Текст книги "Мария Склодовская-Кюри"

Студенческая жизнь

Мария снимает комнату в мансарде дома на Третьей улице Флаттер, 3. Правда, комнатка без воды и отопления, но всего за 25 франков в месяц! За два с половиной года учебы в Сорбонне она поменяет жилье четыре раза. Много позже Мария будет вспоминать эти годы как самые счастливые в жизни. Это были годы «свободной, самостоятельной жизни, когда принадлежишь только себе и никто тебя не отвлекает от учебы». Правда, Мария решила, что по окончании семестра вернется к Длусским – надо было экономить каждый франк.

Мария 17 марта 1893 года пишет Юзефу в письме:

«Ты, несомненно, знаешь от папы, что я решила поселиться ближе к месту моих занятий; по разным соображениям это стало необходимым для меня, особенно в текущем семестре. Теперь мое намерение осуществилось, и я пишу в моем новом обиталище: улица Флаттер, 3. Оно состоит из небольшой комнатки, очень недорогой и вполне приличной; через пятнадцать минут я уже в лаборатории, а через двадцать – в Сорбонне. Само собой разумеется, что без помощи Длусских я не устроилась бы так удачно.

Работаю в тысячу раз больше, чем во время моего пребывания на Немецкой улице. Там бесконечно мешал мне мой милый зять. Когда я была дома, он совершенно не терпел, чтобы я занималась чем-нибудь другим, кроме приятной болтовни с ним. Мне приходилось из-за этого вести войну против него. Через несколько дней он и Броня соскучились по мне и зашли навестить меня. Я угостила их холостяцким чаем, а после мы сошли вниз повидать супругов С., живущих в этом же доме».

В Латинском квартале были расположены дома, где раньше жила прислуга богатых господ, а теперь обитали художники-неудачники, проститутки, фабричные рабочие и студенты. Зато студентам рукой подать до университета, да к тому же из окна можно было любоваться великолепными видами Парижа.

По ночам Латинский квартал захлестывала волна буйного веселья, которое частенько заканчивалось поножовщиной. Мария была славной, привлекательной девушкой с пепельными волосами и высоким лбом, но всегда полностью погружалась в мысли о предмете, которым занималась. Она передвигалась по ночным неистовствующим улицам в длинном черном пальто такой тихой и легкой походкой, что посетители квартала ее попросту не замечали.

Она проскальзывала в подъезд своего мрачного дома, поднималась по шатким ступеням на шестой этаж в свою комнатку. Обстановка ее, мягко говоря, аскетическая – железная складная кровать, буржуйка, дощатый стол, кухонный стул и таз. Еще есть керосиновая лампа с абажуром, кувшин для воды (воду Мария берет из крана на лестничной площадке), спиртовая горелка размером с блюдечко, которая служит для готовки. Комплект посуды тоже крайне экономный: две тарелки, нож, вилка, чайная ложечка, чашка и кастрюля. Конечно, есть кипятильник для воды и три стакана, чтобы можно было напоить чаем сестру и ее мужа, когда они решат навестить Марию. Когда же к ней заглядывает кто-нибудь из знакомых (правда, происходит это очень редко), закон гостеприимства остается в силе: хозяйка разжигает буржуйку, труба которой извивается по комнате. Гости усаживаются на вытащенном из угла большом коричневом чемодане, который заменяет девушке платяной шкаф.

Теперь Мария в любую погоду ходит в Сорбонну пешком. Она экономит на угле: на всю зиму покупает в лавочке на углу пару мешков брикетов, а потом ведрами перетаскивает их на шестой этаж по крутой лестнице, останавливаясь на каждой площадке, чтобы передохнуть. Экономит она и на освещении: как только наступают сумерки, студентка торопится в благодатный приют – библиотеку Святой Женевьевы. Здесь тепло и горит газ. К тому же библиотека открыта до десяти вечера. Там молодая полячка, подперев голову руками, работает до закрытия. Дома надо иметь запас керосина, чтобы хватило на освещение до двух часов ночи – и тогда Мария бросается в постель, устав до полного бессилия.

