Текст книги "Тайна двух реликвий"

– Я подумал, почему группа Зубакина называлась «Андроген», – сказал он. – Ведь можно было выбрать любое название, правда?

Ева ответила:

– Андроген – это гормон мужского секса. Их много. Тестостерон – тоже андроген.

– Да, я посмотрел в Интернете. Андрогены обеспечивают половые признаки, мужское поведение и всё такое. Но мы же знаем, что Зубакин не занимался биологией, и опыты у него были вообще с неорганикой. Камни, металлы… Почему тогда именно «Андроген»? – продолжал Мунин.

– Чтобы звучало солидно, – предположил Одинцов. – Военные операции тоже можно как угодно назвать, хоть простым номером. А называют – «Юпитер» или «Барбаросса». У американцев была «Буря в пустыне», у евреев «Литой свинец»… Если придумал что-то, не томи.

Мунин ответил:

– Есть мысль. Гормоны вообще ни при чём. Зубакин всё-таки мистик, знаток Ветхого Завета, Каббалы и священных текстов, доктор наук по религиозной части и тому подобное. Что, если он имел в виду андрогúн, а не андроген, и просто немного замаскировал слово?

– Зачем? – спросила Ева.

Историк пожал плечами:

– Чтобы запутать малограмотных гепеушников.

– Там всякие были, – сказал Одинцов, – не надо всех под одну гребёнку. Кодовое название, скорее, должно путать вражеских шпионов… А что такое андрогин, кстати?

– Вот с этого и надо было начинать! – съязвил Мунин.

Ева заинтересовалась: по розенкрейцерскому опыту она знала тему даже лучше, чем историк. Вдвоём они рассказали Одинцову, что андроги`н – это человек, соединяющий в себе одновременно мужчину и женщину. С древних пор многие толкователи Священного Писания утверждают, что Адам был сотворён андрогином, и лишь позже его женская составляющая отделена от мужской. То есть первый человек соответствовал совершенному образу и подобию Всевышнего, у которого нет пола.

– Ангелы ведь тоже вроде без этого самого… бесполые, – припомнил Одинцов что-то из кино или популярной литературы и выслушал небольшую лекцию Евы о богословах последних столетий, которые рассуждали про андрогинность Иисуса. В их представлении он был не мужчиной и не женщиной, а образцом совершенства, совмещая в себе человеческое с божественным. Ева говорила, что это помогало толкователям Священного Писания найти ответ на вопрос: что будет с людьми после воскресения из мёртвых? Что будет с мужьями и жёнами?

– Ничего не будет, – сказала Ева, – потому что все не будут жениться, а будут жить, как ангелы. Как андрогины.

– Тоска… – вздохнул честный жизнелюб Одинцов, который предпочитал жить с Евой совсем не как ангел.

– Может, вы и правы, – великодушно порадовал его Мунин. – В начале тридцатых годов про гормоны много писали, я проверил. Зубакин хотел назвать проект «Андрогин» и взял похожее слово, которое было на слуху, чтобы сбить с толку шпионов.

Ева вздёрнула брови:

– Каких шпионов?

– «Аненербе». Немцы ведь купили у Блюмкина какую-то информацию. Они умеют считать деньги и никогда не выбросили бы на ветер два с половиной миллиона баксов.

Действительно, группа Зубакина работала уже два года и выросла до размеров исследовательского института, когда в Германии только начали создавать институт «Аненербе». А судя по рассказам Вейнтрауба, немецкие учёные занимались примерно тем же самым. Их интересовали древние культы, эзотерика, мистика, Ковчег Завета, доступ к энергии Вселенной…

Увы, всё это снова возвращало троицу к первым документам с флешки Салтаханова – и удаляло от задачи, которую поставил Вейнтрауб. Андрогин – идеальное человеческое существо. В силу совершенства оно не подвержено болезням и живёт вечно. Если Зубакин с коллегами пытались изготовить Философский камень, чтобы с его помощью создать эликсир вечной жизни, – вряд ли камень был одновременно коммуникатором для Ковчега. Мунин так и сказал Одинцову:

– Ваша идея не лишена изящества, однако вряд ли стоит рассматривать её всерьёз.

