Текст книги "Нельзя, но можно"

Почему нельзя украсть хюгге

– Все утро накануне открытия первого кафе, на Островитянова, я рыдала. Хотя вообще-то я не «про поплакать». Но меня и сейчас перед открытием каждого нового кафе трогать не рекомендуется. Все уже привыкли за много лет. Понимают, что не стоит в этот день ко мне соваться.

А тогда, зимой 2009-го, я была совершенно точно уверена, что жизнь потеряла всяческий смысл. Во-первых, никто не придет. Во-вторых, там наверняка все не готово. И надо заставить себя ехать в кафе. Но я не могу. Я занята – плачу. Поэтому я сидела дома, пока не приехала моя сестра и не увезла меня на Островитянова. Там была вполне энергичная кутерьма, все что-то делали, все пятнадцать человек тогдашнего штата «АндерСона» пылесосили, наводили последний блеск, вкручивали лампочки и расставляли подушки. А я сидела и боялась.

Но вот мы открыли двери, и в наше кафе пошли дети с лопатками.

Тут нужно сказать, что мы сидим и разговариваем с Анастасией в лофте ее «Фабрики счастья» на Семеновской. Слева от нас большая черная труба стимпанковского вида, по которой дети должны скатываться в праздник. Труба одной стороной уходит в потолок, поэтому детей уводят сначала выше этажом, в тайную комнату, и оттуда сплавляют вниз. По черной глухой трубе. А внизу горят огни, пианино лазоревого цвета, столы в крахмалах, как говаривали дореволюционные официанты, огромные гелиевые шары с серебряными лентами до пола стоят посреди зала стоймя, как лес; крик, праздник и дискотека.

Но то когда идет праздник. А сейчас в зале пусто. И все равно щекотно. Остаточное настроение под потолком плавает.

А Анастасия рассказывает:

– Пошли дети с лопатками…

– С чем?

– Я выбрала помещение для первого кафе именно на улице Островитянова (до этого просмотрела сто вариантов) по той причине, что там очень большая плотность застройки. Следовательно, много детей. Мы находимся как раз на векторе «жилой массив – Тропаревский парк». Открылись в двенадцать часов дня. И семьи с детьми, которые возвращались из парка со своими санками, лопатками для снега, замерзшие, они пошли к нам.

Они заходили и говорили: «Мы вас так ждали!» А у нас баннер на дверях висел. Мы очень долго делали ремонт – полгода, наверное. Потом все не могли получить эту чертову мебель из Китая (я расскажу вам, как мы ездили в Китай за столами). Даже когда ремонт уже сделали, мебель не пришла. Полгода у нас висел баннер: «Здесь скоро откроется “АндерСон”». А они нас ждали, и я их за это буду всю жизнь любить, моих с лопатками на Островитянова…

А мы в зале елки нарядили с пряниками съедобными, которых напекли, и с безе. Все происходило ведь перед Новым годом. Дети пряники прямо с елки откусывали. Чумовое открытие было. И все сразу так расположились, словно они наше кафе всю жизнь знали и всегда в него ходили.

Раз, и в мою картинку попали. Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни, когда я поняла, что картинка получилась.

У нас в первый день выручка была двадцать семь тысяч рублей. Я себя чувствовала миллионером. Никаких сложностей в тот день не было, только праздник. Никто не понимал, что все только начинается.

Когда Анастасия увидела картинку своего будущего кафе, она увидела коляски, маленькое помещение и чтобы все было плюшевое и уютное, и она увидела людей, которые будто бы все друг друга знают.

– Как будто ты живешь в соседнем доме и спускаешься попить кофе в место, где ты давно уже свой. Когда я езжу в Европу, я завидую простоте и постоянству соседства, тому, что утром можно в тапках спуститься за хлебом или выпить кофе, по дороге здороваясь со всеми. Для меня это квинтэссенция удавшейся жизни.

Мы спрашивали Настю:

– Удавшейся спокойной жизни?

– Спокойная жизнь мне не сильно интересна. Но это такая жизнь, в которой… есть такое слово, которое сейчас почти не используется современной молодежью, – родина. Знаешь, это когда тебе важно то место, где ты живешь, и тебе важно, что ты здесь родился. У меня вот это все из маленького города идет. Мне так кажется. Это трудно забыть, если ты когда-то жил в городе, который был твоим.