Совсем плохо с питанием: Мария живет практически впроголодь, чаще всего на хлебе и чае, изредка позволяя себе такую «роскошь», как яйцо, шоколад, немного фруктов или пучок редиса. Мария не умеет и не очень любит готовить – и потому отказывается от обедов. К тому же готовка – это трата драгоценного времени. Да и мясо ей точно не по карману.

Мария старается не обращаться за деньгами к сестре и делает все возможное, чтобы трех франков в день ей хватало на жилье, топливо, еду, одежду, стирку, книги, тетради, а главное, на то, чтобы учиться в университете.

Ложась спать, она укрывается почти всем своим немудреным гардеробом: поверх тонкого одеяла – платьем, пальто, платками. Такой спартанский образ жизни, естественно, вскоре сказывается на здоровье. Мария худеет, у нее кружится голова, все чаще случаются обмороки…

Как-то ей пришлось на несколько дней перебраться к сестре, чтобы прийти в себя, подкормиться, подлечиться. Но, как только ей полегчало, она возвращается в свою каморку. Главное для девушки – занятия, опыты, лекции.

Девушка погружается в учебу полностью и, вдохновившись успехами, чувствует, что способна познать все, чем уже располагает наука. Каждый день и шаг за шагом она изучает математику, химию, физику, осваивает техники экспериментов, еще не предполагая, насколько это пригодится ей в будущем.

Чем дальше, тем больше ей импонирует сам принцип обучения в Сорбонне: здесь не навязывают студентам некий обязательный объем знаний по обязательным предметам, напротив, преподаватели всеми силами пытаются вдохновить студентов, пробудить у них интерес к той области науки, которой студент намерен посвятить себя в дальнейшем, приучают к самостоятельной творческой работе.

Марии приходится по душе та атмосфера сосредоточенности и тишины, тот особый климат лабораторий – эту любовь она пронесет через всю свою жизнь. В лаборатории она трудится обычно стоя: перед дубовым столом с аппаратурой для точных измерений, перед вытяжным колпаком, под которым кипят на пламени паяльной лампы растворы веществ. В темном халате из грубой холстины Мария ничем не отличается от других студентов, которые работают в лаборатории рядом с ней.

Среди почти двух тысяч студентов учится только 23 девушки, но Марию это не удивляет. Она и дома привыкла к тому, что женщина – это существо второго сорта, и видит, что передовая Франция, в общем, недалеко ушла по части отношения к слабому полу. Здесь женщины тоже не имеют права голоса, права на развод, а если муж уходит из семьи, женщины лишаются юридических прав и на детей, и на свое имущество. Более того, девушке приличного поведения не следует одной, без компаньонки, выходить из дома, появляться в театре или ресторане, принимать у себя гостей.

Правда, в стенах Сорбонны к девушкам относились несколько иначе – галантно, предупредительно. А к серьезной светловолосой Марии с огромными серыми глазами, устремленными, казалось, лишь вглубь себя и к каким-то иным предметам, студенты и профессура относились совсем иначе: они сразу поняли, что мадемуазель Склодовская – человек особого склада. Сама же девушка ничего этого не замечала: неравенство мужчин и женщин в обществе были привычны, а реакции мужчин на нее саму ее совершенно не интересовали.

Точная и аккуратная, умелая и старательная, она была замечена самим профессором Липпманом. Тот поручил Марии выполнение первых самостоятельных работ. Да, они не касались фундаментальных проблем физической науки, однако смогли привить вкус к исследовательской деятельности, пробудили в девушке страсть экспериментатора, отточили научный подход. С неиссякаемым терпением Мария ставит многочасовые опыты, одинаково скрупулезно выполняет и самые простые, и самые скучные, и требующие особой точности операции.

