Текст книги "Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь"

– Вот с этого всё начинается, а потом «открой мне банку с закруткой», «давай назовём сына Цезарем», «ты глянь какая курица пришла в «Давай поженимся!». – Волк с лёгкостью подхватил ларец зубами и бросил его на дно глубокой, прохладной, чернозёмной, переплетённой древесными корнями ямы.

– А как бы ты назвал сына, если не Цезарем?

– Гай или Юлий, – пожал саркастичными плечами чёрный волк.

– Не поспоришь. Что делаем дальше?

– Сеанс окончен. Вот держи, – волк бросил Алёне фотоаппарат, неведомо как оказавшийся в его зубасто-клыкастой пасти.

– Просто сфоткать тебя? А что потом?

– Я исчезну, а ты пойдёшь дальше путешествовать по своим снам. Раз уж бабушка не дала тебе ловца снов, он будет твоим оружием из реального мира. Если встретишься с угрозой – просто сфотографируй; так же как и любого сомнительного путника, осознавшего реальность сновидений, вроде меня.

– Интересно, – Алёна занесла палец над кнопкой, на волка объектив направив. – Жаль, нельзя этот кадр взять с собой. Видел бы ты себя!

– Считаю, что я прекрасен всегда. А что касается именно фото, то, может, какой-то способ и существует, просто я об этом не знаю.

Алёна опустила глазок объектива, задумавшись.

– А может, ещё немного побудем вместе? Это же так необычно.

– Предлагай. Только без пошлостей. А то потом начнёшь рассказывать, что во сне не считается, – довольный волк показал язык.

Алёна надула губки, насупила бровь и дельно огляделась, через секунду расправив лицо:

– А вопрос-то хороший…

– Вот так всегда бывает. Во сне, в каждоночной сказке, мы можем делать всё, что хотим, но не делаем. В мире неисчерпаемых возможностей мы грязнем в бытовой жиже. Попусту грезим о работе, о домашней рутине и по новой переживаем всякие глупые ситуации, наш обычный день наполнившие, – философствовал волк, усевшись на пень и закинув одну заднюю лапу на другую.

– Давай на крышу рванём, как обычно, – пожала плечами Алёна. – Чё выдумывать. Раз не получилось там встретиться, то хотя бы расстанемся там.

– Твой сон. Ты заказываешь музыку.

– Но ты же тоже участвуешь.

– Я только меняю пластинки.

Алёна вышла из пахучих теней леса на залитую светом долину снов, выцеливающую глаз бликующими и резвящимися перекатами трав с ходящими по ним валами легкотелых тёплых ветров. Волк вышел следом. Алёна окинула взором просторную даль и щелчком пальцев возвела вокруг новую локацию, быстро пристрастившись к пространственным изменениям: город частично пророс из земли, частично выпал с небес. Алёна и волк оказались на крыше самого высокого здания города, в то время как живое воображение широкими мазками приукрасило картину сна. Позади небоскрёба возник привычный глазу полис, с другой стороны высоченной недвижимой стеной раскинулся умиротворённый океан. Волны колыбельно завивались и расстилались по поверхности крыши, напевая пеной, плавно растворяющейся в бело-песочном побережье. Солнце, быстро расплавившись, утонуло в глубоководном горизонте, напоследок ярко вспыхнув под водой своим двойником, – гало последними лучами цеплялось за крыши домов, норовя утащить мир за собой. Смеркались этажи, снотворная реальность погружалась в поэтичный сумрак быстро затянувших мир теней. Россыпь громадных звёзд драгоценно заблистала среди аврор, засветивших спящее небо крыльями разноцветий, норовя посыпаться прямо в руки. Среди полупрозрачных облаков порхали чёрно-белые скаты и их большие побратимы – морские дьяволы манты в одной компании с огромными полосатыми и синими китами, гулко поющими свои песни выбеленной огромной луне – супер-суперлунию.

Вова медленно превращался в человека, чёрная шерсть его опадала, звериные лапы перевоплощались в человеческие руки и ноги.

– Странно, здесь луна светит, а ты, наоборот, становишься человеком, – подметила нестыковку теперь улыбчивая Алёна.

