Текст книги "История французского психоанализа в лицах"

Был ли он человеком действительно со столь сложным характером, или это лишь впечатление его противников? Сложно сказать. Часто настойчивость и упрямство могут превращаться в жесткость и неуступчивость, а стремление к справедливости – в плохо прикрытую агрессию, причем моральная сторона для самого человека часто остается незаметной. Мешает пониманию личности Лебовичи также и то, что сам он не старался быть публичной фигурой, всегда неохотно рассказывал о себе. В некрологе[131]131
  Maggiori R. – Mort de Serge Lebovici, figure de la psychiatrie de l'enfant [Электронный ресурс]. Режим доступа: URL: https://next.liberation.fr/culture/2000/08/17/mort-de-serge-lebovici-figure-de-la-psychiatrie-de-lenfant_334345 (дата обращения: 23.12.2020).


[Закрыть] в газете Libération (букв. «Освобождение»[132]132
  Примечательна история этой газеты. Libération, одна из трех крупнейших национальных французских газет (две другие – голос «умеренно-правых» Le Figarо и леволиберальная Le Monde), была основана в 1973 году при участии Жана-Поля Сартра, она изначально стала рупором радикальных левых, со временем заняв более умеренную, социально-либеральную позицию. Иронично: сегодня газетой, которая отказывалась публиковать рекламу, чтобы подчеркнуть свою неангажированность и приверженность левой доктрине, владеет французский миллиардер и медиамагнат Патрик Драи.


[Закрыть]) упоминается, что «в «автобиографических заметках», сделанных наскоро в 1995 году, Серж Лебовичи подтверждает отсутствие у него склонности обнародовать личные факты из своей жизни: «Я предпочитаю оставлять их для себя и сохранять для моего самоанализа».

Драматические события 1953 года несколько уравновесились рождением второй дочери Элизабет, а неурядицы в жизни психоаналитического сообщества не изменили деятельный характер личности аналитика – он стал научным секретарем Института психоанализа, преподавал. А в период с 1962 по 1967 год Лебовичи возглавил это учебное заведение и потратил много сил на попытки реформировать психоаналитическое образование. Он выступал за отделение дидактического анализа от сугубо образовательной части, полагая, что это уменьшит влияние аналитика на своих анализантов. Нет ли в этом скрытой полемики с Лаканом, ученики и анализнаты которого активно принимали участие в его семинарах и составили своеобразный кружок поклонников своего учителя?

Другим нововведением Лебовичи послужило то, что он добился разрешения принятия в Институт людей не только с медицинским образованием, тем самым существенно расширив число психоаналитиков, несмотря на авторитет Нашта, который всегда выступал против этого[133]133
  International dictionary of psychoanalysis, р. 955.


[Закрыть].

В 1954 году Лебовичи выступил на коллоквиуме, организованном фондом Зингера – Полиньяка, с речью о детском психоанализе, в частности говоря об особенностях переноса. Так, по его мнению, перенос легче распознается после окончания латентного периода, а для его понимания важно учитывать контрперенос самого аналитика[134]134
  Энциклопедия глубинной психологии. Т. II, с. 609.


[Закрыть]. Интересен, впрочем, другой аспект его доклада: указание на то, что интерпретация переноса возможна лишь здесь и сейчас и в переносе нельзя усматривать возможность реконструкции прошлого как такового. Все это подталкивало Лебовичи к выводу, что «психоаналитический метод является негенетическим, неисторическим»[135]135
  Там же.


[Закрыть]. Лебовичи говорил и о важности психоаналитической атмосферы, которая могла бы поспособствовать возникновению переноса. Эта самая психоаналитическая ситуация/атмосфера остается очень важной – именно она выполняет фундаментальную роль при терапии, роль даже большую, чем сугубо технические аспекты работы. Темой переноса Лебовичи занимался давно, начиная с 1950-х; этой темы касалась вышедшая в 1950 году во «Французском психоаналитическом журнале» статья Лебовичи об использовании кукол в психоаналитическом процессе[136]136
  Geissmann C., Geissmann P. A History of Child Psychoanalysis, p. 246.


[Закрыть]. Более подробно тему переноса Лебовичи сраскрыл в 1979 году на Парижском конгрессе[137]137
  Там же.


[Закрыть]. Остановимся на этом подробнее.