Вот что писала Ева Кюри, журналист, младшая дочь Марии, о тех годах обучения:

«Она готова была целый день простоять рядом с каким-то прибором, следя за ходом опыта, или у вытяжного шкафа, сторожа тигель с раствором, который приходилось часами терпеливо и непрерывно размешивать. Широкий халат из грубой парусины делал ее совершенно подобной коллегам, которые вот так же, как она, безмолвствовали над своими тиглями и спиртовками, так же погружались в работу и тишину, которую не нарушало ни одно лишнее движение, ни одно слово».

К этому времени Мария постепенно избавляется от своей застенчивости, вернее, от сдержанного отношения к людям посторонним, хоть и находящимся рядом. Скромная Мария охотно проводит время в обществе мужчин, правда, не тех, которым она интересна как женщина, а тех, с которыми можно обстоятельно беседовать на научные темы.

К ним относятся математик Поль Пенлеве (позже ставший известным политиком), физик Жан Перрен, будущий лауреат Нобелевской премии, и геофизик Шарль Морен. Самым значительным среди преподавателей для Марии остается Анри Пуанкаре, профессор математики. Наконец учебный год подошел к концу. Приближалось лето, наступило время выпускных экзаменов.

Мария пишет отцу:

«Чем ближе сессия, тем больше я боюсь, что не успею к ней подготовиться».

Среди тех, кто готов был защищать диплом лиценциата по физике, только две девушки. Наконец жарким июльским днем ей вручили экзаменационный лист. От волнения Мария не сразу смогла понять, что там написано. Но она заставила себя успокоиться, села за стол и начала писать. Результаты экзамена должны были сообщить лишь через несколько дней. Когда роковой день наступил, она прошмыгнула в большую аудиторию, где собрали всех экзаменовавшихся. Студенты ждали профессора, который должен был произнести фамилии сдавших экзамен в том порядке, который соответствовал оценке. Наконец профессор поднялся на кафедру, открыл лист со списком и произнес фамилию лучшего студента:

– Мария Склодовская!

Стремление дойти до совершенства – отличительная черта характера Марии. Так, она решает в совершенстве овладеть французским языком. И упорно твердит слова, изучает орфографию и синтаксис, упражняется в произношении. Девушка работает над языком до тех пор, пока не овладевает всеми доступными ей знаниями в этой области.

«И только ее “р”, – пишет Ева, – останется не вполне французским, хотя и необыкновенно красивым и гармонирующим с ее мягким, несколько глуховатым голосом».

Мария приезжает на лето в родную Варшаву. Она так скучала, так мечтала повидать отца, сестер, друзей! Все имевшиеся деньги – а их совсем немного – Мария потратила на подарки родным. Радость встречи велика. Но страшная худоба Марии, ее усталый вид и скромная одежда вызывают у родных беспокойство. Ее «усиленно питают» и обшивают, заставляют побольше отдыхать и набираться сил.

Пан Владислав Склодовский сдал, он с трудом передвигается, сильно сутулится, тяжело дышит. Печальные воспоминания не отпускают, терзают его, особенно в предутренние часы. Приезд Мани, похоже, вырвал его из власти воспоминаний; как и раньше, они часами говорят – о ее учебе и жизни в Париже, вспоминают о матери, пани Брониславе. Как и раньше, они решают математические задачки, читают друг другу стихи любимых поэтов. Пан Владислав гордился дочерью – ее четким, быстрым умом, блистательной памятью, ее увлеченностью научными опытами. Подумать только – Маня слушает лекции самого Пуанкаре! Она лучше всех сдала экзамен по физике и уже защитила диплом. А если дочь продолжит учебу в Сорбонне, то защитит диплом и по математике!

Пан Владислав старается не думать о том, что это «если» – вопрос, конечно, финансовый. Маня с отцом часто ходят на могилы Брониславы и Зоси, бродят вдоль берега Вислы. У Мани сжимается сердце при мысли, что она может еще на год оставить отца одного. Но, если она не окончит Сорбонну, не станет всерьез заниматься наукой, что ждет ее?.. Эти мысли беспокоят ее, она пытается найти выход и пока его не видит.

