Текст книги "Тайна двух реликвий"

С этими словами Одинцов ловко подхватил Еву здоровой рукой и закружил в воде. Раненую руку в повязке он держал на отлёте, вытянутой вверх.

– Эй, – крикнул Мунин, убирая с глаз мокрые волосы, – кончайте этот балет! Я тоже живой человек. У вас вся ночь впереди, а мне что прикажете делать?

Когда все трое выбрались из бассейна и заняли места в тени на шезлонгах, Одинцов сказал:

– Кажется, я начинаю любить нашу работу.

– Прекрасно, – откликнулся Мунин. – Идём дальше… Так вот, к тому времени, как Толстой уже достаточно насиделся, при НКВД создали ОГПУ, это двадцать третий год… Ева, ты знаешь, что такое НКВД и ОГПУ?

– Когда не знаю, спрошу. Не останавливайся, – велела Ева.

– Ага, хорошо. Значит, появилось ОГПУ, а в нём – секретный отдел, который занимался паранормальными явлениями. И вот как раз туда определили графа Толстого. Ему дали возможность спокойно жить на свободе, а он за это делился своими знаниями. Всё-таки придворный алхимик наследовал своим предшественникам и знал уйму всякой всячины. Умниц вроде Толстого в отделе было несколько человек. Они работали головой. А были ещё сотрудники… как бы сказать…

– Вроде меня, – помог историку Одинцов. – У нас ведь та же схема. Вы с Евой думаете, а я кулаками машу.

Мунин смутился.

– Ну, не то чтобы прямо вот так… Давайте называть их оперативными сотрудниками. А главным среди них был Яков Блюмкин.

– Блюмкин, Блюмкин… Это который посла германского в Москве взорвал? Террорист? – припомнил Одинцов.

– Террорист, и ещё какой! – согласился Мунин. – Он вообще много дел натворил, только я сейчас про другое. Помните мумию в хранилище? Думаю, она у Вейнтрауба неспроста. Гепеушники что-то узнали у Толстого и его коллег. Что-то такое, из-за чего в двадцать пятом году снарядили экспедицию на Тибет – внимание! – за сто тысяч рублей золотом. Представляете?! Это в нищей, полуразрушенной стране, которая ещё до конца в себя не пришла после мировой и Гражданской войны… Экспедицию возглавлял как раз Блюмкин под видом монгольского ламы.

– Он был монгол? – с сомнением сказала Ева. – Странная фамилия.

– Он был еврей. Просто щурился, наверное, – успокоил её Одинцов, а Мунин огрызнулся:

– Вечно вы со своими дурацкими шуточками… Он не щурился! Просто документы были такие. Блюмкин привёз мандат и секретное письмо к далай-ламе. Пообещал от имени советского правительства гарантии независимости, помощь с золотым кредитом и поставки оружия. Тибет очень тогда боялся нападения китайцев…

– Ты Зубакина не потерял? – поинтересовался Одинцов. – Что-то я про него давно не слышал.

– И не услышите, если будете перебивать, – пробурчал насупленный историк, а Ева предложила ему:

– Не обращай внимания. Рассказывай мне. Сто тысяч рублей золотом. Гарантии правительства. Ещё золото в кредит. Оружие. За что?

Мунин тут же расцвёл.

– Вот именно: за что? А неизвестно, за что!

– Приехали, – сказал Одинцов. – Пойду я, наверное, искупаюсь.

20. Про жизнь дачную

В бассейне Одинцов лёг на спину и неторопливо поплыл, держа перевязанную руку над водой. Его мысли занимал сейчас не Мунин со своим рассказом, а Борис. Как связаться с программистом втайне от Вейнтрауба? В доме к троице присматриваются и прислушиваются, не укроешься. Электронная почта под контролем, и от неё мало толку – надо звонить. А поскольку Борис не знаком с Одинцовым, начать разговор должна Ева. Значит, Одинцову с Евой надо выбраться с виллы на волю хотя бы ненадолго. Но так, чтобы не возникло проблем с Вейнтраубом: старик держит на крючке обоих. Ева напугана убийством Салтаханова и возможными проблемами с российской полицией. Одинцов попал в Штаты нелегально и тоже, можно сказать, в бегах. В такой ситуации сердить Вейнтрауба ни к чему – себе дороже выйдет.

