Текст книги "Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие"

«Седьмое марта 1963 года. Я жду в ЦДЛ, – вспоминает тот день Анатолий Гладилин[68]68
  Журнал «Октябрь». № 7. 2007.


[Закрыть]. – Наши ребята – на встрече Партии и Правительства с творческой интеллигенцией. Наши ребята держатся молодцом, вчера хорошо выступал Роберт… Но почему-то долго затягивается эта встреча с Партией и Правительством.

Наконец в Пестрый зал входит Аксенов.

Лицо белое, безжизненное.

Впечатление, что никого не видит.

Я беру Аксенова под руку, подвожу его к буфету, говорю буфетчице, чтоб налила полный фужер коньяку, и медленно вливаю в Аксенова этот коньяк. Тогда он чуть-чуть оживает и бормочет: "Толька, полный разгром. Теперь всё закроют. Всех передушат…"»

А что еще он – сын отсидевших родителей – мог тогда думать? В «Таинственной страсти» Аксенов прямо писал: боялся – арестуют. И вон тот фургон на углу – для него.

* * *

И верно – начинают душить.

Центральная печать издает обличения колоссальными тиражами.

«Правда». № 30 от 9 марта 1963 года. Первая полоса. Шапка: ВСТРЕЧА В КРЕМЛЕ. Деятели советской литературы и искусства – с партией, с народом. Советская творческая интеллигенция: «нет» – безыдейности, формализму, псевдоноваторству. О гражданской позиции художника, об искусстве большой коммунистической правды, о борьбе с чуждой идеологией. Заголовок: «Об ответственности художника перед народом». Речь секретаря ЦК КПСС Л.Ф. Ильичева на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства 7 марта 1963 года. 12 марта «Литературная газета» печатает речь Хрущева «Высокая идейность и художественное мастерство – великая сила советской литературы и искусства».

От Москвы до самых до окраин гремит команда: мочить.

Глава 4
Мороз и солнце

Помните, как у Булгакова в «Собачьем сердце» Шариков сообщает о своей службе? «Вчера котов душили, душили…»

Чем-то подобным после памятных кремлевских встреч занялась часть писателей, критиков, художников. И, возможно, примерно так же делились они своими впечатлениями: душили-душили, душили-душили… Ну, не в прямом, понятно, смысле. Но и не вполне в переносном. Никита Сергеевич обещал крамольникам лютый мороз? Вот он и затрещал. Знаете, как это бывает: выйдешь на двор – а там такой холод, что вдыхать вдыхаешь, а не вдыхается. Душный холод.

«Зарвавшимся одиночкам – и старым (это о ком: об Эренбурге, о Твардовском?), и молодым (это – явно про «шестидесятников») наш здоровый, могучий, многонациональный коллектив советских писателей заявляет: "Одумайтесь, пока не поздно. Советский народ терпелив. Но всему есть предел"», – предупреждал в «Правде» Любомир Дмитриенко.

Когда статья в главной газете озаглавлена «Против идейных шатаний», это что – шутки?

Гремят речами пленумы творческих организаций. Кто там вякает в защиту шатающихся? Борщаговский[69]69
  А.М. Борщаговский – советский писатель, автор повести «Три тополя на Шаболовке», переработанной затем в сценарий фильма «Три тополя на Плющихе». Преследовался во время кампании против «безродных космополитов», во время кампании против «безыдейных формалистов» решился защищать Аксенова.


[Закрыть]? Считает, что это «внутренняя творческая и гражданская потребность продиктовала Аксенову „Звездный билет“»? Что этот «противоречивый прозаик» находится всего лишь в «беспокойном поиске»? И каковы же результаты этого поиска? А вот они – «Апельсины из Марокко»! Вам мало, Александр Михайлович? Ах, вы полагаете, что «молодые писатели… нигде не находят героя, которого им предлагают…» Ну так пожалуйте на пленум Московской писательской организации, послушайте вопрос: «Понимает ли Борщаговский, на кого он замахнулся? На самое дорогое в нашей жизни – на советского человека, строителя коммунизма!»

Вот какие звучали вопросы. А про себя-то вопрошающие небось соображали: не, не зря поперли Михалыча из партии за участие в «антипатриотической группе театральных критиков» в славную пору борьбы с безродными! Не зря он Аксенова-то защищает. У того-то мамаша-то Гинзбург. Ох, одного поля ягоды…

Ну понятно, мысли остаются при авторах, а тексты публикуются. А это страшно.

