Текст книги "Закон меча"

– Весть принес, – слегка набычился старец – похоже, обиделся. – Я, не смотри, что в лесу сижу, все вокруг вижу. Задание Ягишны ты выполнил, нежить болотную уничтожил. Лешего обманул, тоже не помиловал. Птиц вещих сумел обхитрить да обратно в Ирий отправить, чего никому доселе не удавалось. И Горюна вот убил, добыв его сердце заговоренное. В общем, прошел ты свое испытание, перехожий, пора тебе домой возвращаться, пока еще в Черной Боли живность осталась, которую ты извести не успел.

И старик махнул рукой в сторону самого крайнего портала, внутри которого курился знакомый красный туман затона. Тот самый, из которого я не пойми как попал в Древнюю Русь.

В принципе, было непохоже, что старик врет, да и какой ему смысл? Неспроста я сюда попал, а с конкретной целью, которую для меня определили непонятные мне силы. И вот цель достигнута, можно возвращаться обратно…

– Не, не пойдет, – покачал я головой. – Испытание испытанием, но я людям обещал живиц принести. Как я понимаю, вон они, под Монументом валяются.

– Под чем? – удивленно приподнял старик густые брови снежного цвета.

– Под Алатырь-камнем, если это он, – поправился я. – В моем мире он называется Монументом, только с него уже шамирит не сыплется… кхм, то есть живицы.

– Он самый, Алатырь-камень и есть, – кивнул дед. – Точно не хочешь вернуться? Те люди, о которых ты говоришь, кажись, тебя на стене повесить хотели. И как знать, может, не передумали.

– Я слово дал, – сказал я. – Так что с возвращением подожду. Живиц набрать можно?

Старик усмехнулся.

– А ты и правда удачлив, перехожий. Пойди ты сейчас в дальние ворота, вечно до самой смерти блуждал бы в кровавом тумане. Что ж, набери живиц, коль надобно. И три желания своих скажи заодно, заработал.

– Вон оно как, – хмыкнул я. – Значит, раньше было не одно, а три. Получается, схема и тут работает?

– Что работает? – снова не вкурил дремучий дед.

– Ну, тема начет того, что если дошел до Мону… в смысле, до вашего Алатыря, то можно желания загадывать, которые исполнятся.

– Можно, – кивнул старик. – Только правильно загадывай. Камень сей своенравный, порой просьбы исполняет очень по-своему.

– Я в курсе, – сказал я, задумчиво глядя на порталы, окружавшие Монумент. – Слышь, дед, а ведь это из них сюда, на Русь, нечисть всякая лезет, из дверей этих?

– Ну как нечисть? – пожал плечами старик. – Всяко живое существо, ежели народилось на свет, то свой путь имеет. Может, кому тот же Горюн погибель и разорение, а древним богам русским, что в лесу схоронились, лучший защитник. Ты его сейчас убил, но Перун уже нового Горюна призвал из соседнего мира, и других существ тоже. Так что скоро в Черной Боли вновь будет восстановлено Равновесие.

– Так что ж, по-твоему, если чудовища лесные людей убивают, это и есть Равновесие? – поинтересовался я.

– Кто бы говорил, – отрезал дед. – Ты, Меченосец, на Мироздание работаешь не хуже самых страшных чудовищ, убивая тех, кто Равновесие нарушает. Тебе только кажется, что ты добро творишь, а на самом деле не особо отличаешься от того же Горюна или болотной нежити.

Краем глаза я заметил, как в портале, ведущем в Центральный мир, вдали, в небе над Вичтаном, наметилась медленно приближающаяся точка, которая в считаные мгновения превратилась в крылатую тварь, летевшую к воротам с существенной скоростью.

Аспид.

Огнедышащая тварь, по сути дракон, которого в этом мире называют Горюном. Думаю, пройдет совсем немного времени, и из порталов вновь поналезут лешие, живые мертвецы-псионики, плотоядные вещие птицы и прочая пакость.

– Три желания, говоришь? – сказал я. – Ладно, будь по-твоему. Желаю, чтоб все стационарные порталы в другие миры на Руси навсегда закрылись. А еще хочу, чтоб Алатырь-камень в землю ушел.