Каникулы промчались как один день. Пора возвращаться в университет, на второй курс, готовиться к экзаменам по математике. Но где взять денег?

Иногда всем нам помогает счастливый случай. Помог он и Марии. Дело в том, что ее пример вызвал в соотечественницах прилив гордости и самоуважения. Конечно, полячки могут и должны учиться, если им этого хочется! Одна из влиятельных польских дам, пани Дыдынская, добивается для Склодовской стипендии Фонда Александровича. Это целых шестьсот рублей! Такую сумму выделяли талантливым польским студентам для учебы за границей. Теперь у Марии есть возможность оплатить следующие полтора года учебы.

Марии никогда не приходило в голову хлопотать о подобной поддержке. Она тут же возвращается в Париж. Там ей удается найти довольно приличную и дешевую комнату, самую удобную из всех, в которых ей приходилось прежде жить. И снова она с головой уходит в науку.

Мария 15 сентября 1893 года пишет брату Юзефу:

«…Я уже сняла комнату на седьмом этаже, на чистенькой, приличной улице, которая мне очень нравится. Скажи папе, что там, где я должна была поселиться, нет ни одной свободной комнаты и что я очень довольна снятой мною: окно затворяется плотно, и когда я все устрою, то в ней не будет холодно, тем более что пол не каменный, а паркетный. Сравнительно с моей прошлогодней комнатой – это прямо дворец. Стоит она сто восемьдесят франков в год, следовательно, на шестьдесят франков дешевле той, какую рекомендовал мне папа.

Надо ли говорить, что я безумно рада возвращению в Париж. Мне было тяжко расставаться с папой, но я видела, что он здоров, оживлен и может обойтись без меня, особенно когда и ты живешь в Варшаве. А я ставлю на карту всю мою жизнь… Поэтому мне показалось, что я могу еще остаться здесь без угрызений совести. Я вплотную засела за математику, чтобы быть на должной высоте к началу лекций. Три раза в неделю по утрам я даю уроки одной подруге француженке, так как она готовится к экзамену, какой я уже сдала. Скажи папе, что я привыкаю к своей работе, что она меня не утомляет так, как раньше…»

А вот ее письмо Юзефу, которое она напишет весной 1894 года:

«Трудно рассказывать о моей жизни, настолько она монотонна и, в сущности, неинтересна; но меня не тяготит это однообразие, и я жалею только о том, что день так короток и так быстро проходит. Уже Пасха, а человек никогда не оглядывается на то, что сделано, но смотрит вперед – на то, что еще предстоит сделать. И если не любить этой работы, можно иной раз прийти в отчаяние».

Мария с увлечением отдается учебе, она совершенно поглощена наукой. Но это, по ее собственным воспоминаниям, был, несомненно, весьма трудный период в жизни. Позднее она неоднократно называла его героическим. Полученной стипендией девушка распоряжается весьма экономно, отказывая себе буквально во всем, чтобы иметь возможность как можно дольше посещать занятия в университете.

Вот строки из книги Евы Кюри:

«…Спустя несколько лет она с такой же расчетливостью будет откладывать по копейке из первых заработанных в Париже денег за техническую работу, порученную ей Обществом покровительства национальной промышленности. И, скопив шестьсот рублей, вернет их правлению стипендиального фонда, которое примет их с величайшим удивлением, ибо это будет первый случай в его практике… Стипендия была безвозмездной – ответят ей. Но Мария, взяв в свое время эти деньги, считала их временной ссудой и долгом чести, который необходимо вернуть, как только появится возможность. Это было ее священной обязанностью, поскольку назначение стипендии было свидетельством доверия к ней. Было бы нечестно оставлять у себя эти деньги хоть на минуту дольше того, чем это было необходимо: ведь теперь они могли помочь кому-то другому…»

Деловое знакомство

И еще одна цитата, воспоминание Марии о первой встрече с Пьером Кюри:

«Когда я вошла, Пьер Кюри стоял в пролете стеклянной двери, выходившей на балкон. Он мне показался очень молодым, хотя ему исполнилось в то время тридцать пять лет. Меня поразило в нем выражение ясных глаз и чуть заметная принужденность в осанке высокой фигуры. Его медленная, обдуманная речь, его простота, серьезная и вместе с тем юная улыбка располагали к полному доверию. Между нами завязался разговор, быстро перешедший в дружескую беседу: он занимался такими научными вопросами, относительно которых мне было очень интересно знать его мнение».

