Текст книги "Отмеченный сигилом"

Отведя очередной удар, джарах услышал долгожданный треск и радостно обернулся. Лучше бы он этого не делал – испарились последние шансы на спасение. Створки дверей распахнулись отнюдь не усилиями караванщиков, а пропуская очередное подкрепление местному воинству. Рев глоток – и брыкающегося солдата подняли к потолку на рогатинах.

А ведь где-то наверху остались женщины: Тавия, Ива…

Пробормотав распухшими губами слова прощения, Морок кинулся в людскую массу, в исступлении разя стилетом направо и налево. В него словно вселилась тварь Шуйтара – оборванцы валились под ноги, будто куклы, растерзанные острыми клыками.

Сколько ударов сердца это продолжалось – неизвестно, но метко кинутая кем-то из толпы тяжелая цепь прервала жатву джараха во славу хохочущей за спиной Мальки, отправив его сознание в первозданную тьму…

Глава 6

Сигил Пустоты дрожал и бился в такт торопливому сердцу. Кровь в голове шумела с силой морского прибоя, заглушая разбитые вдребезги мысли. Отбитое тело реагировало болью и на вдох, и на выдох. Язык с трудом помещался во рту и имел привкус сырого мяса.

Обоняние тревожила стойкая и неистребимая вонь. Вокруг разливался целый океан мерзкого запаха. Лежа с закрытыми глазами на холодном и твердом, десятник даже испугался, что вновь переживает кошмар плена у черного алхимика. Того и гляди раздастся стук подкованных каблуков. Цок-цок-цок! Перед глазами появятся крепкие сапоги, подбитые жестью, и отчаянно завопит очередная жертва…

Нет. В этот раз все было не так! Постепенно цоканье каблуков сменилось довольным смехом баронессы. Перед глазами в дыму замельтешило красное платье. Десятник снова и снова целился в него из самострела, давил на скобу что есть мочи, но раз за разом болты улетали мимо, не причиняя Вильме ни малейшего вреда. А она продолжала смеяться, но только уже где-то за его спиной…

Барахтаясь в волнах кошмара, десятник внезапно догадался, почему постоянно промахивается. Его руки и ноги ощущали мертвую хватку железа. Даже при малейшем движении слышалось гулкое бренчание цепей…

Неожиданно в воспаленное сознание пробился звук рвущейся материи. Протяжно застонал человек. Ему ответили недовольным бормотанием, затем последовали глухой удар и жалобный вскрик. Снова бормотание, на этот раз – удовлетворенное.

Борясь с остатками бреда, десятник напряг слух и узнал голос безносого:

– Прими смерть как дар, и пусть тело твое послужит орудием в руках справедливости. Радуйся! Матушка благоволит тебе! Покорность обретя, встань у истоков великих перемен!

– Нет! Не-э-эт… – Голос захлебнулся криком, перешедшим в мычание. Лязгнул металл, и остро запахло горелой кожей и мочой.

Глаза десятника широко распахнулись сами собой. Он сразу же узнал место, в котором находился. Одно из узилищ, где сидели якобы недруги местной матушки, а вернее, баронессы Вильмы…

Проклятье! Она же убила негоцианта!

Имя изгнанницы, как крик в горах, обрушило на Лаена лавину воспоминаний о недавних событиях. Мозг сопротивлялся как мог, отказывался верить и принимать страшную действительность. Караван попал в западню, оказался разбит, пленен, уничтожен. И во всем случившемся был повинен лишь один человек. Он сам!

Находясь в прострации, десятник медленно повертел головой. Вокруг вповалку лежали неподвижные тела, будто в чумной яме во время морового поветрия. Среди них было много тех, кого он знал. Но мертвы оказались не все – стонущих раненых удерживали цепи, крепившиеся к массивным черным кольцам, вделанным в камень.

Сердце ухнуло в пропасть, когда Лаен наткнулся взглядом на личную служанку госпожи Тавии. Девушка лежала на боку, прижавшись грязной щекой к камню, и не подавала признаков жизни. Десятник со страхом всмотрелся в лица находившихся рядом людей, но самой госпожи, к своему облегчению, так и не увидел.

