Текст книги "Тайна двух реликвий"

18. Про чехословацкий трюк

Перед тем как отправиться в хранилище, Вейнтрауб отдал Штерну необходимые распоряжения и по возвращении объявил гостям на выходе из лифта:

– Через полчаса прошу вас быть в столовой. Нас ожидает скромный праздничный ужин. Мистер Одинцов прибыл налегке и может пока оставаться в том, что есть, а остальных я хотел бы видеть одетыми сообразно случаю.

Очевидно, старику было нужно, чтобы каждый побыл некоторое время наедине с собой и осмыслил увиденное, не обсуждая с другими. Так или нет, но этой цели он добился.

Вся компания не просто многое знала про Ковчег Завета – эти четверо даже держали его в руках. Вейнтрауб рассудил, что им не нужны подробные разъяснения про Урим и Туммим, но память освежить не мешает. Поэтому каждый, придя в свою комнату, нашёл там буклет с красочными картинками и небольшим текстом.

Урим и Туммим – предметы, многократно упомянутые в Библии, однако ни разу в точности не описанные. Общепринятый перевод названий – Свет и Совершенство. Происхождение и смысл названий неясны.

Предположительно, Урим и Туммим дополняли обязательную экипировку первосвященника, состоявшую из льняного облачения и нагрудника с двенадцатью драгоценными камнями по числу колен Израилевых:

Книга Исход (28:30). На наперсник судный возложи Урим и Туммим.

В Древнем Израиле за колдовство казнили. Тем не менее Урим и Туммим использовались для предсказания будущего, наряду со сновидениями и пророчествами. С их помощью первосвященник или правитель обращались к Ковчегу Завета с наиболее важными и сложными вопросами:

Первая Книга Царств (28:6). И вопросил Саул Господа; но Господь не отвечал ему ни во сне, ни чрез Урим, ни чрез пророков.

По способу использования Урим и Туммим представляли собой жребий, который давал либо положительный ответ, либо отрицательный, либо оставлял вопрос без ответа. Механизм взаимодействия с Ковчегом не описан:

Первая книга пророка Самуила (14:41). И сказал Саул: Господи, Боже Израилев! Почему не дашь Ты сегодня ответа своим слугам? Если вина на мне, дай Урим, а если вина на Твоем народе Израиля, дай Туммим.

Последний зафиксированный в Библии случай, когда были использованы Урим и Туммим, произошёл при царе Давиде около 3000 лет назад. В дальнейшем волю Господа сообщали только пророки. Со времени возвращения Израиля из Вавилонского плена принятие особенно важных решений откладывалось:

Книга Эзры (2:63). Правитель запретил им вкушать жертвы, что относились к великим святыням, доколе не появится первосвященник с Урим и Туммим, чтобы вопросить Господа.

Раввины не обладают достаточной квалификацией для использования Урим и Туммим и не являются священниками. Они – толкователи Библии, которые выполняют ритуальные функции. По библейским канонам священник может происходить только из мужской линии потомков Аарона, старшего брата Моисея.

– Не сомневаюсь, что у вас есть ко мне вопросы, – сказал Вейнтрауб, когда гости переоделись, и вся компания собралась за накрытым столом. – Готов по мере сил на них ответить.

Первой в атаку бросилась Жюстина.

– Правду сказать, я потрясена. Вы утверждаете, что у экспонатов коллекции не криминальное происхождение. Я проверю каждый, но откуда у вас Урим и Туммим?

– Вы ничего не проверите, пока не примете моё предложение, – сухо заметил старик. – Главе фонда Вейнтрауба я предоставлю для проверки самые подробные документы. Частному лицу могу лишь подтвердить то, что вы видели собственными глазами: Урим и Туммим находятся у меня.

– Это их вы называли коммуникатором? Вы считаете, что Урим и Туммим – это ключ к Ковчегу? – спросила Ева.