– Так я под действием твоих чар им становлюсь. Ты мне хоть шорты придумай, не ходить же нагишом перед леди, – сказал, полчеловека спустя, Вова. – Раз сама так легко меняешь одеяния.

– Я подумаю.

Алёна с доброй усмешкой наблюдала за оборотневой трансформацией Вовы, который, оперативно разогнувшись, встал на вполне человеческие ноги, голову волка по-прежнему сохраняя.

Сама Алёна преобразилась. Гладчайшая кожа её, посеребрённая луной на каждом плавном изгибе, мерцала, налившись бронзой загара, спина осанисто распрямилась, волосы удлинились и заиграли привычными шелковистыми переливами, упругие формы её оказались стиснуты тонким раздельным купальником, поверх которого к мокрому телу прильнула прозрачная хлопчатая рубашка, обведя и подчеркнув каждую линию.

Тёплый ветерок веял с океана, неся на своих плечах солёный аромат. Голубел белый свет луны – небесной и отраженной в воде и ночи. Серебрился в полутьме песок, выстлавший берег. Цикадами вызванивали плавящиеся звёзды и замершие кометы, объятые переливчатыми сияниями. Алёна зашла босыми стопами в воду – почувствовала мягчайшее песчаное дно, скрытое игривыми, бархатными волнами. Голые ноги её очертились в воде ярко-фиолетовым светом. Под подошвами пульсировали невесомые пряди люминесцентных водорослей, точно в них билось сердце, сердце океана.

– Всегда хотела это увидеть. Чтобы ноги светились в воде, – ссыпала совершенно детский восторг в голос Алёна. – Столько раз бывала на островах и ни разу не видела.

– Видишь, как ты меняешься, в зависимости от места, – отметил Вова-оборотень, обретя, наконец, человечность и сохранив нравственность при помощи вовремя полученных чёрных шорт. – О! А вот за это спасибо.

– Зато ты не меняешься. У тебя даже во сне шрам от ожога остался на месте, – подметил внимательный взор Алёниных снова бездонно-зелёных глаз. – И ты довольно неплохо сложен. Или это моё воображение?

Вова казался в ночи выплавленным, вылитым из металла.

– Ты фантазируешь. В реальности я старый лысый толстый алкаш.

– Точно! Как я могла забыть. Пошли, пройдёмся.

– Пошли.

Он последовал бродить за ней по просоленной кромке воды до края крыши, где неведомая могучая сила ровно делила стихии пополам. Океан стоял безмятежной, мирной стеной, спокойно впуская в свои воды едущие где-то внизу одинокие автомобили, дальнейший свой вояж совершающие уже в качестве субмарин, равно как и гуляющих прохожих, становящихся в момент погружения в океан глубинными ныряльщиками, ищущими жемчуг упавших звёзд.

– Это какое-то конкретное место? Судя по тем двум пальмам.

Вова кивнул на высокие, гибкие деревья, мгновенно проросшие за спиной и разбавившие прибрежно-высотный пейзаж своей величавой тропической стройностью. Верхушки их были увенчаны широкими листьями-лопастями, а меж стволов был с ленивым прогибом натянут везде уместный гамак, манящий качественным бездельем враскачку. Смущённо смотрели в океан пальмы, будто стесняясь в воду войти, лишь аккуратно прикасаясь корнями к кружевам ухаживающих волн.

– Да, есть такое место. Надеюсь, смогу тебе его когда-нибудь показать, – тепло произнесла Алёна, прогулявшись до пальм и изящными стопами оставляя следы на мокром песке, в лебяжью грацию форм которых заливалась луна.

Украдкой дотронувшись до упругой коры деревьев, точно к приятным воспоминаниям прикоснувшись, она села на край парапета, почти полностью погруженного в сыпучий песок, облокотившись спиной на пальму, и волны, шепчась, нежно кутали ноги. Эротично-томный, приглушённый лоск гладкости женского тела и скользящих по нему капель сделались единым целым. Вова сел рядом.

Тёплое морское молчание сидело между ними и, так же как люди, просто болтало ногами во вьющейся, резвящейся воде.

– Море и правда может успокоить шрамы, – вспомнил слова Алёны Вова.

– Ага… Как хорошо здесь, – Алёна провела ножкой по океану.

