Текст книги "Без права на прошлое. Часть 1"

Глава 4

Приближалось утро, но сумрачная госпожа не спешила передавать властные регалии золотоносному красавцу-дню. На бледном фиолете неба перемигивались звезды, скалилась луна. Посох дробил, отстукивал каменный ритм на барабане рябой мостовой. Охотник шагал по предрассветному Арабаю, чувствуя, как внутри, под солнечным сплетением, ребрами и шрамами спотыкается о прошлое седая воинская душа.

То залежалое и запретное, еще вчера таившееся за массивными решетками ушедших снов, вынырнуло на волю. Обвалились запоры, и в раскуроченные ворота памяти хлынули противоречия. С отвратительным скрежетом сшибались они, до основания сотрясали сознание, заблудившееся между ненавистью и любовью. Существо Охотника разрывалось и распадалось, крошилось на кровоточащие частички протестующих разностей.

Гарданская Империя… Тысячелетняя… Что значила она для ошельмованного спасителя, преданного героя Разлома?

Вчера Охотник знал равнодушие, годы назад определившись в злостном бессилии изгнанного кумира, а сегодня… Сегодня были Стелла и «Цыпочки», закадычный не друг и мнимые заговорщики. Были убийства, обман и долгий разговор с хромоногим графом Луастило.

Именно разговор, слова, что упали на сердце каплями тягучего свинца, продемонстрировали всю полноту расколотой двойственности взаимоотношений человека и государства. Слова ввинтились в цель и дернули, переместили маятник эмоций из области отторжения на территорию сопереживания.

Безразличие, отыгранное перед Патриком Дидо, усилило шоковый эффект новооткрытых обстоятельств надвигавшейся катастрофы. Охотник и не представлял даже, насколько важна для него судьба Империи! Насколько он, оболганный зверь войны, пропитан соусом патриотической придури!

Отделившийся Дальневосточный Округ, бурлящий Запад, сомневающиеся Восток, Север и Юг… Группы бунтовщиков разной направленности и силы, единодушные в желании перекроить, перешить, переделать существующий порядок вещей. Рядовые имперцы, вновь оказавшиеся в роли стада, подготовленного к закланию во имя непонятных идеалов несуществующей утопии…

«Строительство идеального общества! – негодовал Охотник. – Но кому предназначены его благодатные дары?! Сборищу дворян, аристократической кучке, кичащейся знатностью и грудами монет?! Жирным котам с длинными родословными или их обнаглевшим кошкам, обезображенным излишествами и пороком?! Неужели все делалось зря?! Разве жертвы войны ушедшей, простые люди Разлома, что телами и кровью заделали брешь в тонущем корабле под именем „Гардан“, оказались напрасны?!»

Внезапно закружилась голова. Охотник закачался, почти упал, но сохранил равновесие. Выпрямил спину, но вынужденно прислонился к стене ближайшей хибары. Перед глазами плясали черно-красные мухи. Колокол сердца бухал гулко и часто. Сердечный набат долбил по вискам, а кто-то внутренний и незнакомый бесцеремонно дергал за корни зубов.

– Чо встал, пьянь дрянная?! – проскрежетал пропитанный желчью старушечий голос. – Залил шары свои бесстыжие и сякие беспокойства учиняешь людям приличным?!

Охотник приподнял отяжелевшие века. Полуоткрыв ставни, на него смотрело изжеванное, как куринная жопа, лицо старой карги. Бабка проживала очередной бестолковый день и не могла упустить возможность нахамить подвернувшемуся незнакомцу.

– Чо смотришь-то, чо смотришь?! – протявкала карга и выплеснула под ноги Охотнику дурно пахнущие помои. – Проваливай, шайтаново отродье, а то стражников кликну, вмиг бока наколотят, шею намнут!

«Ради тебя я рубился в Элкстримском Побоище! Погибал в Песенной Битве! Ради тебя хоронил друзей! Ради тебя не завел семьи, не родил детей и не понянчил внуков!» – хотелось закричать, но Охотник хранил молчание.