Чуть позже мы вернемся к той, первой встрече. Но сначала о том, кто же такой Пьер Кюри, как складывалась его жизнь и научная карьера.

Пьер родился в Париже 15 мая 1859 года. Его отец Эжен тогда работал в лабораториях Естественного музея ассистентом профессора Грациолета. Отец Пьера, выходец из протестантской эльзасской семьи, был врачом и сыном врача. Воспитывался в Париже, получил образование в университете на естественном и медицинском факультетах.

Вот как Мария рассказывает в написанной ею книге «Пьер Кюри» о своем свекре:

«Доктор Эжен Кюри был замечательной личностью, поражавшей всех соприкасавшихся с ним людей. Это был человек высокого роста, вероятно, блондин в молодости, с прекрасными голубыми глазами, не утратившими и в преклонном возрасте живости и блеска; глаза его сохранили детское выражение и сияли добротой и умом. Эжен Кюри обладал незаурядными умственными способностями, сильным влечением к естественным наукам и темпераментом ученого.

Он мечтал посвятить свою жизнь научной работе, но, обремененный семьей, принужден был отказаться от этого проекта и избрать профессию врача; однако он продолжал экспериментальные исследования, в частности прививки туберкулеза, в ту эпоху, когда бактерийное происхождение этой болезни еще не было вполне установлено. До конца своей жизни Эжен Кюри сохранил культ науки и сожалел, что не мог всецело посвятить себя ей. Для научных опытов ему необходимы были растения и животные, поэтому у доктора Кюри сформировалась привычка совершать прогулки. Любя природу, он предпочитал жизнь в деревне.

В течение своей скромной карьеры врача Эжен Кюри проявил замечательные самоотверженность и бескорыстие. Во время революции 1848 года, когда он был еще студентом, правительство Республики наградило его почетной медалью «за достойное и храброе поведение» при уходе за ранеными. Эжен Кюри и сам был ранен 24 февраля пулей, раздробившей ему челюсть. Позже, при эпидемии холеры, он остался ухаживать за больными в одном из кварталов Парижа, брошенном другими врачами. Во время Коммуны он устроил амбулаторию в своей квартире, недалеко от баррикады, и лечил раненых; из-за этого акта гражданской доблести и передовых убеждений Эжен Кюри потерял часть своих буржуазных пациентов. Тогда он занял должность врачебного инспектора по защите малолетних. Эта служба позволяла жить в предместье Парижа, в условиях более благоприятных, чем в городе, для здоровья его самого и его семьи.

Доктор Кюри имел твердые политические убеждения. Идеалист по темпераменту, он со всем пылом увлекся республиканской доктриной, вдохновлявшей революционеров 1848 года. Он был связан дружбой с Анри Бриссоном и членами его кружка; свободомыслящий и антиклерикал, как и они, Эжен Кюри не крестил двух своих сыновей и не приписывал их ни к какому культу…»[2]2
  Точно так же, как нам часто приходится цитировать книгу Евы Кюри о матери, нам предстоит цитировать и книгу Марии Кюри о муже. И это понятно – она была ближе всех к этому удивительному человеку, прожила с ним прекрасные годы и понимала его как никто другой.


[Закрыть]

Во время Парижской коммуны, как мы знаем, Эжен Кюри устроил лазарет в собственной квартире – ведь она находилась по соседству с баррикадой. Его сыновья, Пьер и Поль, вместе с отцом подбирали раненых на улице. Этот острый и даже трагический период глубоко западет в память Пьера, тогда еще подростка.

