Текст книги "Синеокая Тиверь"

Дмитрий Алексеевич Мищенко
Синеокая Тиверь
Исторический роман

Часть первая
ЗАКОНЫ И ОБЫЧАИ

Дулебы жили вдоль Буга, где ныне волыняне, а уличи и тиверцы сидели над Днестром, много их было и над Дунаем и вблизи моря.

Повесть временных лет

В четвертое лето своей единодержавной власти император назначил Хильбудия военачальником Фракии, поставив его для охраны реки Истр, наказавши следить, чтобы варвары, что жили там, не переходили реки…

Римляне неоднократно переходили под предводительством Хильбудия в земли по ту сторону реки, убивали и забирали в рабство варваров.

Через три лета после своего прибытия Хильбудий, как обычно, перешел реку с небольшим отрядом, славяне же выступили против него все поголовно.

Битва была жестокая, погибло много римлян, в том числе и их военачальник Хильбудий…

Прокопий. История войн

I

Вдали за Днестром, над широкими просторами земли Трояновой поднялось и развеселило всех только что выкупавшееся в море-океане солнце. Молодое и ясноликое, оно улыбалось лежащим вокруг долинам, сжатым нивам и людям, позванным в путь или к ралам. А это хорошая примета: когда так весело улыбается утреннее солнце – быть погожему дню. Видимо, загуляли поднебесные дивы или разнежились в тепле и опоздали заварить в своих вертепах пиво. Поэтому и благодать на земле. Ни туманов с Днестра и моря, ни сырости из оврагов. Ясно и хорошо вокруг, как на вселенском празднике.

Стояла та пора, когда и лето не лето, и зима не зима. Да и день выдался особый: завершены работы в поле и по овинам и по окончании их собирается первый предзимний торг под стольным горным городом Черном. А кто же из поселян усидит в такой день дома? Одному нужно сбыть творения рук своих, другому – приобрести их. Одному не обойтись без берковцев для собранной на поле ржи, другому – без сапог для чада и для себя, без свитки для жены. Другого гонит на торг необходимость приобрести топор, так как ожидает его нерасчищенная в лесу делянка, а кто-то мечется по торжищу и ищет такое, что опустошит калиту, но удовлетворит его. А вместе всем нужен хлеб. Поэтому и многолюдно на дорогах. Кто едет из южных краев, кто из северных; кто-то от Прута, а кто из-за Прута.

Потому что Черн не только тиверское торжище. Есть там и соседи-уличи, есть и далекие и даже очень далекие гости – даки из-за Дуная, ромеи из-за моря. Одним ехать да ехать до Черна, другие уже видят под его стенами прибывший на рассвете, а то и ночью торговый люд. Слышали, как ржут испуганные или соскучившиеся по воле кони, и это наполняло их предчувствием счастливого торга и тревогой за него.

– Ой, матушка! – льнула к матери ясноликая, словно утреннее солнце, дивчина. – Смотрите, сколько народу на площади, нам и стать негде.

– Успокойся, Миловидка, – отвечала мать. – Поле под Черном такое, что всему тиверскому ополчению найдется где стать, а не только нам.

– А все ж…

– Чем сушишь голову, девка? – Отец обернулся на мгновение. – О другом думай и беспокойся: не потеряться бы в этом многолюдье.

– Такое скажете, батюшка…

– Легкомысленная ты! Увлечешься разными дивами и пойдешь себе.

– Да что ты, Ярослав, – возразила мать. – Будет сидеть на возу да смотреть на торг. Правда, Миловидка?

– Конечно.

Они не с далекого далека приехали. Селение их всего в сотне поприщ ниже по Днестру, а Миловиде кажется, вроде на край света снарядилась. Поэтому с любопытством смотрела на все – и на Черн, и на торг, и то и дело вырывалось у нее привычное: «Ой!»

Старики не везли больших богатств. На возу ни кузнечных изделий, ни вычинки, ни рукоделья, только хлеб, что подарил их семье бог Сварог да еще щедрая ролейная нива. Поэтому нашли ратайский ряд, остановились между теми, кто торгует хлебом. Отцу не в первый раз, он знал, что делать.

Пока распрягал коней, пока расспрашивал соседей, как идет торг, Миловидка тоже решила проявить себя хозяйкой: положила на место добытый перед этим берковец с овсом, привела в порядок запылившийся воз. Когда же отец сказал ей и матери: «Смотрите тут, а я пойду поищу покупателя на товар, да и коровку пригляжу для нового подворья», – встала Миловидка и загляделась на торжище… «Ой, какое оно и правда многолюдное! А шуму, а разговоров, смеху!» Не успокоилась тем, что увидела с земли, но вспомнила совет матери и села около нее. Конечно, с высокого воза лучше и дальше видно. А уж как уселась, так и защебетала. Удивлялась вслух, допытывалась: кто те люди в байбереках, откуда те, что в коптырях, таких белых и таких богатых, с узорными вышивками? Из-под гор? Это ж далеко…

– А что там желтеет, матушка?