– Это единственное устройство, которое обеспечивало двустороннюю связь с Ковчегом, – сказал Вейнтрауб, останавливаясь на каждом слове. – Перечитай Библию, а пока поверь на слово. Обычно Ковчег либо управлял людьми, либо действовал сам. Урим и Туммим позволяли вести с Ковчегом диалог. Любой самый сложный вопрос можно разложить на множество простых и, получая ответ на каждый простой вопрос, постепенно собрать из них ответ на сложный. Древние евреи справлялись с этой задачей. Вы с коллегами пока что ломаете об неё зубы.

Одинцов хотел было заговорить, но его опередил Мунин:

– У историков и археологов есть правило. Мы очень сдержанно относимся к артефакту, если неизвестно его происхождение. Одно дело, если древнюю монету нашли во время раскопок. Известно, кто нашёл, когда нашёл, в каком слое, какие вещи были рядом… Монета может потом кочевать из рук в руки, из музея в музей, но учёные знают, откуда она взялась. И другое дело, если точно такую же монету вы просто вынули из кармана. В первом случае она представляет большую научную ценность, а во втором – в основном коммерческую…

– Провенáнс, – вставила Жюстина; Вейнтрауб её понял, и она пояснила для остальных: – С произведениями искусства то же самое. У каждого должен быть провенанс. У картины, у скульптуры, неважно. Должна быть информация обо всех владельцах с самого начала, с момента создания.

– Вы показали нам камни, – продолжал Мунин, исподлобья глядя на Вейнтрауба, – и уверяете, что это Урим и Туммим. Я присоединяюсь к мадам де Габриак. Вы должны рассказать, откуда они у вас.

Одинцов поднял здоровую руку с буклетиком, который захватил из своей комнаты, и помахал им в воздухе, привлекая внимание.

– Можно, я скажу пару слов?.. Давайте начнём не с самого начала, а с самого главного. Мистер Вейнтрауб, почему вы так уверены, что эти Урим и Туммим – настоящие?

За столом повисла тишина. Вейнтрауб сосредоточенно поковырял на тарелке запеканку из спаржи и, отложив вилку, произнёс:

– У меня достаточно оснований, чтобы не сомневаться в подлинности камней. Вы убедитесь в этом сами, пока будете выяснять, как с их помощью происходит коммуникация с Ковчегом.

– Это и есть наша задача? – спросил Одинцов.

– Присутствие мадам де Габриак лишает меня удовольствия обсуждать наше сотрудничество в деталях… Простите, – старик упёрся взглядом в Жюстину, – но у меня всё ещё нет оснований, чтобы делиться с вами конфиденциальной информацией.

Жюстина ответила нервно:

– Я не могу принять решение по фонду до тех пор, пока не увидела контракт с условиями, перечнем служебных обязанностей, компетенциями…

– Так в чём же дело? – удивился Вейнтрауб. – Мои юристы в вашем распоряжении двадцать четыре часа в сутки, начиная с этой минуты. Вы можете связаться со своими юристами, если надо. Контракт уже готов и приятно удивит вас – во многих отношениях. Он прозрачен, в нём нет подводных камней. Вычеркнете лишнее, впишете недостающее… Но урегулирование всех формальностей всё равно займёт сколько-то дней, а мне бы не хотелось ждать и заставлять наших друзей впустую тратить время. Сейчас важно ваше принципиальное решение: да или нет? Скажите всего одно слово.

Жюстина кусала губы. Старик лишил её возможности манёвра. Он показал свою коллекцию, потому что знал, какое впечатление она произведёт, и знал, что нет в мире профессионала, который отказался бы работать с такими сокровищами. А главное, он знал, что Жюстина никому ничего не расскажет. Разве что добавит ещё немного к слухам о коллекции Вейнтрауба, но не сможет ничем подтвердить свои слова. Науськать на хранилище полицию не получится: старика не в чем обвинить. В коллекции нет ни одного экспоната, который находился бы в розыске, – это Жюстина знала точно. Нет оснований приходить на виллу с обыском, нет оснований изымать картины для экспертизы. Юридически подлинников той же «Леды» Леонардо и Микеланджело не существует. До тех пор, пока не доказано обратное, полагается считать, что в хранилище висят копии, а это не противозаконно…

– Да или нет? – повторил Вейнтрауб, и Жюстина почти выкрикнула:

– Да! Чёрт возьми, да!