Он только оторвался от стены и зашагал дальше, обдав каргу выжженным взглядом желто-зеленых глаз. Старуха что-то фыркала вслед, но Гвардеец не разбирал брани. Он, человек со сгоревшей душой, ощутил незнакомые прежде покалывания в уголках глаз. Пораженный Охотник почувствовал, как одинокая, дрожащая слезинка выбралась, выкатилась из-за решетки ресниц. Как она побежала вихляя по небритой щеке, повисла на подбородке, закачалась и сорвалась, наконец, понеслась к земле, разбилась о пыльную арабайскую брусчатку…

Маленькая капелька воды обдала старика волной спокойствия, смыла боль и злость. Пропало головокружение. Мерно зацокал посох, зашелестели подошвы. Охотник пружинисто шагал и уже не переживал, а анализировал случившееся во внешнем мире и творящееся в мире внутреннем.

«Что, собственно, происходит?! Трагедия! Ведь разрушается то большое, чему я отдал десятилетия! Но неужели моя привязанность к Империи до сих пор что-то значит?! Получается, что да, значит! Несмотря на изгнание, предательство и забвение! Несмотря на то, что я даже не помню как оказался в границах Тысячелетней! Я упустил момент, когда мы, Гвардейцы в трехцветных одеждах заняли место у Хрустального трона, за спиной нашего повелителя Людовико X Старого. А перед этим – чернота! Мы появились из небытия и с головой отдались войне, четвертый год бушевавшей на землях Гардана! Война превратилась для нас в жизнь. Да мы и не мыслили жизни без этой войны! Словно для нее и рождались…»

Он не заметил, как покинул безлюдный район складов и находился теперь на окраине Пламенного Простора, в самом начале Второго Проспекта Наковальни.

Стучали молоты, шипели повенчанные с водою раскаленные болванки. Бежали заспанные порученцы и шустрые посыльные. Сдобная молочница прогремела бидонами, подмигнула толстобрюхому торговцу, который, пыхтя и хищно покусывая пушистый ус, спозаранку готовил лавку к приему гостей. Пахло углем, дымом и потом.

Пламенный Простор не числился в когорте богатейших или престижнейших районов города, но на вопрос: «Где сердце Арабая?» любой из местных отвечал: «В Просторе». Для коренных арабайцев он означал нечто большее, нежели один из ломтей городского пирога. Ведь в Пламенном Просторе ковали оружие.

***

По устоявшейся легенде именно в Просторе построил примитивную кузницу мифический Барра-Исполин. Здесь же он выковал первый меч и заложил поселение, которое столетия спустя выросло в своенравный город, названный Арабаем, по имени дочери Барры – смелой красавицы Абары.

В чем именно проявилась девушкина смелость, Охотнику узнать не удалось. Опрошенные арабайцы клялись в правдивости легенд о металлической красавице, но толком рассказать так ничего и не могли. Из материальных свидетельств жизни Исполиновой семьи остался лишь невероятных размеров молот, выкованный из куска метеоритного железа. Когда же Охотник начинал выказывать сомнения, арабайские кузнецы принимались колотить кулачищами в грудные валуны, вопя о том, что доказательства уничтожены бездарными мастерами-конкурентами. Главным же подтверждением мифов выступают они сами – истинные потомки Барры.

Действительно ли существовала кровь Исполина, и протекала ли она в жилах арабайских мэтров, Охотник не установил. Да и не хотел особо. Он и без подтвержденного родства отдавал должное кузнечному искусству падких на почести оружейников.

***

Охотник шагал по Второму Наковальному, такому живому и поразительно чистому, учитывая непрерывность процесса производства. Привычные запахи промышленных городов отличались в Арабае особой остротой и пряной, почти перченой резкостью. В Просторе же запахи достигали ароматического апогея.

