить без обиняков, безо всякого там аллегорического смысла с потугой на философию!.. Никаких убийств нету, нет сирот и вдов! В городе куры, миллионы кур!.. Митрополит Ловохишвили обиделся: – Мы должны дать населению ясный ответ, что происходит! – А мне кажется, я понял аллегорию митрополита, – сказал г-н Персик, поднимаясь со своего кресла. – Смысл крайне прост: факт произошел, и если наука не может дать исчерпывающего ответа на произошедшее, то мы должны просто озаботиться следствием, а именно: что делать с таким количеством кур! Митрополит Ловохишвили с благодарностью посмотрел на г-на Персика. – Плохо или хорошо, что в городе сосредоточилось такое количество кур?! – продолжил с каким-то нервным воодушевлением г-н Персик, обращаясь сразу ко всем. – А что, Господи Боже мой, страшного произошло?!. Ну, куры в городе, ну, много их… – Не много, а миллионы, – встрял г-н Бакстер. – Прошу не перебивать меня! – взвизгнул Персик. – Действительно, – поддержал в свою очередь оратора Ловохишвили. – Какое-то неуважение. Странное дело, когда что-нибудь сказать нужно, вас, уважаемый, не слышно и не видно… А перебить, так сказать, сбить оратора с мысли – вы всегда тут как тут! Нам всем сейчас нелегко… Удивительно, какая бесцеремонность!.. – Что вы имели в виду? – Бакстер угрожающе посмотрел на митрополита, краснея толстой шеей. – Вы прекрасно понимаете, что! – не испугался митрополит и звучно щелкнул четками. – Господа, господа!.. – В голосе губернатора отчетливо слышалось недовольство. – Оставьте наконец свои стычки! Давайте решать дело, а уж после бить друг другу морды!.. Тем более, господин Бакстер, я не сомневаюсь в исходе кулачного боя между вами и митрополитом. В митрополите как-никак два центнера… После слов губернатора митрополит Ловохишвили совсем расслабился, а г-н Бакстер еще более покраснел, но сделал вид, что ему на все плевать, и стал смотреть в окно. Г-н Бакстер был небольшого роста, с толстым пельменным телом и физической мощью не отличался. Зато его отличало сказочное состояние. – Продолжайте, г-н Персик, – губернатор сделал приглашающий жест рукой и сверкнул совершенным изумрудом в изящном перстне. – Итак, – собрался с мыслями г-н Персик, – а что, собственно говоря, плохого в том, что в городе миллионы кур? Я вас спрашиваю! – Он с вызовом оглядел присутствующих. – И заявляю – ничего!.. Даже больше того скажу: это хорошо, это замечательное явление. Наконец-то в городе достаточное количество мяса. Наконец-то все будут сыты и перестанут бросать камни в огород городского совета!.. Господа, вы подумайте, какие перспективы перед нашим городом открываются. Вы только вдумайтесь – миллионы кур!.. Да мы построим мясоперерабатывающий завод, будем производить куриную колбасу и всякие там котлеты и пироги… Да что там пироги!.. Мы откроем консервный завод и будем экспортировать куриное мясо по городам и весям… А пух? А перо? Подушки, перины, всякое там… – он запнулся, – прикладное искусство… Да это же сказочное пополнение нашего бюджета… Миллиарды яиц в месяц!.. Вдумайтесь в эту цифру, господа! По гривеннику за дюжину! – Г-н Персик запыхался и переводил дух. – А что, в этом что-то есть, – задумался Ерофей Контата. – Сто миллионов рублей за миллиард яиц, – изрек г-н Бакстер, сразу забыв про все обиды. – Я вкладываюсь в предприятие. Миллион. – Я тоже вхожу в дело миллионом, – гордо объявил скотопромышленник Туманян. В его красивых армянских глазах взошло южное солнце. – Считайте и меня компаньоном, – подал голос г-н Мясников. – Часть дивидендов прошу зарезервировать на реставрацию Плюхова монастыря и на поддержание жизненного уровня двадцати пяти монахов. – Митрополит Ловохишвили взялся обеими руками за крест и перекрестил всех собравшихся с особым воодушевлением. – Я тоже вхожу в дело, – гордо заявил г-н Персик, отдышавшись. – Позвольте спросить, чем? – Губернатор еще раз