Эжен Кюри был искренним сторонником Коммуны и дружил с коммунарами. Он принадлежал к числу прогрессивных и свободомыслящих людей. Это отношение к Коммуне и коммунарам, прогрессивные взгляды не всем приходились по нутру и закрывали доступ доктору в богатые буржуазные дома.

Такое заметное сокращение практики вынудило доктора расстаться с Парижем. В 1873 году он становится медицинским инспектором в Фонтене-о-Роз, а через девять лет переезжает в Со – местечко, расположенное недалеко от Парижа. Теперь у его семьи условия жизни хорошие, но материальное положение оставляет желать лучшего. Однако, несмотря на определенный недостаток средств, в доме всегда царит светлая, спокойная атмосфера. Сыновья Эжена растут в обстановке доброты и любви.

«Пьер, – позднее напишет Мария, – рассказывая мне в первый раз о своих родителях, употребил слово “безупречные”. И они действительно были такими людьми. Отец, несколько деспотичный, с умом деятельным и живым, исключительно бескорыстный, не желал и не умел пользоваться своими связями для улучшения материальных условий. Он нежно любил жену и сыновей и всегда был готов спешить туда, где нуждались в его помощи. Она, хрупкая, живая, хотя и не вполне здоровая после появления на свет детей, была всегда весела и деятельна в скромном своем доме, который сумела сделать милым и гостеприимным.

Когда я познакомилась с ними, они жили в Со, на улице Саблон (ныне ул. Пьера Кюри), в маленьком старом особнячке, укрытом в гуще красивого сада. Жизнь их текла спокойно. Доктор Кюри посещал больных в Со и соседних местностях, читал и занимался своим садом. Родственники и соседи посещали их по воскресеньям – и тогда любимыми развлечениями были шахматы или кегли… Этот дом и его обитатели дышали глубоким спокойствием и благодушием».

Детство и юность Пьера проходят дома. Школу он не посещает, сначала его обучением занимается мама, потом старший брат и отец. И это было для Пьера очень хорошо. Все дело в том, что мальчик был склонен к задумчивости и даже мечтательности. Вероятно, ему было бы трудно приспособиться к школьным строгостям, особенно в те годы, когда мальчик-подросток бунтует против всего.

Первое впечатление могло быть даже и ошибочным – незнакомый человек подумал бы, что Пьер медленно и тяжело соображает. На самом же деле это было проявлением исключительно глубокой сосредоточенности, за которой следовало полное и всестороннее усвоение предмета.

Конечно, из-за того, что учили его родные, образование Пьера не имело систематического характера. Но он развивался свободно, его знания не закоснели в догмах и схемах, которые нередко навязывает школа. Он любил природу, и под влиянием прогулок по окрестностям, ближним и дальним, это чувство только усиливалось. Частенько Пьер гулял один, хотя никогда не отказывался прогуляться вместе с друзьями.

И снова обратимся к книге Марии Кюри:

«Он рос на свободе, развивая свое влечение к естественным наукам во время полевых экскурсий, откуда он приносил растения и животных для опытов отца. Эти прогулки, то в одиночестве, то с родными, пробудили в нем большую любовь к природе, и эту страсть он сохранил до конца своей жизни.

Интимное общение с природой, которое дано немногим детям из-за искусственных условий городской жизни и классического образования, может быть, имело решающее влияние на развитие ума Пьера Кюри. Под руководством своего отца он выучился наблюдать явления и давать им правильное объяснение. Он хорошо изучил животных и растения окрестностей Парижа. В любое время года он знал, каких или какие из них можно встретить в лесах, на полях, в ручьях или болотах. Болота со своей специфической флорой и фауной – своими лягушками, тритонами, саламандрами, улитками и прочими обитателями воды и воздуха – имели для него особую притягательную силу. Никакое усилие не казалось ему чрезмерным для достижения предмета, вызвавшего его специальный интерес. Он, ни на минуту не колеблясь, брал в руки животных для того, чтобы иметь возможность вблизи изучить их. Позднее, после нашей свадьбы, при наших совместных прогулках, когда мне случалось возражать против предложения взять в руки лягушку, он нередко говорил: “Но посмотри же, какая она хорошенькая!” Точно так же он очень любил собирать во время своих прогулок букеты полевых цветов.