Пламенный, как опытный вор на опасной каторге, никогда не засыпал до конца. Сердце города металла, великих оружейников и мастеров-кузнецов умело работать с абсолютным напряжением нервов и жил. Днем и ночью пели наковальни и свистели толстощекие меха, перешучивались подмастерья, командовали опытные мечеделы и басовито ворчали кряжистые бронники. Огни сотен печей изменяли неуступчивую форму металла, умелые руки придавали форме должное содержание.

В отличии от изысканной ковки ювелирного Элкстрима специализацией Арабая издревле являлось оружие. И таких высот достигло оно, что порою не верилось в человеческую природу отдельных демиургов и их гениальных творений.

Кинжал или охотничий нож с рукоятью из тантала, гибкую кольчугу или пластинчатый панцирь из знаменитой на всю Империю индиговой стали мечтал иметь всякий мальчишка, получивший цветастую нашивку оруженосца. Полуторной секирой, палашом или мечом-спатой с клеймом арабайского мастера жаждал обладать, порой сильнее, чем искушенной в любви красавицей, каждый воин Империи. Не имело значения, родился он на жарком юге в белокаменном Адларе или скалистом Настрахе, в просторах заснеженного Киарска, ветреных степях Волгарда или густых лесах Усилии.

Отдельные шедевры ковались десятилетиями и стоили дороже собственного веса в золотом исполнении. Больше, чем полный комплект доспехов, боевой скакун и пара очаровательных наложниц! Арабайские клинки передавались от отца к сыну в семьях знатных и древних наравне с титулом и фамильными драгоценностями. Обладание подобным сокровищем обязывало к ежедневным, многочасовым тренировкам, утверждая владельца в образе рубаки-чемпиона…

***

Когда-то на поясе Охотника висел меч из Арабая, подаренный герцогом Марио Корво – старшим сыном и наследником Людовико Старого. Клеймо на индиговой поверхности клинка принадлежало одной из старейших кузниц Пламенного Простора – Барабанной Горе, а мастером-оружейником выступал Пезон Горбатый – дед убитого сегодняшней ночью Валианта Верра.

Арабайского меча Охотник лишился в Ольвирской Резне, одновременно с братом-гвардейцем Финансистом и верой в справедливость. Меч, носивший гордое имя Преданный, упокоился на дне глубокого колодца. Он спас жизнь хозяина, но рухнул в черные воды, застряв в буйволиной шее Рыжего Лого – свирепого главаря наемничьей шайки, участвовавшей в Ловле…

***

Приливные волны прошлого накладывались на кузнечную молотьбу. Сливались, резонировали, рождали головную боль. Охотник не страдал нервозностью, но порядком устал от событий минувшей ночи. Поэтому, ради успокоения и скорейшего свидания с кроватью, старик свернул в первый попавшийся проулок. Охотник не боялся заблудиться. Память хранила окрестности Простора, как тысячи и тысячи уголков Империи, где ему доводилось хотя бы единожды побывать.

Он протиснулся между скособоченных пристроек, перепрыгнул мусорную кучу, распугал пирующих крыс и через десять минут петляний по прорехам арабайских тоннелей вышел на площадь Королевского Осетра.

Площадь Осетра не отличалась величием площади Восьмигранной, величиной площади Кузнечной или великолепием площади Фонтанной. Она вообще ничем не отличалась, похожая на сотни безликих площадей в десятках имперских городов.

Правой половиной принадлежа Простору, а левой относясь к Порту, Осетровая с незапамятных времен служила местом встреч подозрительных личностей с дурной репутацией, незаконных торговых операций и приверженцев однополых связей. Медная скульптурина рыбины, подарившей площади имя, столетиями наблюдала попираемую законность и нравопадение. От того, может, рыбина выглядела грустной и мшисто-зеленой.

Охотник спешил пересечь безнравственную площадь и выйти на Портовую набережную, от которой до «Черной свечи» оставалось десяток минут прогулочным шагом.