продемонстрировал собравшимся сияние изумруда и суровый взгляд своих глаз. – Как – чем? – растерялся г-н Персик. – Что вы имеете в виду? – Какие средства вы собираетесь вложить в предприятие? Все прекрасно знали, что г-н Персик был бедным инженером, средств у него не было и попал он в городской совет лишь благодаря настояниям мещанского собрания. Теперь г-н Персик стоял столбиком и растерянно хлопал глазами. – В предприятие он войдет интеллектуальной собственностью, – заявил митрополит. – Все-таки это его идея как-никак. С этим нужно считаться. – Один процент, – резюмировал г-н Бакстер. – А реставрацию монастыря проведем, как и запланировано, через три года. На то и жизнь монашеская, чтобы терпеть лишения. – Позвольте!.. – возмутился Ловохишвили. – Я согласен на один процент, – сказал г-н Персик и сел, не глядя на митрополита. – Позвольте! – повторил митрополит. – С вами позже, – прервал губернатор. – Не волнуйтесь, отец, вас не оставят и без вас не обойдутся. – Я думаю. Мнение церкви в этой ситуации отнюдь не маловажно. Может возникнуть молва, что предприятие не богоугодно, а народ наш религиозен, горяч не в меру, мало ли что случится со строительством… – Один процент, – отчеканил Бакстер. – За шантаж. – Семь. – Хватили, святой отец! – возмутился г-н Мясников и сощурил свои татарские глаза. – Я деньги вкладываю, а вы лишь мнение создаете! Эка наглость! Что за люди нас окружают!.. – Два процента. – Не надо со мной торговаться, уважаемый господин Бакстер, – с достоинством произнес митрополит. – Все равно не уступлю. Пять процентов. Разговор членов городского совета длился не менее трех часов. В конце концов члены совета пришли к единому мнению, что нашествие кур не столь уж плохое дело, и даже наоборот: как оказывается, чрезвычайно выгодное и все поимеют на этом желаемое. На каждого члена совета были возложены различные обязанности. Господа Мясников, Бакстер, Туманян – непосредственно занимаются налаживанием производства, г-н Персик выполняет надзор за мнением мещанского собрания, митрополит Ловохишвили отвечает за общественную молву о подарке Господнем верующим, а губернатор Контата возглавляет все предприятие, как и положено первому лицу города. На следующий день после заседания городского совета г-н Персик отбыл из Чанчжоэ в город, близкий к столице, где встретился с г-ном Климовым. Состоялась серьезная и деловая беседа, на которой была решена судьба Уклимовскогоы поля. Г-н Климов хоть и был очень стар, но хватки в делах не утерял, а оттого цену выторговал несколько большую, чем предполагали партнеры. Имея в кармане неожиданно удорожавшую купчую на поле, г-н Персик от некоторого расстройства посетил неприличное заведение города, где всю ночь пил с проститутками игривое шампанское, отчего сам не в меру разыгрался и удивил неказистую проститутку Фреду чрезмерной щедростью, так и не воспользовавшись услугами служительницы любви. Напоследок г-н Персик пьяно похвалился, что в ближайшее время будет обладать хорошеньким состоянием, пообещал Фреде забрать ее на содержание, потом почему-то заплакал, да так в слезах и укатил обратно в Чанчжоэ. Через месяц на огороженном высоким забором Уклимовскомы поле началось строительство, где наряду с приглашенными рабочими трудились не покладая рук и двадцать пять монахов из Плюхова монастыря под присмотром личного поверенного главы церкви отца Гаврона. Всем жителям города и его окрестностей с величайшего соизволения его сиятельства губернатора Ерофея Контаты и благословения его преосвященства митрополита Ловохишвили было позволено забрать на свои подворья по двадцать куриных голов на душу населения. Народ прочувствовал милость высокостоящих и отблагодарил власти бурными выражениями солидарности. К счастью, на частных подворьях водились петухи, чьих сил с избытком хватало на покрытие неожиданно утроившихся гаремов. Вследствие этого куры обильно