Текст книги "Ласковый убийца"

Вот поэтому, когда Валерий заходил в тупик, он всегда ехал к Учителю, и не было еще такого случая, чтобы Штопоров не помог.

Стреляный вылез из машины и подошел к невысокому заборчику из тощего штакетника, выкрашенного зеленой краской.

– Савелий Кузьмич! – громко позвал он. Валерий знал, что, несмотря на кажущуюся хлипкость ограды, участок хорошо охраняется. Ночью и днем, в жару и стужу, четыре огромные кавказские овчарки сторожили уединенный покой своего хозяина. Штопоров тренировал собак таким образом, что они не лаяли попусту и понапрасну и не рычали, а набрасывались на непрошеных гостей молча.

Конечно, Валерий прекрасно знал, как нужно защищаться от их чудовищных клыков – в школе спецназа его этому научили – но не мог же он калечить собак своего учителя. Поэтому он позвал Штопорова, рискуя привлечь внимание соседей. И в следующий момент увидел самого генерала, идущего к калитке по дорожке из битого кирпича.

– Здравствуй, Валерик! – ласково приветствовал его генерал. – Чего шумишь ни свет ни заря? Я тебя давно уже заметил – еще "джип" твой услышал издалека.

– Да как же вы могли его услышать, Савелий Кузьмич? – удивился Топорков. – Ведь он работает почти без звука.

– А мне как раз этого "почти" и хватило, – ответил Штопоров и лукаво усмехнулся. – А потом с веранды увидел, как ты из машины выходишь, и понял, что беспокоиться нечего: Стреляный за собой "хвост" никогда не приведет, а не то – грош мне цена, если не смог научить ничему путному самого лучшего из своих учеников.

– Ну уж, Савелий Кузьмич, так прямо и самого лучшего? Вон сколько ребят толковых было, – возразил Валерий.

– Было, – тяжело вздохнул Штопоров. – Да только где они все сейчас? Многие в Афгане да в Чечне полегли, остальные – в "братву" подались. Таких, как ты – раз, два и обчелся, – генерал снова вздохнул. – Но на таких, как ты, и все дело наше, и вся земля наша держится, – он помолчал, отгоняя невеселые мысли. – Ну да ладно. Пойдем в дом.

Штопоров пошел первым: не потому, что выказывал неуважение к гостю, а для того, чтобы дать собакам сигнал – это свой, его не трогать. Валерий по достоинству оценил мастерство дрессировки: собаки не показывались, они наблюдали откуда-то из укрытия, готовые мгновенно выскочить в случае опасности.

Генерал провел Топоркова на веранду, усадил за стол.

– Сейчас я тебе чайком угощу. С вареньем. Любишь клубничное варенье?

Топорков широко улыбнулся:

– Ну конечно. А кто же его не любит?

Штопоров поставил чайник на плиту и зажег огонь. Затем сел напротив.

– Ну что же? Рассказывай. Я бы подождал, пока ты попьешь чаю, но вижу, что дело срочное – иначе ты бы так рано не примчался. Правильно я рассуждаю?

Топорков пожал плечами:

– А разве вы когда-нибудь рассуждаете неправильно?

Штопоров усмехнулся – ему было приятно слышать такие слова.

– Несколько часов назад я беседовал с Тотошиным, – Топорков решил сразу перейти к делу, не ходить вокруг да около. – Убиты два бывших офицера КГБ, работавших в Первом Главном Управлении. Почерк одинаковый – им набрасывали на голову одежду и били, – Валерий произнес эти слова с некоторым нажимом, выделил их. Штопоров сразу догадался, к чему клонит Топорков: он кивнул в знак того, что все понял. – Их фамилии, – продолжал Стреляный, – Попов и Гаврилов. Савелий Кузьмич, вы ничего не слышали об этом?

Штопоров задумался.

– Ну, слышать-то я конечно слышал. Но не много. Ты уж, наверное, больше меня знаешь. А что это тебя Тотошин вызвал: ведь он министр внутренних дел, а не председатель службы безопасности?

Топорков пожал плечами:

– Видимо, не очень-то он доверяет вашему брату.

– Правильно делает, – одобрительно кивнул Штопоров. – Ну так и что дальше-то? Есть какие-нибудь зацепки?