За время перехода его тормозили дважды. В первый раз предложили купить самогонки, дурной травы или розового порошка. Во второй – предложили девочку или мальчика. Охотник проигнорировал дельцов.

«Продавцы ночи, – думал он с грустью. – Черные фигуры, с грязными мыслями и запрещенными товарами. Что побуждает человека нарушать табу? Что заставляет людей переступать закон, который пишут властители, и мораль, которую вручают боги? Насколько разными бывают люди! Сколько противоречий и противоположностей скрывается под разноцветными кожами и глазами! Ведь я видел, я помню этих же самых людей, что отдавали жизни ради жизни других! Сколько раз предки этих ночных продавцов закрывали меня своими телами! Ведь это они, деды и прадеды этих личностей, стояли плечом к плечу у берегов Ены, захлебывались кровью в Карбакии, с воплями падали в клубящееся нечто, раскрывшее пасть под Мостом Шайтана…»

Поток воспоминаний, за последние десятилетия превратившийся в привычный утренне-вечерний душ, обрушился на старика соленым морским водопадом…

***

Охотник вспомнил своих убитых братьев. Воина – голубоглазого гиганта с вислыми усами, безудержного за пиршественным столом и страшного в поединке. Вспомнил неприметного и хитроватого Шпиона, по-девичьи красивого и блондинистого Любовника, строгого и флегматичного прагматика Финансиста, осторожного и всезнающего Аналитика… Вспомнил безудержную решимость и уверенность Лидера, переменчивость Лицедея, искусные пальцы Лекаря и мутные глаза Вора. Вспомнил наглого и бесшабашного Игрока, вспомнил шутника Шарманщика, окруженного придворными кокетками…

На секунду старику послышались шаги, будто за спиной, прикрывая от предательского удара, идут его братья. Охотник обернулся. Никого. Только эфирный плащ всех цветов радуги завернул за угол и пропал. Это бродил по Арабаю неприкаянный призрак безумного актера Жуля Кужука…

***

Лидер погиб первым. Он всегда шел первым, грудью встречал опасности и не отводил взгляда от творящегося ужаса вещей, людей и явлений. Он жил истинным лидером и погиб, как должен оканчивать путь человек, рожденный вождем и командиром.

В тот вечер Лидер тоже шел первым, открыто смотрел вперед, раздавал улыбки, поклоны и рукопожатия. Шел во главе одиннадцати братьев, уверенно ступал по мраморным плитам Мозаичного зала, прямиком к громаде Хрустального трона и человеку, сидящему на этом самом троне. Своему другу и повелителю – Людовико X Старому.

В тот вечер Гвардия впервые за много лет собралась вместе, в столице, в Белой Цитадели Гардана. По зову Императора она в полном составе прибыла на Пир. Не трактирную пьянку, бордельную пирушку или дружескую попойку, а именно на Пир. Ведь повод был, да еще какой!

Война, их Разлом, терзавший государство долгие годы, окончился безоговорочной победой Гарданской Империи. Подписанный и скрепленный печатями Карбакийский мирный договор обозначил конец противостояния, длившегося немного немало двадцать девять лет!

Столица упивалась праздником, светилась от легкого, воздушного, неосязаемого счастья, что даруется людям в награду за великие труды и тяжкие испытания.

Сверкали фонари, улыбки и глаза, кружились цветастые ленты и розовые лепестки. Виноторговцы выкатывали на улицы бочки с вином, мясники кромсали коровьи и свиные туши. Визжали дети, ворчали старики, но даже ворчание в этот день было беззлобным и мирным. Мужья целовали жен, любовницы ластились к кавалерам. Продажные женщины отдавались солдатам, офицерам и одиноким гулякам. Отдавались бесплатно, и никогда еще продажная любовь не была такой откровенной и истинной!

Чествовались герои, раздавались ордена, даровались подарки, титулы и наделы. День, к которому люди шли долгие годы, исполненные страданиями, болью и кровью, день, в который многие не верили, до которого многие не дожили, наконец-то настал!