Одинцов насупился и до вечера сосредоточенно утюжил файлы Салтаханова, пытаясь проникнуть в цели группы «Андроген». Ева с Муниным занимались тем же.

К ужину Вейнтрауб надел смокинг; Жюстина в строгом красном костюме тоже выглядела торжественно, а кельнеры вынесли к столу ещё две бутылки старинного вина из чешского замка герцогов де Бофор. Старик обратился к гостям с речью.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – я рад сообщить вам, что юридические формальности позади. Мы с мадам де Габриак пришли к окончательному согласию и подписали все необходимые документы. Отныне она – полноправный глава Фонда Вейнтрауба. Мои люди готовят пресс-релиз и до полуночи разошлют его в информационные агентства. В ближайшие дни мы проведём пресс-конференцию и прочие мероприятия, которые приличествуют такому событию, но уже с завтрашнего дня всех нас ожидает новая увлекательная жизнь. Мои поздравления!

Компания встретила радостную новость перезвоном бокалов. Жюстина с благодарностью выслушала добрые слова от Одинцова, Мунина и Евы, а в ответ сказала:

– Дорогие друзья! В новом для себя качестве я предложила мистеру Вейнтраубу идею, которую он охотно поддержал. Нам хотелось бы видеть вас троих сотрудниками Фонда. Простите за официальный стиль: это вопрос не только личной симпатии, но и организационной целесообразности. Вам предстоит работать с экспонатами коллекции, которая передана фонду. Для посторонних это намного сложнее – я имею в виду доступ к экспонатам и прочее. Со своей стороны могу обещать, что наше сотрудничество не обременит вас лишними обязанностями, поскольку мне известны задачи, которые поставил перед вами основатель фонда.

Троица переглянулась.

– Я не против, – сказал Мунин.

Ева многие годы участвовала в проектах Вейнтрауба, и её ответ разумелся сам собой. Все ждали, что скажет Одинцов, который неожиданно спросил, глядя в упор на хозяина дома:

– Как вы думаете, почему группа Зубакина получила название «Андроген»?

– Я полагал, что вы сами найдёте ответ, если он почему-либо важен, и сообщите его мне, – невозмутимо сказал Вейнтрауб.

– Зубакина не интересовали Урим и Туммим, – продолжал Одинцов с мрачным видом. – Он искал самый настоящий Философский камень, чтобы изготовить эликсир вечной жизни. Сталин хотел жить вечно, и для этого ему было ничего не жалко. Секретная дача, деньги, золото, всё что угодно – пожалуйста! Вас тоже интересует именно этот эликсир. Урим и Туммим – это для отвода глаз. Вы нас обманываете, и я хочу знать, в какую игру мы на самом деле играем.

Ева и Мунин смотрели на Одинцова с изумлением, но его интересовала только реакция Вейнтрауба. Одинцов намеренно выводил старика из равновесия, чтобы изменить положение, в котором находилась троица. Проблемы копились уже вторую неделю. Одинцов пока ничего не сделал, чтобы с ними справиться, – и толком не мог ничего сделать. Вейнтрауба такая ситуация вполне устраивала. Он гарантировал своим гостям безопасность и красивую жизнь на территории виллы; остальное его не касалось. А Одинцова совсем не грела перспектива сидеть взаперти на птичьих правах и бояться даже нос высунуть за ограду. Да и сколько ещё можно так просидеть? Неделю? Месяц? Год? А что дальше?

– Вы нас используете, – сказал Одинцов. – И я говорю: стоп. Давайте по-честному. Или вы подтверждаете, что интересуетесь эликсиром, потому что хотите жить вечно, или…

– Я хочу жить вечно, – перебил его Вейнтрауб. – Вы хотели это услышать? Вы это услышали. Мне почти сто лет, и планов у меня хватит ещё на столько же, а потом будет видно. Вы говорите, что я вас использую? Безусловно. У меня к вам прагматический интерес, и я никогда этого не скрывал. В отличие от меня, мадам де Габриак испытывает к вашей компании дружеские чувства, но и она тоже будет вас использовать, когда ей понадобится. На мой взгляд, это вполне нормальные отношения между деловыми людьми. Вы нужны мне, я нужен вам, и все мы используем друг друга. По крайней мере, до тех пор, пока наши цели в чём-то совпадают. Зубакин искал Философский камень? Прекрасно. Дайте мне тайну этого камня, дайте мне тайну эликсира! И заодно расскажите, почему группа «Андроген» не могла параллельно решать несколько задач. Или вы забыли, что предки Зубакина – шотландцы во главе с чернокнижником Брюсом? Забыли, что они имели самое непосредственное отношение к тайнам Ковчега Завета?

