Текст книги "33 принципа Черчилля"

Принцип № 3
Возглавить тему

Весной 1901 года открылась новая сессия британского парламента. Среди прочих депутатов в ней принял участие «достопочтенный джентльмен от Олдхэма» Уинстон Черчилль, избранный в палату общин накануне. Ему едва исполнилось 26 лет. Он был трудолюбив, непоседлив и амбициозен. Он жаждал больших свершений и достижений. Оставалось только понять, каким образом стать великим. Летом 1902 года он начал работу над биографией своего отца – лорда Рандольфа Черчилля. Успех Черчилля-старшего был кратковременным, но взятая им вершина внушала уважение – одновременное занятие постов лидера палаты общин и канцлера Казначейства. Взявшись за жизнеописание отца, Черчилль преследовал разные цели. Одна из них состояла в обретении опыта и получении ответа на вопрос, как войти в игру и стать в ней победителем. Вывод, к которому пришел автор, сводился к следующему: «простая активность в парламенте, какой бы смелой и усердной она ни была, не способна сформировать репутацию», депутат не будет обладать «настоящим влиянием в палате общин, пока не станет хозяином какого-то важного вопроса, в обсуждении которого он может отличиться и добавить что-то новое». Изучение политической активности лорда Рандольфа помогло его сыну понять, что для достижения успеха нужно сначала найти животрепещущую тему, а затем возглавить ее обсуждение и решение проблем, с ней связанных. Если использовать его собственную аналогию, эта тема должна исполнить роль «стремени», которое позволит сесть в седло власти¹²¹.

Не привыкший откладывать дела в долгий ящик, Черчилль стал активно искать подходящую тему. Случай проявить себя представился в 1903 году, когда на повестке дня встал вопрос целесообразности отказа от свободной торговли. На протяжении шестидесяти лет фритрейд был основой экономической политики Туманного Альбиона, позволяя получать дешевые и разнообразные товары со всего мира. Со временем конкуренция на международных рынках стала возрастать, и британский экспорт начал активно облагаться тарифами. Джозеф Чемберлен призвал также защитить внутренние рынки тарифами, подняв стяг протекционизма. «Страсти разгорелись нешуточные, – вспоминал Черчилль. – Вся страна пребывала в возбуждении. С полок сняли старые учебники по теории свободной торговли, по стране прокатился ураган дискуссий». Сам Черчилль, который представлял в парламенте живущий за счет легкой промышленности и терпевший убытки от перехода к протекционизму Олдхэм, выступил в поддержку свободной торговли. Понимая, что его собственных знаний для защиты своих идей недостаточно, он обратился за консультациями к профессионалу. Его выбор пал на опытного и авторитетного экономиста Фрэнсиса Моватта, на тот момент занимавшего пост постоянного заместителя главы Казначейства, а в свое время выступавшего советником таких политических мастодонтов, как Гладстон и Дизраэли. Впоследствии Черчилль с теплотой вспоминал о беседах с экономистом, признаваясь, что Моватт «вооружил меня фактами и доводами общего характера, полезными для меня, молодого человека, которого призвали принять участие в споре национального масштаба»². На самом деле его никто не звал, он сам устремился в схватку, сделав себе в этой борьбе имя и во многом обеспечив свой стремительный взлет в Либеральной партии.

Черчилль и дальше будет следовать этой практике, выбирая главное. Его имя всегда будет связано с каким-то масштабным процессом, его личность всегда будет олицетворять какое-то значимое начинание, его активность всегда будет направлена на защиту и продвижение какого-то важного предложения, его поведение всегда будет ассоциироваться с конкретной политикой. Так, в Министерстве торговли он выступил апологетом улучшения социальных условий простых граждан, в Адмиралтействе – инициатором строительства нового класса линкоров и перехода от ближней к дальней блокаде ВМС неприятеля, в Минфине – ответственным за возвращение к золотому стандарту. Во всех приведенных эпизодах он находился при власти, которую щедро использовал для претворения в жизнь изменений и решения стратегических вопросов теми средствами и подходами, которые представлялись ему правильными. Однако основной потенциал принципа «оседлать тему» сосредоточен не в высоких должностях, а на пути к ним. Он позволяет облегчить восхождение. Насущная проблема, которую все обсуждают и решение которой многих волнует, вбирает в себя энергию масс и формирует мощную волну. И для всех тех, кто сможет ее поймать, скользя по ее поверхности словно серфингист, она дает возможность стремительно преодолеть административные и временные барьеры, оказавшись на вершине успеха.