– Верно, гончарная посуда.

– Можно я пойду посмотрю?

– Ну нет. Не слышала, что говорил отец?

– Ой, мама!.. – Миловидка ластилась и целовала мать в щеку. – Сладенькая моя! Это ж рядом. Не для того же ехала в такую даль, чтобы просидеть на возу! Может, присмотрю что-то очень красивое, да и купим.

Мать отнекивалась и старалась быть твердой, как отец. И все меньше твердости в ее голосе. Что поделаешь с дочкой, если она сердце покорила своей искренностью и лаской. А еще – личиком своим, добрым и спокойным, красивым да ясным.

– Не оберусь я хлопот с тобой, Миловидка, ой не оберусь, – сокрушалась мать вслух и задумчиво смотрела на дочку – похоже, думает о чем-то своем. – Иди уж, что делать с тобой. Только не задерживайся. Слышишь? Придет отец, попадет нам обеим, клянусь богом, попадет.

Пообещала быть послушной и сдержала слово. Пошла, удовлетворила любопытство – да и назад. Зато какой счастливой и окрыленной вернулась к матери, как защебетала, рассказывая. Чужие люди оглядывались, слыша ее голосок. Ох и красивая у Ярослава из Выпала дивчина, да и радоваться, видимо, есть чему. Всего насмотрелась: крынки всякие и горшочки, миски глиняные и тарелочки, предивно разрисованные. Были в гончарном ряду поставцы, братнины и многое другое.

– Матушка, купим? – Миловидка в который раз уже взяла мать за руку, ласково заглянула ей в глаза. – Такая красивая посуда и так украсит нашу новую избу!

– Да разве я против? В новом хозяйстве и то, и другое, и третье понадобится. Да хватит ли на все зерна? Уж лучше позже, потом, как купим коровку.

Сидят мать с дочкой на покрытом веретой возу и ждут, и надеются, горюя. А солнце все выше и выше поднималось, не просто грело – припекало уже, и торгующий люд снимал с себя теплую одежду. Торг шел себе, и шум его то отступал от озабоченных женщин, то снова накатывался на них, становясь наконец привычным, чем-то похожим на шум бора в непогоду.

Но вот в гул торга вплелись новые звуки. Это засвистели в отдалении, подходя все ближе, собирая любопытный народ, неутомимые на смешные выходки скоморохи. Слышались выкрики одобрения, хохот зевак, а над всем этим, заглушая шум торжища, раздавалось пение сопилок, перезвон гуслей, заливались на все лады рожки и бубны.

– Люди, тиверцы! – прорвался наконец сквозь шум голос глашатая. – Нынче в городе Черне у князя Волота великий праздник – стрижка волос отроку… Князь с княгиней хотят разделить эту семейную радость с народом и просят всех к столу на хлеб-соль. В граде великий праздник. Князь с княгиней просят на хлеб-соль!

– А что это такое, матушка, стрижка волос? – с интересом спросила Миловидка.

– А то, дочка, что княжему сыну исполнилось нынче двенадцать лет. С этого дня он уже не ребенок, а отрок, пойдет в науку к дядьке-учителю. Это первый шаг по тропе, которая приведет его к княжескому престолу.

– Да-а… Так это и правда не простой праздник…

Тем временем музыканты приблизились к их телеге и остановились. Окруженные любопытными, гудели и гудели, подбадривая скоморохов. А им – лишь бы музыка: быстро выбивали дробь по-молодецки неутомимыми ногами, смешно вихляли всем телом, подмаргивали, корча затейливые рожи. Народ только за бока хватался. А скоморохи встали уже на руки, шли по земле колесом. Шум, хохот в толпе. Миловидка поднялась на цыпочки, взобралась на мешки, старалась заглянуть через чужие головы.

– Поглядите, девоньки, – слышалось из толпы, – и наша Миловидка здесь. Эй, Миловидка, ты слышишь?..

Девушка оглянулась на оклик, но сначала увидела парней, а затем и девушек из Выпала.

– Ой! – притворно удивилась мать Миловиды. – Откуда Бог послал?

– А все оттуда, тетушка Купава, из Выпала, – вежливо поклонились молодцы, поснимав шапки. – Добрый день вам!

– Добрый день, добрый день. И куда путь держите?