Всё это старик проскрипел с натянутой усмешкой, и усилившийся немецкий акцент выдавал его напряжение. Казалось, Одинцов обезоружен прямотой Вейнтрауба, которой сам же потребовал. Но если старик так решил – он ошибался.

– Я не знаю, как устроен бизнес в Америке, – сказал Одинцов, – и вообще не разбираюсь в бизнесе, особенно если сравнивать с вами. У меня совсем другая профессия. Но я считаю, что прочные деловые отношения могут быть построены только на честности. Вы сейчас были откровенны. Хочу ответить вам тем же. Урим и Туммим, которые лежат в хранилище, – это просто древние камни, не более того. Тайну Философского камня мы открыть не сможем, и я скажу вам, почему…

Вейнтрауб замер; Одинцов пустился в объяснения, и продолжительная речь переросла в дискуссию между ним, Евой и Муниным. За всё время знакомства они едва ли не впервые слышали от Одинцова столько слов сразу. Не иначе, он тоже кое-чему научился у своих товарищей. Жюстина постепенно втянулась в разговор, а Вейнтрауб слушал молча. Наконец, когда все уже порядком выдохлись, Одинцов подвёл итог, снова обратившись к старику:

– Никто из нас не скажет вам, сколько ещё понадобится времени, чтобы понять, на каком свете мы находимся и в какую сторону надо идти. Одно могу сказать точно: результата не будет, по крайней мере, до тех пор, пока мы заперты здесь. Предлагаю завтра обсудить новые условия сотрудничества, потому что иначе нет смысла его продолжать.

В наступившей тишине Вейнтрауб встал из-за стола, сухо попрощался и вышел, так ничего и не ответив.

Штерн ждал его за дверью. Он собирался сопроводить Вейнтрауба до спальни, но в лифте старик выбрал путь к хранилищу. Штерн остался у стальной двери; Вейнтрауб вошёл внутрь.

Старик пытался справиться с потрясением. Многие годы никто не противоречил ему в открытую, как Одинцов. Никто не бросал в лицо упрёки в обмане. Никто не позволял себе сказать: «Стоп!» и ставить жёсткие условия. При этом Вейнтрауб слишком хорошо знал, кто такой Одинцов и в каком положении он находится, чтобы понять: сказанное – не блеф. Если Одинцов решил выйти из игры, он это сделает. И сманит за собой Мунина с Евой. Хотя даже если он уйдёт без них, троица прекратит своё существование, а от оставшихся не будет нужного толку. Одинцов и вправду не бизнесмен; он не станет считаться с потерями, что-то выторговывать и пытаться перехитрить Вейнтрауба, – он по-военному обрубит концы, и всё.

А главное, Одинцов говорил правду, и дискуссия за столом это подтвердила. Группа «Андроген» не добилась успеха. В тридцать восьмом году Зубакина, большинство его сотрудников и кураторов расстреляли, включая самогó главного комиссара госбезопасности Ягоду. Немцы тоже не могли ничем похвастать. По следам Блюмкина на Тибете побывала экспедиция штурмбаннфюрера СС, начальника секретного мистического отдела «Аненербе» Эрнста Шеффера. Благодаря отцу Вейнтрауб встречался с ним в Берлине, но про заметные достижения Шеффера не слыхал.