– Стацио… чего? – переспросил старик, явно впечатленный незнакомым словом.

И тут до него дошло.

– Ты чего наделал, окаянный?! – заорал он.

Но было поздно.

Порталы задрожали. Их поверхность покрылась рябью, став похожей на воду, в которую бросили камень, – и они стали схлопываться один за другим со звуком, похожим на выстрел из пистолета с глушителем.

Волхв махнул своим посохом, причем весьма быстро, метя мне в лицо. Но я был готов к чему-то подобному и сработал на опережение, одним ударом меча срубив набалдашник с дедова посоха. В результате у старика в руках осталась одна лишь узловатая палка. Которой он вновь замахнулся на меня.

– Не надо, – сказал я, приставляя острие клинка к морщинистой шее. – Не доводи до греха. Твое время закончилось, старик, как и время твоих богов. Ни ты, ни твои чудовища больше не будут держать людей в страхе. Просто уйди.

– Ладно, перехожий, твоя взяла, – признал волхв, недобро сверкнув глазами цвета Монумента. – Но надолго ли?

– Время покажет, – задумчиво произнес я.

Старик зыркнул на меня еще раз с нескрываемой ненавистью, развернулся и ушел в лес, с нестариковской силой тыкая в землю обрубленным посохом.

Я же подошел к месту, где минуту назад стояла древнерусская версия Монумента. Теперь здесь не было ничего, лишь проплешина голой земли, окруженная травой, на которой лежали кристаллы шамирита. Или живицы, если по-местному.

Я их собрал, сколько в котомку влезло. Потом подумал, нашел ручей, что журчал неподалеку, отмыл, насколько это возможно, от слизи и крови кольчугу с одеждой, вернулся, съел то, что на поле мертвецов прихватил, опустошил половину бурдюка с водой, а что не доел и не допил – выбросил. И на освободившееся место еще шамирита напихал – пусть у защитников крепости не будет недостатка в целительных кристаллах. После чего закинул котомку на плечи и сказал:

– Так. У меня ж вроде третье желание в запасе есть. Неохота мне обратно через эти леса переться, так что хочу оказаться на том самом месте, откуда я в Черную Боль зашел, возле камня с надписями…

Не успел я договорить, как перед глазами сверкнула алая вспышка. И в следующее мгновение я увидел, что и правда стою около той каменюки, где написано, что, куда ни пойди, везде смерть ждет.

И на этот раз надписи точно не врали.

Потому что все поле между мной и крепостью заполонили печенеги.

Я быстро спрятался за камнем, но в мою сторону кочевники даже не смотрели. Не ждали опасности со стороны проклятого леса, о дурной славе которого они наверняка знали.

Самой крепости видно не было за дымом множества костров – кочевники варили себе жратву, готовились к обеду. И, мягко говоря, их было до хренища. Куда ни кинь взгляд – шатры, грубо размалеванные разноцветными красками, конные патрули, довольно беспечно катающиеся туда-сюда, стреноженные лошади, выискивающие травинки, не втоптанные в землю копытами других лошадей.

По ходу, печенеги пришли ранним утром, наверняка попытались взять богатырскую заставу с ходу, получили очередной отпор и встали лагерем. Решили по-серьезному подготовиться к следующему штурму, судя по стуку топоров, разносящемуся над огромным лагерем.

Ясно. Одни лестницы сколачивают, другие обед готовят. Пожрут – и с новыми силами ударят. Причем, думаю, этого удара израненные защитники хилой крепости точно не выдержат. Еще и потому, что кочевники решили на сей раз пленных не брать – я заметил нескольких печенегов, которые сидели на меховых подстилках, поджав ноги, и сноровисто мотали на стрелы бечевки.

Зачем – понятно.

Потом такие стрелы макаются в масло, поджигаются и сотнями пускаются в сторону деревянного укрепления, внутри которого через непродолжительное время все начинает пылать. Стены, сложенные из толстых бревен, поджечь такими стрелами с ходу вряд ли получится, а вот соломенные крыши внутренних строений – вполне. Тогда можно и на штурм идти, вырезая при этом всех, кого пощадило разгоревшееся пламя.