Одинцов кивнул:

– Вот это правильно. Вместе веселее. – Он звонко щёлкнул ногтем по пустому винному бокалу, который стоял возле тарелки. – Будем праздновать?

Вейнтрауб сделал жест, по которому в столовую вошли два официанта. Они налили всем вина и тут же вышли, снова прикрыв двери: разговор шёл без свидетелей, а за нуждами гостей следили из соседней комнаты с помощью видеокамер.

– Я рад, что мы договорились, – сказал Вейнтрауб, поднимая бокал. – Мои поздравления, леди и джентльмены… Мадам де Габриак, вас я поздравляю в особенности. Нашим друзьям ещё только предстоят великие дела, а вы уже можете наслаждаться коллекцией. И раз вы уже с нами, я позволю себе рассказать кое-что про Урим и Туммим. Провенанс у них – почти как у Ковчега Завета, сами понимаете. Несколько томов, которые вам передадут после вступления в должность. А история про то, как они попали ко мне, намного короче.

Старик поднял бокал на уровень глаз, слегка поклонился Жюстине и пригубил вино. Гости последовали его примеру.

– Вы же помните, что ещё недавно Чехия и Словакия были одной страной? – продолжал Вейнтрауб. – Так вот, в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году к правительству Чехословакии через посольство в Вене обратился американец по имени… скажем, Дэнни. Он предложил полмиллиона долларов за разрешение на законных основаниях вывезти из страны клад, который никто не ищет, поскольку о нём никому не известно…

Чешские чиновники переполошились, поскольку действительно не знали предмета сделки. Они попали в сложное положение: если позже выяснится, что реальная цена клада больше полумиллиона, за его продажу по головке не погладят, но если отказаться от денег, будет ещё хуже. Дипломаты попытались переложить ответственность на специальную структуру, которая у чехов по примеру Советского Союза торговала антиквариатом и предметами искусства, чтобы пополнять бюджет валютой…

– Я в Лондоне видел Синайский кодекс, – подал голос Мунин. – Его наши англичанам продали, только раньше и дороже.

Старик поморщился; сравнение показалось ему некорректным.

– Там обе стороны знали, о чём идёт речь. А здесь была предложена сделка вслепую. Кот в мешке. Беспрецедентный случай! И Дэнни не ограничился разговорами: он положил в швейцарский банк треть суммы как задаток. Тогда в Праге велели министерству иностранных дел без спешки готовить контракт с Дэнни, а Федеральной уголовной службе и госбезопасности тем временем разобраться, что это всё-таки за клад…

Дэнни был довольно известным кладоискателем и торговцем ценностями, рассказывал старик. За ним стали следить, но он сидел в Вене и не пробовал попасть в Чехословакию. Федералы решили, что хитрый американец точно знает, где находится клад, и просто ждёт окончания бюрократических процедур, чтобы его забрать.

– Много лет спустя мне рассказали, что чехи сперва хотели пойти самым простым путём: похитить Дэнни и выбить из него тайну, – прибавил Вейнтрауб. – К счастью, им хватило ума этого не делать. А может, просто побоялись покушаться на американца, да ещё на территории Австрии… Зато контрразведка выяснила, что Дэнни любит светскую болтовню и дармовую выпивку. Его стали чуть не каждый день приглашать на вечеринки, внедрили агентов в его окружение и постепенно узнали, что искать надо нечто размером с большой сундук, а спрятан клад где-то между Карловыми Варами и Мариенбадом… Похоже на вашу историю с Ковчегом Завета, вы не находите?

– Есть немного, – согласился Одинцов.