Анастасия родилась в Северодвинске. Сейчас все знают, что это центр атомного кораблестроения, город, который строил, отправлял в походы и принимал атомные подводные лодки. Но в свое время Северодвинск был закрытым городом. В журнале «Пионер» от 1973-го была напечатана повесть «Мальчики из Полярнореченска» – малоценная по своему художественному дыханию, но изобилующая захватывающими подробностями. В эти годы уже гремел Крапивин со своим «Мальчиком со шпагой», где подростковое чувство справедливости разбивалось о взрослое равнодушие, но мальчики из Полярнореченска жили в другом мире. В мире безупречных взрослых. Главная коллизия повести была скорее гайдаровской: мальчики знали, в каком потрясающем городе они живут, но никому не должны были о том рассказывать. И когда один из подростков во время поездки в Москву, случайно раззадоренный столичным ровесником-стилягой, воскликнул: «Да наш город самый лучший! Ты даже не знаешь о нем!» – он был жестоко осужден здоровым детским коллективом. А потом мальчики вернулись в прекрасный, ночной, морозный, защищенный со всех сторон город, которого не было ни на одной карте, и возле КПП их встретили отцы, офицеры в заснеженных шинелях.

Это было похоже на вход в Нарнию – шагаешь через дверь КПП, похожую на шкаф, и попадаешь в необыкновенное место, которого нет. И где все знают друг друга.

Но нужно еще добавить, что в Северодвинск со всей страны стекались и научные сотрудники – он был не только военным центром, но и наукоградом. А теперь представьте себе место, в котором остались от шестидесятых годов культ образованности и культ шутки, прибавьте к этому культ защиты, и вы поймете, что Северодвинск даже восьмидесятых и начала девяностых годов вполне может стать местом, в которое отчаянно хочется вернуться.

Или которое хочется построить. Так что «АндерСон» – кафе с сильным и личным бэкграундом, его настоящую идею очень трудно украсть.

Потому что нельзя создать наполненный подробностями мир, если этот мир изначально не твой.

Нельзя украсть хюгге.

История с «каждый в кафе знает каждого», которая вдохновляла Анастасию, – это тренд, набирающий последние несколько лет популярность и силу.

Это датское хюгге.

Мы опять возвращаемся к скандинавской теме – но куда от этого деться в «АндерСоне»? Хюгге – понятие, которое датчане считают одной из основ своего общества и о котором они готовы говорить так же часто, «как итальянцы о еде».

Сейчас модно открывать хюгге-кафе. Как они выглядят?

Ричард Оранж (The Guardian) так описывает аутентичное хюгге-кафе: «Это непереводимое ощущение места, людей и единения, которое датчане ценят выше всего.

Это свечи, точно… освещение. Совсем не то, что большие лампы на потолке. И мебель: вам кажется, она куплена в разных местах, как в старом кинозале. Возможно, здесь все знакомы. На первый взгляд кажется – все связаны, место наполнено общением, даже если никого нет».

В общем, хюгге-кафе – это место, которое продает чувство дома.

Сделать кафе в этом стиле непросто, считают датчане: нужно слишком долго собирать вещи, которые вызовут умиление, удивление, узнавание и усмешку одновременно.

И да – вы не можете просто купить хюгге, как пакет программного обеспечения. На это нужно потратить свое время.

Возможно, «АндерСон» – первое хюгге-кафе в России, но мы этого еще не знаем. Мы должны понять, какими вещами команда «АндерСона» наполняет свои заведения и как строит свои отношения с гостями – теми, кто пришел к этому «месту социального водопоя».

Что можно вынести с работы, или Никогда в жизни

– До «АндерСона» у меня было четыре основных места службы, четыре работы, и из каждой я вынесла знание, чем никогда в жизни точно не буду заниматься.

Сначала это было рекламное агентство, в котором я работала рекламным агентом. Надо было по телефону звонить и что-то кому-то предлагать. А я интроверт в критической степени. Даже сейчас для меня нет большего ужаса, чем корпоративные мероприятия, на которых надо выступать. У меня за неделю депрессия начинается.