Конечно, это все не мое дело, ради которого не имело никакого смысла погибать. Что я сделаю один против тысячи степняков? Да ничего. Возможно, в другое время я бы просто ушел, так как не люблю неразумные решения, а разумных в данной ситуации просто не было.

Если бы не одно «но».

А именно: двое дружинников остались ждать меня возле камня. Похоже, не дождались… Не знаю, как их прихватили степняки, – может, подкрались ночью, скрываясь в высокой траве, а может, издалека меткими стрелами перебили колени, а после прихватили обездвиженных.

Так или иначе, сейчас оба парня висели на грубо сколоченных высоких крестах, а с них кровавыми плащами свисала книзу кожа, которую еще с живых дружинников сняли как чулок, одним лоскутом. Один из них и сейчас был еще жив – у него мелко тряслись ноги, отчего кровавый плащ колыхался из стороны в сторону. Второй висел без движения – надеюсь, умер. То, что это именно они, сомнений не возникало, так как обоим на головы степняки издевки ради глубоко надвинули остроконечные русские шлемы.

И такое меня зло взяло, что аж перед глазами все поплыло! Понятно, что это акция устрашения защитников крепости. И никто не спорит, что на любой войне подобные наглядные демонстрации жестокости крайне полезны для того, чтобы сломить дух противника.

Но случается, что действуют они и наоборот, вызывая у обреченных неистовую ярость, удесятеряющую силы.

Как у меня сейчас, например.

Я помнил, что на заставе меня приняли враждебно, что чуть не казнили, что отправили фактически на верную смерть. Но все это сейчас казалось совершенно не важным, незначительным, ерундой полной по сравнению с тем, что буквально через несколько часов кочевники будут делать с защитниками заставы и с теми, кто им помогал, – с ни в чем не повинными крестьянами и крестьянками, одна из которых, кстати, излечила меня.

Короче, перемкнуло. Закоротило напрочь, выбив все предохранители здравого смысла, которые сгорели на хрен во вспышке накатившего на меня боевого безумия. И дальше я помню лишь шелест меча, покидающего ножны, и стремительно надвигающееся на меня изумленное лицо кочевника, застывшего со стрелой в руке…

Он даже встать со своего места не успел. Заорать – тем более: наверное, больно жуткой была моя харя, перекошенная от ярости. А потом я как в замедленной съемке увидел сверкнувший клинок своего меча – и следом щекастую голову, летящую в сторону от тела.

Дальше я словно со стороны наблюдал, как неистовый воин с неимоверной скоростью молча рубит мечом направо и налево, и то ли от той скорости, то ли еще от чего смертоносный клинок начинает все сильнее наливаться холодной лазурью, заливая пространство вокруг мечника сиянием цвета чистого неба…

Это было похоже, будто я прорубал себе дорогу в поле, густо заросшем аномально высокой пшеницей. Только во все стороны разлетались не срезанные колосья, а руки, тянущиеся к саблям, головы со ртами, разодранными в крике, половинки тел, рассеченных от плеча до пояса. Прокачанный меч кромсал, не встречая сопротивления, все, что попадало под клинок, и, наверно, эта кровавая жатва со стороны выглядела просто ужасно.

Степняки, будучи наверняка людьми суеверными, сперва чесанули кто куда, стремясь поскорее убраться подальше от неистового мечника. Но, все-таки будучи профессиональными воинами, с детства приученными к войне, довольно быстро очухались, осознали, что перед ними всего-навсего один человек, и, раззадоривая себя визгом и воплями, ринулись в атаку.

И началась настоящая жесть…

Когда на тебя прут со всех сторон с саблями, копьями, ножами – хорошего мало. Конечно, нападающие друг другу мешают, но какая-нибудь острая железяка по-любому в тебя прилетит…

Копье садануло в грудь. Кабы не кольчуга, пропороло б насквозь. Но с заговоренной защитой это оказалось непростым делом. Хоть дыхало и перехватило немного – прям под ложечку острие попало, – я все же схватился за древко копья, рывком отвел его в сторону и, рубанув, снес копейщику верхнюю часть черепа.