– Жаль, это лишь сон, – ответил Вова, пересыпая горсть песка из ладони в ладонь, точно пытаясь укротить время.

– Но это хороший сон.

– Хороший.

– Хочется остаться здесь навсегда.

– Ну да, – согласился он. – Не делить недели на дни, а годы на месяцы. Давать друг другу друг друга взаймы и всё равно оставаться вместе. Даже в рифму получилось.

Она лишь жемчужно улыбнулась и взяла его за руку. Он мягко сжал её нежную ладонь в ответ.

– Мы же запоминаем сны. Сон может быть хорошим воспоминанием. А, как я поняла, у тебя с этим дефицит. Пусть у нас на двоих будет что-то светлое, согревающее, лёгкое и приятное. И только для нас двоих.

Вова улыбнулся. Как-то по-летнему тепло, точно в сердце был июль.

– Пусть.

Взгляды ребят пленили огромные, поющие в небе киты. Они выпрыгивали из океана, подолгу паря в небесах, среди взбитых облаков и гроздей созвездий, и под аккомпанемент молчания улыбчивой луны шумно падали обратно в далёкие воды.

Алёна, сев ближе, положила голову Вове на плечо, и мокрые волосы её улеглись на его груди. Щелчком пальцев она наколдовала кальян. Забурлила в нём топкая ночь, далёкой небесной простыней Млечного Пути укутанная.

– Если во сне есть дым – это пустой сон.

– Так пишут в сонниках, читая которые можно умереть от тупости, – хихикнув и впустив немного сладкого дыма в лёгкие, Алёна аккуратно повела плечиками.

– Никогда не думала жить в месте, подобному этому? Дышать океаном, петь с китами, смотреть в глаза звёздам, – Вова обхватил колени, взор вознеся к листьям-лопастям пальм, покачивающихся парусами, обуздавшими тёплые игривые ветра.

– Всю жизнь думаю об этом. Но родители привили любовь к городу, к стране, к природе. К людям. Наверное, рай должен оставаться недостижимым. Непостижимым. Он должен рождать лишь верные устремления. Иногда и мечта должна оставаться лишь мечтой. Остаться не претворённой. Своей рукотворной недостижимостью двигая вперёд.

Вова ощутил прикосновение истины к сказанному Алёной. Истины, которой также чужда постижимость.

– Даже любимая мечта?

– Даже.

– Накатим за это?

– Да!

Рядом самым волшебным образом возникла откупоренная бутыль с изящно вытянутым горлышком, до краёв наполненная красным напитком, и два стройных фужера хрупкого стекла.

– И даже до ночного магаза бежать не нужно, – наигранно удивился Вова.

– Наливай, мужчина, – командовала Алёна, элитным жестом придав намерению серьёзности, зрелости и решимости.

– Так точно, женщина, – Вова разлил напиток в две изящные формы, безупречно солнечному нектару подходящие.

– Погоди, добавим ещё один ингредиент, – Алёна подушечкой пальца коснулась тончайшей окружности хрусталя, извлекая тонкую высокую ноту, разбежавшуюся сферой сразу во все стороны.

В каждом из краснощёких бокалов, пьяно ворковавших, появилось крохотное, полурастворённое солнце, некогда виноград взрастившее, а сейчас таящее в вине персональным, миниатюрным рассветом.

– Текила-санрайз с мякотью? – рассматривал распаляющийся мир напитка Вова.

– Что-то вроде. За нас.

– За нас.

Ребята выпили, часть растворённого светила с вином в себя пустив. Вкус его очаровал скопом все органы чувств, слившихся в экстазе воедино, точно тело упало в негу забродившей от любви южной ночи, нектар которой укутан созвездиями, волнами и тайнами.

– Ого. Это какое-то запредельное вино. Даже лучше, чем из твоих погребов. В нём точно только виноград и каталонское солнце?

– Ну… Есть там ещё один секретный ингредиент, – мигнула Алёна. – Во сне же можно.

– Я бы сказал что-то умное по этому поводу, но, возможно, ты права. Во сне можно. Даже бодяжить вино кокаином.

– Фи. Вообще-то я просто добавила кое-какое хорошее чувство. Чтобы солнце действительно было в груди.

– Тогда другое дело.