Лебовичи исходил из того, что у детей перенос случается, как и у взрослых пациентов. Как и у взрослых, у детей развивается невроз переноса. Главная сложность – его интерпретация. Структурно перенос – это «проработка» (working through) архаичных психотических позиций. Онтогенетически это плод взаимодействующих особенностей развития[138]138
  Там же, p. 246.


[Закрыть]. Несколько далее Лебовичи остановился на разнице между «нормальным» детским неврозом и «неврозом ребенка». Первый – часть закономерного развития ребенка и сопровождается непостоянными симптомами, последний же выступает в качестве патологической реакции на неудачу защитных механизмов, он сопровождается серьезными и постоянными симптомами, заявляет о себе в истерической, фобической или обсессивной тенденциях[139]139
  Там же, p. 246.


[Закрыть]. Всем, кто работает с детьми, хорошо известен такой «нормальный» невроз, зачастую проходящий сам по себе и не несущий существенных патологических изменений.

Выходит, что иногда то, что имеет черты невроза, неврозом с точки зрения психопатологии не является; но, с другой стороны, Лебовичи указывает, что отсутствие фобических признаков вовсе может не означать отсутствие самой по себе фобии. «Патология может заявить о себе распространенностью и необычностью… Странные фобии буквально калечат некоторых детей. Я вспоминаю ребенка, который боялся отсутствия звука, который производит снег при падении. Это внушало неподдельный ужас…»[140]140
  Лебовичи С. Во взрослом – младенец, с. 34.


[Закрыть].

Помимо изучения психоанализа, Лебовичи продолжал заниматься психиатрией: «Я работал в двух направлениях, будучи, с одной стороны, психоаналитиком и преподавателем психоанализа, а с другой, создавая психиатрическую детскую службу»[141]141
  Там же, с. 16.


[Закрыть]. Эта служба – дело жизни Лебовичи. В 1956 году он, его друг и психоаналитик Рене Дяткин, а также психиатр Филипп Паумель (Philippe Paumelle) при поддержке Всемирной ассоциации здравоохранения основали службу психического здоровья XIII округа Парижа для взрослых и детей: центр Альфреда Бине (Le Centre Alfred Binet). Это заведение было во многом первым психиатрическим центром, предоставляющим амбулаторную помощь пациентам, чем сильно отличалось от других медицинских учреждений, ориентированных в первую очередь на госпитализацию. В центре работают психоаналитики и психиатры, которые активно взаимодействуют между собой; сейчас центр выполняет также и обучающую функцию.

Для личности Лебовичи характерно то, что, в отличие от многих психиатров-аналитиков, таких как Грин, Лакан или Дольто, он не утратил свою «психиатрическую идентичность». Психоанализ оставался для него в первую очередь компонентом сложной системы помощи взрослым и детям. «Я врач, прошедший специализацию в психиатрии, и я ею занимаюсь в психоанализе, – говорил Лебовичи. – То, что я внес в психиатрию, это возможности применения психоанализа… Это своего рода квалификация внутри специализации. И все-таки это различные вещи. Я хочу сказать, что, когда я – психоаналитик в точном смысле слова, я занимаюсь психоанализом. Когда я психиатр, я не расстаюсь с функцией психоаналитика, но делаю нечто иное, чем анализ»[142]142
  Лебовичи С. Во взрослом – младенец, с. 8.


[Закрыть]. Как вспоминали о нем коллеги и ученики, Лебовичи привлекали сразу две, во многом отличные друг от друга роли: «роль аналитика, с его любопытством к тайному миру фантазии и бессознательному, к истине и сексуальности… А также роль человека действия и долга, политика, в хорошем смысле этого слова, который любит инициативы, вводит новшества, собирает людей вокруг себя…»[143]143
  Guedeney А. Serge Lebovici’s Creativity: A Student’s Point of View, р. 66.


[Закрыть].

В этот момент другой заботой Лебовичи стала популяризация «нефранцузских» аналитиков, ориентированных на детский психоанализ, таких как Мелани Кляйн, Анна Фрейд, Рене Шпиц и Дональд Винникот. Последнему он организовал даже визит в Париж.