В биографии Черчилля одной из таких тем стала британская политика в отношении умиротворения Германии, а также перевооружения в 1930-е годы. Об опасности усиления европейского соседа он публично заявил еще в 1931 году, выступив против популярной в то время идеи Таможенного союза Германии и Австрии. Он указывал, что целью нового объединения является «Anschluss – союз между немецкой массой и остатками Австрии», который создаст угрозу Франции и Чехословакии. Одновременно Черчилль стал ратовать за повышение обороноспособности собственной страны за счет развития военно-воздушных сил. Авиация, писал он в одной из своих статей для Daily Mail в ноябре 1932 года, должна достичь такого уровня «мощи и эффективности», чтобы ни у кого не возникло мысли «вторгнуться к нам, убивать наших женщин и детей, надеясь, что они смогут шантажировать нас требованиями о капитуляции».

Взгляды Черчилля – и в отношении Германии, и в отношении перевооружения – не встретили поддержки у руководства, что привело к изоляции нашего героя, который после отставки с поста министра финансов в 1929 году фактически оставался не у дел. Но он продолжил гнуть свою линию, обращая внимание на опасность милитаризации Германии. Еще до прихода Гитлера к власти, выступая в ноябре 1932 года с трибуны палаты общин, он предостерег коллег от доверчивого отношения к заявлениям немецких политиков, которые прикрывали свои стремления к вооружению «обеспечением равноправия». «Германией движет вовсе не жажда справедливости, – объяснял Черчилль. – В глазах бесчисленных банд коренастых тевтонских молодчиков, бодро марширующих по городам и селам Германии, читается решимость бороться и страдать за отчизну, а для этого немцам необходимо оружие, и как только они его получат, Германия сразу заявит о своих притязаниях на утраченные территории и колонии»³.

Время шло. В Британии одно правительство сменяло другое, сначала консерватор Болдуин уступил место лейбористу Макдональду, затем Макдональд уступил место Болдуину. Но государственная политика Соединенного Королевства оставалась неизменной, вынуждая Черчилля и дальше призывать задуматься, одуматься и измениться. В своем выступлении в Чингфорде (октябрь 1935 года) он констатировал, указывая на Германию, что «еще никогда прежде ни одна страна в мирное время столь явно и столь целенаправленно не готовилась к войне». «По сути, Германия уже сейчас живет и работает в условиях военного времени, хотя открытое противостояние пока не началось». Черчилля обвиняли в излишней драматизации и паникерстве. На что он спокойно отвечал: «Лучше испугаться сейчас, чем погибнуть потом». Он снова и снова ратовал за развитие авиации, которая представляла для островного государства не только важный элемент наступательной войны, но и основную составляющую защиты собственной территории. «Угроза с воздуха не та, от которой можно улететь, – иронизировал он, озвучивая прописные истины. – Мы не можем отступить. Мы не в состоянии переместить Лондон»⁴.

В 1936 году Европа ощутила первые плоды перевооружения Германии. Седьмого марта, в нарушение Локарнских соглашений 1925 года о сохранении территориального статус-кво, немецкие войска вошли в Рейнскую демилитаризованную зону. Черчилль считал, что за этим демаршем стояло нечто большее, чем попрание международного законодательства. Он указывал, что Гитлер делает все возможное для защиты себя с запада, а когда эта цель будет достигнута, фюрер сможет развернуться на восток, и «положение Польши, Чехословакии и Австрии, а также прочих соседних государств изменится коренным образом». Отныне эти «страны живут под мерцающей тенью самого страшного меча, который когда-либо выковала рука человеческая», – предупреждал Черчилль весной 1936 года. Его слушали, но не слышали. Более того, как вспоминают очевидцы, «какими бы эффективными ни были выступления Уинстона, на самом деле они лишь причиняли вред», усиливая «всеобщие сомнения в здравомыслии» британского политика⁵. Но Черчилль оказался более здравомыслящ, чем многие осуждающие его коллеги. В марте 1938 года к Третьему рейху присоединилась Австрия, в сентябре – с согласия лидеров Британии и Франции был легализован раздел Чехословакии, на 1939 год пришелся удар по Польше.