Когда мне надо понять, что происходит в кафе (если что-то там не складывается), я ни с кем там никогда не разговариваю. Я просто сижу и слушаю, что говорят гости за соседним столом, покупатели около витрины, люди на празднике, официанты между собой. Я не разговариваю – я смотрю. Могу, разумеется, задать нужный мне вопрос. Но это неэффективно, потому что, во-первых, мне правды никто не скажет, а во-вторых, слова – это способ создания дополнительных смыслов. По большей части они лишние.

Когда нужно что-то придумать, я придумываю образ и картинку, а ее уже описываю словами. В моем мире деловые партнеры должны говорить друг другу не «я тебя услышал», а «я тебя увидел».

Конечно, рекламное агентство вообще не моя работа была.

Но я начала смотреть, как устроен этот бизнес, и подумала, что некисло кто-то придумал: наняли людей, зарплату им не платят, платят только проценты… Я тоже так могу.

И смогла. Восемь лет я руководила собственным рекламным агентством. Это было самое начало дикого рынка, когда все занимались всем. У меня было несколько печатных станков и цех, в котором мы делали наружную рекламу. Это и стало специализацией – полиграфия и наружка.

Обычное агентство, которых в Москве миллион. Вернее, был миллион – до централизации рынка. Но тогда крупные сетевые агентства только зашли в Москву, только открывали свои представительства, так что рынок не был еще поделен и всегда была возможность перехватить большой заказ.

Однажды нам достались два крупных клиента. EY и «Алмазы России – Саха». «Алмазы» заказали большую партию сувенирной продукции и не платили за нее год. А потом вдруг заплатили. Им под конец отчетного периода надо было куда-то деньги скинуть, предполагаю. Я от счастья чуть с ума не сошла. Машину себе купила.

А EY с присущей им элегантностью делали кубок по гольфу. Они хотели какие-то необычные призы, и мы ударили местной экзотикой – предложили им призовые кубки, расписанные под гжель. Разместили свой заказ на гжельском фарфоровом заводе. Обо всем договорились. Приехали забирать – и не нашли в цехах ни одного вменяемого человека. Вокруг – прекрасная пьющая деревня. Вечер.

В цеху стоит наш заказ, сделанный наполовину, и ответственный за производство товарищ нам говорит: «А приезжайте вы где-то этак навскидочку через месяц». А мне завтра заказ в Москву везти нужно. Поехала по деревне собирать мастеров, которые к вечеру еще физически могли что-то там разрисовывать.

Парень, который заказывал у меня тогда призовые кружки, сейчас управляющий партнер EY в России, его зовут Александр Ивлев. Такой у нас с ним получился параллельный карьерный рост.

Я, участвуя в конкурсе EY в 2016 году, увидела его, вспомнила всю эту гжель. Говорю: «Александр, хочу с вами еще раз познакомиться». А он мне отвечает: «Я вас прекрасно помню». Я не стала его спрашивать, почему он меня помнит. Мы сдали гжель за пять минут до начала турнира. Видимо, что-то было в тот день в моем лице, что не дало ему возможности забыть меня все эти годы.

А тогда я подумала и решила, что все, хватит. Больше не хочу. Просто появилось ощущение, что дальше будет все одно и то же. Что лучше ничего не случится, потому что я просто не знаю, как это сделать лучше. Я продала имущество, трудоустроила своих людей и ушла в найм. Было у меня ощущение, что большая компания – это большой и интересный мир, которого я не знаю.

Этих миров, этих компаний у меня в итоге оказалось три. Назовем их так: мир А, мир В и мир С. Все три компании до сих пор существуют, они очень известны, поэтому я не хочу упоминать их названия, да это и не важно. Важно то, что я для себя из этих миров вынесла.

Я никогда в принципе не хотела быть похожа на какого-либо конкретного человека. Зато нашелся человек, на которого я так остро не захотела быть похожа, что это обстоятельство оказало влияние на все, что со мной происходило дальше в бизнесе. Меня перло от идей, я могла круглосуточно вкалывать и постоянно чувствовала отдачу. Ты работаешь, а вокруг все крутится, растет, увеличивается, становится лучше. Зарплата у меня была в три раза больше, чем на предыдущем месте работы. При этом имелась гигантская служба внутреннего контроля, но такого воровства, как там, я вообще нигде не видела.