Лебовичи был очень трудолюбивым человеком. Исследователи отмечают, что «только во “Французском психоаналитическом журнале” мы насчитали более семидесяти пяти статей, написанных Лебовичи между 1950 и 1991 годами, некоторые из них – обзоры книг, но каждая касается детского психоанализа»[144]144
  Geissmann C., Geissmann P. A History of Child Psychoanalysis, p. 246.


[Закрыть]. Кроме того, в 1958 году Серж Лебовичи стал соучредителем журнала «Детская психиатрия» (La psychiatrie de l’Enfant). В выходящем раз в полгода журнале публиковались статьи психиатров, психологов и психоаналитиков. Появление ряда подобных изданий, а также многочисленных институций, призванных оказать помощь детям и их родителям, говорило о стремительном развитии идей детской психиатрии и психоанализа и о том интересе, который возникал в обществе к психологии самых юных пациентов.

В 1966 году Лебовичи избран президентом Международной ассоциации детской и подростковой психиатрии (The International Association for Child and Adolescent Psychiatry and Allied Professions, IACAPAP), одной из наиболее влиятельных и авторитетных психиатрических ассоциаций в мире.

В 1967 году Лебовичи избран вице-президентом Международной психоаналитической ассоциации, а с 1973 по 1977 год был ее президентом, между прочим, единственным французом на этой должности. Вновь, однако, не обошлось без конфликтов: Лебовичи упрекали в том, что он недостаточно серьезно (severe enough) отнесся к инциденту с бразильским дидактическим аналитиком, чей ученик участвовал в пытках политзаключенных.

В конце семидесятых Лебовичи наконец пришел к одной из своих давних целей – стал преподавать в университете. Если в 1972 году он был только ассоциированным профессором, то есть фактически на внештатной должности, то в 1978 году стал профессором. «Я всегда к этому стремился, – говорил Лебовичи. – Я поздно пришел в университет, раньше это вряд ли было возможно». Лебовичи стал профессором университета Париж-Север, а также возглавил кафедру детской психиатрии в Бобиньи (город на севере Франции)[145]145
  Лебовичи С. Во взрослом – младенец, с. 15–16.


[Закрыть]. Период 70–80-х годов вообще можно назвать одним из наиболее продуктивных в его творчестве. В этот момент Лебовичи публикует свои лучшие работы: в 1970 году – «Познание ребенка через психоанализ» (La Connaissance de l’Enfant par la Psychanalyse), написанную им в соавторстве с М. Суле; в 1983-м – «Младенец, мать и психоаналитик. Ранние взаимодействия» (Le Nourrisson, la Mere et le Psychanalyste: Les interactions precoce), на этот раз в соавторстве со С. Столеру; в 1989 году – «Психопатология грудного ребенка» (La Psychopathologie du Bebe).

Говоря о творчестве Лебовичи, стоит отметить один очень интересный текст – «Фантазийное взаимодействие и трансгенерационная передача»[146]146
  Доклад, впервые прочитанный на франко-русском коллоквиуме в Москве в 1997 г.


[Закрыть]. Лебовичи указывает на характерную особенность отношений взрослых и младенцев: «Уже с начала беременности будущий младенец начинает заявлять о своем присутствии. Сенсорные способности позволяют матери придать смысл тому, что она о нем знает, и тому, что она чувствует. Кроме того, современное техническое оборудование позволяет родителям уже во время беременности получить сведения о реальном ребенке: например, эхография позволяет узнать пол ребенка до его рождения, от чего многие матери отказываются, чтобы не нарушать свою воображаемую жизнь»[147]147
  Уроки французского психоанализа / Под ред. П. Качалова, В. Россохина, с. 242.


[Закрыть]. Проще говоря, начиная с момента беременности младенец выполняет двойную роль: с одной стороны, он является фантазийным ребенком – следствием материнских внутрипсихических конфликтов; с другой стороны, он воображаемый ребенок, продолжение материнских бессознательных желаний. Сам ребенок также воспринимает мать уже как бы «заранее»: «мать, со своей стороны, воспитывает младенца, вкладывая свою внутрипсихическую и внутриличностную жизнь в материнскую заботу; младенец инвестирует свою мать еще до того, как воспринимает ее»[148]148
  Там же, с. 244.


[Закрыть].