– Да, и ещё следователям стало известно, что клад принадлежит какому-то старинному аристократическому семейству, которое связано родством со многими знаменитыми фамилиями Европы, – сказал Вейнтрауб. – Так что в течение года круг поисков постепенно сужался. В конце концов чехи сообразили, что искать надо в замке Бéчов. До Второй мировой он принадлежал семейству де Бофор, члены которого после войны уехали за границу. Проверили – оказалось, в восемьдесят втором году несколько Бофоров побывали в своих бывших владениях на экскурсии. Значит, хотели убедиться, что клад на месте…

Старик снова сделал жест рукой; что-то коротко сказал по-немецки Штерну, который появился в дверях столовой, и продолжил:

– Буквально накануне подписания контракта с Дэнни, осенью восемьдесят пятого, в Бечов приехала команда следователей и археологов. Им снова повезло. Замок большой, но учёные определили наиболее вероятные места, где мог лежать клад, и действительно вскоре отыскали его под полом часовни. Это был… вот, взгляните!

Штерн взял телевизионный пульт и включил огромную плазменную панель на стене столовой. Экран расцвёл изображением узкого золотого ларца полутораметровой длины. Под звуки старинной музыки картинка стала плавно поворачиваться, чтобы сокровище можно было рассмотреть со всех сторон.

По гребню ларца искрился горный хрусталь. Боковины сияли драгоценными камнями, вмурованными в богатую чеканку среди эмалевых пластин и филиграни. Круглые барельефы со сценами из Священного Писания украшали крутые скаты крышки, а по периметру ларца расположились фигуры апостолов, небесная стража.

– Реликварий? – предположила Жюстина.

– Реликварий святого Мавра, – уточнил Вейнтрауб. – Хотя были там и мощи Иоанна Крестителя. Редчайшая вещь! Работа бенедиктинских ювелиров тринадцатого века. Это чудо пятьсот лет хранили в Бельгии, а потом герцог де Бофор выкупил его и перевёз в Бечов. В сорок пятом году через те места проходила демаркационная линия между русскими и союзниками. Вывозить такую ценность было опасно, хозяева замка спрятали её в тайнике, а сами уехали в Вену. После войны их обвинили в сотрудничестве с нацистами, хотя ничего такого за Бофорами не водилось. Просто коммунисты очень хотели прибрать к рукам замок. И прибрали, поэтому следующие сорок лет ларец пролежал в земле.

Любуясь игрой сапфиров и аметистов на экране, где продолжал медленно вращаться реликварий, Ева спросила:

– А где он сейчас?

– Там же, – вздохнул Вейнтрауб. – Это визитная карточка замка Бечов, можешь посмотреть в любом путеводителе. Вторая по значимости святыня Чехии, после королевских регалий. Страховая оценка – тридцать миллионов долларов, но ты же понимаешь, это всего лишь деньги… Как вам вино, леди и джентльмены?

– Изумительное. Я в этом кое-что понимаю, но никогда не встречала ничего подобного, – призналась Жюстина.

Вейнтрауб поднял глаза от бокала и снова глянул на неё.

– Не встречали, поскольку вряд ли у вас была такая возможность. Вместе с реликварием де Бофоры спрятали коллекцию старинных вин и коньяков. Чехи оставили в тайнике один ящик вина – уж не знаю, как издёвку или как благодарность. Дэнни заплатил всю сумму по контракту, явился в Бечов за кладом, а нашёл только это вино. И привёз его мне.

Одинцов крякнул.

– Хорошее вино! Двадцать пять тысяч баксов за бутылку…

– Да, хорошее, хотя и не стоит таких денег. Конечно, это был страшный удар для Дэнни, ведь в контракте он не указал содержимое клада и мог забрать только то, что нашёл в известном ему месте… Ваши чешские товарищи наверняка очень долго смеялись над глупым американцем. – Слово to-va-rist-chi Вейнтрауб со смаком проскрежетал по-русски. – А сегодняшний ужин показался мне достойным поводом для того, чтобы откупорить пару бутылок… Видите, мадам де Габриак, сделка была абсолютно законной. И это касается каждого экспоната моей коллекции.

– При чём тут вино и реликварий? Вы же собирались рассказать про Урим и Туммим, – напомнил Мунин, в недоумении глядя на старика.

Вейнтрауб хищно улыбнулся.

– Я и рассказал. Дэнни вывез из Чехословакии камни вместе с вином. У него было разрешение. Контракт с правительством.

– То есть год возни с дипломатами, с контрразведкой и прочими – это отвлекающая операция?! – восхитился Одинцов. – Дэнни работал на вас и охотился не на ларец, а на камни?! И чехам платили вы, а не он?