– По старым меркам, – вспоминал Гладилин, – двух статей в «Литературке» хватило бы на десять лет лагерей, а «Литературка» плевалась полгода…

Опала. Реальная. И хоть время уже не то, и не надо как Зощенко делать вид, что не узнаешь знакомых, чтобы не ставить их в опасное положение. Но от опальных требуют признаний. Нет, не в преступлениях. В ошибках. Но – публично. Чтоб все видели: кается «зарвавшийся одиночка»! Вот чего ждут собратья по перу. Этого требуют трудовые коллективы.

Шлифовальщица-шерховщица Нина Денисова, Каландаровожатый Анатолий Игумнов, секретарь завкома ВЛКСМ Галка Кукуева – да все вообще хлопцы и девчата с завода «Каучук» такого жару задают Аксенову, что о-го-го! Это и вас касается, товарищ Хуциев, только попробуйте ссорить наши поколения. Ну-ка, смирно перед горкомом партии!

И автор «Заставы Ильича» заверяет: «Приложу все силы, чтобы преодолеть ошибки картины, сделать ее полезной и нужной для советских людей».

Можно ли винить его за это? Можно ли винить других за покаянные статьи и письма? Ведь всего несколько лет прошло с 1949 года, когда Ахматова поздравляла Сталина с днем рождения в «Огоньке», а до того Пастернак славил его в «Известиях», и Мандельштам посвящал ему оду…

«Оттепель» сменила ледяная стужа. Ручейки промерзли. Почти до дна.

«Особенно много я думаю об ответственности художника перед обществом, думаю… о собственной ответственности. Надо искать пути к высокой простоте и подлинной народности языка скульптуры. <…> У нас есть марксистско-ленинское мировоззрение – самое целостное из всех существующих в мире. Я еще раз говорю себе: надо работать лучше, идейнее, выразительнее – только таким образом можно быть полезным стране и народу». Это – Неизвестный. 15 марта. Газета «Правда». Здесь же Рождественский: «Мы должны ежечасно… как говорил Маяковский, "мерять по коммуне стихов сорта" <…> И отвечать за каждое слово, за каждую строку и за каждую страницу, как за свою страну».

На IV Пленуме правления Союза писателей СССР, созванном, похоже, специально для шельмования Евтушенко и Вознесенского, последний напоминает участникам, что сказал ему в Кремле Хрущев: работайте. «…Эти слова для меня – программа. <…> Я не оправдываюсь… Я просто хочу сказать: для меня самое главное – работать, работать и работать. И эта работа покажет, как я отношусь к стране, к коммунизму…» Нет, этих ребят голыми руками не возьмешь! Они знают, как разговаривать с такими аудиториями. Нападают на Евтушенко за то, что напечатал в парижском L’Express’е свою «Автобиографию рано повзрослевшего человека»? А что тут такого? А то, что юн еще мемуары кропать да в заграничных листах печатать. Тридцать один год всего, а туда же! Да с вами поживешь – год за два, а то и за три считать надо… Так что считаю себя непонятым. Точнее – понятым неверно. Примерно так.

Неверно, говоришь? А вот погоди… Гагарин тебе разъяснит. А коли и космонавт-1 не авторитет, значит, слеплен ты из вражьего теста. А Юрий Алексеич, гордость наша, вот что пишет в «Литературной России» в своем «Слове к писателям»: «Что можно сказать об автобиографии Евгения Евтушенко, переданной им буржуазному еженедельнику? Позор! Непростительная безответственность»[70]70
  «Литературная Россия». 12 апреля 1963 года.


[Закрыть]. Это в апреле. А в мае – на Всесоюзном совещании молодых писателей восклицает: «Я не понимаю вас, Евгений Евтушенко… Вы писатель, поэт, говорят, талантливый. А опубликовали в зарубежной прессе такое о нашей стране и о наших людях, что мне становится стыдно за вас. Неужели чувство гордости и патриотизма, без которых я не мыслю поэтического вдохновения, покинуло вас, лишь только вы пересекли границы Отечества?[71]71
  Юрий Гагарин. «Поэзия звездных высот», «Комсомольская правда». 8 мая 1963 года.