Интересно нечто другое: место ребенка в качестве своеобразного участника мифа, семейного мифа. Лебовичи описывает ситуации, где ребенок представляется наследием семьи, инкарнацией предков – «в системе ядерной семьи ребенок выступает носителем сообщений-аллегорий известных или считающихся тайными ситуаций», имеющих место в семье. Таким образом, на ребенка влияет этот неосознаваемый семейный миф, «то недосказанное, которое играет важную роль в тайных связях семьи». Лебовичи приводит показательный пример того, как такие ситуации передачи «мифа» сквозь поколения могут определять жизнь человека. Художник Ван Гог, который родился ровно через год после смерти старшего брата, имел такое же имя, как у него. Далее автор дает интерпретацию самоубийства художника: «Не в этом заключалась причина его, по-видимому, циклического заболевания, а также его удавшегося самоубийства; он покончил с собой вскоре после того, как у его младшего брата, который всегда играл по отношению к нему скорее родительскую роль, родился ребенок. Ван Гог был заменой ребенка, и этот новый младенец мог его заменить».

Другими словами, Лебовичи говорит, что внимание нужно обращать не столько на жизненные события, сколько на воображение, фантазийный смысл событий, предшествующих рождению ребенка. Поэтому, пишет Лебовичи, «следует критически подходить к исследованию воображаемой жизни родителей»[149]149
  Там же, с. 247.


[Закрыть].

Лебовичи важен не только потому, что сумел внести собственный вклад в развитие психоанализа. Он также был человеком, который не боялся использовать теории других аналитиков. Таким образом дело обстояло, например, с «теорией привязанности» – одной из наиболее значимых в детском психоанализе под авторством небезызвестного британского аналитика и психиатра Джона Боулби (1907–1990), в рамках которой «…мы больше не рассматриваем патологию младенца или патологию матери, но патологию того, что между ними происходит»[150]150
  Лебовичи С. Во взрослом – младенец, с. 19.


[Закрыть]. Теория привязанности выходит за рамки сугубо психоаналитического подхода и понимания психики; она объединяет психологическое понимание существования ребенка с биологией и этологией, демонстрируя взаимосвязь психического и физического. В теории говорится, что привязанность к одному взрослому, который заботится о ребенке, жизненно важна для последнего и формирует такую поведенческую систему, которая выполняет также функцию и биологической защиты субъекта. Наиболее полно взгляды Лебовичи на теорию привязанности изложены в докладе «Теория привязанности и современный психоанализ», озвученном на франко-русском коллоквиуме по психоанализу в Москве в 1997 году.

Лебовичи перечисляет ряд важных положений, к которым приходит Боулби в ходе своих исследований. Во-первых, первичную и определяющую ценность имеют «значимые эмоциональные связи между людьми», они «необходимы для выживания» индивида. Во-вторых, эти связи «могут быть поняты, исходя из кибернетических контуров, находящихся в нервной системе каждого партнера». Функция этих связей – поддерживать возможность этой близости. В-третьих, для того чтобы каждый участник этих отношений мог эффективно взаимодействовать с другим, индивид «строит в своей психической системе модели себя и других, а также паттерны взаимодействий, установленные ими между собой». В-четвертых, в силу сказанного, необходимо, «чтобы теория генезиса развития заменила теории, описывающие специфические фазы развития и постулирующие, что человек может быть зафиксирован на этих фазах или регрессировать к ним»[151]151
  Уроки французского психоанализа / Под ред. П. Качалова, В. Россохина, c. 460.


[Закрыть]. Во время войны психоаналитики наблюдали страдания детей, разлученных с матерями; анализируя это, Боулби пришел к выводу о том, «что значимость связей между матерью и ребенком важнее, чем оральная зависимость ребенка»[152]152
  Там же, c. 465.


[Закрыть]. Несколько дальше Лебовичи указывает, что «поведение привязанности существует и у человека, оно всеобще, проявляется во всех возрастах и по отношению ко многим людям, помимо близких родственников; оно предъявляет свои требования близости во многих ситуациях»[153]153
  Там же, c. 466.


[Закрыть]. Однако это требование близости есть нечто большее, чем просто желание удовлетворить сексуальные потребности – «оно всеобщее, аффективное; это первичное поведение, которое в то же время связано и с сексуальностью. Его регуляция интерактивна»[154]154
  Там же.