занеслись, и вылуплялись цыплята, в свою очередь вырастающие в кур и петухов. Предприимчивые чанчжоэйцы коптили кур на своих подворьях, вымачивали их в уксусе, обливали утиными яйцами и жарили, вертели колбасы и закручивали рулеты. Шили пуховые и перьевые подушки, а также вязали веера и всю эту продукцию тащили на городской рынок. Безусловно, вследствие этого родилась великая конкуренция, и через каких-то полгода в Чанчжоэ попросту стало невозможно продать ничего, что было связано с куриным производством. Самих горожан лишь от одного куриного вида и запаха выворачивало наизнанку предродовыми спазмами. Весь город провонял куриным мясом, даже в храме пахло не ладаном, а жирной курятиной. Безусловно, конкуренция на внутреннем рынке родила жажду экспорта, и жители Чанчжоэ стали разбредаться по городам и губерниям со своим товаром. В этом члены городского совета усмотрели серьезную опасность своему предприятию, готовящемуся к пуску, а потому не замедлил с выходом указ о запрещении экспорта курятины в любом ее виде. Чанчжоэйцы загрустили от такой жесткой меры, но делать было нечего, указ есть указ, и через незначительное время излишек кур за ненадобностью был выпущен с подворьев на все четыре стороны. Куры слегка одичали и стаями бродили по городу в поисках пропитания, размножаясь в геометрической прогрессии… Тем временем предприятие членов городского совета вышло на запланированную мощность, вскоре окупилось и стало приносить огромные дивиденды, так как сырье было абсолютно дармовое. Вследствие приличных отчислений в бюджет от прибыли куриного производства город богател на глазах. Были открыты дома для престарелых, бесплатные ночлежки для бедняков, в которых ежедневно менялось постельное белье и было трехразовое питание, правда, надо заметить, сплошь из куриных блюд; был в кратчайшие сроки выстроен интернат для детей-сирот на шестьдесят человек, которому было дадено собственное имя, звучавшее так: УИнтернат для детей-сирот имени графа Оплаксина, павшего в боях за собственную совестьы. Каждый житель города до двадцати пяти лет имел право получить высшее образование на средства города в любом российском университете. Но таковых в городе Чанчжоэ за пять лет после нашествия оказалось всего два человека. Город жил размеренной жизнью, даже сквозь окна домов веяло сытостью и праздничной леностью…

Ну вот посудите сами: налетели какие-то куры и оккупировали город, какая-то дама проваливается в какие-то тартарары своего сознания и начинает печатать на пишмашке всякий бред, какие-то совершенно бессвязные интрижки разных персонажей и персонажиков, какой-то бредовый маньяк-учитель забивает потихоньку своих учеников в попытках заполучить какое-то лазорихиевое небо, какая-то ирреальная история зарождения и заселения этого самого очень русского городка с очень "русским" названием Чанчжоэ, какую-то башню счастья начинают строить, какие-то корейско-русские баталии... — всё это кое-как перемешано, накручено-наверчено, не пойми для чего именно и в какой связи... Такое ощущение, что автор и книгу-то писал-печатал в том же стиле, в каком одна из героинь печатала свой словобуквенный бред и чухню...

Пристроенные в качестве не знаю чего рассказы ничем эту книгу не украсили, увы...

Зато есть и кое-какие положительные стороны: сама книжка отлично оформлена внешне (художник А. Ферез), качественно сделана как с точки зрения переплётных дел, так и выбора бумаги. Формат книжного томика зауженный, что при крупном кегле даёт порядка 38-40 знаков на строку — читать сплошное удовольствие (я про техническую составляющую процесса чтения — глаз распознаёт буквы сразу же, со строчки не съезжает, а боковым зрением сразу же ухватываешь не то, что соседние буквы, но даже и слова, что позволяет читать очень бегло и скорочтением).

Резюме: книга мне явно не "пошла", интереса знакомиться с автором дальше нет.