Но следом лезли другие… Похоже, они решили задавить меня валом потных, вонючих тел, не обращая внимания на то, что эти тела страшно и беспощадно кромсает сверкающий меч. Я пока еще отбивался, вот только силы человеческие не безграничны и имеют свойство заканчиваться.

Хорошо, что броня пока не подводила. Хоть и приехало в кольчугу немало тычков и ударов острыми железяками, ни одна из них ее не пробила. Само собой, синяки останутся, если выживу, конечно. А в этом уже были сомнения.

Так как в шлем ударила стрела.

Может, в рукопашной печенеги и не великие мастера, но в плане пострелять – тут им равных нет. Причем я не увидел, а скорее почувствовал – стрела летела мне точно в глаз. Однако попала в шлем. Так не бывает – если, конечно, у тебя на голове обычный железный колпак, а не Пресс, на который ты только что набрызгал немало чужой крови, что шлему, несомненно, понравилось. Потому и стрелу отклонил.

«Цени!» – прошелестело в голове.

Да непременно, блин, оценю, если только вот прям сейчас меня не похоронит под собой куча живых и мертвых кочевников…

И тут я увидел его!

Того, кто посылал печенегов на убой, кому плевать было на их жизни.

Того, кому нужна была победа любой ценой!

У него были черные доспехи – причем не сажей вымазанные, а начищенная, сверкающая броня цвета воронова крыла. Думаю, реально дорогая снаряга по этим временам – у русских богатырей боевое облачение куда проще.

И конь под воином был знатный – мощный и в то же время грациозный, мастью под цвет брони хозяина.

Хоть и издали я видел этого конника, стоя на стене заставы, но коня и козырную снарягу запомнил. Его один дружинник Варягом назвал, а второй презрительно – Варяжкой. Мстил тот Варяг кому-то за кого-то, потому и к печенегам примкнул. Кому и за кого он мстил, я не запомнил, да это и не важно.

Главное, что этот всадник почему-то рулил печенегами, и они его слушались!

А это значит, что у меня появился шанс выжить в безнадежной сече.

Как говаривал мой друг Виктор Савельев, цитируя знаменитые «Тридцать шесть стратагем»: «Чтобы развязать твердый узел, отдели сначала главаря, а потом все само распустится».

И вот я, собрав последние силы, заревел как бешеный медведь – аж сам удивился, что так могу! – и рванул к нему, к главарю, хренача мечом направо и налево с удвоенной яростью…

При этом мне начало казаться, что и правда к успеху иду!

Печенеги ведь тоже люди, помирать никому не охота. Плюс, если враг ненормальный, с пеной на нижней губе и глазами буйнопомешанного, то как-то оторопь берет слегка и из башки все приказы начальства выветриваются.

Словом, тормознули слегка степняки, отхлынули назад… и тут я понял, что ревел зря.

Конного предводителя охраняли пешие лучники, которых я не разглядел за десятками врагов, одетых попроще. А на охране Варяга броня была что надо: продуманная, защищающая воина с ног до головы. И на мордах – стальные маски с прорезями для глаз. И луки красивые, как произведение искусства, блестящие на солнце от лака или жира – хрен знает, чем кочевники их смазывают.

Короче, не от моего рева отхлынул вал атакующих степняков. Скорее всего, Варягу надоело смотреть, как я рублю его воинов, и он дал команду. По ходу, мой рев слился с ревом боевого рога, потому я его и не услышал. Подумал, это я сам такой мастак орать, что от моих воплей враги разбегаются. И сейчас охрана Варяга синхронно и неторопливо поднимала луки. Наслаждались, мать их, моментом. Хотя, думаю, они ни при чем, приказал бы начальник – пристрелили бы быстро. Вон он, усмехается, сидя на своей лошади – аналоге современного мне «мерина» – внедорожника, тешит чувство собственной важности на тему «ну что, лошара, настало время показать, кто тут на самом деле крутой».