Единственное, что приходило в голову Одинцову, – поездка в магазин. Обзавестись кое-каким гардеробом действительно не мешает: несолидно взрослому человеку путешествовать по другому континенту с единственными штанами в багаже. Старик об этом обмолвился в день встречи. Надо ему напомнить о прозе жизни и отпроситься на часок-другой. Ева поедет за компанию с Одинцовым – одежду мужчине должна выбирать женщина. Для страховки от их побега Вейнтрауб наверняка оставит историка при себе, и это даже лучше: Мунин для переговоров с Борисом не нужен. Нет сомнений, что в магазин с Одинцовым и Евой старик отправит своих людей. Тоже не проблема: задача конвоиров – следить, чтобы парочка не сбежала, поэтому звонок из кабинки для переодевания или туалета они наверняка проморгают.

Мысль была неплоха, но поездку в магазин можно использовать единственный раз. Её стоило приберечь на случай, если и вправду понадобится сбежать. А другой способ легально покинуть виллу не приходил в голову Одинцову, и это его раздражало.

– Ну и пожалуйста! – крикнул Мунин в широкую спину Одинцова, когда тот уходил купаться. – Справимся без вас… Терпеть не могу, когда вот так, не дослушав, делают выводы, – пожаловался он Еве и продолжил свой рассказ для неё. – Советское правительство потратило на Тибет кучу денег и обещало потратить ещё больше. Ты спрашиваешь, откуда такая щедрость. А я говорю: неизвестно! Потому что документов про это нет. Но давай рассуждать…

Советская Россия, продолжал Мунин, во все времена для быстрого заработка торговала сырьём и ценностями, награбленными после октября 1917 года. На Тибете сырья нет. В горах со скудной растительностью люди живут впроголодь: там вообще почти ничего нет.

– Или, я бы сказал, нет ничего материального, что представляло бы ценность, – оговорился Мунин. – Зато есть нематериальное! Уж чего-чего, а духовных ценностей там хватает. Ценностей, мудростей и всевозможных сакральных знаний.

Ева с сомнением посмотрела на историка:

– Блюмкин купил сакральные знания?

– Ну да. Знания, информацию, что-то такое. Может быть, документы и небольшие предметы, но убили его всё же за информацию… Ага, убили, – повторил Мунин в ответ на удивлённый взгляд Евы. – Обычно пишут, что расстреляли, но до расстрела по суду, насколько я помню, Блюмкину дожить не удалось. Это было в конце двадцать девятого года. Он возвращался из Тибета кружным путём, через Кипр, чтобы замести следы. И там встретился с Троцким, у которого когда-то служил начальником охраны. Ты же знаешь, кто такой Троцкий?.. Ну вот. Троцкий тогда уже враждовал со Сталиным; его выслали из России, но ещё не убили. А главное, – Мунин многозначительно воткнул указательный палец в ярко-голубое небо над Майами-Бич, – Блюмкин то ли по дороге, то ли уже в Москве продал тибетские секреты немцам. За два с половиной миллиона баксов тогдашними деньгами.

– Вау! – сказала Ева. – Это правда?

Вместо ответа Мунин раскрыл свой макбук и показал копию акта, которого не было в документах Салтаханова: старший уполномоченный ОГПУ товарищ Черток изъял при обыске на квартире Блюмкина и передал Наркомату финансов СССР два миллиона четыреста сорок тысяч долларов…

– Вау! – снова сказала Ева. – Но как ты знаешь, что это деньги немцев? Как ты знаешь, за что они заплатили? И где был Зубакин?

Историк вздохнул.

– Тоже торопишься… Отвечаю. Блюмкин сам не скрывал, что это немецкие деньги. К тому же такую колоссальную сумму гепеушники наверняка проверили, она же не из воздуха появилась в Москве, как-то её ввезли… Да, сумма колоссальная, но продавать Блюмкину было нечего – кроме тибетской информации. Вероятно, это было какое-то знание, которое он там получил. Сакральное знание. Информация, добытая в поездке на Тибет. А Зубакин… Зубакина в том же двадцать девятом году сослали в Архангельск, это на севере России. Сослали, но не забыли.