Русские пытались завершить исследования группы «Андроген» до самого распада Советского Союза. Работу несчастного Зубакина в недрах КГБ продолжали новые научные группы. На флешке Салтаханова нашлись данные о проектах «Аргус», «Ромб», «Орион»… Конечно, Вейнтрауб слукавил в разговоре с Евой. Самостоятельно прочесть документы он и вправду не мог, но велел всё перевести: старик хотел знать, с какой информацией работает троица. Там было много интересного, но не было главного – ключа к тому, над чем в действительности работал Зубакин.

Вейнтрауб прошёл всю спираль хранилища, тяжело опираясь на трость и не поднимая жалюзи над экспонатами. Его целью была последняя комната-сейф с единственной витриной, на которой лежали Урим и Туммим.

Узкий луч света, прорезав полумрак, упёрся в синюю подкладку с камнями. Вейнтрауб смотрел на свои сокровища, и в ушах его звучали слова, сказанные Одинцовым за столом:

– Ваши Урим и Туммим – это просто древние камни. Очень ценные или не очень, пусть Мунин скажет или Жюстина, я понятия не имею. Но это просто камни, без всякой мистики. Кто-то когда-то их сделал. Как – неизвестно. Все знают, как были сделаны Ковчег и скрижали: есть подробные описания в Торе, есть инструкции… А про Урим и Туммим ни слова. Не сказано даже, чтó это такое. Значит, во-первых, люди сами хорошо знали, как их делать, и во-вторых, могли сделать без особых проблем. То есть это было что-то совсем простое и понятное, вроде тех же камней. Я не знаю, как Урим и Туммим коммуницировали с Ковчегом. Допустим, как пульт управления с телевизором. А три тысячи лет назад – всё. В пульте сели батарейки. Ещё до того, как Ковчег отправился в Россию. И новый пульт люди почему-то сделать не смогли. Наверное, пытались – или искали, чем заменить, но не смогли. А старые Урим и Туммим стали не нужны. Потому что их не реанимировать. Если это были ваши камни, то уже три тысячи лет они – просто камни.

На слова кого-то другого Вейнтрауб не обратил бы внимания. Ему тоже приходили в голову похожие мысли. Но тут про Урим и Туммим говорил Одинцов. Участник троицы, которая доказала свои особенные отношения с Ковчегом Завета. Он говорил, а двое других пусть не поддерживали его, но и не опровергали. Значит, в целом Одинцов прав.

Только вчера Вейнтрауб обмолвился, что у него нет Ковчега Завета, зато есть троица, Урим и Туммим. Сегодня выяснилось, что нет ничего: камни – всего лишь камни, а троицы вот-вот не станет. Многолетние усилия оказались напрасными, надежды на близкий успех пошли прахом. Надо начинать всё сначала и, возможно, искать что-то совсем другое.

Урим и Туммим на витрине расплывались. Вейнтрауб стёр со скулы набежавшую слезу.

– Wer hat Wahl, hat auch Qval, – прошептал он. – Кто выбирает, тот мучается…

Выбор для Вейнтрауба был делом привычным, а вот сил, чтобы мучиться, больше не осталось. Свет в его глазах померк, сердце потянуло куда-то вниз непомерной холодной тяжестью; старик покачнулся, выронил трость и кулём рухнул на пол перед витриной, где лежали бесполезные камни с древними гравировками – Урим и Туммим.

22. Про немецкий порядок и островную федерацию

– Этот продолжительный процесс требует семикратной мультипликации…

Ева смотрела на экран макбука и бойко переводила вслух русский текст на английский.

– Ты имеешь в виду, что его надо повторять? – спросила Жюстина, и Ева ответила:

– Да, семь раз в точности. Так… На восьмой раз процесс повторяется, но без добавления кислоты. Затем сосуд надо раскупорить, прибавить к полученному составу ещё двести граммов «молока Богородицы»…

– Настоящего? – мрачным тоном осведомился Одинцов.

– Очень смешно, – сказала Ева. – «Молоко Богородицы» – это минерал галактит. Я не знаю, как по-русски, сам посмотри в словаре… Ты меня сбил. Где я остановилась?.. А-а, вот. Смесь непрерывно вываривают в течение трёх месяцев до появления ярко-красного камня твёрдой консистенции…

– А бывают камни жидкой консистенции? – снова встрял Одинцов.