Страха смерти не было. Была злость – жуткая, лютая. И уже не на печенегов, которые, по сути, были простыми «торпедами» – что сказали, то и делают. Страшно бесил этот мажор с аккуратно подстриженной черной бородкой и смазливой мордой, которая, небось, многим девкам, от княжон до дворовых, снится по ночам в горячих снах. Тот случай, когда судьба человеку щедро насыпала пряников, с верхом: бери, пользуйся. Вот оно, положение в обществе, деньги, власть. А он и пользуется, натравливая свору степняков на крестьян, что прячутся в крепости, и попутно сдирая заживо кожу с пленных.

А от великой злости у меня порой озарения случаются. Информация будто сама приходит, из ниоткуда. Вроде, если головой подумать, – бред собачий, однако я при этом точно знаю: не бред! Просто надо так сделать – и все тут.

Именно так. И никак иначе.

Я воздел руку с мечом кверху, направив клинок в небо. Что там дед говорил насчет сердца Горюна? Что в нем заключены свет тысячи солнц и ярость тысячи молний?

– Давааааай!!! – заорал я.

Не потому, что знал – надо выкрикнуть именно это слово. А потому, что чуйка моя сталкерская, натренированная в Зоне и многих вселенных Розы Миров, прям звенела на тему: зажигание сейчас нужно, как в автомобиле, чтоб все заработало.

Импульс.

Искра.

И мой вопль, в который я вложил всю оставшуюся во мне энергию ярости, и стал тем зажиганием…

Небо было чистым, ни тучки, ни облачка. Так что молния ударила сверху из ниоткуда, словно сама собой возникла в воздухе. Мощная, толстая, ветвистая. Я ее сквозь темноту плотно сжатых век увидел, так как, проорав свое «Давааааай!!!», сразу зажмурился. Не знал, что именно будет сейчас – чудо или десяток стрел, одна или две из которых непременно найдут щель в моей защите. В любом случае зажмуриться было нелишне.

И это помогло, так как, думаю, после того, что произошло потом, я б мог запросто без глаз остаться.

Меч аж зазвенел у меня в руке, принимая море небесной энергии…

И тут я ощутил удар, от которого у меня едва руку не оторвало. И сквозь те же плотно закрытые веки я увидел ярко-красную вспышку, озарившую все вокруг. Не знаю, как там с силой тысячи солнц, которую молния выбила из рукояти меча-кладенца, но полыхнуло зачетно.

И сразу же над полем разнесся многоголосый вой. Наверняка многие печенеги вылупили глаза на странного воина: его расстреливать собрались, а он эффектные позы принимает.

И сделали это зря.

Я открыл глаза, в которых плясало алое пламя на фоне росчерка молнии, отпечатавшегося на сетчатке. Но и сквозь них я увидел десятки печенегов, едва стоящих на дрожащих ногах, упавших на колени, катающихся по земле.

И все они, побросав оружие, держались за глаза. В том числе и охрана Варяга, что несколько секунд назад внимательно смотрела на меня, собираясь стрелять. Сейчас они, сбросив стальные маски и утратив понты, орали вместе со всеми, держась за гляделки, в которых – я знал точно – плескался нестерпимый свет цвета алого пламени.

Сам Варяг, только что с кривой ухмылкой наблюдавший за процессом, тоже держался за слащавую морду. Не орал, сохраняя солидность, и даже умудрялся оставаться в седле, так как ослепленный конь неистово мотал башкой и порывался встать на дыбы.

Вот, значит, как действует «сердце Горюна»! Не знаю, сколь долго продлится световой шок у печенегов, но он определенно дал мне немного времени для действия.

И я использовал это время сполна, ринувшись к Варягу. Подбежал, долбанул коню кулаком меж ушей, отчего скакун замер, как человек, несильно, но чувствительно получивший бревном по тыковке. А после, вскочив на круп коня, стукнул и всадника яблоком меча по затылку.

Вот когда понимаешь, что крутой шлем и надежный – это две большие разницы. У Варяга был именно крутой. Смотрелся со стороны просто офигенно, как дембельский берет, держась чуть ли не на макушке и не сваливаясь за счет богато украшенного подбородочного ремня. Разумеется, без бармицы – мол, смотрите, какой я серьезный пацан и на какой мощной шее у меня башка держится. Шея была и правда богатырская, однако на эффект от хорошего удара по затылку данный параметр никак не влияет.