Между телами бродил безносый, держа в руках каменную чашу с толстым дном, в которой потрескивали угли. На них покоился бордовый от жара зазубренный клинок изогнутой формы, похожий на коготь огромной птицы.

Время от времени безносый нагибался и касался лезвием оголенной кожи кого-то из пленников, и если несчастный вздрагивал или заходился истошным криком – на изуродованном лице прислужника баронессы появлялась довольная улыбка.

Вскоре все помещение оказалось пропитано едкой вонью. Горло дико саднило, и сильно хотелось пить. Не выдержав, Лаен закашлялся, с трудом проглатывая вязкую слюну.

– А… наш прыткий проснулся! Я ужо тебя запомнил… убивец. Ты, господин, будешь нашей избавительнице через меня службу нести. Уж я-то расстараюсь, не сумневайся. Соколиком летать станешь, как пяточки-то поджарю! – довольно осклабился безносый.

Расхаживая среди пленников и мертвецов, он, казалось, упивался собственной властью и совсем не торопился с выбором очередной жертвы. Лишь бормотал себе под нос:

– Матушка знает, что не подведу, сработаю как надобно. Общее дело делаем с ней. А то! Кого обучили линии призыва рисовать? Старого Прата, вестимо. Верный он, до конца пойдет. А как иначе? То-то же… Император ему ноздри выдрал, а Прат что? – Прат терпеливый, Прат подождет… верно говорю? А ну-ка, поди сюда, красавица!

Присев на корточки, безносый жадно ухватил служанку госпожи Тавии за вывалившуюся из камизы грудь, но та даже не шелохнулась. Тогда истязатель потянулся за ножом, и плашмя приложил раскаленный клинок к ее оголенному плечу. Раздалось шипение, остро запахло паленой кожей.

Стиснув зубы, десятник отвернулся. Но девушка не проронила ни звука – видимо, Малька сжалилась и забрала душу несчастной гораздо раньше.

– Померла, што ли?.. Милая, чего молчишь?.. Ладно, ты и такая нам сгодишься… – Безносый сноровисто перевернул тело на живот, вспорол ножом рубаху и принялся деловито чертить острием ножа линии на обнаженной плоти, от усердия высунув язык. – Ничего, встанешь завтра как миленькая… Правда, толку от тебя маловато будет. Вот если бы я всю запрещенную науку печатников разумел… Ну да разве по силам Прату с погонщиками ведьм в умении тягаться… итак человечьим поступиться пришлось…

Внезапно он поднял голову и посмотрел на решетчатую дверь в смежную камеру. Оттуда раздался стон, затем знакомый голос разразился лютым проклятием на чистом имперском наречии.

Калач! Капитан жив!

Судя по громыханию цепей, Вортан разделил участь здесь присутствующих и находился в сознании. Безносый поморщился:

– Погоди-ка, погоди-ка!.. Не все сразу! Еще один верный пес негоцианта очнулся. Эх, все-таки как знатно вышло-то! И караван пришел, как бычок на веревочке, и крепость проклятых солдатушек последние денечки доживает. А все благодаря кому? Ей, родненькой! Матушка наша – голова! Не зря ее сама принцеска обхаживает доверием своим.

Десятнику снова сделалось дурно. Давивший голову обруч вины выкручивал мысли в единственную сторону. Ну зачем он выбрал этот проклятый старый карьер?! Ведь до Приланского леса оставалось совсем чуть-чуть!.. Несчастный Фект… бедная Тавия. Что они сделали с ней?

Безносый тем временем трудился не покладая рук. Закончив рисовать призывающий сигил на спине служанки, он переключился на лежащего рядом с ней человека, в котором десятник с ужасом опознал своего Пострела. К сожалению, щуплый паренек оказался жив.

Изувер заткнул ему рот куском отрезанной штанины, и через миг несчастный засучил ногами, отчаянно замычал и заплакал.

Десятник загремел железом и задергался изо всех сил, раздирая запястья о неподатливый металл. Тщетно. Безносый даже голову в его сторону не повернул.