– Ну дайте вы ей уже закончить! – не удержавшись, по-русски потребовал Мунин.

После испорченного ужина троица в компании Жюстины отправилась к бассейну. Все были разгорячены старинным вином и нервным разговором, который спровоцировал Одинцов. Сам виновник курил и попивал виски со льдом, прохаживаясь взад-вперёд перед шезлонгами, где расположились дамы и Мунин.

При каждой затяжке рыжий огонёк сигареты выхватывал из полумрака лицо Одинцова: свет у бассейна был выключен, и только лампы со дна подсвечивали ярко-голубую воду. Мунин разложил шезлонг, слушал Еву и, запрокинув голову, смотрел в звёздное небо над Майами. Ева с Жюстиной сидели рядом – их плечи соприкасались, и на лица падал призрачный свет от экрана макбука. В столовой Жюстина внимательно слушала разговор троицы, а теперь Ева по её просьбе переводила с листа «Примерный план изготовления Философского камня», описанный Зубакиным.

– По окончании процедуры её следует немедленно провести второй раз точно так же. – Ева оторвалась от текста и добавила: – А дальше Зубакин без объяснений коротко пишет, что в результате получается Философский камень. Который образует эликсир вечной молодости, если соединить его с «майской росой» определённым образом…

Все взглянули на Одинцова, который вопреки ожиданиям ничего не сказал, а только пожал плечами и затянулся сигаретой.

– Что такое «майская роса»? – спросила Жюстина.

Ответ оказался не таким простым, как она ожидала. Розенкрейцеры использовали в алхимических опытах настоящую росу, которую собирали в мае и в сентябре. Некоторые учителя розенкрейцеров утверждали, что инициалы ордена F.R.C. означают не «Братство Розового Креста» – Fraternitas Rosae Crucis на латыни или Fraternity of the Rosy Cross по-английски, – а Freres de la Rosee Cuite: по-французски «Братья Bыпаренной Росы». Считалось, что вода, полученная из майской и сентябрьской росы, имеет особенные свойства и содержит в себе концентрированный жизненный дух. А дух – это информация о том, как должна быть организована материя. То есть росу можно рассматривать как природный информационный носитель.

– Кроме того, – говорила Ева, – по мере обретения новых знаний в существе каждого адепта ордена совершается алхимическая трансмутация. Поэтому «росой» могут быть названы тончайшие субстанции, которые выделяет наша эндокринная система…

Одинцов откликнулся на это детским английским стишком.

– Может, дождик. Может, снег. Может, да, а может, нет, – сказал он, имея в виду невозможность понять, о чём писал Зубакин. Снова упрекнуть его за ёрничество никто не успел, потому что от дома к бассейну необычно быстрым шагом приблизился Штерн.

– Леди и джентльмены, – обратился он ко всей компании, – прошу вас перейти в ваши апартаменты и до моего сигнала их не покидать.

– А что случилось? – спросила Жюстина.

– С мистером Вейнтраубом нехорошо. Сюда едут парамедики и полиция. Поспешите, пожалуйста, сейчас им ни к чему вас видеть.

Издалека уже слышалось завывание сирен. Гости в сопровождении Штерна ушли в дом.

– Доигрался? – прошипела Ева, свирепо зыркнув на Одинцова.

– Старику сто лет в обед, – пробурчал Одинцов. – И он сам говорил, что уже несколько дней на нервах. Я-то здесь при чём?

Жюстина рассудительно заметила:

– Если вызвали парамедиков, а не кóронера, всё не так плохо.

– Коронер – это кто? – спросил Мунин.

– Эксперт, который выясняет причину скоропостижной смерти, – объяснила экс-президент Интерпола.

Коронер появился через полчаса.

За ужином старик пообещал своим гостям, что следующее утро станет началом новой увлекательной жизни. Новая жизнь ещё до полуночи началась у всех обитателей виллы.

К этому времени по информационным агентствам разлетелся пресс-релиз о том, что главой только что созданного Фонда Вейнтрауба стала экс-президент Интерпола мадам де Габриак. Её мобильный номер чудесным образом тут же стал известен пронырам-журналистам – как и частный адрес электронной почты. Телефон не замолкал, сообщая о всё новых звонках и письмах, поэтому вскоре Жюстина его выключила.

