Текст книги "Некрополис"

Некрополис
Дмитрий Шадрин

© Дмитрий Шадрин, 2024

ISBN 978-5-0062-9308-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Некрополис
 

1

Войтов проходил по сумрачному вестибюлю с высоким темным сводчатым потолком, который подпирали колонны из черного мрамора. В руке Игорь Антонович держал папку-буклет с красочными глянцевыми фотографиями образцов продукции и длинным перечнем цен. Прислушиваясь к тревожному эху своих торопливых шагов, Войтов невольно вспомнил: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

– Войтов! – Словно выстрел в спину грохнул резкий гнусавый голос, обрывая дробное эхо шагов. – Погоди-ка…

Споткнувшись на ровном и гладком месте, Игорь Антонович побледнел и напрягся.

К нему подошел Захар Никанорович Карп. Он выглядел как брахман. На нем была темная мантия с капюшоном. На смуглом от искусственного загара, обрюзгшем, оплывшем лице между выпуклыми надбровными дугами чернела похожая на тилаку жирная точка. Это точка была налобным знаком различия так же, как погон – наплечным, и означала, что Карп – высокое должностное лицо. А во лбу горит звезда… генеральская.

– Что у тебя с планом? – Спросил Карп.

– Да, так. – С тоскою ответил Войтов.

Карп с хмурым недоумением уставился на него. Игорю Антоновичу стало не по себе. По спине пробежали ледяные мурашки. Он невольно поежился. С натужной улыбкой Войтов принялся торопливо и сбивчиво оправдываться.

– Ты мне зубы не заговаривай, – резко оборвал Карп. – Почему продажи упали?

Я постараюсь их поднять. – Войтов судорожно стиснул папку в руке. – Это все лишь…

– Стараться будешь сидя на унитазе или в кровати с женой. – Опять перебил Карп, гнусаво закипая. А здесь надо работу работать и дело делать. Рогом землю рыть. Надо продажи наращивать.

– Наращу. – Подняв плечи, и весь как-то ужавшись, Войтов вытянулся в струнку.

– Смотри, не разочаруй Его. – Карп закатил глаза к сумрачному потолку со стрельчатыми сводами.

– Не разочарую. – Заверил Войтов.

– Он этого очень не любит. Ты же знаешь, что происходит с теми, кто Его обламывает?

Нервно сглотнув, Войтов кивнул.

– Ничего хорошего.

– Вот именно: ничего хорошего. Иди, работай.

– Иду.

– И чтобы больше никаких падений.

– Я поста… – Войтов осекся от жесткого ледяного взгляда Карпа. – Продажи поднимутся. – Поправился он.

Карп величаво кивнул. Его взгляд смягчился и потеплел.

– Мужик сказал, мужик сделал?

– Мужик сказал, мужик сделал. – По-военному отчеканил Войтов.

Покинув здание, Войтов пересек пустую площадку, покрытую черной тротуарной плиткой и обнесенную высоким черным железным забором. Выйдя через кованые ажурные ворота, он обернулся и бросил взгляд на черную вывеску

На ней ярко-желтыми похожими на иероглифы буквами плотным египетским шрифтом было написано:

«Осирис.

Ритуальная компания.

Телефон…»

В простом для запоминания десятизначном номере телефона через одну цифру стояли семерки.

Войтов вздохнул, сел в «Рено Логан», завел его, развернулся на парковке и уехал.

На заднем стекле мозолила глаза наклейка:

«Осирис.

Весь спектр ритуальных услуг.

Не разочаруем.

Телефон…»

2

Данилова разбудил заунывный вой собаки за темным окном. Илья Петрович вспомнил о раскосмаченных плакальщицах на похоронах его шляпницы. Они, точно в трансе покачиваясь, с отчаянным надрывом выли и, закатив глаза к потолку, лопотали молитвы. Тогда на прикроватной тумбочке тускло и тревожно горели свечи. На озаренном потолке и стенах судорожно подергивались тени…

Теперь… Данилов вздохнул. Теперь на тумбочке остались следы от воска, похожие на застывшие слезы. Надо бы их соскоблить с глаз долой. Да все как-то руки не доходят.

Оторвавшись от подушки, он посмотрел на старый механический будильник на прикроватной тумбочке. Полчаса третьего. Он зажег ночник и невольно бросил косой взгляд на пугающе пустую половину кровати. Он почему-то боялся, что однажды во сне нарушит невидимую разграничительную линию и проснется на половине шляпницы. Надо бы односпальную кровать купить. Но не в ближайшее время. А как-нибудь потом. Ведь односпальная кровать еще сильнее нарушит привычный порядок вещей. А этого Илье Петровичу хотелось меньше всего. Особенно сейчас, когда и так все изменилось дальше и страшнее некуда.