– А так, на людей поглядеть, представлением потешиться.

– А родители позволили?

– А почему бы и нет?

– Вам – путь… А девкам? Слышите, Добромира, и ты, Мирослава? Вам тоже, спрашиваю, разрешили?

– А как же? Ей-богу, тетенька. Мы же не одни, а с хлопцами с нашей улицы. Миловидку пустите с нами. Слышали, у князя праздник пострижения княжича будет?

– Нет уж! Вам дозволено, вы и идите себе. Миловидка не пойдет.

– Матуся! – чуть не плакала Миловидка. – Сжальтесь, пожалейте, зозуленька моя. Это ж так интересно, это ж раз в жизни.

– И не проси, и не умоляй! – стояла на своем мать. – Вот-вот отец вернется, что я ему скажу? Это же не в гончарном ряду. Это ж Черн!

– Так мы тогда подождем отца Миловиды! – решили молодцы. – Дождемся и уговорим, чтобы разрешил. Миловидка не одна же, а с нами. Или на нас нельзя положиться, тетушка Купава?.. Ведь не куда-нибудь – на праздник идем. Князь Волот не разрешит, чтобы у него на празднике обижали кого-нибудь.

Мать Купава гневалась. Ну что она может сделать, когда все на нее насели: и соседские девчата, и парни, и собственное дитя? Единственное, о чем попросила: подождать мужа Ярослава. Как он скажет, так и будет. А как же?.. Он глава семьи, его слово – закон.

II

От княжеского терема до соборной площади чуть не треть поприща, а величальников и просто любопытных на пострижинах хватало. По обе стороны вышитой дорожки стояли толпы народа. Однако больше всего людей и охранников порядка на самой площади, ближе к месту торжества.

То ли точно знали, то ли предчувствовали, что вот-вот начнется праздник – притихли все, и гости, и горожане, смотрели в ту сторону, откуда должен выйти отрок. Двери в терем были открыты настежь, величальницы уже у порога, а это точная примета: сейчас появится княжич… И предчувствие не обмануло тиверцев. Первыми вышли к людям князь Волот и княгиня Малка, за ними шел княжич Богданко в паре со своей нареченной Зориной Вепровой, за княжичем и Вепровой шествовали, взявшись за руки, сестры Богданковы, княжны Злата и Миланка. Все такие красивые и такие праздничные, что не привыкшему к роскоши поселянину ничего не оставалось, как сказать про себя «ой!» и затаить дыхание… Князь и княжич были одеты в светло-синие, богато расшитые на полах и по подолу капоти, обуты в червленые чедыги, в белые, из заморской ткани туники, поверх туник – яркие, цвета распустившейся розы, корзна. На княжнах Злате и Миланке такие же роскошные, но другого цвета наряды. Голову каждой женщины покрывала парчовая шапочка с меховой оторочкой. Князь с княжичем шли под солнцем простоволосые. И неудивительно: князь-отец должен совершить посвящение, сын-княжич – стать перед присутствующими людьми таким, каким его знали все двенадцать лет – с непокорными кудрями, которых до сегодняшнего дня никто не касался. Бог Сварог! Они такие шелковисто-мягкие, буйные и золотистые в этот погожий день, что жаль к ним и притрагиваться.

Как вышли из терема, так и направились прямо к помосту – пара за парой, этим доказывая свое кровное родство.

Величальницы поспешили приветствовать княжескую семью, и прежде всего княгиню, песней:

 
Слава тебе, слава, пречистая матерь!
Дала князю сына, нам – надежду злату.
Нам надежду злату, радость всего света,
Будь же здрава, жена, на многие лета.
 

Они присоединились к княжеской семье и пошли следом, туда, где поджидали князя тиверцы, а меж тиверцами обрядовый стол, венки-величанья, оседланный конь. При коне и дядька, среднего роста, с крепкими мускулами, в броне и убранстве ратном. Около стола просторно и свободно. Даже когда остановилась там и заняла свое место княжеская семья, выстроились величальницы, не чувствовалось ни неудобства, ни тесноты.

Князь повернулся к княгине и сказал ей, кланяясь:

– Позволь, матушка, дитя у тебя забрать…

Все ждали, каким будет поведение княгини, а она клонила к земле голову и молчала.

– Твоя воля, князь, – произнесла наконец и тихонько вздохнула. – Позволяю и говорю: в добрый путь, в счастливый час, сынок…

При этих словах подошли к Богданке два отрока, взяли его под руки и легко, ничуть не напрягаясь, посадили на стол.