Выступления Черчилля против милитаризации Германии вкупе с анализом социальных изменений после окончания Первой мировой войны стали нечто большим, чем простое публичное осуждение политики умиротворения. От критики гауляйтеров и рейхсминистров Третьего рейха, которые «попирают основы христианской морали, черпают вдохновение в варварском язычестве, пропагандируют агрессию и жестокость, манипулируют людьми с помощью репрессий и получают извращенное удовольствие от бессмысленного кровавого насилия», Черчилль переходит к разоблачению нацизма с его «жестокостью и нетерпимостью, всеразрушающей ненавистью и постоянным стремлением к бряцанию оружием». «В своей деловитой жестокости и свирепой агрессии» нацистский режим «превзошел все виды человеческой низости». Нацизм «совершает преступление, имени которому нет».

Британский политик идет дальше и обобщает свои рассуждения, позиционируя себя как яростного и последовательного борца с «тиранией, какую бы форму она ни принимала». Он делает себе имя как противник диктатуры и тоталитарного государства, когда «все думают одинаково, когда никто не выступает с критикой, а обращение внимания на очевидную ошибку или просчет клеймится как ересь или преступление»; когда «уважаемые пасторы, справедливые судьи, всемирно известные ученые и философы, способные государственные деятели и независимо мыслящие граждане подвергаются нападкам, издевательствам, угрозам и зверствам со стороны вооруженных хулиганов, противостоять которым смертельное преступление». В своих статьях и речах Черчилль изобличал режим, «еще неизвестный вчера», но создавший сегодня такие условия, что все несогласные с ним заключаются в концентрационные лагеря. Он с ужасом наблюдает, как тоталитаризм проникает во все сферы человеческой жизни, падая «тенью всемогущего государства между родителем и ребенком, мужем и женой», друзьями и коллегами, между священником и прихожанином, даже между верующим и Богом. Крестовый поход Черчилля объяснялся тем, что в «концепции тоталитарного государства» он видел «угрозы и вызовы всем общечеловеческим ценностям». «На протяжении веков нас учили воспринимать свободу как самую драгоценную вещь, – писал он в своих статьях. – А цель новых философий для их последователей и жертв – универсальное рабство»⁶.

Заявления Черчилля не повышали его популярность среди руководства Туманного Альбиона. Сменивший в 1937 году Болдуина Чемберлен не благоволил бывшему коллеге и старался держать его подальше от центров принятия решений. Но тектонические сдвиги, менявшие геополитическую карту Европы, были сильнее желаний британского премьера. Неумолимо надвигающаяся буря мировой войны повышала ставки неугодного политика. Летом 1939 года все больше газет стали поднимать вопрос о возвращении Черчилля в правительство. На основных билбордах Лондона в течение нескольких недель висели плакаты «Верните Черчилля!» Чемберлен продолжал сопротивляться. И даже в первые мгновения после нападения Германии на Польшу, уже дав понять Черчиллю, что его будущее скоро изменится, он продолжал колебаться, не решаясь определиться с новой ролью для набившего оскомину политика. Не теряя надежды удержать Британию от вступления в войну, премьер-министр продолжал держать нашего героя в подвешенном состоянии. Но 2 сентября Берлину был выдвинут ультиматум, а на следующий день – объявлена война. И Черчилль одновременно стал членом Военного кабинета и первым лордом Адмиралтейства.

Создатель и бессменный главком люфтваффе Герман Геринг следующим образом охарактеризовал изменение в биографии нашего героя: «Черчилль в составе Кабинета. Это означает, что началась реальная война и сейчас мы будем воевать с Англией»⁷. Рейхсмаршал не только точно передал суть кадрового решения Чемберлена, но и указал на принципиальное различие в подходах премьер-министра и нового члена правительства. Черчилль считал, что нужно перехватить инициативу, заставить противника обороняться и совершать ошибки, а премьер-министр и его приспешники предлагали выждать, не торопиться, посмотреть, как будут развиваться события, и только тогда действовать. Не привыкший сидеть сложа руки, первый лорд инициировал в Адмиралтействе разработку планов трех наступательных операций, которые постоянно предлагал к реализации на заседаниях Военного кабинета. Но его инициативы тонули в болоте бюрократических препон, бесплодных обсуждений и постоянных переносов. «Проходя через критически настроенный и мешающий во всем аппарат, с которым приходится сталкиваться во всем, ни один полезный проект не имеет возможности продвинуться вперед и начать управлять событиями», – жаловался наш герой главе МИД лорду Галифаксу. Лорд Галифакс, известный среди современников как «святой лис»[2]2
  Игра слов – Halifax (Галифакс) и Holy fox (святой лис).