Мунин, придя к себе, плюхнулся в кресло, поставил на колени макбук и пытался работать. Но мысли возвращались к Вейнтраубу, работа не клеилась, а вскоре историка сморил здоровый молодой сон.

Сердитая и расстроенная Ева не пустила к себе Одинцова: эту ночь они провели порознь, каждый в своих апартаментах.

Одинцов завалился на кровать поверх покрывала, не раздеваясь. Он видел в окно чёрный фургон коронера, и теперь было о чём подумать в полумраке спальни под едва слышное щёлканье чёток. Особняк Вейнтрауба после смерти владельца стал опасным местом. Коронер и полиция обязательно поинтересуются всеми здешними обитателями. У Евы с Муниным и тем более у Жюстины вряд ли возникнут проблемы, зато нелегала Одинцова наверняка ждут неприятности.

Он прикинул, не пуститься ли в бега прямо сейчас, не дожидаясь утра, но решил не рисковать. Выйти обычным порядком нельзя – значит, придётся уходить либо через ограду, либо по воде. Служба безопасности Вейнтрауба выглядит профессионально, и в экстренных ситуациях число охранников принято увеличивать. Вдобавок у охранников есть собаки, с которыми в ночи лучше не схватываться, – как, впрочем, и днём. Пистолет, отнятый у мексиканских бандитов, Одинцов применить не может: стрельба исключена. У дома и на территории пасутся полицейские; вполне вероятно, что снаружи – на проезде, ведущем к вилле, и в акватории залива – караулят их коллеги. В Штатах, да и где угодно, внезапная смерть человека уровня Вейнтрауба – событие из ряда вон, и у Одинцова не было желания выяснять, как действуют американцы в подобных случаях.

Одинцов знал: если появится задача – любой ценой покинуть виллу, – он эту задачу выполнит. Его не смущал шум при прорыве или возможные жертвы. Одинцов притаился только для того, чтобы не привлекать излишнего внимания к своим товарищам. Российской полицией можно было пренебречь, но Еве всё ещё угрожали неизвестные убийцы Салтаханова. Как выбраться из Штатов и снова жить легальной жизнью, Одинцов собирался решить позже. А сейчас троице предстояло расторгнуть контракт с Вейнтраубом. Им открыты многие тайны, но заказчик мёртв, договор устный – о нём известно только Штерну и Жюстине; по счастью, документы о работе в Фонде не подписаны… С виду всё просто, думал Одинцов, только решение заодно с ним должны принять Ева и Мунин, и сделать это надо с самого утра.

Ни свет ни заря все уже были на ногах и, когда в начале восьмого их по внутренним телефонам обзвонил Штерн, быстро собрались в столовой. По пути каждый заметил, что зеркала занавешены тонкой траурной кисеёй. В гостиной у напольных часов замер маятник: неподвижные стрелки показывали время смерти Вейнтрауба.

Четверо гостей сели за длинный стол в привычном порядке: по одну сторону Ева с Одинцовым, по другую – Жюстина с Муниным. Они старались не смотреть на хозяйское средневековое кресло с высокой спинкой, которое стояло во главе стола. Спинку обтягивала тёмно-зелёная кожа, закреплённая блестящими бронзовыми шляпками гвоздей. Раньше кресло выглядело музейным экспонатом – теперь оно действительно превратилось в музейный экспонат.

Отчего-то стол не был сервирован для завтрака: на крахмальной скатерти стояли только хрустальные бокалы и кувшины с водой под ювелирными серебряными крышками. Кельнеры тоже не появились. Одинцов и Мунин в тягостной тишине налили всем воды. Молчание нарушила Жюстина.

– Он говорил, что многому научился у Рокфеллеров, – сказала она, и все поняли, о ком речь. – Рассказывал, как самый первый Рокфеллер мечтал прожить сто лет и заработать сто тысяч долларов, а заработал больше миллиарда, но прожил только девяносто семь лет…

– Не все мечты сбываются, – сказал Одинцов.