Ребята выпили ещё по глоточку, и Алёна, в странной поспешности небрежного движения поставив фужер, заявила:

– Всё, я готова, пошли плавать! – глаза её горели, а океан перед ней млел от вожделения молодое женское тело в себя принять.

Бёдра её раскачались торопливым маятником, и в одно мгновение она оказалась на самом краю крыши, сорвав с себя рубашку и швырнув её на бренный берег. Приглушённый свет очертил стройный силуэт её на полотне лунной дорожки, выбелевшей полосу воды до самого горизонта. Алёна сложила пальцы клином. Лёгкое упругое движение – и она вольной стрелой уже летела в воду.

– Бегущая по волнам, ты закрываешь глаза… – тихо нараспев произнёс Вова, глядя на вынырнувшую и веерно взмахнувшую волосами Алёну.

– Давай со мной, – манила она, подплыв к берегу.

– Давай.

Вова с короткого разбега по-хулигански плюхнулся в воду «бомбочкой», умудрившись сделать при этом два кувырка через голову и Алёну основательно забрызгав.

В прозрачной толще вод он увидел горящие окна здания, украшенного терновыми переплетениями кораллов, убегающие вниз, в глубину, точно вагоны поезда, летящего в сумеречную мглу ночи; разноцветье рыбьих косяков, меняющих направления, точно невесомая лёгкость беседы двух людей, знающих друг друга всю жизнь; гипнотизирующие переливы укротивших электричество угрей, извивающих упругие тела, и вереницу игривых и извечно счастливых дельфинов.

– Я так и знала, что так будет! – сетовала Алёна, смеясь и солёную воду с лица смахнув, едва Вова оказался на поверхности воды.

Они плыли, рассекая стройными молодыми горячими телами спокойствие океана, прочь от берега, двигая бликующие, перекликающиеся волны по лунной дорожке, покорив одновременно две стихии, – и воду, и воздух, и океан, и небо, скользя по их тонкой границе стихией пятой – энергией жизни. И там, где в воздухе поднимались крохотные бугорки воды, в другой стихии, глядящей снизу вверх и гладящей тела, наоборот, появлялись соразмерные впадинки – вдохи и выдохи океана.

Приноровившись к мерному шагу волн, рука Вовы иной раз касалась Алёниной при гребке, ни намёка на смущение при этом не вызывая. Обоюдное осознание нереальности происходящего двигало горизонты и сужало метровую разлуку между людьми. Алёнина ладонь ухватила Вовину, лаконичность движений сбив. Ребята остановились, просто держась наплаву, просто паря в океане.

– Устала?

– Нет, – улыбаясь, Алёна порхала в воде, незаметно оказываясь ближе к Вове с каждым плавно-кошачьим движением. Лоснился пошлинкой блеск её глаз.

Он плавно приближался к ней.

– Это же сон, тут многое можно, – мягко стелила слова в истоме она, положив руки ему на плечи.

– Можно, – нежно прошептал он.

Приоткрытые мокрые губы их двигались навстречу друг к другу, как вдруг внезапная, свирепая сила расколола океан. Прямо перед ребятами из воды вылетела громадина – синий кит устремился в мечтательные небеса, вскрикнувшую в воодушевлённом удивлении Алёну и рассмеявшегося Вову снопами брызг накрыв. Кит махал мощным хвостом и взлетал всё выше, а восторженные люди, пленённые предвзятым восприятием гравитации, за ним последовать не могли и лишь с улыбчивой ревностью к небесам полёт созерцали.

– Жаль, мы так не можем, – сетовала Алёна, голову к приглашающему, гостеприимному поднебесью вознеся.

– Разве? – сомневался Вова. – Смотри.

Он щёлкнул пальцами и начал медленно возвышаться из воды. Сначала голова, шея и плечи, а через мгновение он, расставив руки в стороны, освободил тело от объятий океана до пояса, ещё миг – и Вова полностью покинул воду, секрет открыв, – из океана его высвободил скат манта. Человек монументально стоял, блестя горделивой россыпью капель на теле, на спине всплывшего, прирученного морского дьявола.

– Я боюсь, он такой страшный… – Алёна сделала несколько опасливых гребков от чудного, устрашающего анфаса ската к нелогичному, не вяжущемуся с ним профилю.