[Закрыть]. Именно поэтому в 1980-х годах он инициировал перинатальные клинические исследования во Франции, в связи с чем отметим еще один текст Лебовичи 1996 года, также переведенный на русский, а потому для читателя доступный: «Психиатрический подход к младенцу. Развитие психиатрии новорожденных». В этой небольшой статье Лебовичи разъясняет важность создания «психиатрии новорожденных» (подчеркнем, именно психиатрии), последовательно раскрывая гипотезы Фрейда, Винникота, Кляйн, Шпица, Боулби касательно реконструкции первых лет жизни. Этот текст может послужить своеобразным «кратким введением» в психоанализ младенцев: Лебовичи объясняет роли матери и младенца и того «союза», что между ними заключается с первого дня совместной жизни.

За большой вклад в развитие психиатрии и психоанализа он получил высшую награду Франции – орден Почетного легиона. Лебовичи умер 11 августа 2000 года в солнечном городке Марвежоль на юге Франции. Под конец жизни он страдал от синдрома Паркинсона, который мешал ему вести привычный образ жизни, общаться, однако в силу возможностей Лебовичи продолжал работать.

О Лебовичи рассказывали много историй. Например, однажды утром у него была неформальная встреча со студентами. Его ученики любили эти встречи, потому что был шанс говорить обо всем, что интересовало их и наставника. Один из студентов с сожалением сообщил, что должен вернуться на дежурство – к нему как раз поступила женщина из неотложного отделения. Серж Лебовичи сказал: «Почему бы вам просто не привести ее сюда, если это будет возможным?» Студент так и сделал. Его пациенткой оказалась женщина лет тридцати пяти, страдающая гипоманией. Когда она вошла в комнату и увидела Лебовичи, она сказала: «Кажется, я видела тебя, когда мне было лет пять»[155]155
  Guedeney А. Serge Lebovici’s Creativity: A Student’s Point of View, р. 67.


[Закрыть]. Наверное, для тех, кто понял сущность этого человека, эта история является лучшей иллюстрацией его жизни и работы.

Литература

1. Дьяков А. Жак Лакан. Фигура философа. М.: ИД «Территория будущего», 2010.

2. Лебовичи С. Во взрослом – младенец, М.: Институт Общегуманитарных исследований, 2008.

3. Уроки французского психоанализа / Под ред. П. Качалова, В. Россохина. М., 2007.

4. Энциклопедия глубинной психологии. Т. II. Новые направления в психоанализе. Психоанализ общества. Психоаналитическое движение. Психоанализ в Восточной Европе / Общ. ред. А. Боковикова. М.: Когито-Центр, МГМ, 2001.

5. Geissmann Claudine, Geissmann Pierre – A History of Child Psychoanalysis, New York/London, 1998.

6. Guedeney А. Serge Lebovici’s Creativity: A Student’s Point of View // Infant Mental Health Journal, Vol. 16, No. I, Spring 1995, р. 64–67 [Электронный ресурс]. Режим доступа: URL: https://onlineli-brary.wiley.com/toc/10970355/16/1 (дата обращения: 24.12.2020).

7. International dictionary of psychoanalysis/ editor in chief – Alain de Mijolla / 2005, Thomson Gale.

8. Maggiori R. Mort de Serge Lebovici, figure de la psychiatrie de l'enfant [Электронный ресурс]. Режим доступа: URL: https://next.liberation.fr/culture/2000/08/17/mort-de-serge-lebovici-figure-de-la-psychiatrie-de-l-enfant_334345 (дата обращения: 24.12.2020).

9. Moro, Marie Rose. «Serge Lebovici. Un maître, un guérisseur et un homme bon», L'Autre, vol. volume 1, no. 2, 2000. P. 205–208 [Электронный ресурс]. Режим доступа: URL: https://www.cairn.info/revue-l-autre-2000-2-page-205.htm#no5 (дата обращения: 24.12.2020).