– Прекрати! – крикнула Ева, и в глазах её блеснули слёзы. – Хельмут умер из-за тебя!

Больше никто ничего сказать не успел: Штерн снова появился вовремя.

– Прошу прощения, что заставил ждать. – С этими словами он сел в конце стола, напротив кресла Вейнтрауба, и положил слева от себя толстую папку тиснёной кожи. – У нас мало времени. После завтрака приедет коронер. Вчера печальные формальности затянулись, и он по моей просьбе не стал тревожить вас посреди ночи. Однако сегодня вам предстоит с ним пообщаться. Я уже ответил на основные вопросы. Ради памяти мистера Вейнтрауба и наших общих интересов хотелось бы, чтобы ваши ответы не расходились с моими.

Голос Штерна, обычно игравший бархатными тонами, сейчас звучал глухо. Костюм на секретаре, как всегда, сидел безукоризненно; идеальная белая рубашка хрустела, запонки сияли платиной и галстук соответствовал платку в нагрудном кармане, но видно было, как осунулось лицо Штерна. Он обвёл гостей пристальным взглядом красных глаз, которые выдавали бессонную ночь; раскрыл папку, вынул оттуда пачку сброшюрованных листов и продолжал:

– Мистер Вейнтрауб в последние годы редко принимал гостей, тем более на столь продолжительный срок. Я представил вас коронеру и полиции сотрудниками Фонда Вейнтрауба. Это оправдывает ваше долгое пребывание в доме. Мадам де Габриак со вчерашнего дня директор Фонда, она подписала контракт. А вы, – Штерн посмотрел на троицу из-под набрякших век, – лишь обсудили такую возможность. Прошу вас тоже поставить свои подписи.

– Меня это не спасёт, – усмехнулся Одинцов. – Вопрос только в том, кто первый вызовет полицию.

– Мистер Вейнтрауб предусмотрел проблемы, которые могут возникнуть из-за экзотического способа, который вы избрали, чтобы попасть в Соединённые Штаты, – замысловато возразил Штерн, опустил листы на скатерть аккуратной стопкой справа от себя и машинальным движением поправил папку, уложив её строго перпендикулярно краю стола.

– Мадам де Габриак, – сказал он, взглянув на Жюстину, – все мы понимаем, насколько для вас как недавней главы Интерпола дискомфортна эта ситуация. Но все мы также понимаем, в каком положении находится мистер Одинцов. Он проник в Соединённые Штаты нелегально, однако им двигали исключительно добрые побуждения. Также мистер Одинцов не намерен задерживаться в Штатах, злостно нарушать миграционное законодательство и совершать какие-либо другие противоправные действия. Я прав?

Не дожидаясь ответа Одинцова, Штерн продолжил:

– Согласитесь, мадам: вряд ли незначительный проступок заслуживает строгого наказания. И кроме того, наше маленькое сообщество так устроено, что любые проблемы любого из его участников становятся проблемами для всех нас.

Он вынул из папки полупрозрачный пластиковый конверт с клипсой, а из него двумя пальцами извлёк тускло-синюю книжицу с золотым гербом – большекрылыми птицами, держащими геральдический щит, – и золотой надписью St.Christopher (St.Kitts) and Nevis. Passport.

– Турист из России по фамилии Одинцов продолжает отдыхать в Мексике, и нам с вами о нём ничего не известно. А в этом доме и в вашей компании проводит время Карл Майкельсон, гражданин островной Федерации Сент-Киттс и Невис, – сказал Штерн, показывая паспорт гостям, и обратился к Одинцову: – Прошу вас подписать контракт своим новым именем и предъявить этот паспорт коронеру.

– Паспорт настоящий? – с сомнением спросила Жюстина. Штерн кивнул:

– Абсолютно. Получен по программе «Гражданство в обмен на инвестиции». Мы лишь немного ускорили процедуру, но она проведена легально, и получение такого паспорта не нарушает никаких законов. А имя человек вправе выбрать себе сам… Виза с отметкой о прибытии в Штаты через аэропорт Майами тоже настоящая. Как мы помним, господин Майкельсон появился здесь позже всех, двадцать шестого июля. Да, он не проходил паспортный контроль, но прошу не судить его строго. Всё это на пользу нашему общему делу.