– Конечно, это же манта, – бесстрашный Вова уселся на спину чёрно-белому обитателю глубин без малейшей опаски, с лёгкостью дьявола оседлав. – Давай!

Вова протянул руку Алёне. Она, вздохнув и плюнув на омрачающую любое начало неуверенность и напомнив себе о цене момента, который едва ли когда-нибудь повторится, протянула отрытую ладонь ему навстречу и через миг оказалась позади Вовы, крепкий замок рук на его животе сомкнув.

– А теперь давай полетаем, – Вова по-дружески хлопнул манта по упругой чёрной спине, и скат, махнув широкими крыльями, ретиво воспарил ввысь. – Держись крепче!

Они поднимались всё выше и выше, всё ближе и ближе к галактикам и другим планетам, к кометам и лунам. К небесным телам и их душам. Скат, махая опахально крыльями, в воздухе оказался не менее ловок, нежели в воде. Он нёс людей сквозь волокна спящих, дымчатых облаков, мягко подсвеченных сияниями и пронзаемых широкими нотами вольного пения китов, расслабленно парящих неподалёку. Внизу, со стороны города, мерцали гроздья вызревших ночлежных огней, а над головой из черноты небес подмигивали звёзды, иной раз срываясь не загаданным желанием вниз и расчерчивая яркий, скоротечный след.

Манта послушно менял направления и высоту, ведомый лишь лёгкими прикосновениями Вовиных рук. Он, распластав плавники, с лёгкостью рассекал влажную тропическую сумеречную марь, обдающую лица ребят тёплыми дуновениями. Алёна, первые минуты полёта наполнив лишь притупляющим восприятие большеглазым страхом, постепенно ослабляла сцепку рук на животе Вовы и погружалась в непорочно-детское наслаждение.

– Давай немного посмотрим на город! – предложила она, пойдя на поводу у хвастливой мысли, желающей увидеть родной дом с высоты.

– Хорошо!

Скат плавно опустился к кромке воды и летел к приветственно кланяющимся пальмам. Метр за метром ширились объятия гавани, всё ближе и ближе, чётче и чётче вырисовывался странный причал, затерянный на высокой крыше и состоящий из песка, двух деревьев и гамака между. Вова заметил сгустившуюся из тьмы тень, ловко скользнувшую, перетекшую на край крыши и затаившуюся, но зоркой луной на мгновение вырванную из черноты брега. Рука сделала движение по спине ската, и манта начал плавно набирать высоту. И когда осёдланный людьми морской дьявол пролетел над верхушками пальм, тень мелькнула вновь, стремительно разрастаясь и угрожающе молниеносно приближаясь. Вова пришпорил бока ската пятками и потянул его за плечи на себя. Манта резко взметнулся ввысь, в вертикаль плоскости крыльев вбив. Огромные, яростно схлопнувшиеся челюсти сомкнулись в миллиметрах от ребят, скрежет громадных наточенных зубов на себе ощутивших.

Морской дьявол вращался волчком, улетая прочь от берега обратно в океан. Вова и Алёна как могли долго удерживались на его скользкой спине и за мгновение до приводнения отпустили руки. Взлетели все вместе, упали по отдельности.

Всплыв, Вова бросил пристальный взгляд на берег. Громадный чёрный силуэт проворно скользнул от одного края крыши до другого, яро дыша и к воде подойти не решившись, а через мгновение бесследно растворился тенью в маскирующей темноте.

Алёна положила испуганные руки Вове на плечи, к нему подплыв. Волнение изнутри покачивало грудь частыми вдохами.

– Что это было?! – дрожащим голосом произнесла она, бегая испуганными глазами по кромке берега, укутываемого спокойными вихрастыми волнами.

– Хозяин крыши, видимо. Значит, нам пора заканчивать, раз твоё подсознание включило защиту.

– Фигасе защита! А меня-то она почему пыталась сожрать?

– Думаю, целью был я. Нужно было меня убрать из твоего сна. Это такой коллективный дух антител подсознания, видимо. Ладно, – раздосадованно вздохнул Вова, – повеселились и хватит. Возвращай нас к началу.