[Закрыть]»

Может, и впрямь довольно их выпускать за священные границы? Замкнуть рубежи? А то они там Бог весть что городят. Вот, скажем, тот же Евтушенко. Репортер журнала Der Spiegel у него интересуется: «Был ли коммунистом, по вашему мнению, Христос?», а тот возьми да и заяви: «В известном смысле – да!» Это как понимать? Советский поэт считает, что Христос был? Заигрывает с «боженькой»? А как же знаменитая кишка последнего попа на шее последнего царя? А Der Spiegel этот зловредный, № 22, понимаете ли, и выходит 30 мая 1962 года. А на обложке – Евтушенко во весь лист. Лохматый. Глаза хитрющие. И тут же на желтенькой специальной полосочке напечатаны его как бы слова «Красное знамя – в грязных руках?».

Да за такое… Нет, товарищи, явно «стремление потрафить заграничному журналу или газете зашло очень далеко»! А мы их в Парижи и Бонны отправляли. Столько печатали. Всё.

Публикации для «шестидесятников» закончились. За исключением покаянных писем. Вообще все тексты, казавшиеся редакторам хоть сколько-нибудь «сомнительными», задерживались, возвращались на доработку, а то и вообще рассыпались. Порой под горячую руку попали авторы, о коих в Георгиевском зале и не вспоминали. Скажем – Лидия Чуковская. Издательство «Советский писатель» отказало ей в публикации уже принятой к изданию и даже частично оплаченной «заветной повести о 1937 годе» «Софья Петровна».

Короче, всё встало на свои места.

Никаких публикаций. Никаких выступлений. Никаких загранпоездок. Марш в Анадырь! И Вознесенского, и Рождественского туда же. И Аксенова…

А кстати, товарищи, где Аксенов?

Что-то не видать его на собраниях, а его покаянных заявлений – в печати. Может, выпал в осадок? Слег? Спятил? Спрятался? Рванул в бега?

– А он, товарищи, в Аргентине, – шептали в ответ знающие люди. – Где небо южное так сине. Где женщины как на картине. Танцуют все танго.

– Да вы чего? Вы чо – того? Ведь дней всего лишь семь всего тому назад топтал его Никита… Какая Аргентина? Скорей уж гильотина… У нас в таких случаях шлют в других направлениях. А оттуда, уж будьте покойны:

 
Корабль, груженный каучуком,
В Лас-Пальмас больше не придет.
 

А вот это вы зря. Он сейчас как раз в Лас-Пальмасе и «зажигает». А точнее, в – как его? – Мар-дель-Плата. На кинофестивале. «Коллег» туда повез. С Васей Ливановым. Что-что?

В квартирке Аксенова звонит телефон: Василия Палыча, будьте любезны.

А жена его Кира в ответ: в отъезде. Василия нет.

– Как это – нет? Да где ж он ныне?

– А в Аргентине.

На другом конце провода – стоны и ужас. Кто пустил? Вернуть! Вернуть! Поздно.

Вот то-то и оно… «Улетаем мы, друзья, в далекий путь…» И вот уже он – через Париж да Дакар, да Рио-ж-де-Жанейро (!!!) – мчит до Буэнос-Айреса и там резвится c Марией Шелл, Орсоном Уэллсом, Чаком Полансом и прочими актерами, режиссерами, сеньоритами и сеньорами нездешних полушарий. Вроде титана мясной индустрии Сиракузерса и бражки профессоров и генералов. К его услугам итальянская мамба, бразильская самба, кругосветная румба, аргентинская пампа и фестивальная помпа, ура, салют и конфетти. Короче – другая планета. «Джонни Уокер», мартини-драй и весь аргентинский тропический рай. Карнавал, маскарад и блестящий парад. Ну погоди, вот вернешься взад… А куда денешься?

Впрочем, это путешествие стало не только временем утех и развлечений, но и оставило место для размышлений и решений, дало срок не торопясь всё обдумать. По зрелом же размышлении выходило просто: как ни кинь – всюду клин: не ЦК, так Минкульт, не Минкульт – так СП: всё едино – перед лицом своих товарищей торжественно придется обещать: больше не буду. И фигу в кармане при этом сжимать. И лезть ей на свет не давать. Короче, Василий, садись за машинку и долби про ответственность перед народом. Твою. В «Правде» статью эту ждут, аж почесываются. В «Юности», кстати, тоже. Главный редактор Борис Полевой очнулся от «оттепельных» чар и, прям ну что твой янычар, вдруг зарычал: давай, Василий, строчи!