Старик презрительно скривился:

– Откуда у него такие деньги… Ведь надо было ещё выкупить информацию про клад у самих Бофоров и заплатить им отступные. Сделка готовилась почти десять лет. Я использовал Дэнни втёмную. Нанял за комиссионные. Если бы он меньше болтал, реликварий вы бы тоже увидели в моей коллекции. Но я рискнул полумиллионом долларов и выбрал Дэнни именно за болтливость. Даже если бы его пытали, он мог выдать только ларец, а про камни узнал в последний момент, когда получил деньги на оплату контракта. И конечно, я не сказал ему, что это Урим и Туммим. Да он бы и не поверил… Вы ведь не поверили, хотя знаете намного больше.

– А как Урим и Туммим попали в замок? – не успокаивалась Жюстина.

– Узнаете, когда получите доступ к документам фонда, – пообещал Вейнтрауб. – Если коротко, их привезли с Ближнего Востока тысячу лет назад… Мадам, герцоги де Бофор ведут родословную от королей из династии Плантагенетов, как Ричард Львиное Сердце. Урим и Туммим передавали из поколения в поколение вместе с другими фамильными безделушками. Передавали как исторические артефакты, а не как священные реликвии. Нынешние де Бофоры не представляли себе, чем владеют, но я дал им за камни более чем достойную цену. Особенно если учесть, что за Бечов коммунисты не заплатили ни цента, а без моей помощи весь клад навеки остался бы в земле.

С этими словами старик в последний раз пригубил бокал и поднялся, сделав гостям знак продолжать ужин.

– Прошу вас, не спешите, – сказал он. – А я на сегодня достаточно поволновался и достаточно всего рассказал. Буду теперь ждать ответных откровений.

19. Про работу в удовольствие

Ночь на двадцать седьмое июля обитатели виллы Вейнтрауба провели разнообразно.

Мунин, воздавший должное старинному вину и ещё не вполне привыкший к смене часовых поясов, спал как убитый.

Хозяину дома перед сном пришлось не только вытерпеть более продолжительные, чем обычно, медицинские процедуры, но и получить нагоняй от врача – за невнимание к собственному здоровью: старик действительно переволновался.

Одинцов позволил медикам Вейнтрауба снова осмотреть и обработать раненую руку. Вернувшись к себе в номер, он принял душ и побрился, а ближе к полуночи постучал в дверь апартаментов Евы.

После долгого поцелуя Ева сказала:

– Ты сумасшедший. Хельмут ревнует меня всю жизнь и не знает, что я теперь с тобой…

– Уже знает. Раз ты меня впустила, всё ясно, – заявил Одинцов. – Завтра старику доложат. Не вижу смысла прятаться. Днём раньше, днём позже – какая разница?.. Слушай, он давно не мальчик, мы тоже не дети. Если бы ты была двухсоткилограммовым негром, другое дело…

– Дурак! – сказала Ева нежно.

– Дурак, – согласился Одинцов, крепче прижимая её к себе. – И сейчас ты увидишь, как я по тебе соскучился.

Ева соскучилась не меньше, и демонстрация затянулась до рассвета.

Жюстина тоже смогла уснуть только под утро. После того как Вейнтрауб оставил гостей в столовой, они уже без оглядки поговорили обо всём, что случилось за последнее время. И тут Жюстину ждали далеко не самые приятные сюрпризы. В какой-то момент она почти пожалела, что так неосмотрительно дала согласие работать на Вейнтрауба.

Рассказ Одинцова про то, как он за четыре дня умудрился попасть из российского города святого Петра в американский город святого Диего без визы, отнял немного времени. «Говори то, что думаешь, и не говори того, что знаешь» – замечательный рецепт для таких рассказов. Одинцов обошёлся без имён и профессиональных подробностей, а всю историю свёл в основном к туристическому походу через горы на границе между Мексикой и Штатами.

– Там Штаты по обе стороны границы, – проворчала Жюстина. – Официальное название Мексики – Мексиканские Соединённые Штаты. Знал бы ты, сколько у полицейских головной боли с такими туристами… А кто в тебя стрелял, если не секрет? В каких Штатах – в тех или этих?