Вернув паспорт в конверт, Штерн положил его рядом со стопкой договоров. Пальцами обеих рук он мягко помассировал усталые глаза и снова попросил прощения, пояснив:

– Ночь выдалась непростая, и впереди ещё тяжёлый день… Мадам де Габриак, до приезда коронера нам надо приватно поговорить о делах Фонда. Будьте добры перейти на лужайку, завтрак сервировали там, и я вас вскоре догоню.

Мужчины поднялись, провожая Жюстину. Когда она покинула столовую, все вернулись на места и Штерн снова заговорил.

– Думаю, нет нужды лишний раз травмировать психику мадам. – С этими словами он достал из папки ещё два пластиковых конверта и с прежней аккуратностью, в один ряд с конвертом Одинцова, выложил их на стол перед собой. – Мисс Хугин, мистер Мунин, здесь ваши новые документы.

– Зачем? – удивилась Ева. – Я в своей стране, и с документами у меня всё в порядке.

– А у меня виза есть, и паспорт новый, – добавил Мунин.

– Пока вы в Штатах, никаких проблем, – согласился Штерн. – Мисс Хугин здесь хорошо известна. Мистер Мунин теперь медийная персона поистине международного масштаба, специалист по Ковчегу Завета, историк, археолог… Думаю, подходящую специальность Карлу Майкельсону вы придумаете без моей помощи. Неудивительно, что мистер Вейнтрауб решил привлечь вашу троицу к работе Фонда. Это официальная сторона дела. Однако есть и неофициальная. Вам поручено решить определённые задачи. По мнению мистера Вейнтрауба, для этого пригодится возможность путешествовать инкогнито и не оставлять следов там, где не надо.

Одинцов неторопливо перебирал чётки на протяжении всего разговора и подал голос, лишь когда Штерн замолчал.

– Я не могу говорить от имени всех, но мне кажется, если мистер Вейнтрауб умер, то и любые договорённости с ним утратили силу.

– Вы ошибаетесь, – бесстрастно сказал Штерн.

– То есть мы не можем отказаться от этой работы? – уточнил Одинцов.

Штерн закрыл папку.

– Мистер Майкельсон, – сказал он, – мы с вами познакомились этой весной в Петербурге, а на мистера Вейнтрауба я работаю с весны восемьдесят пятого года. Ещё студентом он отправил меня в замок Бечов, чтобы вынуть Урим и Туммим из тайника – за полгода до того, как его найдут чехи. Это было моим первым серьёзным заданием. С тех пор я не раз убеждался и вам тоже советую запомнить: если мистер Вейнтрауб поставил задачу, она должна быть решена. То, что его больше нет с нами, может заметно усложнить решение, но не отменяет самой задачи. В вашу команду инвестированы значительные средства, и мне поручено помогать вам всеми силами. Я буду неукоснительно выполнять свои обязанности – и требовать, чтобы вы выполняли свои.

– А если мы всё-таки откажемся? – скорее по привычке, чем по убеждению спросил Мунин.

– Это не в ваших интересах, – сказал Штерн, поднимаясь из-за стола. – Простите, меня ждёт мадам де Габриак, и уже вот-вот появится коронер. Прошу пока сделать то, о чём я попросил. Надеюсь, всё пройдёт без эксцессов. А наш разговор не закончен. Позже мы его продолжим, и поверьте, я смогу вас убедить. Удачи!

Штерн кивнул троице и вышел. Одинцов кивнул в ответ, продолжая задумчиво перебирать чётки. Ева стиснула тонкую ножку бокала. Закрывшаяся дверь через мгновение снова распахнулась, и вместо Штерна появились кельнеры, которые стали быстро сервировать завтрак.

Мунин поднялся с места и дошёл до конца стола, где остались лежать конверты с паспортами и договоры. Он покосился на снующих кельнеров, не стал ничего трогать и по-русски спросил товарищей:

– Ну, и что скажете?

– Я знаю Хельмута очень давно, – ответила Ева. – У него зубы акулы. Он не выпустит никого даже мёртвый.