[Закрыть], поддерживал Чемберлена и в ответ объяснял, что «события развиваются естественным и неотвратимым образом, создавая обстоятельства, которые ни одно правительство с его решимостью и энергией не в состоянии предотвратить».

По мере развития «странной» (или, как ее еще иногда называют, «сидячей») войны эти различия в подходах стали настолько явны, что уже не могли уживаться вместе. «Существует заметное различие в точках зрения между теми, кто считает необходимым продолжать войну нервов, и теми, кто проявляет нетерпение в отношении результатов», – писал газетный магнат лорд Бивербрук одному из своих друзей в марте 1940 года. В апреле, после семи месяцев споров и унижений, Черчилль получил одобрение Военного кабинета на операцию по минированию территориальных вод Норвегии, нацеленную на прекращение поставок железной руды из Швеции в Германию. Но это решение было принято с опозданием. Не только потому, что указанный маршрут использовался в зимний период, который подошел к концу, но и по той простой причине, что немцы опередили британцев и первыми захватили Норвегию. Лондон попытался отбить северного соседа, но ошибки в планировании и просчеты в командовании поставили через несколько недель после активизации противостояния вопрос о неэффективности общего руководства войной и необходимости изменений.

Настал момент, когда в доме № 10 на Даунинг-стрит должен был появиться новый хозяин. Король и высокопоставленные члены Консервативной партии в качестве преемника склонялись в сторону лорда Галифакса. Но страна требовала другую кандидатуру, способную вдохновить народ на борьбу, а не убедить в необходимости капитуляции. На тот момент в британском истеблишменте был только один человек, который удовлетворял этим требованиям. Вновь события оказались сильнее желаний и возможностей отдельных личностей, подводя к штурвалу персоналию, которая олицетворяла собой героическую политику с решимостью сражаться или погибнуть за суверенитет своей родины.

Посвящая себя решению любого важного вопроса или становясь во главе популярного движения, нельзя забывать, что у этих действий есть и обратная сторона. Отстаиваемая точка зрения может оказаться ошибочной, а выбранный курс – проигрышным. В этом случае личных качеств также может оказаться недостаточно, чтобы остаться на плаву. В жизни Черчилля было два эпизода, которые показывают, насколько опасно для карьеры оказаться в поезде, несущемся на полных парах к остановке под названием «Поражение».

Оба этих эпизода пришлись на 1930-е годы. Первый – связан с предоставлением Индии самоуправления. Черчилль, который не возражал в принципе против подобных изменений, считал их реализацию преждевременной. Именно с этого вопроса начались его разногласия с Болдуином и другими влиятельными тори (включая лорда Галифакса, занимавшего на тот момент пост вице-короля Индии). Черчилль надеялся, что его взгляды позволят найти новых сторонников и укрепят его положение, но вместо этого политика исключили из теневого кабинета и отдалили от власти. Также он потерял связь с молодыми и перспективными членами партии, за которыми было будущее. Именно из-за этого отчуждения и падения авторитета в глазах набирающих силу депутатов Дафф Купер, в 1930-х игравший заметную роль в политике Великобритании, спустя годы назовет казус с Черчиллем в отношении Индии «самым неподходящим событием, произошедшим между двумя мировыми войнами». Выбрав ошибочный курс в отношении Индии, наш герой подорвал веру коллег в собственное здравомыслие. Отчасти именно поэтому, когда он начнет предупреждать об опасности прихода Гитлера к власти, ему не станут внимать.