И снова запели величальницы, только теперь уже не громко, а сдержанно, таинственно-грустно:

 
Знала ли ты, матушка,
Что жизнь давать —
Значит, на части
Свое сердце рвать?
На буйные ветры,
На зимние стужи,
На то, что есть ныне,
Что будет потом,
Как только покинет
Сыночек твой дом…
 

Княгиня только теперь не удержалась и дала волю слезам. Но князь не обратил на них внимания. Взял в руки ножницы, примерился и отрезал несколько локонов. Потом еще и еще. Был так тверд в своих действиях, словно и не знал, что постригает собственного, к тому же одного-единственного сына. Вроде и безразлично ему, что этот сын уйдет с сегодняшнего дня в чужие руки, не будет знать материнских ласк и защиты родителей. Так оно, наверное, и было: князь радовался, что забирает у матери сына, посылает его в достойную науку – оттачивать ум и закалять сердце для святого дела, чтобы стать мужем равным и думающим, а значит, опорой земли и народа. Поэтому и тверд, поэтому и не обращает внимания на материнские слезы. А иначе кто бы берег землю и народ тиверский от врага-супостата? Ходили бы под ярмом чужестранным.

Понимала это княгиня Малка или обязана понимать: вытерла наконец последние слезы и приблизилась к Богданковой невесте.

– Как только князь закончит пострижение, подойдешь, дитя, возьмешь вот тот венок и увенчаешь им княжича. Знаешь, что нужно говорить, венчая?

– Знаю.

– Ну и хорошо. Щит и меч поднесет ему другая – девушка из народа.

– А где та девушка?

– А действительно, где? – повернулась княгиня к слугам.

– Пошли за ней, должна сейчас быть, достойная.

Челядникам давно приказано отыскать среди присутствующих на пострижинах самую красивую девушку и втолковать ей: должна передать княжичу броню и тем самым благословить от имени народа тиверского на ратные подвиги. Да только легко сказать: отыскать лучшую из лучших. А где найдешь такую? С ног сбились, а ее нет и нет. Одни прячутся, узнав, кого ищут люди князя, другие шутят и выталкивают вперед ничем не приметных девушек и даже таких, что им ведьм и упырей только и приветствовать. Девки упираются, а то и кричат, и челядники, рассмотрев, машут на них рукой.

И все-таки нашлись и такие, что указали на наилучшую. Ею оказалась Миловидка из Выпала.

Девушка сначала удивилась, а потом смутилась и поспешила укрыться за молодцами своего городища.

– Не пугайся, красна девица, – успокаивали Миловидку княжьи люди. – Никто тебя не обидит. Вручишь княжичу именем народа броню на пострижинах, да и пойдешь себе…

Тут хлопцы из Выпала вынуждены были вступиться за девушку.

– Отец не разрешил ей отлучаться, да и мы обещали не спускать с нее глаз…

– Вон какое горе! Так идите и вы. Постоите неподалеку, подождете, пока исполнит волю князя, да и заберете себе. Потому что краше ее во всем Черне не сыщешь!

Сердце Миловиды заполонил холод, она упиралась как могла. Но ее не слушали. Взяли под руки и повели туда, где происходили пострижины. Выпальские молодцы, а с ними и девчата не оставили подругу, шли рядом и твердили:

– Будь уверена, никому не отдадим: нужно будет, торговый люд позовем.

Но могли ли их уверения успокоить девушку? И страшилась, и смущалась, да так, что прохожие оборачивались в ее сторону, их лица светлели: какая красавица!.. Посмотрите же, люди добрые, какая славная девушка идет поздравлять княжича!

Заметила девушку и княгиня.

– Поприветствуй, красавица… – Подошла и коснулась руки Миловиды. – Поприветствуй, говорю, княжича с отроческим возрастом, броню ему вручи от имени народа тиверского. Пусть будет слово-пожелание твое красным и щедрым на добро, как и ты сама.

Зорина Вепрова стояла уже возле венка и ждала ее, девушку-простолюдинку, даже подсказала, что делать:

– Я первой буду здравить. – А когда дошло до поздравления, растерялась и замолкла. Миловидка только теперь увидела, какое она еще дитя, и взяла на себя смелость помочь девочке.

– Пусть всегда с тобой, княжич, будут матушкины ласки, – выпалила одним духом, – и отцовская мудрость, и мужество. Будь ласков с народом своим, как матушка была с тобой, будь бесстрашным и мудрым с теми, кто будет посягать на нашу свободу и наше добро, как твой отец.