– Тихонько, тихонько, страдалец, а то вот накалякаю не так – и придет на зов дурнина какая из Шуйтара, – сидя на плечах парня, увещевал безносый. – Тогда голову тебе отрезать придется, мил-человек! А ты как думал? То-то и оно!

Но несчастный Пострел ничего не думал, лишь повизгивал сквозь кляп и молотил цепью об пол.

За стенкой послышался слабый голос капитана:

– Ты чего там творишь, нелюдь!.. Дай им умереть как воинам, не бери греха на душу…

– Грех сотворился, когда твой император, пес шелудивый, моих деток загубил! Когда бабу мою в степь увел!! Когда лицо мне испоганил!!! – завизжав, безносый в исступлении замолотил ножом по голой спине парня. Во все стороны полетели кровь, ошметки мяса и кожи. Пострел дернулся в последний раз и затих. Нелюдь утерся и расстроенно оттопырил нижнюю губу. – Никак помер?.. Вот ведь гад какой!

– Ты совсем, похоже, разума лишился? – вновь принялся увещевать капитан. – Зачем людей пытаешь? Они-то в чем виновны перед тобой?

– Поди-ка сюда, разговорчивый. – Безносый подул на угли и положил в них тесак. – Не могешь? Ладно… там слушай тогда. Объясню тебе как сумею, какая великая роль вам отводится. Во-первых, я исполняю приказ баронессы и готовлю передовой отряд, что ударит супротив проклятой крепости на тракте. Во-вторых, когда упыри… то есть вы, мои прыткие, истощите силы прихвостней императора Хелия, мы захватим укрепление и перекроем путь на север.

– Выродки! – последовал ответ, и смачный плевок шмякнулся о камень. – По тракту обозы в приграничный Хаск пшеницу везут. Вон вы куда нацелились, сукины дети… А кто тогда живорезов сдерживать будет, если форт падет? Об этом ты подумал?

– Не нужно это мне, – отмахнулся безносый. – У нас есть кому решать и за нас думать. Баронесса очень умна и, по обыкновению, предпочитает делать все загодя. Скоро все под ее властью ходить будете.

– Баронесса? Это та, которая..? – Капитан витиевато предположил постельные предпочтения госпожи безносого, упомянув гвардейский полк, длинные кавалерийские пики и бездонные ущелья гор Предков.

Безносый не без труда переварил услышанное и, оценив, поцокал языком, обнажив черные зубы:

– Ух, какой ты какой горячий! Молодец, такие нам нужны… Жаль, что кончишься скоро. Посмотрим, как заговоришь, когда тварь в твое тело прискачет.

В ответ имперец так же весьма красочно обрисовал, где он видел безносого и чем тот занимался там вместе со своей баронессой. Ай да Калач! Десятник всегда считал, что капитан смалодушничает в смертную минуту, но выходило, что он крепко ошибался.

Прат аж покраснел безносым лицом и ринулся в соседнюю комнату. Последовал глухой удар. Еще один. Капитан затих. Вернувшись, тяжело дыша, слуга баронессы встретился взглядом с Лаеном:

– Угомонился, проклятый! Убить бы поскудника, но – не велено… Помощника надобно мне, вона вас тут скока. – Он как бы виновато развел руками и посмотрел по сторонам. – Как отправила избавительница помощника моего в лес, ватажникам вредить – опять один как перст остался. Пожалуй, с тебя и начну, ты прыткий.

Присев рядом, безносый поставил чашу, и поворошил лезвием угли. Десятник задергался из последних сил, но оковы, конечно, не поддались. Похоже, что все очень скоро закончится…

«Марта! Помоги!»

«Как?.. Что я могу сделать? – тихо отозвалась целительница. Ее омертвевший голос испугал Лаена, пожалуй, даже больше, чем уготованная безносым участь. – Просто… усни».

В голове десятника прозвучал слитный пушечный залп: ухмыляющийся безносый, потрескивающие угли, запах раскаленного металла – все слилось воедино, завертелось и – внезапно с грохотом лопнуло, в клочья разорвав сознание. Теперь в нем господствовали тьма и звенящая пустота, которые могли существовать только там, где ничего нет. Спина больше не ощущала холода камня. Лаен чувствовал сопротивление воздуха и понял, что стремительно падает в неизвестность.