Он тяжело поднялся с кровати, подошел к комоду, на котором стояла большая фотография в черной рамке. Жена улыбалась. А вот ему было не до улыбок. Нынче, присно и во веки веков. Захотелось завыть, расплакаться навзрыд, уподобившись растрепанным плакальщицам. Горло сжало, захлестнуло. Данилов стал задыхаться. Схватив матовую фотографию, он принялся заскорузлым ногтем указательного пальца с ожесточением соскабливать глубокие темно-карие глаза с «гусиными лапками» в уголках, тонкий длинный веснушчатый нос, бледные губы, темно-рыжие короткие локоны, высокий узкий лоб, слегка обвисшие щеки, пигментное пятно на левой скуле, черные широкие брови, округлый мягкий подбородок… Илья Петрович словно стирал защитный слой с билета моментальной лотереи. Собака продолжала тоскливо выть. Под грязным желтым ногтем с темной каймой исчезали тонкие неправильные милые черты. Данилову становилось все легче дышать, его отпускало, не смотря на то, что усиливались и разгорались стыд и вина. Илья Петрович почувствовал себя озабоченным подростком, который, запершись в туалете и пожирая глазами разворот «Плэйбоя», гоняет шкурку.

Так же как в билете моментальной лотереи под стертым защитным слоем появляется выигрыш, так под соскобленным с фотографии лицом жены проступила зеленая морда.

Сон оборвала Марина Михайловна, точно так же как она обрывала Данилова, не дослушав и недопоняв его. Если конечно, она вообще слушала и понимала Илью Петровича. Жена могла говорить безостановочно, заменяя собой радио и телевизор. Данилова вполне это устраивало. В отличие от веселой говоруньи жены он был закоренелый угрюмый молчун. Все время думал, думал какая разница и черт знает о чем.

Но иногда она доставала, ее голос давил на барабанные перепонки, звенел в голове, и Данилова подмывало крикнуть ей в лицо: «Заткнись!» Но он продолжал терпеливо ждать, когда она сама устанет молоть языком и выключиться, как радио или телевизор.

– Илья! – Из кухни позвала Марина. Сев на край кровати, Илья Петрович надел шлепанцы, поднялся и, позевывая, пошлепал на кухню.

Жена суетилась у плиты, на которой булькала большая кастрюля. По радио завывал Лепс. За окном ему вторила собака. На кухне густо пахло щами. И с чего он взял, что жены не стало? Вот же она…

– Что? – Спросил Илья Петрович.

– А ну-ка попробуй, – не обернувшись, сказала жена и кивнула на кастрюлю.

Открыв выдвижной ящик тумбочки, он вынул из лотка столовую ложку, подошел к плите и наклонился над кастрюлей. В наваристых щах плавало что-то округлое похожее на кочан. Приглядевшись, Илья Петрович содрогнулся и захолонул.

Из кастрюли ему улыбалась голова Марины. Лицо у жены было как на фотографии в черной рамке. Марина как будто говорила ему: «Все здесь будем».

– Ну, как? – Раздался веселый голос позади.

Обернувшись, Данилов увидел то же самое лицо, которое проступило на соскобленной траурной фотографии. Илье Петровичу криво улыбалась одетая как шляпница мумия.

– Что скажешь? – Спросила она.

Данилов закричал и вроде бы, в самом деле, проснулся.

3

Свернувшаяся калачиком на пустой половине кровати кошка испуганно мяукнула и, спрыгнув на пол, шмыгнула в коридор. Левая рука приминала подушку жены. Илья Петрович отдернул руку и смутился, покраснел от обжигающего стыда. Он словно боялся испачкаться, подцепить заразу или проклятие.

А что если призрак шляпницы лежит на той половине кровати и, впившись в него глазами, криво усмехается? Илья Петрович подозрительно посмотрел туда. Подушка морщилась, а пододеяльник ухмылялся загнутым уголком. Слегка дрожащая рука нерешительно потянулась к подушке шляпницы, замерла, потом все-таки коснулась ее и разгладила.

За окном надрывалась собака. Она когда-нибудь заткнется? От тупой боли заныло правое плечо. Будь проклята работа упаковщиком. Илья Петрович уже давно собирался уволиться. Но… Но ему было трудно и даже страшно сделать это. Так же как поменять город или хотя бы кровать.