И лишь один человек во всей огромной Империи был грустен. Печален, задумчив и хмур. Этим человеком был Людовико Старый, всемогущий властитель страны-победительницы. Он был не в силах запретить празднования. Был не вправе отменить гулянья и банкеты. Но сам, утвердившись на вершине могущества, забравшись на недосягаемую для смертного высоту, был готов наложить на себя руки. Броситься на меч или разбить голову о каменную стену, лишь бы уйти от того, что терзало его душу сильнее орудий палаческого ремесла.

За неполные две недели Император похоронил одиннадцать родственников. Таинственное и безликое Нечто собрало с Людовико Х кровавую дань!

Все началось утром, десять дней назад. Император обнаружил в спальне, на туалетном столике, плетеную из лозы корзинку. В корзине, в компании клубней картофеля, грязных морковок и гнилого капустного кочана лежала оторванная голова. Голова герцога Марио Корво – старшего сына Императора и наследника Хрустального трона! На лбу, фиолетово-бордовом от синяков и измятом жестокими ударами, была вырезана надпись:

***

Охотник замедлил шаг. Показалось, или кто-то следил за ним из предрассветного тумана? Он остановился, делая вид, что поправляет застежки плаща.

«Как получилось, что тогда, на праздничном вечере никто из нас, Гвардейцев, не заметил нависшей угрозы? – подумал старик с тоской. – Как вышло, что ни я, ни Шпион и ни Вор – мастера секретов и интриг – не распознали за масками улыбок хищный оскал предательства?»

Он вздохнул и продолжил путь к «Черной свече».

***

Пир был в самом разгаре. Гвардейцы, разделенные, растворенные в толпе дворян, ели, пили и болтали с боевыми товарищами, вспоминали о пережитом, смеялись над забавными случаями прошлого и грустили о страшном.

Герцог Фалль, старый друг и соратник, подошел к Лидеру с кубком вина.

– Выпьем, старина! – провозгласил он, протягивая кубок и держа в левой руке вилку с куском телячьей вырезки. – Выпьем за тебя и всех павших героев Разлома!

Лидер легко поклонился, принял кубок и осушил до дна под одобрительные возгласы и аплодисменты собравшихся. Но когда он снял с вилки телятину и отправил кусок в рот, герцог Винчензо Фалль, тот человек, которого Лидер израненного вынес на руках из кошмара Шайтанова Моста, как-то странно дернулся, не то улыбнулся, не то скорчил гримасу и… воткнул эту двузубую, широкую вилку точно в зеленые глаза своего друга и соратника!

Брызнула кровь. Тягучие капли упали на лица стоявших рядом, одним из которых был Охотник.

Лидер закричал. И столько боли, столько обиды и тоски было в том крике, что тишина упала на Мозаичный зал. На секунду, на миг…

А после родился хаос.

Лидер выхватил меч, второй рукой зажимая лицо, красное, липкое от крови, перекошенное яростью, недоумением и гневом.

– В круг! – закричал он. – Ко мне, братья! Спина к спине!

И этот крик, сотни раз слышимый каждым на полях сражений, разорвал фантомную пелену праздника. Сорвал с лиц улыбки и маски, обнажая злобные оскалы невиданных зверей.

Звенело оружие, полыхало пламя, кричали раненые и умирающие. Визжали женщины, аристократки и служанки, и трудно их было различить. Кругом грохотало, падало, ломалось, билось, трещало, крушилось…

На них, дюжину Гвардейцев в трехцветных одеждах, бросились со всех сторон. Бросились все! Императорские Щитоносцы, ведомые Фергаро-Молчуном и офицерами Багряного хирда. Собравшиеся в зале дворяне – бароны, графы, герцоги. Наемные убийцы, переодетые в лакеев и прислугу…

– В круг, братья! – вновь взвился над залом голос, похожий на боевой горн.