Жак Лакан: очерк биографии

Данный очерк не претендует на детальность изложения биографии Лакана и не стремится осветить все этапы его жизни подробно. Его задача – дать общее представление о судьбе и характере известного французского аналитика. Поэтому ряд концепций и понятий может показаться недостаточно раскрытым, так как более детальный обзор лакановского учения будет представлен во втором очерке. Общий вывод о фигуре Лакана стоит делать, ознакомившись и с одной, и с другой главой[156]156
  В отличие от других героев этой книги, о Лакане написано очень много, и в процессе написания автор столкнулся с очевидным вопросом: зачем писать биографию Лакана, если уже есть, например, на русском книга А. Дьякова «Жак Лакан. Фигура философа», куда более подробная, чем наше эссе. Обнадеживает, что изначально объем книги не подразумевал детального погружения в жизнь Лакана и что читателю будет проще сперва ознакомиться с наиболее общим очерком жизни и творчества, прежде чем переходить к фундаментальным и подробным сочинениям Дьякова, Рудинеско и т. д. (см. литературу).


[Закрыть].

Биографические очерки, представленные в этой книге, так или иначе имеют одного общего – главного? – героя. Имя ему, конечно же, Жак Лакан. И он, что греха таить, служит ключевой фигурой всего французского психоанализа. Не будем выносить сейчас этому явлению оценку, не будем спешить занять позицию критиков или апологетов мэтра. Лакан – был, есть, вероятнее всего (до нового «Лакана»), еще долго будет спорной фигурой, а принятие или отрицание его учения всегда было главнейшим водоразделом и даже способом идентификации в среде аналитиков – причем не только французских.

После себя Лакан оставил множество вопросов как чисто теоретических, так и исторических. Но важнейшим вопросом всей «лаканиады» будет вопрос: а кто, собственно говоря, такой этот Лакан? Нас интересует не внешняя, описательная сторона его личности, даже не публичное лицо (хотя само по себе оно весьма интересно и эпатажно) – все эти вещи, располагающиеся в логике воображаемого, мы позволим пока что оставить. Нас интересует главным образом сущность такого феномена, как Жак Лакан, то есть, пользуясь языком самого Лакана, «символическое». Следовательно, мы имеем полное право рассмотреть Лакана как симптом, признание которого, принятие или отрицание, идентификация с которым или отбрасывание представляет собой важнейшую черту невротичности самого психоанализа сегодня.

Если Лакан – это «симптом», то следует озаботиться его историей.

Лакан появился на свет в семье, несущей на себе ту печать буржуазного благополучия, которая способна при должном воспитании сделать человека либо великим и успешным, либо же, при полном попустительстве, окончательно развратить и превратить в обывателя, жаждущего только покоя и материального благополучия. Это интересно как забавный эпизод его биографии, позволяющий лучше понять истоки лакановского «аристократизма» и «снобизма», выросшегчто там?

о на почве противопоставления себя привычному семейному укладу и морали. Куда важнее отметить другое: Лакан был частью французской культуры, проникнутой духом католицизма, традиционности. Лакан консерватором не был, скорее наоборот – слишком наоборот – он был революционером… Который всякую революцию рассматривал через призму собственной фигуры. Таково в общих чертах отношение Лакана к истории (а он был современником двух мировых войн, холодной войны и других политических кризисов). Лакан наблюдал за происходящим, но вовлекался лишь настолько, насколько это касалось его самого. С тем, что история доставляла ему некоторые неудобства, он научился справляться, а когда встретил «восставших» в мае 68-го студентов, то заявил: «Вам нужен Господин!».

Тем не менее важно и примечательно другое – версия психоанализа Лакана продолжала углубляться в христианскую традицию и культуру; Лакан, в отличие от Фрейда, даже не пытался скрыть, насколько сильное оказала на него влияние европейская философия и культура в целом. Можно многое сказать о Фрейде, однако факт остается фактом (или по крайней мере выдает себя именно таковым): Фрейд был частью большого интеллектуального процесса в Европе, однако вел себя так, словно случайно, в полусне, забрел в зал древностей в музее и всеми силами пытался доказать, что ему тут, собственно говоря, и делать-то нечего. Лакан же, оказавшись на месте Фрейда, расположился поудобнее и принялся читать лекции Венере и Юпитеру. Опять-таки, весьма симптоматично.

Обычно в биографиях принято говорить о том, что уже с детства тот или иной герой выказывал недюжинные интеллектуальные способности, или указывать на ряд символичных совпадений и случайностей, которые пророчествовали о будущей судьбе великого человека. Мы не располагаем сведениями о последних, однако можем рассказать о первом.