– Эх, а хотелось ещё побыть здесь…

– Ага, сейчас нас ещё и акулы за задницы хватать начнут, – улыбался Вова.

– Ладно…

Алёна щёлкнула пальцами. Мир сна осыпался битым стеклом, осколки которого, опав, измельчились в светящуюся пыль. Она стояла в полутёмной пустоте, облачённая в сорочку с синими, молчаливыми птицами. Вова снова стал чёрным волком.

– Доброй ночи, – мигнул глазом он.

– Доброй, – Алёна, улыбнувшись, нажала на спуск фотоаппарата.

Затвор щёлкнул, взметнулась яркая молния вспышки. Волк, сделавшись тенью, скользнул прямиком в объектив. Алёна открыла просмотр фотографий (определённо удивившись наличию данной функции на стародавнем аппарате). В нём был запечатлён именно хитро улыбающийся Вова, а не его животное обличье.

6.

Благородное похмелье чинно будило Алёну к полудню: тонкие, полупрозрачные нотки тумана в голове (бросающие тень скорее на пересып), лёгкая утомлённость в мышцах, точно после восхождения к базилике Сакре-Кёр с подсчётом ступеней, и, вишенкой на царственном торте, иссякшая роса во рту, выдающая своё отсутствие за томительное вожделение в фиалковом саду.

В Вовином пробуждении было куда меньше изящества: клеила рот утренняя застойная слюна, трудно распахнулись сухие слегка опухшие веки, приторное послевкусие вечернего курева вязало всё от лёгких до губ никотиновым голоданием.

– Принесёшь мне кофе в постель? – спросила Алёна, где-то в ночи вернувшаяся из подвала, будучи при этом во сне и в телесную память воспоминание не прописав.

Она грациозно потягивалась под тающими снегами уже не пледа, а целого белого лёгкого хлопкового одеяла и опрятно зевала, окончательно из ласковых сетей сна высвободившись.

– Нет. Я гость. Так что кофе принесёшь мне именно ты, – важничал Вова, вылупившись из кокона спальника и удобно рассевшись на диване, чтобы следить за утренними потягушечными, абсолютно плавными движениями Алёны.

И в каждом её движении, в каждом мановении руки или во всплеске ножкой была какая-то природная красота, какая-то естественная грация, какая-то притягательная, обескураживающая простота. Раньше Вова этого не замечал, но вмешался взрезанный солнечный лучом полдень, нега одеяла, любвеобильность постели и разговоры о кофе, тонкий аромат которого чудесным образом просочился под дверью невесомым шёлком.

– Умный дом сам начинает варить капучино по первому требованию? – саркастично задался Вова, бойкий аромат носом впитав.

А где-то внизу ухнула упавшая пластиковая бутылка. Еле слышно заёрзала по столешнице чашка. Тонким звоном затрепетали в задвинутом ящике чайные ложки. Внизу кто-то показушно шумел на кухне, привлекая к себе явно недостающее внимание.

– Да это брат вернулся, видимо…

– Полезно иметь таких родственников.

– Пойдём, выпьем кофе.

Алёна легко накинула махровый халат поверх красной вульгарной сорочки и забежала принять водные процедуры в просторную светлую ванную, и каждое её движение подтвердило – утренняя неуклюжесть ей чужда. После, уже свежая и бодрая, она направилась на кухню летящей походкой. Казалось, её босые стопы едва касались любой поверхности. Она сбегала вниз не по ступеням, а по уплотняющимся расслоениям кофейного аромата.

Вова, скоро одевшись, сделал короткую зарядку, заряда не принесшую, и, по примеру Алёны, зашёл быстро умыться в ванную комнату второго этажа, где густо благоухало персиковое мыло и освежал фтор мятной зубной пасты. В запотевшем зеркале, в центре имевшем опрятную округлую протёртость для лица, чьей-то грациозной ручкой выведенную, Вова увидел себя, ночью и сновидениями потрёпанного, и, студёной водой лицо смочив, он направился на призывно-приставучий запах кофе, ниточка которого уводила по лестнице вниз, на кухню, а турка-клубок теснилась в руках Алекса, с трудом сдерживающего понятное негодование: договорённость о визите чужака-голодранца была достигнута в пределах чётких временных границ, и утром Вовы в доме уже быть не должно. Не говоря уже про «казённые» кофепития.