Второй эпизод усугубил ситуацию. Во второй половине 1936 года обострился конфликт короля Эдуарда VIII с премьер-министром (Стэнли Болдуином) и архиепископом Кентерберийским. Причиной противостояния стала борьба за расширение королевских полномочий, а местом битвы – возможный брак венценосной особы с дважды разведенной американкой Уоллис Симпсон. Черчилль принял сторону монарха. Возможно, ему бы удалось возглавить партию короля и стать премьер-министром, но Эдуард предпочел отречение и любовь. А Черчилль вновь проиграл, достигнув на этот раз надира. «Мое политическое положение сильно пошатнулось от занимаемой позиции», – сообщит он американскому финансисту Бернарду Баруху, скрывая истинный масштаб поражения за эвфемизмом. «Моя политическая карьера окончена», – признается он в более откровенной форме лорду Бивербруку. Если бы не Вторая мировая война, политическая карьера Черчилля действительно подошла бы к концу. Что лишний раз показывает не только зависимость даже таких сильных и самодостаточных личностей, как наш герой, от внешних обстоятельств, но и важность выбора темы, ассоциация с которой определяет персональное будущее⁸⁹.

Принцип № 4
Самопиар

В сентябре 1943 года во время визита в США Черчилль выступил в Гарвардском университете с призывом укрепления англо-американских отношений. Учитывая курс британского премьера на сближение с Вашингтоном, это послание было вполне закономерным. Необычным было другое – спустя несколько дней Черчилль попросил министра информации подготовить в виде таблицы отчет о реакции «всех важных американских газет» на эту речь. После того как информация была собрана, он направил ее членам Военного кабинета в виде отдельного меморандума. И подобные случаи были не единичны. По воспоминаниям близкого окружения, «Уинстон всегда хотел знать, что говорят о нем газеты»¹.

Для чего самодостаточному и уверенному в себе политику тратить время, эмоции и энергию на мнение СМИ? Черчилль считал, что публичные фигуры зависят от своей репутации и того мнения в массах, которое складывается относительно их решений и поступков. «Его власть и безопасность зависели от престижа», – говорил он о Муссолини. Аналогичные слова применимы и к самому Черчиллю. Особенно в годы войны, когда «многое определялось нашим престижем» и поражение на поле боя «вызывало ущерб, превосходивший его стратегические масштабы»².

Признавая власть общественного мнения, Черчилль был против подчинения этой силе. Он нещадно критиковал в 1930-е годы Стэнли Болдуина за потворство и стремление идти на поводу электората, панически опасавшегося противостояния с Германией. В отличие от Болдуина Черчилль полагал, что лидер должен не подчиняться, а формировать общественное мнение, и использовал для осуществления этой стратегии несколько подходов.

Зная, что публика характеризуется кратковременной памятью, не владеет, как правило, достаточной информацией и не тратит много времени на изучение каждого политического субъекта, первое, на чем Черчилль предлагал сосредоточить усилия, – это на умении выделяться. При прочих равных условиях человеку свойственно отдавать предпочтение знакомому и близкому. Понимая, как сложно попасть в эту категорию, а также учитывая риски, что тебя банально забудут или не заметят, Черчилль осознанно старался при каждом удобном случае привлекать к себе внимание. Стремление выделяться проявлялось по-разному. Например, в незначительном нарушении принятых норм. Черчилль был мастером опозданий, и очевидцы еще долго вспоминали, как, явившись в Вестминстерское аббатство на свадьбу будущей королевы Елизаветы II позже назначенного времени, он окажется в самом центре бурных оваций. Весь свет британского истеблишмента стоя будет рукоплескать пожилому джентльмену, как будто бы он был женихом, а не лидером оппозиции.

Самым же эффективным средством привлечения внимания Черчилль считал наличие отличительного знака. «Одним из самых обязательных атрибутов каждого публичного человека должен стать некий отличительный знак, по которому его всегда будут узнавать, как, например, завиток Дизраэли, усы лорда Рандольфа Черчилля, монокль мистера Чемберлена или трубка мистера Болдуина», – объяснял он. К таким «отличительным знакам» можно отнести знак победы V, который он изображал при помощи указательного и среднего пальцев, поднятых вверх. Его нисколько не смущало, что у этого жеста было и другое значение. Однако, пожалуй, самым известным имиджевым аксессуаром политика были сигары. В начале карьеры Черчилль тайком вставлял в сигару английскую булавку и по мере курения привлекал к своей персоне изрядное внимание – все смотрели на пепел, повторяющий форму сигары, ожидая, когда он осыплется. «Ах, Уинстон! Он всегда был гениальным шоуменом», – восхищался Энтони Иден. Так, подъезжая 5 марта 1946 года к месту произнесения знаменитой речи о «железном занавесе», Черчилль обратится к президенту Вестминстерского колледжа Фрэнку Льюису Макклюру с просьбой остановить автомобиль, чтобы зажечь сигару: «Публика ждет от меня фирменного знака, и я не могу их разочаровать».