Ведь ему же главный писатель Марков Георгий уж пожелал, чтоб «редакторский карандаш не дрожал». И он свой карандаш заточил. А вот рука Аксенова дрожала ли, когда он писал, – не знаю. Но 3 апреля в первой газете страны вышла его статья «Ответственность».

«…Все мы… по-новому и гораздо шире поняли наши задачи в борьбе коммунистической и капиталистической идеологий… Особенно важно было понять это нам – молодым писателям. И не только потому, что некоторые (в том числе и я) подверглись суровой критике, но… чтобы укрепить свой шаг в общем строю и свою зоркость… Для того, чтоб лучше писать».

Понятное дело. Иначе и быть не могло. Ведь эта «встреча стала этапным пунктом в дальнейшем развитии советской литературы. Шел товарищеский, нелицеприятный, серьезный разговор… обсуждались узловые проблемы идеологического и эстетического порядка». Осуждались формализм и легкомысленность. А потом еще и «на пленуме прозвучала суровая критика неправильного поведения и легкомыслия, проявленного Е.Евтушенко, А.Вознесенским и мной. <…> Еще легкомысленней было бы думать, что сегодня можно ограничиться признанием своих ошибок. Это было бы не по-коммунистически, не по-писательски…

Я считаю, эта критика была правильной».

Подобный текст – «Ответственность перед народом» – напечатала «Юность».

В этих статьях всё правильно. Всё очень по-советски. Так, и никак иначе, только и мог вести себя «шестидесятник» – не писатель-подпольщик, не готовый на жертву антисоветчик, не идейный борец с коммунизмом, вроде уже сидевшего в тюрьме издателя самиздатовского журнала «Синтаксис» Александра Гинзбурга, а «противоречивый советский прозаик, находящийся в творческом поиске». Главное – соблюсти формальности. Написать понятные им слова. Чтоб отстали. Чтоб конец пришел опале. Чтоб спокойно писать. Чтоб на «Ленфильме» не закрыли картину «Когда разводят мосты», чтоб какое-то время не занимать по знакомым деньги…

Это многое объясняет. Например, такие слова: «Меня вдохновляет оптимизм нашей марксистско-ленинской философии. Наш светлый и мужественный взгляд на мир – это главное, что объединяет все поколения советских людей <…> Я никогда не забуду обращенных ко мне… слов Никиты Сергеевича: "Работайте. Покажите своим трудом, чего вы стоите"».

Состояние, испытанное Аксеновым, боксеры зовут грогги – средней силы вырубон. Рассыпанность. Когда не только зал в глазах троится и четверится, а ты сам пятеришься внутри.

Он не забыл. Ни слов. Ни криков перекошенного зала. Ни воздетых кулаков владыки. Тот орал: покажите! Аксенов – показал.

 
Оттепель, март, шестьдесят третий,
Сборище гадов за стенкой Кремля,
Там где гуляли опричников плети,
Ныне хрущевские речи гремят.
Всех в порошок. Распаляется боров.
Мы вам устроим второй Будапешт!
В хрюканье, в визге заходится свора
Русских избранников, подлых невежд.
 
 
Вот мы выходим: четыре Андрея,
Пятеро Васек, бредем из Кремля…
. . .
Ржут прототипы подонков цековских
С партобилетами на грудях[72]72
  Стихотворение «Из „Ожога“» опубликованное в десятой – стихотворной – части романа Аксенова «Кесарево свечение» «Весна в конце века. Дневник сочинителя».


[Закрыть].
 

Эти стихи вышли сорок лет спустя.

А тогда реванш брали красные ортодоксы. На июньском Пленуме ЦК КПСС, посвященном идеологии, партия ставила задачу «обеспечить победу идеологии коммунизма», обличала писателей-«дегтемазов» и требовала «привести в порядок все виды идейного оружия». В ту пору уже готовился к изданию угрюмо-погромный роман Ивана Шевцова «Тля», вышедший в следующем, 1964 году. Писались и веселые-задорные заметки Аксенова о фестивале в Мар-дель-Плата «Под небом знойной Аргентины». Но выйдут они только в 1966-м[73]73
  Очерк вышел в газете «Литературная Россия» 13 мая 1966 года с иллюстрациями Василия Ливанова.