Лакан учился в колледже Св. Станислава, учебном заведении, известном своими преподавателями и традициями. В те годы он был не очень-то общительным молодым человеком, по всей видимости, не лишенным некоторого самолюбования и высокомерия, впрочем, никогда не переходящего границы разумного – Лакан был одним из тех, кто умел видеть и ценить других людей.

Э. Рудинеско пишет: «Его учитель, в характеристике за 1916–1917 учебный год называет его несколько эксцентричным, немного тщеславным, утомительным и, в частности, неспособным правильно организовать свое время и вести себя, как другие мальчишки. Он часто страдал или притворялся, что страдает от какой-то тоски, смеси вялости и намеренно вызванной меланхолии»[157]157
  Roudinesco E. Jacques Lacan, р. 11.


[Закрыть]. Мир самого Лакана в тот момент – это классические языки, занятия по философии и коллекционирование книг. Юные годы Лакана – это увлечение еще и Спинозой, и Ницше, и бурлящим потоком страстей в интеллектуальном пространстве, искусстве и литературе, где он предпочитает Жида, Ромена, Джойса.

Лакан был всегда заядлым читателем, эрудиция которого впечатляла даже самых требовательных собеседников. Проблема в том, что мышление Лакана никогда не было академическим, строгим в привычном смысле этого слова. Нет, разумеется, лакановское учение обладает известной строгостью, однако построено оно совсем иначе, чем формальный академический курс, и потому Лакана решительно сложно преподавать в университете.

Выбор профессии для Лакана был проблемой. Вспоминают, что однажды, встретившись с Робертом де Сен-Жаном, в будущем крупным журналистом и писателем, Лакан пожаловался, что все еще не решил вопрос о работе. Сен-Жан сказал: «Может быть, займешься медициной или политикой?» В те годы Лакан действительно задумывался, не стать ли ему секретарем влиятельной политической фигуры[158]158
  Там же, р. 13.


[Закрыть]. Почему Лакан решил стать психиатром, не совсем понятно; вероятно, речь идет о выборе «серьезной» профессии, которая может прокормить (врач), но при этом не отягощена медицинским формализмом (психиатрия). Наставниками молодого Лакана стали Анри Клод и Гаэтан де Клерамбо, известнейшие психиатры, каждый из которых сам по себе был весьма интересной личностью. Клод был одним из первопроходцев психоанализа во Франции; ему нравились идеи Фрейда, хотя он и пытался отрицать их германский дух, настаивая на том, что на основании психоаналитической методологии французским аналитикам предстоит создать собственную школу. Стоит ли говорить, что Лакан фактически это и сделал?

Де Клерамбо, которого Лакан спустя десятилетия назвал своим единственным учителем, был человеком со сложным характером и судьбой. Повоевав на полях Первой мировой, он до конца жизни страдал от последствий ранения. Жесткий клиницист, не проявлявший достаточного терпения к пациентам, он был прекрасным теоретиком. Как пишет А. Дьяков[159]159
  Дьяков А. Жак Лакан. Фигура философа, с. 41.


[Закрыть]: «По-видимому, стройность собственного учения для него была важнее заботы о пациенте»: независимо от своего русского коллеги Кандинского, он описал синдром психического автоматизма (синдром Кандинского – Клерамбо), а также впервые описал эротический бред.

Французская психиатрия эпохи Лакана переживала расцвет. Причем, что интересно, он не был или фактически не был связан с психоанализом, поскольку, как известно, французские психиатры и психологи долго противились фрейдизму… лишь затем, чтобы спустя десятилетия отдаться ему. Лакан немного неохотно занимался медициной, его больше заботили философия и искусство, а еще, конечно же, литература. Но этот период важен для нас не только, чтобы показать Лакана-читателя и Лакана, зевающего на лекциях по физиологии. Именно в этом периоде – студенческих годах и начале практики – мы видим, как формируется Лакан-клиницист, практик. Фигура, перед нами предстающая, весьма интересна.

Лакан – аристократичный, колкий, смотрящий на всех с высоты собственного превосходства. «Фигура, предположительно знающая», не оставляла сомнений в том, что она действительно «знает», даже если для этого требовалось как-то особенно жестко отреагировать на реплику друга или пациента. Лакан тем не менее был внимателен к душевнобольным, но не потому, что хотел поставить диагноз, а потому, что стремился раздобыть в общении с ними нечто свое собственное – особую форму понимания, особое знание. Диагноз, понятие безумия для него не играли никакой роли. Для него важно было услышать конкретного человека – даже если при этом придется перебивать и спорить. Таков Лакан-практик: несколько снисходительный, резковатый.