Варяг мгновенно забыл, что у него глаза болят, и рухнул на гриву коня.

Готов.

Зашибись. Я поднапрягся, перекинул безвольное тело поперек лошадиного туловища, позаимствовал у ударенного витязя плеть и – прости, коняга, но иначе никак тебя от шока не пробудить – хлестанул лошадь по крупу.

Конь встряхнул башкой, попытался было огрызнуться, повернув голову, но получив еще раз плетью по заду, смирился и рванул вперед, едва не сбросив с себя и меня, и вырубленного мною хозяина.

Я очень хотел, чтобы эффект от вспышки продлился как можно дольше. Но удача – она как деньги. Только что были – и все, потратил, нету их больше.

Так и сейчас случилось. Кончился у меня, по ходу, лимит той удачи.

То ли печенеги, получившие вспышкой по глазам, очухались и схватились за луки, то ли те степняки, что находились подальше от места событий, подошли ближе. В общем, так или иначе, вслед мне полетели стрелы.

Одна долбанула в плечо. Больно, но терпимо, спасибо кольчуге. Вторая по шлему скользнула – вообще фигня, Прессу это как щелчок мизинцем. А вот третья воткнулась выше колена…

Мяса там, конечно, немало, зря, что ли, по Зоне бегал, как сайгак, ноги качал. Но утешение это слабое, когда при каждом ударе копыт чувствуешь, как в тебе шевелится стальной наконечник, скрипя острием по кости.

Первые мгновения боли не было, как и при любом другом ранении, не задевшем крупный нерв.

Но это лишь первые мгновения…

Разорванное мясо очень быстро дает о себе знать, особенно если его трясти – как при конной скачке, например. Боль толчками поднялась от ноги вверх, ударила в мозг, моментально захватила его в плен, требуя лишь одного – остановиться и дать покой ноге, лишь в этом случае она, так и быть, станет терзать тело потише.

Но, само собой, останавливаться было нельзя, ибо это верная смерть. И я лишь охаживал коня плетью, заставляя его нестись еще быстрее – и понимая, что вот-вот вырублюсь от болевого шока. Вот только никак нельзя вырубаться, иначе все, что сделано, – насмарку, иначе все было зря. И хрен бы с ним, что убьют, это не самое страшное. Просто мерзко, что мое тело поддалось боли, сдалось, проиграло, а по итогу – что я сдался, и не канает отмазка, мол, ничего не смог поделать. Потому что когда ты проиграл – это ты проиграл, и никто другой. И я на скаку орал как ненормальный, кроя себя отборным русским матом, накручивая ярость, глуша своими криками боль, кузнечными молотами пульсирующую в висках:

– Не сметь, паскуда, мля! Держись, падла, нах! Иначе те пацаны на крестах погибли зря! Иначе не жил ты, Меченосец хренов, а только небо коптил! Сейчас все решается, понял?! Кто ты есть, зачем ты на этот свет родился, – сейчас выясняется! Потому не смей выключаться, туша мясная, мразь, иначе приеду и башку тебе расшибу о стену!

Я в итоге до того себя накрутил, что практически не почувствовал, как вторая стрела шею рванула – от бешеной скачки кольчужная бармица небось задралась на мгновение, вот в эту щель меж нею и кольчугой стальной наконечник и ужалил. Плевать! Ибо я уже видел, как на стенах приближающейся заставы вдруг появились лучники и дали залп в мою сторону – немного выше моей головы, но лишь немного. Я даже смог оглянуться и увидеть, как падают с коней степняки, преследовавшие меня. А еще я увидел, как на фоне алого заката над Черной Болью маячит гигантский мираж, фата-моргана другого мира – призрак Саркофага, воздвигнутого в моем мире над разрушенным Четвертым энергоблоком Чернобыльской атомной электростанции, и суставчатую трубу Третьего, вонзившуюся в облака цвета крови…

Эпичное зрелище – которое, к сожалению, вдруг внезапно и стремительно начала окутывать тьма, в мгновение ока поглотившая и Черную Боль, и кровавое небо над ней, и призрак из иного времени, и меня вместе с моей болью и всем остальным миром до кучи…

* * *

Интересная штука – боль. Она может погрузить в беспамятство. Она же может выдернуть из него.