В начале карьеры при выборе отличительного признака для Черчилля было важным обратить на себя внимание. «Если представление обещает быть успешным, нужно класть голову в пасть льва», – говорил он в годы бурной и амбициозной молодости. Однако позже он отдавал предпочтение тем символам, которые помогали ему не только выделиться, но и создать определенный образ – волевого лидера, борца за свои идеалы и защитника нации. Отсюда ношение военной формы в годы войны и бульдожий взгляд, запечатленный на знаменитой фотографии Юсуфа Карша. Эту же роль выполняли и сигары, подчеркивая, что их обладатель уверен в решениях, спокоен в поступках, настойчив в стремлениях³.

Вторым направлением Черчилля в управлении имиджем и пропаганде своих взглядов стало активное сотрудничество с массмедиа. Как правило, при упоминании имени британского политика на ум приходит его деятельность в годы Второй мировой войны. Однако на принимаемые им в этот период решения влиял опыт многолетней деятельности, в том числе в предшествующем военном конфликте. В пятитомном «Мировом кризисе» Черчилль подробно описывает проблемы, с которыми британское руководство столкнулось в отношении прессы. До Первой мировой войны британская пресса была поляризована в зависимости от той партии, которую представляла, что проявлялось в открытой поддержке сторонников и жесткой критике оппонентов. Учитывая, что у каждой политической силы были свои органы печати, в целом система находилась в состоянии равновесия. С началом войны гомеостаз был нарушен. Теперь все были на одной стороне, воюя против общего врага. Проникнувшись народным патриотизмом, первые полгода журналисты закрывали глаза на недочеты в управлении и провалы в ведении боевых действий, оставляя право информировать население официальным правительственным органам. Но по мере эскалации конфликта с места боевых действий стало доходить все больше разрозненных фактов, перемежающихся со слухами и небылицами. По словам Черчилля, такие публикации сделали «позицию каждой руководящей фигуры в высшей степени шаткой». Не имея возможности оправдаться, политики и военные стали заложниками газетных баронов, которые могли любого подвергнуть народной хуле и подвести к отставке. Наиболее колоритному представителю этих джентльменов – владельцу The Times и Daily Mail лорду Нортклифу – наш герой дал следующую характеристику, справедливую и для других медиамагнатов: «Он обладал властью без должной ответственности, пользовался секретными сведениями без общего плана и тревожил судьбы национальных лидеров, не желая нести их бремя». Сначала Черчилль посоветовал военному министру ввести при Имперском генеральном штабе должность официального военного корреспондента, который «искусным пером противостоял бы потоку слухов». Когда эта мера оказалась недостаточной, наш герой поддержал экс-премьера лорда Розбери, предложившего в принудительном порядке превратить The Times в официальный источник информации до конца войны. Но занимавший на тот момент пост премьер-министра Асквит отклонил инициативу предшественника. А зря! В декабре 1916 года Асквит лишится своего поста, что произойдет не в последнюю очередь из-за активности лорда Нортклифа⁴.

Для Черчилля было очевидно, что в условиях информационной асимметрии общественное мнение формируется не на основе фактов, происходящих событий и принимаемых решений, а на основе их интерпретации в прессе. Политик был убежден, что молчание в подобных обстоятельствах является не золотом, а халатностью. Публика все равно получит свою порцию информации. И будет лучше, если вместо искаженных сведений и зловредных трактовок у нее будет возможность ознакомиться с истинным положением дел. Следуя этой логике, Черчилль не брезговал направлять редакторам и владельцам газет, включая того же лорда Нортклифа, свою версию изложения событий. Когда же в мае 1926 года в результате забастовок будет прекращен выпуск крупнейших газет, Черчилль, занимавший на тот момент пост министра финансов, в считаные дни организует выпуск нового органа печати – The British Gazette, в котором освещалась обстановка и содержалось объяснение событий с позиции правительства.