[Закрыть].

К этому времени СССР снова слегка оттаял. Воцарилась освежающая прохлада. Культурная жизнь текла без особых драматических всплесков. Впрочем, поворот к перемене климата наметился уже в конце лета 1963-го, когда Твардовский прочитал Хрущеву продолжение своей знаменитой поэмы о Василии Теркине – сатиру «Теркин на том свете».

 
…Там – рядами по годам
шли в строю незримом
Колыма и Магадан,
Воркута с Нарымом.<…>
 
 
Из-за проволоки той
Белой-поседелой
С их особою статьей,
приобщенной к делу. <…>
 
 
Память, как ты ни горька,
Будь зарубкой на века!
 

Хрущев был человеком отнюдь не слабонервным. Шолохов, также слушавший поэму, хохотал, вождь сидел молча, не выражая никаких эмоций. Можно ли публиковать поэму? – спросил Твардовский. Хрущев промолчал – сделал вид, что не слышит. Тогда спросил Аджубей. Снова молчание. Твардовский сник. Но тут Аджубей утащил его в другую комнату, позвонил в «Известия» и велел поэму печатать. Хрущев, дескать, разрешил. Эту историю, говорят, рассказал сам Твардовский, когда записывал поэму на радио.

Написанная в 1954 году и пережившая немало переделок, она ждала своего часа. И вышла в «Известиях» в конце лета 1963-го. Публикацию повторил «Новый мир».

Для консерваторов это был удар. Ведь начало же «всё вставать на места»! А тут – снова воспоминания о репрессиях, насмешки над незабвенным генералиссимусом, и главное – над самими сторонниками жесткой линии. Ведь разве не им – а кому ж еще? – ищущим везде крамолу и готовым ее искоренять, посвящен этот вот фрагмент:

 
Не спеши с догадкой плоской,
Точно критик-грамотей,
Всюду слышать отголоски
Недозволенных идей.
 
 
И с его лихой ухваткой
Подводить издалека —
От ущерба и упадка
Прямо к мельнице врага.
И вздувать такие страсти
Из запаса бабьих снов,
Что грозят Советской власти
Потрясением основ.
 

Как можно печатать такое в «Известиях» в разгар наведения порядка в искусстве?

А вот издали ж! Хитер Глава. Не идет до конца. И нам руки связал, и органам. В том числе и самым главным, о которых – и как терпит Шелепин? – этот Твардовский вон что пишет:

 
– Там отдел у нас Особый,
Так что – лучше стороной…
 
 
– Что ж, Особый есть Особый. —
И, вздохнув, примолкли оба…
 

И вовремя. Потому что, молчаливо дозволив Аджубею печатать поэму, Хрущев попутно дал понять «литературным автоматчикам партии»: не спешите. Когда объявлять морозы, когда жару, а когда оттепели – дело мое. Я решаю, куда идет страна. И в том числе – литература.

И граждане мой курс поддерживают. Точно так же, как только что долбили ретивых юнцов, теперь хвалят нового Теркина: «Развернул газету. Вздрогнул. «Теркин!» Залпом прочел все. Второй раз читал не спеша. И смеялся, и грустил, и зябко поеживался». «Несмотря на гротескную форму, поэма А. Твардовского – песнь о настоящем русском человеке…» «Нахожусь под впечатлением чего-то большого, полностью не охваченного разумом…» И напрасно вы, товарищ Грибачев, тискаете в «Октябре» всякие статейки про что теперь выходит «Теркин против Теркина». Не спешите сшибать лбами «идейно выверенного» солдата из «Книги про бойца» с «сомнительным» из «Того света». Не вам ли Александр Трифонович там же посоветовал:

 
Не ищи везде подвоха,
Не пугай из-за куста.
Отвыкай. Не та эпоха —
Хочешь, нет ли, а не та!
 

Глава 5
Бочкотара

И впрямь – не та. Твардовский читал «Теркина» Хрущеву на встрече с разноплеменной писательской тусой (хоть и без иностранцев в зале). К нему на Черное море привезли участников конгресса Европейского сообщества писателей, что проходил с 5 по 8 августа 1963 года.