Как сейчас, например.

Я пришел в себя не столько от разрывающей боли в нижней конечности, сколько от мерзкого скрипа. И даже не до конца еще вынырнув из черного омута, куда провалился, когда скакал к заставе, понял – кто-то ковыряется в моей ране. А нет ничего хуже, чем бередить то, что уже разодрано. Значит – пытают. То есть я попал в плен к кочевникам. И итог будет один – убьют. Зверски. Страшно. Как тех двух парней на крестах, а может, и еще хуже.

Нет уж, хренушки! Подыхать я согласен только в бою, пусть даже с голыми руками ринувшись на сабли и копья, но никак не в руках палача!

Я рванулся изо всех сил, надеясь, что от рывка моего спадет красная пелена адских ощущений, застилавшая взгляд, – и понял, что лежу на чем-то жестком и при этом накрепко к этому жесткому привязан. Вдобавок после рывка мои плечи словно двумя наковальнями к тому жесткому придавили.

– Тихо, тихо, богатырь, – прозвучал надо мной знакомый голос. – Больно, а будет еще больнее. Терпи. Могу зелена вина дать, будет полегче.

Старославянская речь меня некоторым образом успокоила. Значит, не у печенегов в плену. То есть умный конь все же прискакал к заставе и ему открыли ворота. Но зачем тогда мучают?

Я наконец проморгался – и увидел все как есть.

Надо мной навис Добрыня, прижав мои плечи ручищами к широкой лавке. Мои руки и грудь перехлестнули широкие ремни, ими я оказался к той лавке примотан. А правая нога, куда стрела угодила, была согнута в колене, и из нее торчало древко с черным оперением. Стопа той ноги тоже была обмотана ремнями и надежно зафиксирована. И что бы это значило?

– Плохая стрела, – сказал Добрыня. – Отравленная. В конский навоз макнули, а после в мертвечину, и все это на древке засохло. А в теплом мясе размокло. Ну и наконечник печенежий просто насажен на древко. Потянешь – он с него соскочит и в ране останется. Потому терпи, воин. Вина точно не хочешь?

Я вспомнил ту бурду, что попробовал в Черной Боли, и промычал:

– Не…

– И это правильно, – кивнул богатырь. – Воину разум мутить ни к чему. Даже сейчас.

В поле моего зрения появились двое – Илья Муромец и Алена с ножом в руке. Интересно, что дальше будет.

И тут неожиданно Алена поклонилась мне в пояс, а Илья, огладив бороду рукой, произнес:

– Благодарствуем, добрый молодец.

– За… что? – прохрипел я.

– За подвиг твой, – произнес богатырь. – Но об этом после. Потому что сейчас от тебя еще один подвиг потребуется. Стрелу по-простому не достать, придется ногу насквозь проткнуть, наконечник срезать и пустое древко обратно вынуть.

– А поможет? – криво усмехнулся я.

– Не знаю, – покачал головой богатырь. – На все воля Перу… гхммм… в общем, как повезет. Если яд до сердца не дошел, то, может, и выживешь. Готов?

– Ага, – сказал я.

И не сдержал стона, когда богатырь схватился за древко и одним движением пропорол мне ногу насквозь. Черный от крови наконечник, проткнув кожу, показался наружу. Алена быстрым движением его срезала, после чего Илья резко выдернул из меня древко. Видимо, не в первый раз такое делает, сноровка явно присутствовала.

– Быстро – лучше, – прокомментировал богатырь, отбрасывая в сторону окровавленное древко. – А теперь кричи. Так легче.

И, обхватив своими ручищами мою ногу, принялся давить.

Хлестануло знатно из обеих ран, но Илью это не остановило. Он продолжал мять и давить мою ногу, из которой текла кровавая жижа нездорового гнойного оттенка. И я, на одноглазом аспиде видавший такие средневековые методы лечения, реально орал, мечтая снова вырубиться, потому что это было… нет, не больно. Это был экстремальный пушистый енот, который, по ходу, ко мне пришел в виде былинного амбала с руками, похожими на ковши экскаватора.