Вспомнить о Зубакине гепеушникам пришлось в течение ближайших пары лет. Дело в том, что после смерти Блюмкина весь парапсихологический отдел ОГПУ основательно почистили.

– А проще говоря, многих расстреляли, – пояснил Мунин. – Пиф-паф… Такое было время. Не вегетарианское. Расстреляли тех, кто слишком много знал. Не только оперативных сотрудников, но и научных. Алхимика графа Толстого в том числе. Потом спохватились: кто же продолжит исследования? Специалистов и раньше было – по пальцам пересчитать. Большинство из них погибли ещё в Гражданскую или оказались за границей. А теперь оставшихся, вместо того чтобы беречь, как зеницу ока, поставили к стенке…

– Когда из инструментов у тебя только молоток, любая проблема выглядит гвоздём, – по-английски сказала Ева, и Мунин согласился, продолжая по-русски:

– Вот именно. На допросах Блюмкин говорил, что тибетские монахи передали ему какие-то предсказания и военные технологии древних цивилизаций. У немцев потом действительно всплывало что-то такое, но я думаю, Блюмкин всё-таки большей частью врал. Он привёз именно алхимическую информацию, которой не хватало Толстому. Но при этом знал, что советское руководство очень интересуется оружием. Поэтому Блюмкин рассчитывал, что ему сохранят жизнь. А настоящую тайну, как говорится, унёс с собой в могилу…

Ева улыбнулась и напомнила:

– Зубакин!

– Да помню я! – ответил Мунин. – Зубакина вызвали из-под Архангельска в Москву в тридцать втором году. Видно, у гепеушных алхимиков уже совсем плохо шли дела…

Его речь прервал своим появлением Одинцов, который вылез из бассейна, пришлёпал босыми ногами к товарищам и сказал Мунину:

– Прости, я тут глупостей наговорил… Ну, бывает. Голову напекло, наверное. Освежиться надо было.

– А теперь? – строго спросил историк, глядя на него снизу вверх.

– Теперь всё в порядке. Буду молчать, – пообещал Одинцов, и Ева благосклонным жестом указала ему на шезлонг, позволяя присоединиться к компании.

– Мы наконец пришли к Зубакину, – сказала она.

– На мой взгляд, надо знать предысторию, – заявил Мунин. – У любого события есть причины и есть последствия. Что мы имеем? В секретном отделе ОГПУ работали алхимики. У них накопились проблемы, с которыми надо было срочно разбираться. Огромные деньги потрачены, специалисты уничтожены, результатов нет, несколько лет работы коту под хвост – за это уже руководители самого высокого ранга могли ответить головой и повторить путь Блюмкина с Толстым…

Историк предложил свои соображения. Во-первых, Зубакина взяли для решения каких-то конкретных задач, а не для свободного творчества. Взяли не от хорошей жизни и не из любви к науке. Просто он был подготовлен лучше, чем кто-либо, знал учёных нужного профиля и мог собрать дееспособную команду. Во-вторых, Зубакин, как и Толстой, близко познакомился с советскими тюрьмами и лагерями. Поэтому в ОГПУ не сомневались, что он станет работать по-настоящему, а не шаляй-валяй. Кому охота снова гнить в лагере? И в-третьих, Блюмкин всё-таки продал немцам что-то исключительно важное, судя по цене. С тех пор немцы не сидели сложа руки, но никто не знал, чем они занимаются и насколько далеко смогли продвинуться.

– Давайте не забывать, – говорил историк, – что Германия между мировыми войнами оставалась частью Европы. Значит, немцам было гораздо проще работать, чем их советским коллегам в изолированной России…

Не только Мунин с его кругозором, но и Одинцов с Евой из документов Салтаханова примерно представляли себе дальнейший ход событий.

В 1932 году Зубакина приняли на службу в ОГПУ и ввели в курс дела. В начале 1933 года была создана алхимическая группа «Андроген» под его руководством. Штат научных сотрудников Зубакин подобрал самостоятельно. Все учёные, как и он, дали присягу и подписку о неразглашении государственной тайны.