– Зацепки? Да какие тут могут быть зацепки? Попова нашли в гараже, у него там "Мерседес" новый стоял, а в кармане – ключи от замка зажигания. Не взяли. Даже наоборот – кое-что дали покойнику.

– Как это? – не понял генерал.

– А вот так – положили в рот монету. Греческую драхму. И Гаврилову, кстати, тоже.

Штопоров вдруг побледнел.

– Монету, говоришь? Именно драхму, это точно?

– Ну да, – Топорков не понял, почему генерал переменился в лице. – Я-то сам не видел, так Тотошин сказал. А что?

– Я об этом не знал. Видимо, монету нашел судебный медик во время вскрытия? – было видно, что генерал волнуется.

Закипел чайник. Штопоров встал и разлил кипяток по чашкам. Затем, чтобы скрыть волнение, стал раскладывать клубничное варенье по маленьким вазочкам. По всей кухне распространился сладкий и нежный аромат.

– Савелий Кузьмич, – немного даже обиженно сказал Топорков. – Я никак в толк не возьму – почему вы считаете, что она так важна, эта монета?

– Потому что это в корне все меняет, – напряженным голосом ответил генерал. – Ты знаешь, зачем покойнику кладут в рот монету?

– Я слышал, – блеснул познаниями Топорков, – что драхма – это плата Харону за то, что он перевозит вновь умершего через реки подземного царства.

– Правильно, – подтвердил Штопоров. – Именно Харону.

– Ну и что здесь такого? – недоумевал Стреляный.

Генерал посмотрел по сторонам, словно их могли подслушивать, наклонился поближе к Валерию.

– Ты когда-нибудь слышал, – сказал он сдавленно, – об операции "Харон"? Хотя, – он махнул рукой, – как ты мог о ней слышать? Ты ведь тогда еще мальчишкой был.

В глазах у Топоркова загорелся азартный огонек.

– Савелий Кузьмич, расскажите, – попросил он.

– Валера, – твердо сказал Штопоров, – я расскажу тебе о "Хароне" все, что знаю. А знаю я очень немного, поверь. Но должен сразу тебя предупредить: все, кто прикасался к этому делу, очень плохо заканчивали. Ты меня понимаешь? Ты должен быть предельно осторожен.

– Да я всегда пердельно осторожен, – пробовал отшутиться Топорков, но генерал его перебил:

– Валера, это очень серьезно.

Постепенно обеспокоенность Штопорова начала передаваться и Стреляному.

– Да что это за "Харон" такой? Уж не томите, пожалуйста, рассказывайте.

Штопоров съел ложечку варенья и запил крепким чаем цвета кремлевской стены.

– Ну, слушай, – генерал положил локти на стол и наклонился к Топоркову. – Я тогда был еще подполковником. Работал в Московском управлении КГБ. Был у начальства на хорошем счету. Мы тогда раскрыли и обезвредили одного американского шпиона. Ты про это мог в книжке прочитать. Называется "ТАСС уполномочен заявить". Юлиан Семенов написал – великий был писатель, что и говорить! Так вот я за это дело орден Ленина получил, Семенов книгу написал – по ней потом кино сняли, а тот оболтус, который ему все это по пьяной лавочке рассказал, в тундру уплыл – охранять советских северных оленей от тлетворного влияния канадских тюленей. С повышением в должности и с понижением в звании. Тогда с болтунами не церемонились – суровое время было. А потом настало еще суровее. Брежнев умер, и к власти пришел Андропов. Ну, и стал он закручивать гайки. Про него говорили, что он, когда еще в КГБ работал, в своем кабинете портрет Пушкина держал. "Вот, – говорил, – полюбуйтесь, это – первый чекист в России!" А когда его спрашивали: почему, Юрий Владимирович сердился и отвечал: "Читать надо больше. Помните, как у покойника замечательно сказано: "Души прекрасные порывы!", – генерал мечтательно закрыл глаза, но тотчас опомнился. – Но это я так, к слову, – словно оправдываясь, сказал он. – Воспоминания одолели. Славное было времечко. Не то, что нынче.

– А при чем здесь "Харон"? – Топорков попытался направить грезы об ушедших днях в нужное русло.