Разряд мертвого, абсолютного холода прокатился от пальцев рук до предплечий, а затем, разделившись, – достиг затылка и ног. Десятник испуганно дернулся, но тело не услышало команды. Оно вообще теперь ему не принадлежало. Сознание раздвоилось. Будто прорвав плотину, в память хлынули мутные потоки чужеродных видений и воспоминаний…

…Она изучала боль все время, что себя помнила. Наверное, с тех самых пор, когда молодая гулящая мать оставила ее возле дверей приюта детей Мальки. Холод терзал нежную кожу, а распухший животик требовал пищи. Страдания плоти оказались самыми слабыми – она быстро нашла способ отвлечься и не реагировать на их тиранию.

В обители детей Мальки, где она провела все последующие годы, пришлось уяснить, что ее первоначальные представления о страданиях оказались сущей малостью. Ей дали понять, что боль многогранна в своих проявлениях и уходит далеко за пределы кордского разумения, являясь естественной средой для некоторых сущностей мира Шуйтара.

Боль стала для нее старшей сестрой. Взяв ее за руку, она играючи прошла инициацию, удивив наставниц и став примером для других послушниц. С каждым следующим годом «копилка» целительницы пополнялась новыми оттенками боли. Благо после Ритуала и мятежа в Триграде недостатка в ней не ощущалось.

Мастерство целительницы постепенно достигло пика совершенства. Она могла исцелять черные раны простым наложением ладоней. Без хирургических надрезов сводила воедино сломанные кости и надорванные вены. Избавляла от пороков тела еще неродившихся детей…

Но однажды ее обретенная сестра из Зеркального мира начала выказывать недовольство.

Сначала тихо и неразборчиво она своим шепотом терзала затылок целительницы, вызывая мигрень и ломоту костей черепа. Освоившись – начала давать советы, цепляться к мыслям и подавлять эмоции. И в один прекрасный момент целительнице в голову закрался вопрос, вызвавший сильнейшее замешательство. Она даже удивилась, почему не спросила себя об этом ранее.

Зачем она исцеляет всех этих людей, если может нести в мир слово боли, способное изменять сердца и души так, как изменило ее собственные?

Новая идея начала пожирать ее естество подобно лесному пожару и однажды стала незыблемым постулатом – целительница не удержалась и, заигравшись, допустила разрыв печени у находящейся в лихорадке больной. Опустив глаза, пожаловалась мужу покойной, что болезнь оказалась сильнее.

Обретенная в Шуйтаре названная сестра ликовала.

Целительница же ощущала смятение и, будто заведенная, вновь и вновь пыталась анализировать свои чувства, приведшие к смерти той, которая видела в ней единственную надежду. А названая сестра нарочно молчала, обрекая свою подопечную на доселе неизведанные пытки разума.

Кто знает, чем бы это все закончилось, но буквально через несколько дней целительница попала в плен к охотникам за головами. Вонючие мужланы пересмеивались и вслух высказывали свои фантазии по отношению к ней. Распалившись собственными идеями, один даже полез к ней под одежду, и… пришлось принять меры.

Отбитое тело, пыльный мешок на голове и горевшие огнем запястья, стянутые шершавыми путами, не вызывали и капли дискомфорта.

Неизвестно, сколько дней и ночей ехал экипаж, но однажды он остановился. Ее грубо выволокли наружу, и целительница догадалась, что ее путь окончен. Вокруг щебетали птицы, шумела листва, а распухшие ступни приятно окунулись в холодную росу.

С головы сдернули надоевший мешок, и она с непривычки зажмурилась.

– Хороший экземпляр! – удовлетворенно заявил строгий голос, явно привыкший отдавать приказы. Ее нижнюю челюсть бесцеремонно обхватили сильные пальцы и заставили покрутить головой. – И связь с Шуйтаром налицо… Все как я просил. Получите четыреста лир, как договаривались.