На будильнике – без четверти три. Данилов взял с комода фото в золотистой рамке. Жена виновато улыбалась, словно зная все наперед. Так и хочется стереть улыбку со снимка и из памяти. Илья Петрович провел ногтем по стеклу рамки. С кривой усмешкой покачал головой и вернул фотографию на комод.

Оставив дверь туалета приоткрытой, он небрежно отлил, обрызгивая сиденье унитаза и с досадой глядя на грязный кошачий лоток. Буся была уже четвертой и оказалась последней кошкой жены.

Время от времени шляпница брала кошек на передержку…

– Только не выкидывай ее на улицу, когда меня не… – Осекшись, жена поморщилась, губы и подбородок задрожали. – Когда я… – она всхлипнула.

Да. Уходить она боялась. И хотя церковь она обходила стороной, даже нательного крестика не носила, а постилась только потому, чтобы похудеть, но перед самым уходом она причастилась.

– И богу приятно, и для здоровья полезно, – приговаривала она, ставя на стол что-нибудь постное унылое вроде картофельного салата со щавелем, супа с перловкой и фасолью, лукового супа, чечевичной похлебки, риса со шпинатом, кабачковых котлет…

Ну, ладно сама себя голодом изводит, но он тут при чем?

– Притом. – Осаживала она. – Тебе тоже надо заняться собой и привести себя в порядок… И хватит ворчать с постным видом. На тебя не угодишь.

– На меня не угодишь, – сказал Илья Петрович сам себе и нажал на кнопку бачка. Вода бурно зашумела, завыла, смолкла.

Как с чечевичной похлебкой, сельдереем, свекольной ботвой или судьбой Данилов смирился с кошкой, которая выводила из себя и доставала. Особенно в первые дни после ухода шляпницы. И особенно громко, тоскливо и страшно ночью она мяукала, выла, голосила. Звала. Но хозяйка не отзывалась.

– Заткнись! А то выброшу на улицу. И без тебя тошно. – Срывался Илья Петрович.

Буся замолкала. А через пять минут опять… Выворачивала душу. Ему тоже хотелось заголосить и выбросить себя из дома. Человек и кошка превратились в два никому, даже самим себе, не нужных существа.

Илья Петрович стал подпаивать кошку настойкой валерьянки. Ночные концерты прекратились. Но желание вышвырнуть себя из дома осталось.

4

Вернувшись в постель, Данилов стал ждать звонка… Будильник задребезжал, и Данилов поднялся. Собака за окном смолкла.

Одевшись, Илья Петрович подошел к серому окну. О крышу соседнего дома терлись похожие на войлочную набивку облака. Свет уличного фонаря растекался в тумане, как желток на сковороде. Какое утро! То ли чай выпить, то ли податься к шляпнице.

Шаркая и шлепая, Данилов прошел на кухню и, открыв холодильник, взял с боковой полки початую два дня назад упаковку «Вискаса». Тотчас, как холодильник, заурчала кошка и стала тереться о лодыжку. Илья Петрович выдавил из пакетика в кошачью пластиковую миску остатки паштета с говядиной и печенью. Буся понюхала паштет и, разочарованно муркнув, отошла от миски. У двери кошка села на задние лапы и, замерев, уставилась на Данилова.

Вскипятив воду в электрическом чайнике, Илья Петрович выпил черный чай с бергамотом в пакетике «Принцесса Нури», съел хрустящий хлебец с плавленым сыром «Дружба». И все казалось: вот сейчас на кухню зайдет шляпница и заговорит как заведенная. Как конфетти осыплет словами. Но, увы… Ее все не было. Уже не было.

Пришлось включить радио:

– Вы устали от нищеты? Ваша жизнь – сплошной облом? Вы несчастны и разочарованы? Вам уже ничего не светит кроме боли и страдания? Вы не живете, а выживаете? Ваша жизнь не стоит и ломаного гроша? Вам и за миллион темных тяжелых горбатых лет не заработать столько, сколько загребает за одну минуту баловень Мамона Безос? Вы отчаялись? Погрязли в унынии? Впали в ничтожество? Вы пропащий никчемный человек? Не беда! Мы избавим вас от незавидной участи. У нас только легкие и безболезненные способы ухода! Вы даже не заметите этого. Вы будете приятно удивлены, как легко и просто вы окажитесь на том свете. Многоканальный телефон… Мы ждем вас. Студентам и пенсионерам предоставляется скидка. – С восторженным умилением просюсюкал женский голос.

И тотчас торопливый и неразборчивый, похожий на мелкий шрифт в кредитном договоре, голос предупредил:

– Не является публичной офертой. Имеются противопоказания. Посоветуйтесь с врачом.