– А "Харон" тут вот при чем, – обиженно сказал Штопоров. – Андропов понимал, что жить ему осталось недолго. К тому же он чувствовал, куда катится страна, в какое болото ее толкают. Он знал, что придут новые времена, что старые святыни будут поруганы, а богатства, нажитые народным трудом, разворованы. И тогда он придумал операцию "Харон". Я хорошо помню тот день. Прямо ко мне в кабинет позвонил референт Андропова и сказал, что Юрий Владимирович ждет меня в Кремле через час. Референт особо подчеркнул, чтобы начальству я ничего не докладывал. Ну, я, конечно, утюг достаю из сейфа – очень помогал в работе, это было наше изобретение, а не нынешних рэкетиров, как теперь принято считать, так что утюг всегда был под рукой – подгладил костюмчик, начистил ботиночки – и в Кремль. Прихожу в приемную к Андропову, а меня там уже ждут, и – без очереди к нему в кабинет. Захожу, а он весь бледный такой, с мешками под глазами. Сидит в глубоком кресле и почти не шевелится. Почками он маялся, сердечный. Ну, а медицина, как могла, его мучения продлевала. Чтобы не сразу помер. Так вот он и говорит:

"Штопоров! Подойди ко мне ближе, я хочу тебя лучше видеть!" Подхожу.

А он спрашивает: "Ты, Штопоров, любишь свою Родину?" А я отвечаю: "Конечно, люблю." И он мне тогда приказывает: "Запоминай, Штопоров, пять цифр. И храни их в своей памяти вечно. И никому их не говори. Но если когда-нибудь придет к тебе человек и назовет пароль, тогда скажи ему эти цифры и ничего не бойся. И знай, что ты оказал Родине неоценимую услугу." И теперь, получается, я должен назвать тебе эти цифры.

– Почему? – не понял Валерий.

– Потому что это и есть пароль: "Операция "Харон"". И ты первый, кто мне его назвал, хотя и сам не понял, что сделал. Слушай: четыре-один-два-один-девять…

В этот момент на виске генерала, украшенном благородной сединой, появилась красная точка лазерного целеуказателя. Послышался тихий хлопок, Штопоров дернулся всем телом и уронил голову на стол.

Валерий молниеносным прыжком упал на пол и достал пистолет. Но больше выстрелов не было. Он лежал, затаив дыхание, и не двигался.

Наконец, когда, на его взгляд, прошло уже достаточно времени, он встал и посмотрел туда, откуда прилетела пуля, выпущенная чьей-то подлой рукой. За забором колыхалось море зелени. Никого не было видно.

Генерал Штопоров лежал, навалившись левой щекой на стол из неструганых досок. Кровь, вытекающая из раны на виске, смешивалась с вареньем, пролившимся из перевернутой вазочки. Тучная пчела, привлеченная клубничным запахом, угодила в липкую жидкость и теперь ползла по столу, оставляя за собой пунктирную красную дорожку.

Генерал Штопоров был убит выстрелом из снайперской винтовки в голову.

Валерий упал на колени и, совершенно не стесняясь своих чувств, заплакал. По его щекам текли крупные соленые слезы. "Учитель! Я отомщу за тебя!" – клялся он, и рыдания сотрясали его мускулистое тело.

Генерал КГБ Савелий Кузьмич Штопоров, как всегда, оказался прав – все, кто сталкивался с этим делом, погибали.

* * *

БОЛТУШКО.

– Николай окончил какой-то технический вуз, я уж сейчас и не вспомню, какой, – начал свой рассказ Алексей Борисович. – Пробовал работать по специальности, устроился на завод, но ничего не получилось – очень уж мало платили. И тогда кто-то из друзей помог ему устроиться в эту фирму. Фирма очень солидная, занимается поставками в Россию продовольствия, так что дела у них идут хорошо – кушать-то всем хочется, еду будут покупать всегда. Очень быстро Николай, что называется, "поднялся". Купил машину, женился. Марина, его жена, училась вместе с ним в том же институте, на два курса младше Николая. Она тоже не смогла найти себе хорошую работу по специальности. Но тут родилась дочь, и Марина осталась сидеть с ребенком. Николай зарабатывал один, но очень неплохо – денег им хватало. Они снимали квартиру, потому что Марина не хотела жить с его родителями. Сама она отсюда родом, из Гагарина. Затем Николай стал делать карьеру в своей фирме – как говорится, пошел в гору, они немного подзаняли денег и купили небольшую квартирку в Митино. Постепенно возвращали долги. И все бы хорошо, если б не эта… – Болтушко не договорил. Он покрутил головой и с досадой махнул рукой. – Эх! Не знаю, как это могло получиться. Ведь Николай был очень осторожным. Он бы никогда не посадил к себе незнакомого человека. А тем более – поздно вечером, можно сказать – ночью. И ехали они почему-то в обратную сторону… Вы можете мне это объяснить?