Для работы Зубакин выбрал подмосковный посёлок Красково недалеко от Люберец. Место тихое, но столица рядом, и к тому же в распоряжении научной группы был автомобиль. Машина по тем временам – редкость и роскошь, мало кому доступная. Особенно машина из спецгаража ОГПУ с шофёрами-гепеушниками, дежурившими наготове круглые сутки. Жилища учёных и лаборатории разместились в просторном двухэтажном особняке. Территорию дачи патрулировала вооружённая охрана.

Через год ОГПУ превратилось в Главное управление государственной безопасности, и формальным руководителем группы «Андроген» в 1934-м стал капитан госбезопасности Савельев. Он именовал себя в документах академиком, чтобы по статусу превосходить профессора Зубакина и его сотрудников. Савельев делал доклады о результатах исследований, но работу вели не погоны, а настоящие учёные на красковской спецдаче № 18.

– Дачники… Прямо как мы тут, – заметил Одинцов. – Только у нас океан под боком и Вейнтрауб вместо Отца Народов.

– Отец Народов – это Сталин? – догадалась Ева. На неё, как и на коллег, сильное впечатление произвёл документ на бланке с заголовком «Всесоюзная Коммунистическая Партия (большевиков). Центральный Комитет».

30 декабря 1934 г.

О группе тов. Савельева

ЦК ВКП (б), заслушав доклад тов. Савельева о работе его направления, считает перспективным развитие таких научных исследований.

Учитывая пожелания тов. Савельева, ЦК постановляет:

1. Передать в хоз. пользование НКВД СССР дачный комплекс на ст. Мамонтовка для размещения группы тов. Савельева.

2. НКВД принять на баланс имущество дачного комплекса и осуществить перемещение группы научных работников до конца 1935 года.

3. Закрепить за группой представителя ЦК тов. Миненкова.

4. НКВД и Наркомфину разрешить организовать передачу в научных целях необходимого объема, для постановки опытов золота и серебра высшей пробы и других редких минералов в распоряжение тов. Савельева.

Секретарь ЦК – СТАЛИН

С ростом успехов росла и группа; лабораторий становилось больше, «Андрогену» пришлось переезжать…

– …а прикомандированный сотрудник ЦК партии – это как сейчас человек из администрации президента, – пояснил для коллег Одинцов. – Тем более прикомандированный лично Сталиным. Очень круто.

Ещё круче выглядели документы о том, что золото и серебро высшей пробы Зубакину отправлял главный комиссар госбезопасности Генрих Ягóда, и счёт драгоценным металлам шёл на десятки килограммов. Общий список того, что требовалось учёным, занимал многие листы; на потеху коллегам Ева читала его вслух, запинаясь и забавно коверкая слова:

– Серный колчедан, трёхсернистый мышьяк, мёд… Мёд?!.. Пирит сурьмяного железа, ртуть, тартрат калия, свежеспиленный дуб, стекло, кислота серная, кислота соляная, кислота плавиковая… Боже, конский навоз! Это же… я правильно понимаю? Но зачем?

– Алхимия, – глубокомысленно сказал Одинцов.

Смущало то, что в документах Салтаханова не были строго сформулированы цели, которые преследовала группа «Андроген». Исследователи работали во многих направлениях. Возможно, учёные пытались повторить успешные опыты Толстого по созданию алмазов из углерода. Только и об этом файлы умалчивали, поэтому Мунин как историк решительно возражал против таких предположений.

– Но ведь и про Урим и Туммим здесь ничего не сказано, и про Ковчег Завета, – пожимал плечами Одинцов. – А Вейнтрауб говорит, что есть какая-то связь…

– До тех пор, пока я не увижу эту связь в документах, мы не станем принимать никаких сомнительных версий, – безапелляционно заявил Мунин, и с ним пришлось согласиться.