– Ну, мне тоже неприятно было бы увидеть у себя на кухне заспанного бомжа, – оголтело зевал Вова.

Алекс безмолвно согласился, сомкнув губы в неприветливой ухмылке, оплавляемый широкими, точно цыганские иглы, лучами, прошившими окно и плетущими тёплые нити.

Алёна, элегантно усевшись на высоком барном стуле и закинув ногу на ногу, назидающе посмотрела на брата. Брат назидающе пропустил её взгляд «мимо ушей».

– Я смотрю, ты уже потихоньку перебираешься сюда, – цедил пронзительную издёвку Алекс, прокручивая ажурную турку в специальном металлическом круглом противне, наполненном раскалёнными пустынными песками. Он готовил кофе по-турецки с чиновничьей монотонной пренебрежительностью вида ради.

Пока кухня, преисполненная солнца, ломилась от бодрящего аромата и любознательно созерцала нового человека, напиток пенился одухотворённой арабской вязью, а после своего тёмного рассвета в жерле металлического сосуда излился в белёсую чашку, где поверх его чёрного моря легло взбитое молочное облачко.

– Почему потихоньку. Я уже перебрался, просто живу налегке, – Вова взгромоздился на стул рядом с Алёной. – Пожалуй, буду жить в самой большой комнате.

– Купчую на дом оформлять? – серьёзно подыгрывал Алекс.

– Дарственную. Зачем оттягивать неизбежное? – иронично пожал плечами Вова. – Мне можно кофе?

– Можно только Машку за ляжку и в телегу с разбегу, – жирными линиями проводил границы Алекс.

Алёна тихо наслаждалась неспешной деликатной перебранкой двух парней, заочной виновницей коей она и являлась.

– И ещё козу на возу можно. Так говорят в народе, – с акцентом на «народе» добавил Вова.

Алекс скривился, намекающую лексику гостя не оценив.

– Разобралась, что искала во сне, сестра? – Алекс недовольно-резким движением поставил перед Алёной высокую чашку с капучино, им приготовленным по выточенной годами рецептуре, в глаза ей назидательно не посмотрев.

Брат щёлкнул выключатель на противне. Красная кнопка погасла, в иносказательном высокомерии дав Вове понять, что напитка из душистых, чёрных, свежемолотых зёрен ему не видать.

– Мы нашли надпись на латыни, – воодушевлённо начала Алёна, сделав всегда аппетитный первый глоток кофе и втянув коричную ёлочку, братом заботливо нарисованную. – Ну, точнее буквы. Но пока не поняли, что они означают, это одна из неразгаданных загадок человечества.

– Потрясающе.

Алекс запивал двойной сарказм двойным эспрессо.

– Буквы были написаны под гравюрой картины Пуссена, французского художника эпохи классицизма, высеченной на небольшой гранитной плитке, это копия Стаффордширского барельефа, – начал непринуждённо зевающий экскурс Вова.

– Ты ещё и искусствовед до кучи, сколько талантов и умений, – Алекс одухотворённо капал желчью, поведя бровью и рассматривая густую кофейную пену, не менее талантливо зевающую в небольшой чашке.

– Где-то я уже слышал эту фразу, – намекнул Вова, разгладив тени под глазами подушечкой безымянного пальца.

– И тебе бы одно из этих умений очень пригодилось бы, но я не скажу какое, – процитировала Вову насмешливо-низастым голосом Алёна, разбавив фразу суровогранитным выражением лица.

– Туше, – Вова одобрительно кивнул проявленному артистизму.

Алёна, довольная собой и происходящим, отпила ещё кофе, промурлыкав восхищённое восходящее «ммм», и вспорхнула со стула, чтобы приготовить бодрящий напиток гостю, сонная муть в глазах которого всё никак не хотела осесть полностью. Прищепка в виде гибкого кота, сдерживающая полусвёртком пачку кофейных зёрен, спрыгнула в сторону. Колумбийские зёрна бархатно ссыпались в кофемолку и довольно заурчали, измельчаясь.

– Так какой может быть смысл в этой надписи? – тут же отвлеклась от готовки она.