Одинцов погладил повязку на руке и признался:

– По правде говоря, и там, и там. Наркобароны явно увидели во мне конкурента. Не знаю, как у них с бизнесом, но стреляют они хреново.

– Твоё счастье, – сказала Жюстина. – И не переживай за их бизнес. Дела у этих подонков идут слишком хорошо… Жертвы были?

– Ты же видишь, руку дробью задело, – невинным тоном ответил Одинцов, снова коснувшись повязки. – Хорошо, что я быстро бегаю.

Понимая, что дальнейшие расспросы бесполезны, Жюстина сменила тему.

– А почему вы все так спешили на встречу с Вейнтраубом? – спросила она. – Я же помню, что было весной. А теперь он говорит, что вы примчались по первому зову, и ему это ничего не стоило…

Вот здесь и начались действительно неприятные сюрпризы. Появление секретных документов КГБ, убийство Салтаханова, угроза жизни Евы, неприятности с российской полицией, нарушение Одинцовым подписки о невыезде – всё это сильно испортило Жюстине настроение. Однако прямой связи фонда Вейнтрауба с мрачными событиями не было, а косвенная связь просматривалась еле-еле – через Урим и Туммим. Вдобавок существование легендарных камней предстояло предать огласке лишь спустя неопределённое время, а их отношение к документам и убийству оставалось под большим вопросом: про это говорил только сам старик, да и то расплывчато…

Промучившись в сомнениях всю ночь, утром Жюстина принялась выполнять наставления Вейнтрауба.

– Берите моих юристов и выверните их наизнанку, – с ухмылкой сказал он. – Пусть докажут, что я не зря плачу им огромные деньги. Живыми не отпускайте!

Жюстина с головой ушла в работу над контрактом. Пожалуй, она и вправду была идеалисткой; про это упоминал старик, уговаривая экс-президента Интерпола возглавить свой Фонд. Но идеализм не отменял её здравого отношения к деньгам – и способствовал самому дотошному вниманию к каждой букве документов, которые предстояло согласовать и подписать. Следующие два дня Жюстины почти не было видно. Троица могла спокойно заниматься тем, чего ждал Вейнтрауб.

Еве, Одинцову и Мунину выдали макбуки с кодом доступа к облачному хранилищу файлов Салтаханова. Троица получила в своё распоряжение просторный кабинет на втором этаже дома. Впрочем, никто не возражал против того, чтобы они работали у бассейна…

– …или где угодно в пределах периметра, – сказал Штерн. – Мы отвечаем за вашу безопасность и рассчитываем на понимание.

– Похоже на домашний арест, – буркнул Одинцов, который в России ускользнул от куда более мягкого контроля.

Впрочем, здесь идти было некуда и незачем. Всё располагало к работе; охранники с мускулистыми лоснящимися доберманами на поводках лишь изредка попадались на глаза, а Штерн мог служить образцом любезности и предупредительности.

Обстановка здорово напоминала ту, в которой троица уже побывала благодаря Вейнтраубу. Только работать сейчас приходилось не на петербургском Каменном острове, а на американском острове Майами-Бич; студёный апрель сменился жарким июлем, и задача казалась если не более простой, то менее глобальной.

– С Ковчегом справились, и с этим справимся! – объявил Мунин, ныряя в исторические документы: это была его стихия. Глядя на него, Ева и Одинцов тоже погрузились в чтение.

Первые сутки Вейнтрауб не появлялся, чтобы самому отдохнуть и дать троице возможность освоиться с материалом. Наутро двадцать восьмого июля он приветствовал гостей за завтраком и никого ни о чём не спрашивал, но откликнулся на просьбу Одинцова о разговоре с глазу на глаз.

В сопровождении Штерна они отправились в кабинет старика и вышли на террасу. Отсюда открывался живописный вид – через кроны пальм на океанский залив. Вдалеке по бескрайней изумрудной глади скользили белоснежные яхты. С воды веял мягкий солёный бриз. Вейнтрауб отпустил Штерна, расположился в плетёном ротанговом кресле и указал Одинцову такое же кресло напротив.