– Хозяин… – этот голос она знала, он принадлежал главарю охотников, – накинуть бы немного надобно!

– С какой стати?

– Вранг… гниет он.

– Что?..

– Прокляла эта девка парня моего. Такого уговора не было! Людей таскать тебе не отказываемся, но на лечение добавить надобно. А то ведь, если так пойдет – приказы твои некому будет исполнять…

– Хорошо, будь по-твоему, Марух. Накину еще сотню. На вот, напои ее.

Липкие от пота пальцы сдавили шею, а другие, ухватив за волосы – запрокинули голову. Стеклянное горлышко проникло в самую глотку, раскрошив передние зубы, и в желудок хлынула горькая смесь, обжигающая внутренности нестерпимым холодом. Удерживающие ее руки исчезли, и безудержный кашель согнул тело пополам.

– Нет нужды обращаться с дамой так грубо, Марух.

– Прости, хозяин. Сызмальства манерам не обучен…

– При чем тут манеры? Ее… э-э… другая ипостась – может сохранить этот момент в воспоминаниях. Кто тебя защитит, если меня не окажется поблизости? Чего побледнел-то? Ладно, пошутил я. Ничего она уже не вспомнит. Тащите к остальным.

Только сейчас она поняла, что больше не ощущает связи с Шуйтаром. Будто оглохла и ослепла одновременно. Алхимик своим зельем отнял все разом, растоптал, осиротил, оскопил, уничтожил часть родственной души. Осознание происшедшего обрушилось словно молот на наковальню – и она дергалась, кричала и плакала, но в ответ слышала лишь смех.

С утратой сестры мир стал бесцветным. Серая решетка разделяла серую грязную избу на две серых половинки. В клетке копошились и стонали безликие пленники, которых забирали по одному. Цок-цок-цок… Звук пробуждал воспоминания, а те, в свою очередь, вызывали жгучую ненависть. Она должна была отомстить черному за названую сестру!

Только как?..

Не придумав ничего лучше, она перегрызла путы на руках лежащего рядом человека. Плотно сложенный, в шрамах, с пронзительным, но пустым взглядом карих глаз, он напомнил ей величественного дабра, бесшумного хищника, что обитал в затянутых мхом трясинах Чести на западе. Она поверила в него, как только увидела, и даже сыромятные ремни не стали помехой. Спасибо Маруху – острые обломки передних зубов сыграли решающую роль…

Вскоре алхимик пришел и за ней.

Черный оказался мастером своего дела – она уже с трудом воспринимала реальность, хотя другой на ее месте не выдержал бы и малой части того, что он сотворил с ней. В самый последний момент, уже теряя сознание, она успела заметить, что человек-дабр будто тень возник за спиной алхимика. Она удовлетворенно закрыла глаза. Сестра будет отомщена.

Но потом что-то пошло не так.

…Нестерпимая боль скручивала кишки и тянула внутренности наружу, будто опытный палач умело орудовал кузнечными щипцами. Наступил предел, и она в исступлении начала кричать и звать на помощь обретенную сестру, будучи не в силах выносить страдания. Неизвестно, сколько дней, недель или месяцев это продолжалось, но однажды сестра явилась на зов.

Но теперь все оказалось по-другому – старшая чувствовала себя гораздо увереннее.

…Темнота постепенно отступала, сменяясь приятным для зрения серым цветом. Ее тело казалось чужим, но отлично ее слушалось и просто бурлило от нерастраченной энергии. Боль и холод продолжали терзать живот, но теперь она точно знала их природу – всему виной был голод. Сознание путалось и четко прослеживалась лишь единственная мысль – желание набить кишки. Самый подходящий вариант – парным мясом.

Осознав, что мясо само к ней не придет, сущность распахнула глаза. Ее новое тело бесстыдно раскинулось на пропахшем мочой дощатом полу и имело женские формы.

Что-то привлекло ее внимание. Она повернула голову. Проход перекрывала толстая железная решетка, а прямо за ней стоял человек в высоких остроносых сапогах. Держа факел почти у самой решетки, он с интересом рассматривал ее.