– Нет, – Тарасов развел руками. – Пока не могу.

– Вот и я не могу.

– А не могли бы вы рассказать поподробнее, что это за история с вымогательством? Кто вымогает деньги у бедной вдовы?

– Не знаю, – Болтушко пожал плечами. – Она говорит, что тот же голос, который сказал: "Звони еще раз, падла!"

– Что значит: "Она говорит"? То есть вы сами не слышали, как у нее вымогают деньги? – Тарасов склонил голову набок и внимательно посмотрел на Алексея Борисовича.

– Нет. Я не слышал…

– Ну хорошо, – не дослушал Тарасов, – а голос Николая на автоответчике вы сами слышали или тоже со слов вдовы?

– Ну почему же со слов? Сам слышал.

– А сама она, вы говорите, из здешних мест? – продолжал Тарасов.

– Да, откуда-то отсюда, – подтвердил Болтушко.

– Угу, угу, – Тарасов закивал. – Алексей Борисович! Извините за нескромный вопрос… Скажите, а вот это, – он дернул головой, указывая на побитую физиономию Болтушко, – это как-нибудь связано с нашей историей?

Болтушко потупился: врать в глаза он не умел. Вот врать в письменном виде у него получалось великолепно, а в устной форме – нет уж, увольте!

– Да, – он стеснялся поднять на Тарасова глаза. – Марина просила передать меня деньги этим бандитам. А я придумал снять их на видеокамеру. Ну, вот и снял…

– То есть как? – не понял Тарасов. – Они вас избили за то, что вы их снимали на камеру?

– Да нет. Они меня избили просто так. А камеру я спрятал в кустах, они не видели, что их снимают.

– Так, значит, у вас есть эта видеопленка? – обрадовался Тарасов.

Болтушко опять потупился.

– В том-то все и дело. Камеру украл мальчик, который торгует рыбой. А я не могу его найти.

Тарасов задумался над его словами. Некоторое время он сидел молча, затем сказал:

– Подождите. Что-то я ничего не понял. Давайте еще раз. Вы привезли вымогателям деньги. Так?

– Так, – подтвердил Алексей Борисович.

– Где вы с ними встречались?

– На стоянке. После поворота на деревню Вороново.

Тарасов помолчал, что-то мысленно про себя прикидывая.

– Так, я знаю это место. Ну и что дальше?

– На стоянке, у самой дороги, сидит мальчик, который торгует сушеной рыбой.

– Так, – кивнул Тарасов.

– А я укрепил камеру в кустах через дорогу, прямо напротив мальчика. Потом приехали бандиты. Они должны были попасть в кадр, поэтому я стоял и ждал, когда они сами подойдут ко мне. Ну, они подошли. Видимо, я их спровоцировал… – Болтушко показал на свое лицо. – А мальчик, когда началась драка, куда-то исчез. А потом, когда я пошел за камерой, ее там не оказалось. А больше там никого не было. Получается, что кроме мальчика, ее некому было взять. Понимаете?

– Угу.

– Ну вот. Я пробовал его искать. Но он больше на стоянке не появлялся. Тогда я спросил у некоего Артура, он там типа "крыши", он всех должен знать.

При имени "Артур" Тарасов заметно помрачнел.

– Ну и что он вам ответил?

– Да ничего. Нахамил. Стал кричать, что он не стукач, и все в таком духе. Короче, пальцы гнул.

– Вот говнюк! – в сердцах выругался Тарасов. – Он с детства на всей этой ерунде помешан.

– Как? Вы его знаете? – удивился Болтушко.

– Как не знать? – Тарасов побагровел от злости. – Я его сейчас вызову сюда, и, если он что-нибудь знает, он нам поможет.

Он поднял трубку, набрал короткий номер.