Таким образом, его познания в естественных науках, как и в математике, быстро обогащались; напротив, его классическое образование было весьма заброшено; свои знания по литературе и истории он приобрел главным образом благодаря чтению. Его отец, широко образованный человек, имел большую библиотеку из сочинений французских и иностранных авторов. Он очень любил чтение и сумел передать эту любовь своим сыновьям».

Когда Пьеру исполнилось четырнадцать, он начал заниматься математикой с Анри Базилем, обладавшим незаурядными педагогическими способностями. Мария пишет об этом периоде жизни мужа так: «Этот учитель сумел оценить своего ученика, привязался к нему и заставил его работать с большим усердием; он даже помогал ему подогнать латынь, в которой тот очень отстал. В то же время Пьер Кюри подружился с Альбером Базилем, сыном своего учителя.

Эти уроки, без сомнения, имели большое влияние на ум Пьера Кюри; они помогли ему развиться, углубить свои способности и сознать, что он может сделать для науки. У Пьера Кюри были замечательные способности к математике, чисто геометрический ум и прекрасные пространственные представления. Он вскоре сделал большие успехи, и эти занятия, увлекавшие его, стали для него большой радостью; он сохранил неизменную благодарность к своему учителю. Он мне сообщил одну подробность, доказывающую, что уже с того времени он не удовлетворялся установленной программой занятий, но уклонялся от нее с целью самостоятельного исследования: увлеченный только что изученной им теорией определителей, он задумал сделать аналогичное построение в трех измерениях и старался открыть свойства и применение этих «кубических детерминантов». Что и говорить, в его годы и при тех познаниях, которыми он обладал, это предприятие было выше его сил, и тем не менее оно характерно для юного изобретательного ума.

Несколько лет спустя, поглощенный размышлениями о симметрии, он поставил себе вопрос: “Нельзя ли найти общий метод для решения любого уравнения? Все является вопросом симметрии”. Он тогда еще не знал теории групп Галуа, позволявшей подойти к разрешению этой проблемы; но впоследствии он был счастлив узнать о ее выводах, как и о приложении геометрии к уравнениям пятой степени».

Пьер делает такие успехи в этом непростом предмете, что уже в шестнадцать выдерживает экзамен на аттестат зрелости.

Вскоре он принят в Парижский университет. Имея большие способности к исследовательской работе, он начинает помогать профессору Леру, готовится к лекциям по физике. Кроме этого, вместе с братом, Жаком Кюри, который работает ассистентом у профессоров Риша и Юнгфлейша, Пьер ставит эксперименты в химической лаборатории. Его успехи поразительны – в восемнадцать Пьер получает степень лиценциата, а в следующем, 1878 году, становится ассистентом профессора Дезена на естественно-математическом факультете Парижского университета.

В молодые годы Пьер, случается, задается и вопросами, как на самом деле «работает» голова человека. И, конечно, в первую очередь отвечает на это анализом собственной работоспособности: «Чтобы я, человек слабый, не пустил свою голову гулять на все четыре стороны, по воле малейшего встречного ветерка, необходима полная неподвижность всего вокруг меня, или же мне надо самому завертеться так, как крутится гудящий волчок, и тогда уже само движение сделает меня невосприимчивым к окружающим вещам.

Если же я, стараясь закрутить себя волчком, сначала начинаю кружиться медленно, то в это время какой-нибудь пустяк – одно слово, чей-нибудь рассказ, газета, гость – останавливают меня и не дают мне стать волчком и могут отодвинуть или задержать навсегда ту минуту, когда я, получив достаточную скорость, мог бы, несмотря на окружающее, сосредоточиться в себе самом.