– Я вас слушаю. Недолго, если можно. У нас обоих есть дела.

– Вы говорили Жюстине, что я очень спешил сюда из России, – сказал Одинцов. – Это правда, но мне надо было встретиться не с вами, а с Борисом. Он сделал запись убийства Салтаханова. Я хотел бы её увидеть.

Вейнтрауб отвечал, глядя в сторону океана:

– Борис отправлен домой. Здесь ему делать нечего, а там его охраняют мои люди. Зачем вам нужна запись?

– Из-за того, что произошло, в опасности оказалась моя любимая женщина. Я хочу понять…

– Ах, да, – холодно перебил Вейнтрауб, – вы и Ева… Мои поздравления, мистер Одинцов. Вы счастливчик! Не уверен, что Еве с вами повезло так же, как вам с ней, но… Мои поздравления. Что касается записи, с ней работают весьма опытные специалисты. Они предпримут все необходимые шаги. Если от вас для этого что-то потребуется, вам сообщат. До тех пор ваша безопасность в надёжных руках. Я имею в виду безопасность всех троих, и Евы в том числе. Сосредоточьтесь на работе. Сейчас главное и единственное, чем вы должны заниматься, – это анализ документов КГБ. Дальше мы с вами будем уточнять задачу до тех пор, пока не увидим решение, состоящее из последовательности простых шагов. Полагаю, к этому времени опасность, о которой вы говорите, уже перестанет существовать.

– То есть запись вы не покажете?

– Нет.

– Хорошо, – помрачнев, сказал Одинцов. – Тогда второй вопрос. Что это за история с родством Евы и Мунина?

– Вы снова не о том думаете. – Вейнтрауб перевёл взгляд на чётки в здоровой руке собеседника. – Красивая вещь… Всё те же, что и раньше? Память о вашем друге?.. Мистер Одинцов, ни вы, ни я ничего не смыслим в генетике. Чтó я могу вам сказать? Чтó вы хотите от меня услышать? Ева и Мунин родственники по результатам анализов, а не по моей прихоти. Узнав об этом, я лишь получил подтверждение некоторым своим соображениям, не более того. Хотите разобраться? Разбирайтесь, но не в ущерб делу. Я не могу вам ничего запретить, но прошу и требую не отвлекаться до тех пор, пока не будет решена основная задача. Работайте, мистер Одинцов! Идите и работайте. Ваши друзья вас ждут.

Мунин времени даром не терял; к старым сведениям он стремительно прибавлял новые, и при появлении Одинцова обрушил на них с Евой лавину информации.

– Что мы знаем про Бориса Михайловича Зубакина? – тоном лектора рассуждал историк. – Он был поэтом-импровизатором и скульптором. Поэзия на уровне графомании, скульптура тоже… м-м… художественная самодеятельность. Это нам не интересно. А интересно то, что со времён учёбы в петербургской гимназии он увлекался мистикой и в восемнадцать лет уже создал масонскую ложу «Звёздный свет». Вскоре Зубакин познакомился с главой ложи розенкрейцеров Александром Кордигом, который подобрал ему преподавателей из числа видных математиков, эзотериков и знатоков Каббалы. При этом Кордиг был чехом – давайте не забывать, откуда Вейнтраубу привезли Урим и Туммим…

Мунин прохаживался взад-вперёд по кабинету и говорил о том, как Зубакин после Петербурга учился в Гельсиндорфе, Киеве и Кёнигсберге. Он защитил диссертацию по философии религии, экстерном окончил Московский археологический институт и стал его профессором… То есть Зубакин был прекрасно образован, знал передовых учёных России и Европы, и вообще людей мыслящих, которые относились к нему с уважением. Неудивительно, что на волне революционных перемен в России двадцатишестилетний профессор сумел объединить масонов и розенкрейцеров, создал Философский институт и стал его руководителем.