Наконец вместо гнойной жижи из ноги начала сочиться нормальная кровь, и Илья отпустил мою конечность.

Я, мокрый, как вытащенная из воды лягушка, облегченно выдохнул.

Оказалось, рано радовался.

Алена ловко полоснула ножом по обеим ранам, расширив их, после чего в руках у нее появилась деревянная тарелка, на которой лежали камешки, светящиеся небесной лазурью.

– Хорошие ты живицы принес, свежие, – одобрительно заметил Илья. – Должно помочь.

После чего взял с тарелки несколько кристаллов шамирита… и принялся деловито засовывать их прямо в открытые раны.

Орать я уже не мог – голос сел от предыдущих воплей, потому я только хрипел, чувствуя, как изнутри рвут мое мясо острые края кристаллов. А Илья не останавливался, просовывая их поглубже толстыми пальцами, до тех пор, пока тарелка не опустела.

– Вот теперь и перевязать можно, – сказал богатырь, вытирая окровавленные руки об поданное Аленой расшитое полотенце. – Если до утра не помрешь, то жить будешь.

И ушел.

И я ушел следом за ним.

В небытие, вновь накрывшее меня черным покрывалом.

* * *

Очнулся я от ощущения, что рядом кто-то есть.

Бывает такое в лесу у костра: вроде нормально все, ан нет, чуйка заставляет озираться, положив руку на цевье автомата. Ибо точно знаешь: кто-то смотрит на тебя из темноты. Неприятное ощущение беспомощности. Тебя видят, вот он, весь ты на фоне костра, а ты – нет. Что хочешь с тобой делай, так как в девяноста пяти процентах случаев ничего ты в ответ предпринять не сможешь…

Я шевельнулся, шаря рукой в темноте, чтобы найти оружие, и ругая себя, что заснул, не намотав автоматный ремень на руку, но тут кольнуло в ноге выше колена – и я вспомнил все. А вспомнив, осознал, что лежу под одеялом, пованивающим овечьей шерстью, голова на подушке, смахивающей на небольшой мешок, набитый соломой. Подо мной что-то мягкое, типа матраца, стало быть, позаботились. Интересно, как о раненом или как об умирающем? Судя по той гадости, что текла из моей ноги, скорее второе, чем первое.

Но, судя по запахам шерсти, соломы и горелого масла, вроде я пока еще не в Краю вечной войны, то есть кони не двинул. Уже неплохо. Теперь надо бы понять, насколько неплохо все остальное. Или же, наоборот, хреново до невозможности.

Заранее сцепив зубы и сморщив морду в урюк, чтобы не заорать, я пошевелил раненой ногой…

Хммм, зря кривлялся. Неприятное ощущение, конечно, в месте сквозной раны, но в целом терпимо.

И что самое интересное, тело переполняла дурная энергия. Очень хотелось встать и сломать что-нибудь, поддающееся ломке, или поколотить во что-то кулаками. В идеале подошел бы боксерский мешок, на худой конец можно, например, табуретку изувечить, ножки ей отхреначить, чтоб прям с хрустом. Дурное, конечно, желание, но что делать, если колбасит на движуху не по-детски? Боксерский мешок я тут вряд ли найду, осталось выяснить, есть ли в этом глухом средневековье табуретки?

Скрипнула дверь, в темноте заколыхались, приближаясь, три огонька. И над ними – женское лицо, в полумраке и при свете язычков пламени показавшееся мне нереально красивым.

– Очнулся? – негромко спросила Алена. – Я тут, в соседней клети спала. Слышу – ворочаешься. Мож, надо чего?

– Табуретку, – сказал я и тут же мысленно обматерил себя – что несу? Шутник, мля.

– Чего? – не поняла девушка. – Мож, корыто для ночной надобности? Сейчас принесу.

– Погоди, не все так плохо, – сказал я. – Лучше расскажи, что там произошло возле стены. А то я отрубился около ворот и пропустил все самое интересное.