– Але! Василий? Здравствуй! Дома был? Что сегодня на обед? А-а-а. Понятно. Нет, я задержусь. Слушай, ты вот что сделай: найди мне этого придурка Артура и притащи сюда. Нет, дело не терпит отлагательств. Найди прямо сейчас. Да. Он мне срочно нужен. Ну все. Пока.

Он положил трубку и извиняющимся тоном произнес:

– В отца пошел этот Артур. Тот из тюрем не вылезал, синий был весь, в наколках. От туберкулеза помер. Худющий – страшно смотреть! Ну, и этот в него уродился. Сам-то ростом с кузнечика, в чем только душа держится, а туда же – бандит. Ходит, воображает из себя черт знает что. Он с матерью на окраине живет. А сосед у них – тракторист. Женился недавно и переехал к жене. У нас таких примаками зовут – тех, кто у жены живет. Но не в этом дело. Так вот, свои-то Артура знают и жалеют. Он в детстве сильно надорвался – теперь у него яйца до колен: грыжа там, в его мешочке-то. А тракторист новый, он этого не знает. А Артур у него ночью давай с трактора солярку сливать для своей коптилки – так тот его чуть не убил. Много ли ему надо? Хорошо, мать на шум выбежала – спасла его, можно сказать.

– Так чего же его там держат? – спросил, недоумевая, Болтушко.

– Где "там"? – не понял Тарасов.

– Ну, в банде, – пояснил Алексей Борисович.

– Ну как? Он у них на побегушках. И потом, знают, что из своих его никто не тронет: есть кому заступиться.

– Да? И кто же у него заступники?

Тарасов стал совершенно пунцовым. Он тяжело засопел.

– Ну, братья у него. Двоюродные. В милиции оба работают. И дядька тоже.

– Ах, вот оно что? И они его покрывают? – догадался проницательный Болтушко.

– Ну почему покрывают? – обиделся Тарасов. – Чего там покрывать-то? Ему ж серьезных дел никто не доверяет – боятся, что проболтается по-родственному. Поэтому он так и бесится, когда рядом кто-нибудь о стукачах говорит. Нет, он дальше "шестерок" – никуда. Так только – подай, принеси. А вместо денег они ему вон, "Мерседес" дали, так он еще и должен остался. Вот и "шестерит" в счет долга. А самому даже солярку купить не на что. Да было б за что, – Тарасов ударил себя пухлым кулаком в необъятную грудь, – я б его давно посадил, раз он сам туда так рвется. Но жалко его – дурак дураком, жизни-то не нюхал настоящей. А еще жальче – мать его. Она вообще – инвалидка. С сердцем у нее что-то. Не перенесет она, если я его посажу… Она же мне сестра. Младшая. И так у нее жизнь, считай, не задалась, а тут еще и сын – охламон. Эх! – он вздохнул. – Видите, как бывает? Прямо хоть пишите об этом статью в свою газету! Мои-то парни правильной дорогой пошли – оба в органы подались, как и я. А он… – Тарасов не договорил, махнул рукой. – Дурная кровь.

Болтушко сидел, ошеломленный. Вот оно что! Нет, права была Марина: здесь все друг друга знают, каждый человек на виду.

Тарасов смотрел на Болтушко исподлобья, словно читал его мысли.

– Да вы, Алексей Борисович, не сердитесь на него. Он же так, дурачок. У нас все в округе знают, что Артур безобидный. Если хотите, он перед вами извинится… – Тарасов вдруг захрипел и стал совершенно синим. Он достал из кармана прозрачный пластиковый цилиндрик, вытряхнул на широкую ладонь крошечную таблетку и закинул в рот. Посидел, пожевал серыми губами.

– Вам плохо? – испугался Болтушко.

– Да ничего. Сейчас пройдет, – Тарасов сидел и держался за сердце. – У нас это, видимо, семейное: у меня и сеструхи моей, – он попытался улыбнуться.

– Вам надо следить за собой, – неуверенно сказал Алексей Борисович. – Так ведь можно и… – он не договорил.

– А! – осторожно, одними только кончиками пальцев, махнул Тарасов и закрыл глаза. Затем снова открыл: боль стала помаленьку отпускать. – Чего мне ее, костлявую, бояться-то? Жизнь, слава Богу, прожил достойную. Сыновей вон каких вырастил. Да ежели я дуба дам, меня, почитай, весь город хоронить придет.