Поразившись беспечности незнакомца, сущность по-кошачьи перевернулась на живот и попробовала сжать пальцы. Треснуло дерево, и на досках остались глубокие борозды. Голод нарастал словно эпидемия холеры в бедняцком квартале, и, не в силах противостоять ему, сущность прыгнула на столь желанный кусок мяса, планируя для начала оторвать голову и напиться теплой крови.

Бам-м-з!

Решетка выдержала. Непонимающе мотая головой, сущность уселась на доски рядом с ней. Вывороченный из паза железный прут, толщиной с большой палец ноги, вибрировал и издавал гудение. Неожиданно звук вызвал ассоциацию с ненавистным церковным колоколом. Странно, откуда ей известно, как он звучит? Сущность зашипела и, выпустив из пальцев острые костяные наросты в виде серпов, подцепила железку и одним движением с хрустом выдрала ее из гнезда.

Желудок продолжали прожигать угли голода, и лучшим средством для тушения была сейчас свежая кровь. Она знала это точно. Но человека в сапогах рядом уже не было – громко стуча подбитыми каблуками, он торопливо поднимался по лестнице. Пусть. Она знала, что догонит.

Пропихнув худое, будто неделю пролежавшее на погосте тело сквозь образовавшуюся в решетке щель, она мельком отметила наличие светлых локонов, разметавшихся по ее обнаженным плечам. Длинными скачками преодолевая расстояние и помогая себе руками, особь достигла лестницы и прыжками взлетела вверх по ступеням…

Завизжав, отскочила обратно, в спасительную тень, пытаясь ладонью отереть глаза – подлое мясо плеснуло в нее чем-то едким и обжигающим. Обожженные зрачки прикипели к роговице, кожа на лице вздулась буграми, а чувство обиды намертво переплелось с голодом, породив поистине вселенскую ярость…

…С того памятного момента прошло несколько полных циклов. Сущность обрела опыт и привычки, научилась охотиться на живых и мертвых, и – пусть на краткое время – утолять терзания естества.

…Она висела на отвесной стене темного переулка одного из людских муравейников и, зацепившись когтями за выемку в кирпичной кладке высокой красной башни, поджидала добычу. В округе было несколько удобных мест для охоты, но здесь, близ приюта детей Мальки, сущность почему-то чувствовала себя особенно уютно.

Неожиданно в наполненное инстинктами подсознание проник слабый отголосок чего-то очень знакомого, вызвав доселе неизведанные позывы.

Рот, а вернее – пасть сущности приоткрылась, обнажив треугольные зубы. В недоумении склонив голову, она пыталась понять или вспомнить, как реагировать на новый раздражитель.

Неизвестный источник продолжал проявлять настойчивость. Он будто маяк, по всем правилам и канонам указывал нужное направление. А еще обещал вдоволь мяса и теплой крови. Раньше такого никогда не происходило, и сущность, приказав мышцам одеревенеть, на время оставила свою оболочку и понеслась на зов, как мотылек мчится на яркий свет…

…Поток чужих образов иссяк, и десятник вновь осознал себя падающим во тьму. Но теперь он все понял.

«Марта, нет!» – заорал Лаен во всю глотку, и неожиданно пришел в себя.

Интерлюдия

Отряд из пяти всадников, облаченных в серые монашеские одеяния, подняв облако пыли, остановился на плешивом холме. Вокруг простиралось огромное ржаное поле, дальний край которого светился золотом в лучах заходящего солнца. Уставшие лошади всхрапывали, били копытами землю и роняли пену. Обветренные лица путников и их пропыленная одежда свидетельствовали о явно затянувшемся путешествии.

– Проклятое чудовище! – с ненавистью воскликнул самый молодой из них, на котором очень удачно сидела мастерски пошитая туника, украшенная вышивкой. Силясь рассмотреть в небе над горами одинокую точку, он нетерпеливо дергал поводьями, пытаясь заставить лошадь стоять на месте.

Полузагнанная строптивица подчиняться никак не желала, и тонкие черты юношеского лица все больше искажала маска неподдельной злости, лишая юнца данной от природы привлекательности.