Во время Второй мировой войны Черчилль усилил контроль за СМИ и внимательно следил за отражением успехов армии Его Величества на страницах британских таблоидов. Ниже приведено одно из многочисленных обращений премьер-министра к военному командованию на этот счет: «Мы не хотим, чтобы говорилось что-нибудь без оснований, но при чтении газет может сложиться впечатление, что наши войска не участвуют активно в военных операциях. Я, конечно, знаю действительное положение дел, но в общественном мнении это может вызвать недоумение и недовольство». Он пытался растормошить командующих, чтобы они наладили отношения со СМИ. Но вместо поддержки встретил непонимание. «Публичность – анафема для большинства военно-морских офицеров, и я не исключение, – признавался главком Средиземноморским флотом адмирал Эндрю Каннингем. – Я не понимаю, как это поможет нам выиграть войну». Еще хуже, когда вместо непонимания имел место куцый непрофессионализм в области пиара, в результате которого публичность приводила к еще большим проблемам, чем ее отсутствие. Для исправления ситуации Черчилль организовал отправку на театры военных действий знаменитых журналистов, которые взяли на себя функции взаимодействия с прессой⁵.

Помимо взаимодействия со СМИ Черчилль также уделял много внимания пропаганде, особенно посредством культуры. Еще в бытность руководителем Адмиралтейства в сентябре 1939 года он выступил с предложением направить на флот профессиональных писателей и живописцев, которые смогли бы описать и показать публике «жизнь и службу на военно-морском флоте». Черчилль также обратился к кино. В 1943 году был снят документальный фильм «Победа в Пустыне», получивший на следующий год «Оскар». Популяризируя британский взгляд на роль и место победы в Северной Африке, наш герой направил эту киноленту президенту США, премьер-министрам Австралии и Южно-Африканского Союза, а также И. В. Сталину и Чан Кайши. «Армия получила очень огромную пользу от выхода таких фильмов, как „Победа в Пустыне“», – заявил Черчилль военному министру, отметив также ценность для страны кадров, способных создавать подобные произведения искусства. В архиве Черчилля сохранились указания министру информации и командующим на местах снять фильмы о Тунисской кампании, подчеркнув успешную кооперацию англо-американских войск, окружение итальянского флота, а также «вежливый прием пленных и добродушное обращение с ранеными со стороны британцев». Отдельное внимание премьер-министр уделял показу патриотичных фильмов подрастающему поколению. В качества примера он приводил коллегам американский четырехсерийный фильм «Почему мы сражаемся», считая, что четыре часа просмотра этой документальной ленты могут дать больше, чем утомительные уроки и штудирование учебников. Черчилль полагал, что нужно уделить особое внимание и выделить в отдельную категорию фильмы, демонстрирующие «детям величие традиций, которые они наследуют и со временем будут защищать». И в то же время, продвигая распространение правильных, по его мнению, картин, Черчилль старался ограничить прокат тех фильмов, которые, как он считал, порочат армию. Например, он призвал министра информации принять меры для прекращения проката «глупого фильма» «Жизнь и смерть полковника Блимпа». «Я не могу позволить, чтобы пропаганда пагубно влияла на боевой дух», – объяснил он⁶.

Неважно, шла ли речь о публикациях в газетах, сообщениях в радиоэфире или показе фильмов, принципиальным было изложение точки зрения, выгодной по сути и по форме. Для этого Черчилль использовал двухэтапную модель – сначала отбор фактов, затем их представление. При отборе фактов он старался не скрывать суровую правду: «Неплохо, когда общественное мнение знает, что ты заблаговременно предупредил об опасности, особенно когда масштаб и серьезность этой опасности нельзя измерить заранее». Но подобный подход не исключал и селекции обнародованных сведений. Еще в годы Первой мировой войны Черчилль указывал, что «все интересное, что может быть опубликовано без ущерба для будущих целей, должно собираться, распространяться и публиковаться в газетах». Критика же в докладах командующих «должна держаться в полном секрете» и быть доступной только старшим офицерам для «всемерного улучшения мер, которые следует принять в будущем». Аналогичной практики он придерживался и в следующем военном конфликте, следя, чтобы публикуемая информация не снижала боевого духа у британского населения. Этот же подход наблюдался и при сообщении потерь – занижение собственных и преувеличение масштаба поражений противника. «Нет большего стимула для солдата в его борьбе, чем знание о потерях, которые он наносит врагу», – объяснял Черчилль.