Эта организация, основанная в 1958 году в Неаполе по инициативе итальянского прозаика Джанпаттисты Анджолетт и объединявшая более тысячи литераторов из 23 стран, в отличие от тогдашнего Пенклуба, считалась площадкой литературного диалога Востока и Запада. Ее члены, согласно уставу, были обязаны «содействовать развитию духа дружбы и сотрудничества между народами». Сообщество в целом держалось столь свойственной многим европейским интеллектуалам леволиберальной позиции равной удаленности, осуждало, с одной стороны – антикоммунизм и колониализм, а с другой – ужасы ГУЛАГа, и признавалось в СССР «форумом здравомыслящих творческих деятелей». В 1963 году в нем состояли 150 советских литераторов.

На Флорентийском конгрессе 1962 года обсуждали взаимосвязи между литературой, радио, кино и телевидением. Ну а в Ленинграде, где собралась сессия руководящего совета Сообщества, решали вопрос: что делать с кризисом романа. Тема встречи так и звучала: «Судьба романа».

Причем тот печальный факт, что современный роман находится в кризисе, сильно беспокоил западных писателей. Что же до их советских коллег, то их смущало другое: а с какой это стати буржуазные литераторы ни с того ни с сего взялись толковать о каком-то кризисе, когда у нас-то роман-то процветает? Не иначе готовится очередная культурная провокация… Не иначе не просто так едут к нам Генрих Белль, Уильям Голдинг, Итало Кальвино, Альберто Моравиа, Ален Роб-Грийе, Жан-Поль Сартр, Тадеуш Ружевич и другие. Ну так и что ж? В случае чего найдутся и у нас мощные умы, виртуозные полемисты и корифеи культуры – Константин Симонов, Борис Сучков, Александр Твардовский, Илья Эренбург. Да вот и молодая подоспела гвардия, неугомонная, задиристая, ищущая, недавно вразумленная мудрыми наставлениями партии и правительства. Скажем, вот, к примеру, Аксенов Василий Павлович…

В ту пору, как, впрочем, и после, его увлекал вопрос: почему зарубежные коллеги опасаются, что роману как жанру грозит кризис? Ведь в нашей-то, советской-то литературе всё с этим делом очень даже хорошо. Накатила «новая волна» – Гладилин, Войнович, Владимов, Трифонов, Битов, Искандер. Да и «старая волна» не сошла еще на нет: вон академик Михаил Александрович Шолохов – хоть и не нобелевский еще лауреат, а как авторитетно рассуждает о торжестве социалистического реализма. А что до романа, то – да есть ли, товарищи, у нас жанр главнее? Ты крупный писатель, идешь в ногу с эпохой, в курсе наших трудовых и боевых побед – издавай романы! Не-е-ет, может, это у вас на Западе с романом (как и со всем остальным) творится что-то нехорошее, а у нас в СССР он по-прежнему живее всех живых.

А что? Полки магазинов и библиотек гнутся под тяжестью томов, сработанных по «основному художественному методу». Ясное дело: наши-то книжки – тех, кто вроде Гладилина «усек», что «соцреализм – чушь собачья», – там не стоят, мгновенно раскупаются…

А у них, на Западе, в чем проблема? Пиши как хочешь, издавай, что желаешь: реализм так реализм, авангард так авангард… В чем же кризис? Узнаем-ка из первых уст. Ну вот, хотя бы от Алена Роб-Грийе – знаменитого теоретика «нового романа». Говорят, дискуссии Василия и Алена выходили за рамки официальной программы. Друг Аксенова Евгений Попов в одной из бесед с другом Аксенова Александром Кабаковым поведал, что, встретившись как-то с Роб-Грийе в неформальной обстановке, упомянул имя их общего друга, и тот «мгновенно среагировал: "А-а! Аксенов, Василий!"[74]74
  Цит. по: Аксенов. Александр Кабаков / Евгений Попов. АСТ, М., 2011. Еще раз пометим: встреча в Петербурге… это самое… Ленинграде прошла в 1963 году. Роб-Грийе слегка напутал.


[Закрыть] И тут лицо его озарилось такой улыбкой, мужской, я бы сказал, и он говорит: «Шестьдесят второй год, Петербург… это самое… Ленинград… Да-а…» То есть я чувствую, там были выпивка, похождения…». А всё, чтоб понять: какова она – судьба романа.