Немолодой широкоплечий монах с черной окладистой бородой и шрамом, рассекающим левую щеку почти на две равные половины, откинул капюшон робы, продемонстрировав ежик коротко стриженных волос. Проведя по ним пятерней, он жестко, по всей видимости имея на то полное право, возразил юнцу:

– В данный момент костяной левиафан не угрожает нам, Ивар. Я бы посоветовал тебе сосредоточиться на цели. Видишь ту деревню? – указал направление монах.

Молодой человек, которого назвали Иваром, бросил недовольный взгляд на говорившего, но все же покорно повернул голову в сторону лежащего невдалеке поселения.

– Ну и что там интересного, Парва? Да там не живет никто, наверное, уже тысячу лет!

– Не нужно преувеличений. Преподобный Гастон уверен, что посланник двигался именно этим путем, – невозмутимо продолжил его собеседник, с прищуром рассматривая полуразрушенные крестьянские жилища. – Как тебе известно, наш брат является отличным псарем и вряд ли ошибается. Во-он там, храм в центре… видишь? Со сбитой колокольней…

– Да. – Теперь в голосе Ивара звучали нотки заинтересованности. Годы службы интересам Собора Воритара научили его прислушиваться к словам наставника. – Проверим?

Вместо ответа Парва тронул поводья и поскакал в сторону бывшей обители Воритара. За ним, расходясь веером и образуя полукруг, тенью следовала троица монахов, среди которых находился и упомянутый брат Гастон, являющийся одним из лучших поисковиков ордена.

Широкие спины монахов украшали вышитые на робах факелы, а к седлам приторочены сумки с провизией и оружием. Длань Воритара в полном составе, если считать и его самого. Ивару даже на миг показалось, что воздух над монахами переливается, будто над раскаленными камнями.

Молодой человек продолжал жадно рассматривать всадников. Но теперь он представлял себя во главе длани. Он мечтал, что когда-нибудь вот так же, как Парва, поведет за собой лучших бойцов Собора Воритара на бой с тварями Шуйтара, еретиками и врагами патриарха Есиды.

Ивар всеми силами старался приблизить день своего триумфа. Стянув длинные перчатки, он в который раз осмотрел кисти и запястья. Волдыри ожогов почти сошли, а раны покрылись розоватой кожицей. Специализация огневика считалась одной из самых сложных и давалась далеко не каждому. Но юноша обладал достойным уважения упорством и не желал становиться простым факельщиком.

Жаль, что рядом не было детей Мальки – в Соборе Воритара прислужники успешно помогали справляться с болью. Укрощение белого пламени в полевых условиях оказалось непростым занятием, даже с таким именитым учителем, как Парва.

Ну ничего, он справится… Подбодрив себя, юноша пришпорил лошадь.

Спешившись в центре пустующей деревни и подивившись отсутствию даже бродячих собак, Ивар закрепил поводья на кованой оградке и подошел к храму, где возле крыльца, согнувшись в поясе, стоял Парва и внимательно изучал высохшую грязь. Остальные монахи разъехались в стороны, контролируя обстановку.

Пытаясь подражать наставнику, молодой послушник внимательно осмотрел поломанные доски крыльца, истоптанную землю вокруг и даже втянул ноздрями теплый вечерний воздух, но ничего, что могло бы указать на присутствие здесь посланника, не обнаружил.

Не подавая виду, флегматично поинтересовался:

– Ну что? Как думаешь, он проходил здесь?

Парва ответил не сразу. Подняв с земли острую щепку, которая, скорее всего, раньше являлась частью перил крыльца, монах приблизил ее к лицу. Глазастый Ивар заметил, что конец деревяшки измазан чем-то бурым.

– Да, он точно поднимался в храм, но не один. Нужно пройти внутрь.

…Уже половина часа миновала, как они обнаружили труп посланника, а раздосадованный Парва все метался среди раскуроченного убранства церкви, бормоча проклятия. Шрам на щеке наставника приобрел пунцовый оттенок – Ивар видел его в таком состоянии лишь однажды, когда сын старика покинул длань, которой командовал его отец, и отправился в мир, где никогда не бывает теней.