И вдруг, безо всякого перехода, спросил:

– Алексей Борисович, а вы случайно не запомнили, на какой машине приехали эти? Которые вас били?

– На белых "Жигулях" первой модели, – ответил Болтушко.

– А номерок случайно не разглядели? Или грязью был заляпан?

– Почему ж грязью? Чистый был. Вообще вся машина у них прямо блестела. А номер вот, – Болтушко полез в карман и достал клочок бумаги с номером машины.

Тарасов посмотрел, покрутил головой, словно его душил воротник рубашки и сказал:

– Вы тут пока посидите, а я сейчас схожу, проверю, – и вышел из кабинета.

Через пару минут он вернулся, совершенно мрачный.

– Вы абсолютно уверены, что правильно записали номер? – не глядя на Болтушко, спросил он.

Алексей Борисович замешкался.

– Ну, вообще-то… Я уверен… А что?

– Да нет, ничего. Значит, ошибки быть не могло?

– Вряд ли.

– А сколько человек было в машине?

– Двое. По крайней мере, я видел двоих. Они сидели на передних сиденьях. А вообще-то все стекла на этой "копейке" были сильно тонированы, поэтому, может кто и сидел сзади – не знаю. Но из машины никто больше не выходил. Вот. Передние стекла были опущены, а задние – нет. Поэтому кто сидел спереди, я видел, а кто сзади… – Болтушко покачал головой.

– Понятно, понятно… – Тарасов в задумчивости стучал пальцами по столу. – Скажите, Алексей Борисович, а есть кто-нибудь, кто может подтвердить ваши слова?

– Ну, – Болтушко неуверенно пожал плечами, – наверное, мальчик может подтвердить, хотя он сразу убежал… Нет, больше никто не может. А разве видеозапись не считается доказательством?

– А разве она у вас есть? – вопросом на вопрос ответил Тарасов.

– К сожалению, пока нет, – развел руками Болтушко.

– Вот именно. Поэтому давайте будем исходить из того, что у нас есть, – Тарасов взглянул на часы, переложил папки на своем столе с места на место, подвинул телефон к себе поближе. – Ну где же Василий? Что он, не может найти этого Артура? – он немного помолчал и добавил, обращаясь непосредственно к Болтушко:

– Василий – это мой старший сын. Володька – тот на четыре года младше. А Василий – в уголовном розыске. Оперативник. Ему на следующий год майора получать, во как! У них там начальник на пенсию уходит, ну и Василия – на повышение. Ох, толковый парень! Это я, старый пень, за всю жизнь только до капитана дослужился. Образования не хватило. А Василий, он далеко пойдет.

Болтушко слушал его с интересом:

– Александр Иванович! – попросил он Тарасова. – Вы знаете, у меня к вам одна просьба – разрешите мне участвовать в расследовании этого дела. Ну, то есть не участвовать, а присутствовать. Быть, так сказать, в курсе. Это для меня как репортерское задание. Я хочу написать статью. А для того, чтобы мне правильно отразить все, как говорится, нюансы, я должен видеть, как ведется следствие и так далее.

Тарасов посмотрел на него: в маленьких зеленых глазках, сверкавших между складками красного мясистого лица, появился интерес.

– Ну а почему же нет? Конечно, присутствуйте. Только, сами понимаете, служебная тайна и все такое. Даже своей жене после отбоя под одеялом ничего нельзя рассказывать, – он рассмеялся, и его могучее тело заколыхалось. – Напишете про нас статью, глядишь, Василия кто-нибудь в Москве заметит. А что? Чем черт не шутит? Он у меня очень способный…

В этот момент в коридоре послышалась какая-то возня, сдавленные голоса, топот. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился Артур. Василий, такой же большой и краснолицый, как отец, своей мощной дланью крепко держал его за шиворот.

Тарасов-старший мгновенно убрал улыбку, которая не сходила с его лица все то время, что он говорил о сыне, и сказал нарочито строго:

– Тебя за смертью посылать. Знал бы, что так долго провозишься, так уж лучше сам бы сходил за ним… – он кивнул на Артура.

Называть сына по имени-отчеству было смешно, по званию – глупо, ведь они оба были капитаны, поэтому Тарасов обратился к нему на "ты". Василий немного обиделся.