Нам надо есть, пить, спать, лениться, любить, то есть касаться самых приятных вещей в этой жизни, и все же не поддаваться им. Но, делая все это, необходимо, чтобы те противные нашему естеству мысли, которым мы посвятили себя, оставались господствующими и продолжали свое бесстрастное движение в нашей бедной голове; надо из жизни создавать мечту, а из мечты – реальность».

Напомним, что человеку, который это написал, едва минуло двадцать.

Следующие пять лет он вел занятия со студентами и одновременно проводил самостоятельные исследования.

Уже в начале научной деятельности Пьер получил чрезвычайно интересные результаты. Первые исследования он выполнил совместно с профессором Дезеном. Задачей исследования было определение длины инфракрасного излучения с помощью батареи термоэлектрических элементов и металлической сетки. Тогда подобный метод был новинкой, но позднее стал часто применяться в аналогичных экспериментах.

Следующее исследование братья Кюри провели совместно. Жак (полное имя брата было Поль Жак, но он пользовался только вторым именем) в то время был ассистентом профессора Фриделя в минералогической лаборатории Сорбонны.

Предметом исследования братьев стали кристаллы. Эксперименты дали великолепные результаты – начинающие физики открыли явление пьезоэлектричества: оказалось, что при сжатии или растяжении на противоположных гранях кристалла некоторых диэлектриков появляются противоположные по знаку электрические заряды. А это значило, что под действием механических сил в атомах происходит перемещение электронов.

Сейчас это явление применяется очень широко. Оно используется в микрофонах, радионаушниках, динамиках. Благодаря ему стало возможно взаимное преобразование механических импульсов в электрические.

К сожалению, столь плодотворно начавшееся сотрудничество братьев Кюри оказалось недолгим: в 1883 году Жак Кюри получает кафедру минералогии в университете Монпелье, а Пьера назначают адъюнктом в Городскую школу индустриальной физики и химии. Правда, через 12 лет, в 1895 году, за исследования свойств кристаллов братья Кюри были удостоены премии Планте.

В Городской школе индустриальной физики и химии, которая размещалась в здании бывшего коллежа Роллен, Пьер проработает двадцать два года. Сначала он адъюнкт, а затем профессор. Занятия со студентами отнимают много времени, но он продолжает вести исследовательскую работу. Со стороны видных ученых ему оказывается большая моральная поддержка, но условия научной работы очень и очень тяжелы.

Вот как их описывала сама Мария Кюри: «…У него не было не только лаборатории, но даже собственного кабинета. Он не получал никаких средств на научные исследования. Лишь проработав в школе несколько лет, он добился, благодаря поддержке Шутценбергера, скромного ежегодного пособия на научные цели. До этого все необходимые материалы приобретались за счет школьного бюджета, к сожалению, весьма скудного, причем только благодаря благосклонности начальства».

Поль Шутценбергер, профессор, директор Городской школы индустриальной физики и химии, был выдающимся ученым-химиком, который в 1865 году получил ацетат целлюлозы.

Вот слова самого Пьера Кюри об этом крупном ученом: «Мне хочется напомнить здесь, что мы провели все наши исследования в Институте физики и химии города Парижа. Во всяком научном творчестве влияние обстановки, в которой работают, имеет очень важное значение, и результаты отчасти зависят от этого влияния. Уже более двадцати лет я работаю в Институте физики и химии. Шутценбергер, первый директор института, был знаменитым ученым. Я с благодарностью вспоминаю, что он мне предоставил возможность работать, когда я был еще лаборантом. Позже он позволил г-же Кюри работать со мной, и это разрешение в ту эпоху было незаурядным новшеством. Шутценбергер предоставлял нам всем большую свободу, и его влияние сказывалось главным образом на поддержании влечения к науке. Профессора Института физики и химии, студенты, оканчивающие его, представляли собою среду, которая была очень полезна для меня. Среди бывших студентов института мы нашли себе сотрудников и друзей. Я счастлив, что мне предоставляется возможность их всех здесь поблагодарить».