Взвился и… оборвался. Тяжелая булава сломала ребра и сбила дыхание. Лидера швырнуло на мрамор, но он тут же вскочил… Рубанул, качнулся, пропустил выпад… Отлетел к подоконнику, отброшенный чьим-то жестоким ударом… Поднялся, шатаясь, пошел к окну, запнулся и вывалился наружу… Рухнул вниз, со стеклянным звоном, рухнул с огромной высоты в бурлящий поток речки Гарды, огибавшей полукольцом подножие Белой Цитадели.

– Ловля начинается! – заорал барон Рольфо и безумно захохотал.

Голову барону снес Любовник. Охотник помнил его глаза – удивительно красивые, фиолетово-темные с сиреневыми прожилками. В тот вечер глаза его брата стали белыми от бешенства. Рядом с Любовником Игрок по-собачьи вцепился в толстую шею графа Вителло. Игрок выл. Его кинжал рвал жирное тело Вителло, его зубы рвали графскую шею. И этот кинжал, и эти зубы во рту, полном густой крови благородного толстяка… Они навсегда врезались в память Охотника… Как и множество прочих картин того страшного дня…

Тем вечером их вывел Воин. Он, ставший Командором Гвардии после гибели Лидера, приказал им бежать, а сам остался прикрывать отход. Один против всех. Они послушались, беспрекословно, как всегда слушались Лидера… И бежали, оставляя за собой окровавленные тела первых участников Ловли…

А Людовико X, их Старый Император, все это время сидел на Хрустальном троне и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Что видел он, всемогущий повелитель Гардана, там за далью горизонта, за краем? Умерших детей и родных? Прошлые победы? Или своего друга Лидера, которого приказал предательски убить?

***

Охотник пропустил момент, когда из мрака вонючего проулка, из-за разломанной телеги, заваленной мягкой рухлядью, вынырнула короткая дубинка и полетела точно в висок.

Непонятно как, но старик увернулся. Упал на плечо, перекатился, но тотчас вскочил, крутанулся на пятках… Зажатый обеими руками посох разорвал воздух, ударил на звук, на шорох…

Он попал. Захрустело. Заорало. Хозяин дубинки вывалился из темноты, визжа и баюкая раздробленную кисть… Вывалился, чтобы повторно встретиться с вездесущим жезлом, спешащим вернуться к хозяину. Обратный удар пришелся в лицо, в переносицу. Брызнуло липким. Бандит рухнул на землю, в кучу сомнительного мусора.

Скрипнули сапоги. Два компаньона упавшего заходили старику за спину. Охотник развернулся, отпрыгнул, но тут же метнулся навстречу, порвал расстояние… Он не стал извлекать стальное жало, пресытившись на сегодня убийствами. Первого компаньона дубинщика он ударил посохом в колено. Ушел от ножа, метившего в шею, и воткнул левый кулак в подбородок влекомого инерцией бандита. Того отбросило, да так, что ноги взлетели выше головы. Он шумно свалился и более признаков жизни не подавал.

В это время владелец дубинки уползал в подворотню, жалобно постанывая и держась за лицо. Скорее всего бедняге казалось, что страшный зверь откусил ему нос.

Третий нападавший – невысокий и тоненький, даже хрупкий выстрелил из ручного арбалета. С малого расстояния болт арбалета прошивает насквозь… Охотник справился. Отбил стрелу, шагнул навстречу… Легко отвел неумелый удар кинжала, обратным движение выбил оружие, толкнул нападавшего и… остановил посох, готовый раздробить плечо упавшего. Жалобный стон, больше похожий на писк мышонка, подсказал, что последней в бандитской троице была девчонка.

Бандитка отползла, попыталась встать, но старик моментально склонился, прихватил отворот матерчатой курточки и встретился с глазами, по-птичьи круглыми и удивительно большими… Голубыми глазами испуганного ребенка, так похожими на незабываемую синеву Амели. В них стояли слезы… страх… и… надежда…

Он разжал пальцы. Поднялся, отряхнул плащ и не оглядываясь зашагал в сторону «Черной свечи».