Часть листов покрывали алхимические символы – расшифровать их троица даже не пыталась. Выкладки делал Зубакин: формулы были написаны его почерком и подписаны его именем внизу каждой страницы. Эти выкладки предваряли семистраничный документ с описанием сложного физико-химического процесса длительностью в несколько месяцев – с выпариванием, высушиванием, нагреванием в отсутствие воздуха, травлением кислотами… Документ имел внушительное название: «Примерный план последовательности проведения опытов по алхимии для получения лабораторным способом так называемого Философского камня».

Ева много лет сотрудничала с орденом розенкрейцеров и знала, о чём речь. Мунину и Одинцову тоже не составило труда узнать, что в древней алхимической традиции Философским камнем назывался особый катализатор. Он позволял в лабораторных условиях синтезировать средство для исцеления от всех болезней и обеспечения долголетия.

– Это вроде как эликсир вечной молодости, – сказал Одинцов.

– Вечной жизни, – поправила Ева, а Мунин обратил внимание товарищей на формулировку:

– Здесь сказано про план последовательности опытов. Причём примерной последовательности, а не точной. И всё. Мы не знаем, удалось ли Зубакину получить Философский камень. И тем более не знаем, удалось ли с его помощью изготовить эликсир.

– А может такое быть, что Философский камень – это Урим и Туммим? – вдруг спросил Одинцов. – Если Вейнтрауб не ошибся, и Зубакин как-то связан с тайной Ковчега…

Мунин глянул на него снисходительно.

– Урим и Туммим – это два камня, – сказал он. – А здесь говорится об одном.

– Урим и Туммим – это один камень, – заявила Ева.

– Тебе тоже голову напекло? – участливо поинтересовался Одинцов. – Сходи в бассейн, остынь… Вейнтрауб нам два камня показывал. Белый и чёрный.

Ева была непреклонна:

– Это один камень. То есть два одинаковых камня. – Она пояснила свою мысль: – Это математика. Очень просто. Ковчег мог сказать на вопрос да, мог сказать нет и мог вообще не сказать. Помните?

Мунин с готовностью процитировал Первую книгу пророка Самуила, стих из которой был в буклетике про камни:

– И сказал Саул: Господи, Боже Израилев! Почему не дашь Ты сегодня ответа своим слугам? Если вина на мне, дай Урим, а если вина на Твоем народе Израиля, дай Туммим…

– Абсолютно, – кивнула Ева. – Ты спрашиваешь Всевышнего через Ковчег. У тебя на груди карман. Там два камня. Ты сунул руку. Вынул Урим – ответ да. Вынул Туммим – ответ нет. А как будет, если нет ответа?

– Как? – двойным эхом откликнулись Одинцов и Мунин.

– Это ещё не всё, – говорила Ева.

На камнях есть гравировка. Значит, тот, кто вынимает камни, может нащупать надпись и вытащить камень по своему усмотрению. Чтобы исключить влияние на жребий, камни надо бросать на глазах у всех, а не вытаскивать.

– Урим и Туммим одинаковые, – говорила Ева. – Одна сторона белая, другая чёрная. Ты бросил камни. Лежат два белых – это Урим. Значит, да. Лежат два чёрных – Туммим. Значит, нет…

– …а если выпали чёрный и белый, значит, нет ответа! – закончил восхищённый Мунин. – Точно! Почему я сразу не догадался?

Одинцов подвигал полуседой бровью и задумчиво произнёс:

– Вообще говоря, ничто не мешает Философскому камню быть и катализатором, и таким вот… камнем для жребия.

– Опять фантазии, – заявил историк. – Другое дело, что для идеальной чистоты жребия Урим и Туммим должны быть одинаковыми с идеальной точностью. Не крашеными или склеенными из двух разноцветных половинок, а одинаковыми буквально до атомов… И ещё ведь у них должны быть какие-то специальные свойства, чтобы взаимодействовать с Ковчегом. Значит, их надо синтезировать абсолютно идентичным образом… Ева, кто-нибудь говорил тебе, что ты гений?

– Я говорил, – сказал Одинцов. – Она мне по утрам гениально яичницу жарила. И между прочим, про то, что Философский камень Зубакина – это Урим и Туммим, первым тоже сказал я… Давайте ещё разок искупаемся, а то за стол скоро.