– Это же неразгаданная тайна, тут нужен вдумчивый непредвзятый твердотелый анализ, – Вова почёсывал затылок, точно пытаясь прогреть мозжечок от «утреннего» застоя.

– Я думал, для интровертов нет вопросов, только ответы, – широко ёрничал Алекс.

– Я не пророк, у меня другой профиль, – без толики рисовки заключил Вова.

– Было бы крайне интересно узнать… – Алекс старательно поддерживал разговор, напоминающий увязание в болотной топи.

– Если коротко, то я пытаюсь объяснить, что не нужно вести себя с людьми так, будто они виноваты в твоих бедах.

Алекс испытывал долгим, вкрадчивым взглядом, заклеймив визави печатью молчания. Вова не менее внимательно смотрел в ответ. Алекс обличающе усмехнулся, до конца не поняв, кого пытался обличить – себя или Вову, и вскоре покинул кухню, ответа на этот простой вопрос не найдя.

Алёна хлопотала с утварью, веселимая своей рьяной кухарской лихостью. Через стройный носик-желобок турки сбежал в чашку арабский напиток, возросший где-то под латиноамериканским солнцем. Алёна сделала Вове кофе, как делала для себя: две ложки арабики среднего помола и светлой обжарки, немного тёртой корицы и хорошо взбитая пенка молока жирностью около четырёх процентов. Вова был доволен, представив, что для него старалась целая команда – прекрасная Алёна, креолки-сборщицы кофейных зёрен и корицы, разные службы фасовки, упаковки, доставки, продажи и даже одна пятнистая, добродушная корова (возможно с колокольчиком на шее).

Не любящая откладывать животрепещущие вопросы в долгий ящик, Алёна, поставив чашку напротив гостя, взялась за телефон и перепечатала в заметку из пока ещё свежей памяти последовательность латинских букв – «DOUOSОVAVVM».

– Запиши от руки, это должно прописаться буквами в телесной памяти, – рекомендовал Вова, отхлебнув напиток, вмиг ожививший разум.

– Ну ладно.

В руках Алёны возник ежедневник, озаглавленный латинским выражением «Hic portus salutis». Она выписала в ряд прописные буквы своим удивительно разборчивым почерком. Строка быстро наполнилась литерами, но не смыслом.

– Прикол в том, – Вова вставил реплику между богатых бодростью глотков «чёрного золота», – что во сне невозможно запомнить цифры и буквы. Наш разум так устроен, что невозможно сфокусироваться, все знаки и символы будут постоянно меняться. То есть ты даже не сможешь ввести свой номер телефона, чтобы не сбиться. А раз мы оба смотрели на эти буквы и запомнили их, то это значит, что они не часть сна. Они реальны. И кем-то умело подброшены.

– Какие есть соображения?

Алёна, не стесненная фрейдовскими толкованиями, покусывала карандаш и всматривалась в немой танец чёрно-серых букв на белоснежной глади ежедневника, делая на его мнимых полях пометки и иногда зарисовки.

– Ну… Нужно разработать систему шифровки, – проветренное крепким сном и растормошённое кофе сознание Вовы начало-таки работать как положено. – Говорят, если разгадать шифр, он подскажет место нахождения святого Грааля – кубка, из которого Иисус пил на тайной вечере. Но какое отношение этот кубок может иметь к нам, мне непонятно.

Алёна постукивала карандашом по белоснежной тверди бумажных листов, по их образцовой фактуре. Ей на миг неприятно вспомнились школа и университет, в душных от ненужных знаний стенах которых приходилось подолгу биться чернильными символами с ждущими мысленных излияний белыми листами.

– А в чём суть тайной вечери?

– Там Иисус собрал своих пророков на пир. В том числе и Иуду. И есть мнение, что Леонардо да Винчи, изобразив этот момент на своей росписи, также заключил в полотно множество загадок и тайн. Так что надо подобрать систему и разработать алгоритм, чтобы вдумчиво посидеть, попыхтеть над смыслами и решениями.

Алёна представила себе целую мыслительную мастерскую с верстаками и станками для обработки и шлифовки смысловых заготовок.

– Но есть одно «но». Всегда найдётся некое «но», которое всё подпортит, – тяжесть во вдох заключив, досадовал Вова.