– Сотрудники института работали во многих направлениях, – говорил Мунин. – Но для нас интересно повышенное внимание Зубакина к алхимии. Также давайте не забывать, что Зубакин происходил от шотландцев. А ближайшим соратником Петра Первого был потомок шотландских королей Яков Брюс, первый русский масон и придворный алхимик…

– Да, он опыты ставил в Сухаревой башне. Про это жуткие слухи по Москве ходили, мы помним, – сказал Одинцов, и Мунин подхватил:

– Тогда, наверное, вы помните, что Сухареву башню охраняли больше двухсот лет, при всех императорах и даже при советской власти. А разобрали её в тридцать четвёртом году по личному указанию Сталина. Не снесли, а именно разобрали – по кирпичику, как будто искали что-то… Держим это в голове и движемся дальше. Пост придворного алхимика сохранялся до Февральской революции семнадцатого года…

– Зачем? – удивилась Ева. – Для ритуалов?

– Просто забыли отменить, – предположил Одинцов.

– Ничего подобного! – Довольный Мунин потирал руки. – Последним придворным алхимиком Российской империи был граф Александр Толстой. Начинал он с попыток получить золото из свинца. Построил неподалёку от Бухары солнечную печь с параболическим зеркалом, испарял металлы… Там были какие-то мизерные успехи; я в детали не вникал, это несущественно. А вот когда Толстой переключился на превращение углерода в алмазы, дело сразу пошло на лад. В тысяча девятьсот пятнадцатом году он изготовил алмаз в двадцать два карата…

Ева изумлённо распахнула глаза.

– Сколько?! Это же… как орех! Три миллиона долларов или четыре, я не знаю…

– Как же так? Знать надо такие вещи, – с притворной укоризной сказал Одинцов и тут же об этом пожалел, потому что Ева метнула на него уничтожающий взгляд и заявила:

– Когда подаришь, буду знать.

– Милые бранятся – только тешатся, – заметил Мунин. – Я могу продолжать?.. Так вот, этот алмаз Толстой поднёс императрице Александре Фёдоровне, а она продала камень с аукциона и пожертвовала деньги на устройство госпиталей, потому что уже вовсю шла Первая мировая война. За следующие два года, до того, как империя рухнула и всё пошло прахом, граф изготовил алмазов на пятьдесят миллионов рублей золотом. Эти деньги тоже пошли на военные нужды. Осенью семнадцатого года, когда Толстой вёз в Петроград очередную партию камней, большевики ограбили его и собирались расстрелять, но в итоге несколько лет мурыжили по тюрьмам, и в конце концов он оказался – где?

– У Зубакина, – пробурчала Ева, которая ещё сердилась на Одинцова.

Мунин снова потёр руки.

– Это было бы слишком просто. Тем более, Зубакина в то время тоже сперва посадили в тюрьму, а потом сослали в Архангельск… Пойдёмте к бассейну, а? Чего взаперти сидеть? Окунёмся разок и продолжим.

Ева с Одинцовым не возражали. Майами – почти рай, особенно летом, и работать под ласковым солнышком у бассейна куда веселее, чем в кабинете, – даже таком комфортабельном, как у Вейнтрауба.

Мунин и Ева с удовольствием нырнули в прохладную воду. Одинцов плавать не мог – мешала повязка на руке, – но тоже с удовольствием освежился. Он был уверен, что люди Вейнтрауба прослушивают кабинет. Слушать разговоры в бассейне сложнее. Одинцов использовал удобный случай и, когда Ева проплывала мимо, спросил:

– Ты знаешь, как можно связаться с Борисом?

Ева встала на дно бассейна и взглянула на него с недоумением.

– Знаю, конечно. Зачем тебе нужен Борис?

– Дело есть, – уклончиво сказал Одинцов. – Хочу с ним поговорить, но так, чтобы старик не узнал. Подумай, как это устроить, ладно?

– Пока не скажешь, зачем, не шевельну пальцем. – Ева для наглядности показала палец.

– Да ничего такого. Ты говорила, он сделал запись убийства Салтаханова. Старик наверняка забрал у него все файлы в обмен на безопасность. Но вряд ли Борис такой дурак, что не сделал копию… Хотя, судя по тому, что он тебя упустил, – дурак полный!