Троица отправилась в воду, и Одинцов снова улучил возможность, чтобы коротко рассказать Еве свой план связи с Борисом.

21. Про жизнь вечную

Первые умозаключения троицы нуждались в проверке. За ужином Ева обратилась к Вейнтраубу:

– Вы показали нам Урим и Туммим только на витрине. Мы предполагаем, что камни строго идентичны. У них одинаковые размеры, одинаковый вес и плотность. Они не крашеные и не составные, а монолитные. Чёрные с одной стороны, белые с другой, и надписи на обеих сторонах тоже совпадают. Это так?

– Браво, – кивнул старик. – Вы догадались или прочли в своих файлах?

– Там ничего не сказано про Урим и Туммим, – сказал Мунин, выразительно посмотрев на Одинцова. – А почему вы считаете, что камни помогут раскрыть тайну Ковчега? Как они могут быть связаны с формулами законов мироздания?

Присутствие Жюстины уже не мешало говорить откровенно, и старик пустился в рассуждения. Начал он издалека – с Торы, напомнив, что само это слово в переводе с древнееврейского означает – Закон. Поговорил про знаки на скрижалях Завета, которые читали как текст ещё три с лишним тысячи лет назад: мысль о том, что это именно формулы, была слишком сложной даже для ближайших сподвижников Моисея.

– Вы все знаете закон Ома, – сказал Вейнтрауб. – Напряжение – это произведение силы тока на сопротивление. U равно I, умноженному на R. Простая фраза из трёх букв и двух знаков между ними, которая позволяет производить расчёты, создавать приборы и, в конце концов, сохранять жизнь, чтобы вас не убило током. Но эта фраза ничего не говорит о природе электричества. Что оно такое? Как работает? Ни одна книга не даёт окончательного и полного ответа на эти вопросы. У нас тут не строгая научная дискуссия, поэтому я могу продолжить аналогию. Тора – это объяснение базовых законов со скрижалей Завета. В широком смысле – исчерпывающее объяснение сути небесного электричества. Самый подробный учебник жизни, если хотите…

– Но всё не так просто, – говорил Вейнтрауб.

Современная Тора и та её часть, которую христиане называют Ветхим Заветом, отличаются от Торы времён Моисея. На протяжении тысячелетий переписчики копировали внешний вид текста, а не его глубинный смысл, который был им недоступен. При многократном копировании неизбежно возникали ошибки. Сперва почти незаметные, но со временем они накапливались – чем дальше, тем больше. Последующие поколения уже имели дело с изменённым текстом. Причём изменения коснулись не только шрифта: количество букв стало другим, возникли разногласия по чтению, – и Тора ушла от полного соответствия Закону, который она описывала.

– Конечно, основной массив текста остался прежним, – сказал Вейнтрауб. – И всё же ошибки есть – неизвестно, какие именно. Они разбросаны по всей книге – неизвестно, где… Но мы знаем, что каждая ошибка может очень дорого обойтись. А поскольку в Торе всё взаимосвязано, относиться к её нынешнему тексту надо с определённой осторожностью.

Мунин поднял руку, привлекая к себе внимание, и похвастал:

– Я в Британской библиотеке видел Синайский кодекс. Его англичане купили у России. Никому не показывают, а мне показали. Это самый древний текст Ветхого Завета, практически без ошибок. Сейчас учёные проверяют и корректируют переводы.

Вейнтрауб подтвердил: так и есть, чтобы правильно прочесть Тору, необходимо как минимум вернуть её к исходному виду. Тогда у людей в руках снова окажется полноценная инструкция к законам мироустройства.

– Почему – как минимум? – нахмурилась Жюстина. – Если первозданный текст восстановят, что ещё нужно?

– Применять закон и понимать его сущность – совсем не одно и то же, – сказал Вейнтрауб. – Вам ли не знать, мадам?! Вы же из полиции… Так вот, электрик успешно пользуется законом Ома, но ему бесконечно далеко до физика – лауреата Нобелевской премии…

От продолжительной речи у старика запершило в горле. Пока он медленно пил воду, Мунин снова воспользовался паузой и сказал Жюстине:

– Насчёт понимания – это у нас в России криво скопировали американскую систему тестов. Называется единый государственный экзамен, ЕГЭ. Дурацкая система. Есть вопрос и варианты ответов. Надо выбрать правильный.