Передернувшись, Данилов выключил радио. Нет. Это не жена. Когда она говорила, то так не коробило.

Он взглянул на круглые плоские, похожие на желтый блин, часы на стене. Длинная стрелка подрагивала на цифре семь. Короткая стрелка замерла между восьмеркой и девяткой. Без двадцати пяти девять. Это было не то время, когда даже сломанные часы не врут. Это было время, когда ушла шляпница…

Несмотря на уже третью новую батарейку, часы доходили до тридцати пяти минут девятого и останавливались. Как вкопанные. Поначалу это обескураживало и раздражало. Но потом Илья Петрович махнул на упрямые часы рукой. Ведь они показывали точное безвременье, в котором оказался Илья Петрович. А вот часы на смартфоне и механический будильник на прикроватной тумбочке безбожно врали.

– Может быть, может быть… – Сказал сам себе Илья Петрович, открывая входную дверь. Кошка попыталась прошмыгнуть на площадку. – Вот зараза. – Данилов ногой оттолкнул кошку от порога. Обиженно мяукнув, она села у платяного шкафа и желтыми глазами уставилась на Илью Петровича.

5

Выйдя из квартиры, Данилов прижался плечом к двери и запер ее на верхний и нижний замок, ключами извлекая из них скрежет и хруст. Спустившись по лестнице на два этажа, он спохватился о дверной ручке

– Что тебя. – Буркнул он и, вернувшись на шестой этаж, подергал ее.

Этот дверной ритуал появился совсем недавно.

А ведь раньше Данилову было все равно, и он часто впопыхах забывал запереть дверь. Шляпница ругала его за это. А еще – за обрызганное сиденье унитаза, которое он забывал поднять. За грязную тарелку, которую он забывал убрать со стола в раковину. За телевизор, который он забывал выключить перед сном. Или за что там еще…

А забывал он закрывать дверь, потому что жена была весь день дома, создавая головные уборы, одежду. Она была мастерицей от бога.

На его недоуменный вопрос, почему она до сих пор не в столице, шляпница виновато улыбалась: «Ну, вот еще. А что я там забыла? Мне и здесь неплохо».

А теперь, заперев дверь на два замка, он перепроверяет, подергивая дверную ручку. Он словно боялся, что кто-то, как Буся, попытается вырваться из квартиры…

Илья Петрович сел в пятнадцатилетнюю Киа-Рио и, затаив дыхание, осторожно повернул ключ в замке зажигания. Седан зафырчал, захрипел, по-стариковски пытаясь откашляться… и заглох. Данилов чертыхнулся.

Вторая попытка. Машина очнулась, зарокотала неровно и сбивчиво. Тихо ноя, подвывая и скрежеща, словно жалуясь, Киа тронулась с места.

«Ей давно уже пора на свалку», – подумал Илья Петрович.

– Так же как и мне, – пробормотал он.

6

Улицы наводняла невеселая реклама. Наперебой предлагали свои услуги ритуальщики и похоронщики, плакальщицы и похоронные танцоры, посмертные визажисты и посланники смерти, некроманты и медиумы, сочинители некрологов, эпитафий, утешений и траурных маршей, гробоносцы и носильщики траурной мантии, траурные хоры и похоронные оркестры, факельщики и священники, некроманты и медиумы, эфтанологи и воскресители.

Приглашали к себе морги и крематории, колумбарии и многоярусные кладбища.

В глаза лезла реклама криоконсервации и космических ритуальных услуг, поминальных обедов и траурных поездов, посмертных масок и надгробных памятников, траурных митингов, траурных колец и гробовых портретов.

На поверхности крутящейся трехгранной призмы:

«Проводим ритуальные обеды. Недорого».

Рекламный щит:

«Memento more! Вы думаете о смерти! Мы думаем о вас!»

На автобусной остановке:

«Весь комплекс ритуальных услуг. Тактично, ненавязчиво, по разумным ценам».

Глобус по экватору опоясывал баннер:

«Оперативно доставим тело усопшего в любую точку земного шара, а так же на околоземную орбиту».

На световой панели:

«Соболезнуя, делаю свое дело. Харон»

Неподалеку от перекрестка и торгового центра «Вознесенский», облепленного все той же пестрой невеселой рекламой, образовался затор. Затихающее движение транспортного потока напоминало предсмертную агонию. Покусывая губы, Илья Петрович нервно поглядывал на часы на приборной панели. Он отчаянно опаздывал и ругал себя. На кой ляд он ждал будильника, глядя в потолок и про себя подвывая собаке во дворе?