Именно после того случая монах Парва, являющийся членом совета экзархов Собора, наконец внял настойчивым просьбам патриарха взять его, Ивара, к себе в обучение.

Осмотрев храм, юноша пришел к собственным выводам, что их брата по какой-то непонятной причине убили химеры. А вот гибель бойцов, владеющих иллюзией, оставалась для него загадкой. Но зачем они вообще напали на посланника?

Ивар давно подозревал, что и среди зеркальных князей, поддержавших императора на момент восстания, завелись предатели трона, но действовать вот так, нагло и неприкрыто… По его мнению, следовало немедленно отыскать хозяина этих химер и с пристрастием выяснить мотивы, побудившие его пойти на столь гнусное преступление!

Не выдержав, Ивар выложил наставнику все свои мысли.

– Не это сейчас главное, – огорошил парня экзарх. – Бумаги пропали.

Подойдя почти вплотную, Парва внимательно посмотрел юноше в лицо и строго спросил:

– Твой отец, его святейшество патриарх Есида, ничего тебе не рассказывал?

– О чем, наставник?

– Про… Ритуал. И роль Единой Церкви в сем богомерзком действе.

Ивар разинул рот. Во-первых, обсуждение Ритуала находилось под негласным табу, так как действо было инициировано самим графом Арским, главой белого алхимического совета. А во-вторых, он просто не знал, что ответить, поразившись ноткам ненависти, которыми оказался пронизан голос экзарха.

Видя смятение юноши, Парва удовлетворенно кивнул:

– Вижу, что не рассказывал. Тогда знай: если наши подозрения подтвердятся, твой отец как верховный патриарх Собора Воритара объявит о низложении кардинала Винзетто и предаст анафеме всех, кто с ним связан.

Это могло означать лишь одно: раскол Единой Церкви и… очередную войну. Осознав, что уложить в голове подобную информацию сию минуту не удастся, Ивар тем не менее сумел вычленить главное:

– Подозрения… Ты говоришь о бумагах, которые переправлял наш брат?

– Именно. – Старый монах устало потер пальцем шрам. – Без доказательств обвинить архиепископа Единой Церкви не позволит император: насколько я знаю, он сейчас занял выжидательную позицию и не вмешивается. Тем не менее, – продолжил Парва, указав подбородком на тела химер, – все соглашения уже нарушены, а значит, скоро все слишком… усложнится.

– Еще усложнится?.. Но как же так?! – взорвался Ивар, потрясая кулаками, над которыми без его воли взметнулось белое пламя. – Твари, варвары и мятежники разоряют наши земли, убивают наших людей, а мы, вместо того, чтобы отправить их всех в вечную обитель, должны сражаться друг с другом?!

– Успокойся! – жестко бросил монах и сокрушенно покачал головой. – Теперь я понимаю, почему твой отец так настаивал на обучении… Поговорим об этом после того, как найдем бумаги. Теперь скажи мне, послушник: что здесь произошло?

Уловив стальные нотки в голосе наставника, Ивар мгновенно взял себя в руки. Собрав в голове всю имеющуюся информацию, он начал последовательно излагать факты:

– От последнего людского жилища, где посланник ночевал в трактире, он находился в пути почти двое суток без остановок, пока не загнал лошадь. Следовательно, ему было известно о погоне. В этой местности не осталось поселений, и наш брат выбрал храм местом для ночлега… Я обнаружил остатки трапезы. – Ивар искоса глянул на наставника, и тот одобрительно кивнул. – Здесь его и настигли убийцы. Он сражался… и… – Сын патриарха замолчал, не зная, что еще добавить, и густо покраснел от осознания собственной беспомощности.

Парва покачал головой, но, на удивление, обошелся лишь кратким поучением:

– Тебе нужно было больше времени проводить в библиотеке Собора. Понимание сути происходящего приходит с опытом, но в любом случае правильные выводы строятся на фундаменте накопленных знаний. Вот скажи мне, Ивар, что тебе известно о химерах?