– Извините, Александр Иванович. Впредь буду расторопнее.

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал отец. – Садись, – он показал Артуру на стул рядом с Болтушко.

Артур сел и принял подчеркнуто независимый вид. Василий встал рядом с дверью.

Тарасов положил тяжелые руки на стол и сцепил их, словно клешни.

– Ну? Чего же ты таким уважаемым людям хамишь? Что они могут подумать о нашем городе?

Артур усмехнулся и закатил глаза:

– Во, блин! А чего это у нас теперь – если репу начистили, так сразу и уважаемый? Ни хера себе! Тогда мне памятник ставить надо. В полный рост.

– Да как ты смеешь так говорить, гаденыш?! – Тарасов повысил голос и снова стал наливаться кумачом.

– Да ладно тебе, дядя… – пробовал отмахнуться Артур, но Тарасов его перебил. – Молчать! – вдруг громогласно закричал он и с размаху ударил ладонью по столу, да так сильно, что телефон жалобно звякнул. Болтушко вздрогнул и покосился на Артура: не заметил ли он его испуга? Ведь страх предназначался одному только Артуру, получается, Болтушко забрал у него какую-то часть?

– Какой я тебе дядя? – продолжал бушевать Тарасов. – Я тебе "товарищ капитан", понял?

– Понял, – неохотно ответил Артур.

– Громче! – орал Тарасов.

– Понял! – повторил Артур.

– Вот так! Я тебя научу Родину любить! Мать твою! Ты у меня будешь вежливым! Я тебя по сто двадцать первой вмиг закатаю! Ты у меня полетаешь по зоне, как электровеник! Там тебе мозги-то живо вправят! А заодно и дупло прочистят хорошенько. По три раза на дню будут чистить – всем бараком!

– Что это за статья такая, сто двадцать первая? – насторожился Артур.

– Мужеложство! – Тарасов привстал со стула и через стол перегнулся к нему. – Понял, девочка? Мужеложство!

– Так ведь за это теперь не сажают, – неуверенно сказал Артур.

– Если в особо крупных размерах, то сажают, – подал голос невозмутимый Василий.

Артур с недоверием посмотрел на него, но на лице Василия не было ни тени улыбки.

– Да ладно, чего я такого сказал? – Артур пожал плечами. – Пошутил маленько. Ничего страшного.

– Вот этот товарищ, – голос Тарасова сразу стал мягче, – из московской газеты. Что он про нас напишет после того, как пообщается с таким подонком, как ты?

– Пусть он про вас пишет, – пробурчал Артур. – Про меня нечего писать.

– Вот именно, – снова повысил голос Тарасов. – Про тебя нечего писать. Тебе уже двадцать три года, а ты хоть бы что умел делать! Огород вскопать, и то не можешь. Мать, больная, сама ковыряется. Короче, – он вдруг снова перешел на нормальный тон, – как зовут того пацана, который рыбой торгует? Где он живет?

– А вам зачем? – Артур, кажется, опять осмелел.

Тогда Тарасов решил действовать по-другому.

– Надоел ты мне. Что я с тобой тут нервы себе мотаю? Пошел вон! И, кстати, "Мерседес" твой сильно дымит. Все нормы превышает.

– А ты… А вы что, товарищ капитан, замеряли? – с ехидством спросил Артур: но уже не так уверенно.

– А чего тут замерять? – Тарасов пожал плечами. – И замерять не надо. Это и на глаз видно. Так что эксплуатацию машины решено временно – до устранения неисправности – запретить. Вот так. И больше ты у меня техосмотр не пройдешь. Понял? На велосипеде будешь ездить, и то: договорюсь, чтоб на каждом посту газоанализатор тебе в одно место вставляли. Свободен, – Тарасов достал из ящика стола папку, раскрыл ее и принялся читать.

Артур поерзал на стуле.

– Ну… Это… Чего надо-то? Колька его зовут. Захаров. Я знаю, где он живет. Я его старшего брата знаю.

Тарасов закрыл папку и отложил ее в сторону.