– А что тебя не устраивает? – спросил Одинцов, который с ЕГЭ не сталкивался, но слышал неутихающие споры, хорошо это или плохо.

– С помощью примитивного теста можно проверить только знания по узкой теме, – пояснил Мунин. – Выучили за неделю закон Ома – и ответили на несколько вопросов. Но когда на том же принципе устроен экзамен по всему курсу физики, он не может показать даже приблизительный уровень знаний.

Вейнтрауб допил воду и поддержал историка:

– Согласен с вами. Решить задачу на применение закона Ома сможет и ребёнок. Но жизнь обычно требует сперва догадаться, какой закон вам нужен, и только потом его применять… Представьте, что я предложил вам физическую задачу. – Старик посмотрел на Одинцова. – У вас есть самый подробный справочник по физике. Но если я не сказал заранее, какие формулы понадобятся для расчёта, найти ответ вы не сможете.

– Вообще-то у нас так и происходит, – усмехнулся Одинцов. – Вы поставили задачу, только под рукой даже справочника нет…

Жюстина спросила Вейнтрауба:

– Вы считаете, что Урим и Туммим помогали найти правильные ответы на вопросы без понимания смысла?

– Вы очень удачно формулируете, мадам, – кивнул старик. – У вас в буклетах была цитата из книги Эзры про евреев, которые вернулись из Вавилонского плена в Израиль. Они помнили, что надо принести жертвы Всевышнему и что для этого существует определённый ритуал. Но тут возник вопрос: можно есть мясо жертвенных животных или нет?

– При этом никто не понимал, зачем нужны жертвы и почему ритуал именно такой. Просто помнили, что так надо, – и всё, – задумчиво сказала Ева.

– Раньше в подобных случаях люди задавали вопрос Ковчегу Завета и получали в ответ Урим или Туммим, – продолжал Вейнтрауб. – Поэтому они поступали правильно, даже не имея представления о смысле своих действий. Но во времена Эзры ни Ковчега, ни камней у них уже не было, и правитель запретил есть мясо до тех пор, пока не появится возможность спросить Ковчег.

Одинцов упростил мысль, возвращая старику аналогию с электричеством:

– Если вы не знаете, можно совать пальцы в розетку или нет, а спросить некого, лучше розетку не трогать.

Ева боялась, что Вейнтрауб рассердится, но тот спокойно смотрел на Одинцова.

– Представьте, что вопрос о розетке задали вам, – сказал он. – Что бы вы ответили?

– Что пальцы совать нельзя… – Одинцов на мгновение запнулся. – Или можно, если розетка не подключена к проводам.

Вейнтрауб качнул головой.

– Провода сами по себе ничего не значат. Чтобы розетка представляла реальную опасность, провода должны быть подключены к трансформатору, трансформатор – к линии электропередачи, линия – к подстанции, а подстанция должна вырабатывать ток… Видите, окончательный ответ зависит от понимания сути. В одном случае розетку трогать можно, а в другом – нельзя. Урим и Туммим отвечали не по шаблону, а с учётом всех деталей конкретной ситуации. Они коммуницировали с Ковчегом, а Ковчег – с сутью вещей. По этому каналу, – старик медленно повёл над столом восковыми пальцами, словно тянул невидимую нить, – вопрос уходил к началу начал – и возвращался в виде единственно правильного ответа.

Вейнтрауб одарил гостей сияющей улыбкой и закончил:

– У меня по вашей милости нет Ковчега Завета, но есть вы, Урим и Туммим. Поэтому я жду от вас разъяснений: как строилась коммуникация, которая позволяла камням отсеивать ошибочные варианты и сразу давать верный ответ. С её помощью Ковчег расшифрует себя сам… А сейчас позвольте пожелать вам хорошего вечера и покойной ночи.

Следующим утром Одинцов заявил о желании съездить в магазин. Как он и предполагал, Вейнтрауб не стал возражать и после недолгих переговоров отпустил с ним Еву, а Мунина оставил на вилле.