Донеслась мелодия, начиненная барабанной дробью. Что такое? Карнавал что ли? Машины замигали поворотниками и стали суетливо перестраиваться, освобождая середину дороги. Громадный черный внедорожник «Лексус», за рулем которого сидела маленькая худая девушка с костлявым профилем и в черной бейсболке, пропустил Илью Петровича. Данилов благодарно помигал «Лексусу» аварийкой и прижался к правой обочине.

На середину дороги выплеснулась похоронная процессия. Четыре темнокожих рослых человека в белых костюмах, в черных туфлях и очках несли покрытый яркими искусственными цветами белый гроб и синхронно танцевали. За гробом шел плотный человек с бумбоксом на плече и подергивался от кислотного джаза. За бумбоксом, покачивая в танце широкими бедрами, следовала, одетая как цыганка пестро и ярко, полная женщина с разноцветными вплетенными в дреды лентами и раскидывала конфетти.

Охваченная танцевальной лихорадкой, судорожно и мимо ритма кивала и изгибалась смуглая с пухлыми бледными губами девочка-подросток, в бардовой толстовке, с капюшоном на голове и мишурой на плечах. Она криво и натужно улыбалась, а на щеках поблескивали слезы. Обернувшись, девочка взорвала новогоднюю хлопушку. Разноцветный бумажный дождь осыпал танцующую процессию, которая вскрикивала и взмахивала руками.

А на прощании со шляпницей все было тихо и просто до убожества. Без вывертов, которые назойливо предлагал моложавый энергичный щекастый ритуальщик. Он подрабатывал в агентстве праздников организатором корпоративов, свадеб и дней рождений. Но пасынок настоял на консервативных похоронах по социальной цене. Потерявшему и потерянному Илье Петровичу было все равно.

Тот день превратил его в сомнамбулу. Плотная удушливая пелена кошмара, как кривое зеркало, искажала и корежила происходящее до карикатуры, до причуд Гойи. В узком вытянутом ящике лежало жалкое сморщенное усохшее подобие шляпницы… Вернувшись вечером домой, Илья Петрович машинально прошел на кухню, упал на стул и стал рассеянно ждать, когда на столе появится чечевичная похлебка. А потом он опомнился; словно проснувшись, растерянно огляделся и тихо беспомощно заплакал… Дни потянулись с монотонностью тюремного заключения и транспортной ленты упаковочного цеха.

Глядя на танцующую процессию, Данилову стало не по себе, он поспешно отвернулся и уехал

7

Но мелодия увязалась за Даниловым. Кислотная мелодия преследовала всю дорогу, просочилась на фабрику, растворилась в сердитых словах Фаустовой, которая пробрала за опоздание.

– Ты, Илья, совсем берега потерял.

– Извините, Наталья Николаевна. Пробка. Похороны.

Так сложилось, что она бросала ему небрежное «ты», а он осторожно и деликатно обращался к ней на «вы», хотя они были примерно одного возраста и к тому же давно знакомы.

Мелодия доставала и на конвейере в цеху… Настырная мелодия пыталась из разговора в подсобке с Мережковским сварганить речитатив. С неряшливой бородой и хмурыми бровями Казимир Григорьевич курил крепкую пахучую самокрутку и, как детективный роман, глотал «Историю западной философии».

– Зачем человек… уходит? – Отвлек Данилов.

Оторвавшись от Бертрана Рассела, Мережковский вскинул недоуменный взгляд на унылого Данилова и, выпустив из широких ноздрей сизый дым, посмотрел в узкое окно. За окном одиноко торчал обкорнатый похожий на мученика на закате Римской империи тополь.

– Человек рождается, живет… и уходит.

– И это все?

– Увы. – Кривая усмешка утонула в бороде.

– Должно быть что-то еще. – Данилов бросил тоскливый взгляд в окно. Тополь с немой мольбою тянул к Илье Петровичу искривленные дрожащие ветки и сучья.

– Ну, еще человек трахается в прямом и переносном смысле. Но потом все равно умирает.

Данилов затянулся и закашлялся.

– Ты же десять лет не курил. – Сказал Мережковский

– А теперь вот развязал.

– Это регрессия.

Данилов молча пожал плечами. Поморщившись, Илья Петрович потер занывшее плечо. Макаронная фабрика заклеймила артритом правого плечевого сустава. Конечно, надо увольняться. Иначе останешься без руки. Но кому он нужен, когда до пенсии рукой подать? Возраст не тот, чтобы дергаться. Он – та же стигма, метка черная.