– Значит, так. Слушай меня внимательно. Этот Колька украл у товарища из Москвы видеокамеру. Даю тебе два часа сроку – чтобы через два часа и камера, и кассета, которая в ней была, лежали на этом столе. Если нет – оформляю твою колымагу как числящуюся в угоне. Понял? Изымаем документы, и ставим ее на штрафную стоянку. И все. И весь разговор. Ты меня понял?

Артур зашевелился. Спорить было бессмысленно.

– Ладно. Поеду, узнаю. Какая хоть камера-то была? Как называется?

– А ты думаешь, у Кольки их много окажется? – опять оживился Василий. – Тогда все неси, разберемся.

Отец и сын Тарасовы рассмеялись. Даже Болтушко улыбнулся. Артур проворчал что-то неразборчивое и вышел.

– Ну чего, пап? Пойдешь обедать? – обратился Василий к отцу. – И товарища журналиста приглашай. Я вас быстро на машине до дома подброшу.

– Да, действительно, – Тарасов встал из-за стола. – Пойдемте, у нас мать вкусно готовит.

– Спасибо, но я… – пробовал отказаться Болтушко, но Тарасов его и слушать не стал:

– Пойдемте, пойдемте.

– А я тоже на машине, – сказал невпопад Болтушко: он все-таки чувствовал себя неловко.

– Ну, вот пусть она здесь и постоит, – Тарасов своей огромной красной лапищей взял его под локоток. – А мы скоро вернемся.

* * *

РЕМИЗОВ.

Ремизов был бодр и весел: как всегда, когда попадалась интересная работа. С большим трудом ему стоило заставить себя уснуть, но на следующий день в шесть утра он был уже на ногах.

Конечно, он не обольщался. То, что Кольцов накануне вечером оказался дома – не более, чем везение. У человека, который ездит на "шестисотом", могло быть несколько квартир. А может быть, и несколько десятков. И несколько десятков "шестисотых". В общем, никому толком не известно, где заканчивается богатство, начинающееся с самого дорогого "Мерседеса".

Поэтому Ремизов не собирался упускать Кольцова – переедет куда-нибудь в другое место, потом ищи-свищи этого ревнителя государственных интересов. "Патриот!". Ремизов усмехнулся.

Теперь он знал по крайней мере два места, где мог жить Кольцов – это квартира на Остоженке – место прописки, и съемная квартира – та, откуда он звонил Ремизову в первый раз. Ее адрес Ремизов без труда узнал по номеру телефона.

Оставалось выяснить, нет ли у Кольцова еще каких-нибудь тайных местечек, где можно спрятаться.

Вот именно для этого он и поднялся ни свет ни заря. Наспех умылся, оделся, поел и помчался на Остоженку.

Кольцов не мог видеть его "восьмерку" раньше, поэтому, решил Ремизов, если слегка изменить внешность большими темными очками и бейсболкой с длинным козырьком, надвинутым на самые глаза, то для примитивной маскировки этого будет вполне достаточно – Кольцов его наверняка не узнает.

В семь утра Ремизов был на месте. Он поставил машину в самом дальнем углу двора и принялся ждать.

Ждать пришлось долго – почти полтора часа. Он мог бы позвонить Кольцову и проверить, дома тот или нет, но боялся вызвать ненужные подозрения. Поэтому он терпеливо ждал и гадал на кофейной гуще (в буквальном смысле, потому что предусмотрительный журналист прихватил с собой горячий кофе в термосе): то ли Кольцов долго спит, что вполне естественно для людей его круга, то ли он уже переехал в другое место.

Но… В семь пятнадцать подъехал черный "Мерседес"; водитель остался в машине, а телохранитель вошел в дом. Еще через пятнадцать минут телохранитель вышел, и следом за ним из подъездной двери показался Кольцов.

Ремизов притаился. Со свойственной ему обстоятельностью он покрепче закрутил крышку термоса и поставил его между передними сиденьями, чтобы случайно не уронить.

Кольцов нырнул в объемистое чрево немецкого лимузина, и "Мерседес" медленно выкатился со двора.

Ремизов повернул ключи в замке зажигания и поехал следом.

* * *

Улицы были не то, чтобы слишком оживленные, но и не пустынные. «Шестисотый» ехал ровно, без рывков и торможений. Видимо, дорога была знакомая, потому что водитель всякий раз подгадывал так, чтобы не стоять на светофорах, а подъезжать к ним в тот момент, когда красный свет сменялся зеленым.