Лучше всего это показывает случай Мари Пантен, на основании которого Лакан защитил свою диссертацию. Мари Пантен – псевдоним, ее настоящее имя Маргарита Анзье[160]160
  См. подробнее об истории этой женщины в главе о Дидье Анзье.


[Закрыть]. Она попала в больницу Св. Анны после медицинского освидетельствования в полиции, когда была задержана после попытки убийства известной актрисы Южет Дюфло. Лакан с интересом занялся этим случаем, обещавшим много загадок. Выяснилось, например, что его пациентка писала романы, и лечащий врач поспешил конфисковать рукописи, чтобы лучше понять ее мышление. Опираясь на общение с ней, а также на прочтение написанных ею писем и сочинений, он дал обширную и уже «фрейдистскую» по духу интерпретацию, показывая, как именно история человека влияет на формирование той или иной параноидальной системы.

Его пациентка была человеком со сложной судьбой: мать-провинциалка, страдающая манией, смерть сестры (тоже Маргариты) за два года до рождения самой героини диссертации, череда неудачных любовных отношений и платоническая влюбленность в коллегу. Затем последовал новый этап – неудачный брак, рождение мертвой дочери; на фоне этого забота о сыне, родившемся позже, обрела маниакальные черты. В этот момент и разыгрывается ее психоз: она начинает обвинять всех вокруг в своих неудачах, повсюду ей мерещатся заговоры, а ее более образованная и утонченная подруга становится злейшим врагом, равно как и несколько популярных актрис, мешающих на этот раз ее свиданию с принцем Уэльским. В конечном счете она попросту попыталась убить одну из завистниц, которая мешала ее счастью и заняла «ее» место.

Этому оригинальному случаю Лакан дает не менее оригинальную интерпретацию. Вместо описания симптомов и других банальностей психиатрической практики Лакан отмечает болезненную тягу пациентки к богатым и успешным женщинам, которые представляют собой ее «идеальное-Я». Как полагается, такая близость имела и обратную сторону, проявляющуюся в острой ненависти к этому идеальному образу – части себя самой. И, покушаясь на убийство, больная фактически пыталась совершить суицид.

Выход диссертации на нашел чрезмерно большого отклика как у фрейдистов, так и у психиатров-ортодоксов. Зато текст понравился молодым врачам и сюрреалистам. В будущем работа вышла в журнале сюрреалистов «Минотавр». Лакан стал психиатром, но психиатром не стал. А вот сюрреализм еще с 20-х годов начал оказывать серьезное влияние на Лакана, в частности именно после общения с сюрреалистами Лакан принялся читать Фрейда. Сюрреалисты относились к Фрейду скорее благосклонно, возможно, и не сильно вдаваясь в сущность его метапсихологии и критикуя за идею сверхдетерминизма, но очень приветствуя идею о бессознательном как о движущей иррациональной силе внутри человека. Как пишет Андре Бретон, во «Втором манифесте сюрреализма»: «Конечно же, сюрреализм […] вовсе не собирается по дешевке избавляться от фрейдистской критики идей: напротив, он считает эту критику первичной и единственной по-настоящему обоснованной»[161]161
  Антология французского сюрреализма, с. 320.


[Закрыть].

В 30-е годы Лакан все еще был предоставлен сам себе и поиску собственного пути. Он жадно хватался за знания, и внезапно ему очень повезло попасть на лекции А. Кожева по «Феноменологии духа». Примерно в это же время он начал собственный анализ у Р. Левенштейна, правда, для него это скорее формальность, чем внутреннее тяготение – он прервал анализ так быстро, как только стало позволительно. Левенштейн – один из основателей ППО, маститый аналитик, друг Мари Бонапарт… и притом весьма спорный клиницист, который, как вспоминали некоторые его анализанты, мог уснуть или зачитаться детективом во время сессии. Лакан был для него настоящим испытанием – молодой интеллектуал, пренебрегающий авторитетом своего аналитика и ведущий постоянные теоретические дебаты со своей кушетки.