Старик хотел, чтобы парочка съездила неподалёку – на Линкольн-роуд, где располагались лучшие магазины Майами-Бич. Но Ева заявила, что там всё слишком дорого, и потребовала отвезти их с Одинцовым в Бэйсайд Маркетплейс.

Дотуда, как оказалось, тоже было рукой подать. «Роллс-ройс» переехал трёхкилометровый мост, соединявший остров Майами-Бич с городом Майами, и вскоре оказался в районе Даунтаун. Торговый комплекс, который выбрала Ева, выглядел крытой улицей со множеством магазинов и ресторанов.

– Добро пожаловать в Америку! – со смешком сказала Ева. Они с Одинцовым, не сговариваясь, вспомнили свою первую встречу в Петербурге. Место было во многом похожее, но тогда для начала знакомства они вместе бежали от преследователей, а сейчас обоим предстояло вернуться на виллу Вейнтрауба.

Старик отправил с ними двух охранников. Одинцову эта молчаливая пара не мешала. С Евой при них он разговаривал по-русски, допуская, что и охранники его понимают. Если так – это было на руку: по возвращении Вейнтрауб узнает, что разговоры касались только покупок. Тем более, платила за них Ева со своей карты, чтобы не выдавать, где находится Одинцов. Инструкции Ева получила заранее…

…и никакой сложности они не представляли. Компания довольно резво двигалась от магазина к магазину; тут и там Ева заставляла Одинцова что-то примерять и ждала у выхода из примерочной кабинки. Охранники держались поблизости, постепенно обрастая пакетами с покупками. Вдруг Ева замерла перед витриной магазина женской одежды. Она заинтересовалась каким-то немыслимым сарафаном, и теперь уже Одинцову в компании охранников пришлось ждать её выхода из примерочной.

– Берём! – объявил он, когда Ева в новом платье подиумным шагом прошлась по магазину, каждым движением вызывая восторг у всех, кто её видел.

– Нет! – столь же решительно сказала Ева. – Это ужас. Ты не понимаешь, что такое шопинг. Тебе надо просто купить вещи. Ты грубый мужчина. Для меня мы поедем в другой раз.

Для виду немного поспорив с Одинцовым, Ева скрылась в кабинке от глаз охранников и позвонила Борису. По плану она должна была подготовить разговор бывшего мужа с Одинцовым, который собирался звонить из следующего магазина.

Выйдя из примерочной в прежнем виде, Ева кивнула Одинцову – мол, всё в порядке. Но когда в очередном бутике они выбирали костюм, втайне от охранников сказала:

– Борис отказался говорить по телефону. За ним следят. Я предложила встречу. Уговаривала лететь к нам. Но он летит на конференцию в Израиль.

– Когда? – спросил Одинцов.

– Скоро. Через два дня или три.

«Хреново», – думал Одинцов на обратном пути, медленно перебирая чётки Вараксы. Борис недосягаем, видеозаписи нет, а после убийства Салтаханова пошла вторая неделя. Значит, все, кому надо, уже знают, что Одинцов сбежал из России в Мексику. По нынешним временам, когда любой оставляет следы в базах данных банков и авиакомпаний, несложно выяснить, что Ева и Мунин тоже рядом с Мексикой – на юге Штатов. Желание троицы воссоединиться очевидно. Дальше простая логика подсказывает, как их ловить: либо эти двое махнут в Мексику, либо Одинцов попытается проникнуть в Штаты. Время, которое он выиграл с таким трудом, пропало зря. В том, что троицу станут искать, сомневаться не приходилось. Станут искать – и найдут. Разве что сперва потратят ещё пару-тройку лишних дней на поиски Одинцова в Мексике, чтобы уже через него выйти на Еву. И Мунин заодно под раздачу попадёт… Хреново, что тут ещё скажешь?

Они застали Мунина с макбуком в облюбованном шезлонге у бассейна. Историк встретил компаньонов по-мужски: не проявил интереса к покупкам и с ходу принялся рассказывать о своих занятиях во время вынужденного одиночества.