Подождала, пока Зоринка увенчает княжича венком, и только тогда приблизилась к нему, опоясала мечом, передала щит и шлем. Не видела, как отнеслись к ее словам князь с княгиней, народ вокруг. Слышала только: дружно и голосисто напомнили о себе величальницы:

 
Рос в лесу дубок,
Бежал из-под него ручеек.
Словно братья, радовались.
Допоздна шептались:
«Ты расти-вырастай, мой дубочек».
«Ты беги и звени, ручеечек,
Пока влага твоя под моими корнями,
Наслаждаюсь весенними днями».
«Не грозит мне погибель, брат мой,
Если ты стережешь мой покой».
 

Эта песня, ее немудреные в своей простоте слова относились уже не только к княжичу, но и к дядьке, тому «мужу при мече», который подвел коня и помог Богданке сесть в седло, засвидетельствовав тем: отныне не мать и не отец – он будет отроку учителем и житейской мудрости и ратного дела.

Был еще и круг почета на оседланном коне, были цветы, которыми устилали путь княжича-отрока, потом величальные песни, приветствия и пожелания, чтоб веселым был на многотрудной стезе мужа и князя, чтобы так же легко и удобно сел на княжеский престол, как садился на стол, на котором обрезали кудри.

Но Миловидка не присматривалась и не прислушивалась уже к тому, что происходило на помосте. Услышала: «Ты свободна» – и метнулась к своим поселянам, а с ними – подальше от княжеского праздника.

– Подожди, Миловидка, ты куда?

– Ой, сестрички, сама не знаю куда, но бежать должна, не то лопну от того, что вот тут сидит, – показала на грудь, – после тех пострижин…

– Ну и что? Все уже позади!

– Кто скажет, что все позади?..

– Какая же ты… Или ты тут одна-единственная?.. Не обидели до сих пор, не обидят и потом.

– Поди знай…

Их словно подслушали. Миловида, девушки и парни из Выпала не успели еще выйти из толпы, а от места пострижин отделился юноша их лет, поклонился до земли той, которая опоясала княжича мечом.

– Я к твоей милости, девушка пригожая…

Смотрела на него растерянно и не знала, что сказать. Молодец не был похож ни на челядина, ни на дружинника. Ни внешним видом, ни повадками… Поселянин, да и только, а остановил – значит, что-то хочет.

– Будь добр, – промолвила Миловида и сразу же поняла: не то сказала, что нужно было сказать.

– Тебя зовут!

– Кто?

– Княгиня.

– Боги… – Миловида со страхом и тревогой глянула на подруг. – Я же говорила…

– Она за сказанное сыну красное слово поблагодарить хочет, – поспешил успокоить молодец. – Когда княжич завершит круг почета, все сядут за столы – княгиня просит, чтобы ты тоже там была, чтобы они могли тебя достойно отблагодарить.

– Не пойду!

Не обращала уже внимания ни на подруг, ни на приглашение княгини и решительно направилась к воротам, которые вели из Черна. За ней – и все остальные. Но если Миловидка меньше всего сожалела, что не будет сидеть за княжьим столом и не увидит, что будет на пиру, то все остальные из Выпала, видимо, думали по-другому. Во всяком случае, кто-то из парней оглянулся вскоре, а оглянувшись, остановился и остановил всех остальных: тот, кто прибыл посланцем от княгини, не возвратился к своей повелительнице, а шел за выпальцами.

– А ты куда?.. – не совсем учтиво преградили парни преследователю дорогу. – Миловидка ведь сказала, что не пойдет.

– Ну и хорошо, я тоже не пойду, раз так…

На него посмотрели словно на блаженного…

– Княгиня не посылала меня, – объяснил он. – Княгиня только сокрушалась, что девушка исчезла. Ну, а я вызвался догнать и сказать, что зовут. А раз Миловидка не хочет идти, я тоже не вернусь… Вы из Выпала?

– Ну и что?

– А я из Солнцепекской веси. Соседи мы близкие…

– Ха! Так чего ж молчал? Слышали, девоньки, это ж наш! – И по-дружески толкнули молодца в круг.

Звали парня Божейко. Вроде и ничего удивительного – в Выпале тоже есть Божеи, однако этот показался Миловиде более приятным, чем все остальные. Было в нем что-то от родной матушки, такой ласковый и такой добрый; было в нем что-то от солнца – так красив; ну и что-то от ветра – веселый и стремительный, сердце трепещет, когда он говорит. И беседа приятная: сколько идут, столько говорит, всех говорунов заставил приумолкнуть. И все улыбается ей, Миловиде. Почему?.. Подшучивает, вспоминая, как испугалась, когда сказал, что зовут к княгине. И правда, почему бы и не посмеяться, если есть над кем? От страха ум потеряла, услышав, что еще раз зовут. Будет теперь разговоров, ой будет… Подруги ж не удержатся, всем и все расскажут.