Это был опыт про то, что никакой бюджет не спасет, если у тебя работает двадцать тысяч человек и они все ненавидят свою компанию. Ненавидят, но держатся за места. Потому что бюджеты, белая зарплата, возможность затеряться в толпе и ничего не делать. А если ты все-таки захочешь что-то сделать, то надо костьми лечь, чтобы продраться через дикое количество интриг, контролеров, чьих-то детей бесконечных. Через полтора года я все-таки ушла. Для меня все это было просто невозможно. Деструктивно. Вырваться из этого мира, кстати, тоже было не так-то просто, но в конце концов мне удалось убедить акционеров, что на этом месте им нужен другой человек.

За эти полтора года я окончательно поняла, что есть то, что я никогда в жизни не буду делать. Я никогда не буду строить компанию как маленькую модель государства. Не мой путь.

Я даже не думала в тот момент о собственном бизнесе. Просто решила отдохнуть, потому что до сих пор вообще никогда не отдыхала. Съездила на месяц с детьми в Норвегию. Решила дела, связанные с квартирами. Что-то отремонтировала. Пошла на кулинарные курсы. Научилась варить бульон. Да, не смейтесь, знаете, как это сложно – сварить хороший бульон!

А потом потихоньку начала строиться моя картинка. В голове, прямо перед глазами. Сначала я просто поняла, что хочу что-то про хлеб и выпечку. В Москве на тот момент хлеба хорошего не было, только «Волконский». Когда у меня была возможность, я туда через весь город ездила на «Маяковскую» за хлебом. Там был мир, который мне нравился. Оно было какое-то волшебное, это место. Я подумала, что я примерно такое хочу, только местечковое. Я хочу, чтобы оно было про дом, про район, про семью. И начала думать, как это сделать. Написала бизнес-план, который совсем не совпал потом с реальностью. Это несовпадение – классический вариант, я была неоригинальна. Доходы я заложила большие, чем получились, а расходы – меньшие. Таким образом, у меня была картинка с овцой и снегом и дурацкая, бесполезная, бесконечно важная бумажка. Потому что она стала отправной точкой.

Всех, кто начинает свой бизнес, волнует вопрос: «А что я буду делать, если у меня не получится?». Меня он вообще не занимал.

Не то чтобы я была уверена, что у меня получится. Просто это было неважно. Не получится и не получится. Но я буду делать. Все, я придумала.

У меня была Ленка. И мне было очень надо

Смекалка – мужская добродетель. Это одно из тех редких достоинств, которые признаны и включены в список черт и особенностей русского характера. Для сметливого солдата и варежка граната. Наша сметка на вашу «нет-ка».

В последней поговорке брезжит правда о том, откуда эта добродетель растет. Смекалка – это великое замещение «нельзя» на «можно попробовать», и растет она из особого отношения русского мужчины к слову «нет». Психологи называют это отношение инфантильным. Вот простейший пример: приходит в магазин посетитель и добродушнейшим, компанейским голосом говорит продавщице: «А дай-ка мне, сестренка, “Журавушку”». А продавщица, холодея от нехорошего предчувствия, говорит чистую правду: «“Журавушки” нет». Конец. Мир обрушивается в бездну, человек из последних сил удерживается на краю, бледность его пугающа, в глазах – красные огни: «КАК нет?» – «Кончилась». – «А ты пойди в подсобке поищи!» И ведь знает он, что разговор бессмысленный, а сделать с собой ничего не может – не выносит душа той ужасной определенности, той конечности надежды, той стены, которая есть в словах «нет» и «нельзя». Ум его мечется возле стены не в поисках выхода, а в поисках входа – маленькой дверки, лазейки в сказочное царство «А вдруг!» и «А если?».

Вот из этого и растет мужская смекалка. А женская похожая добродетель есть? Есть. Она такая: слова «нет» просто нет. И самый простой пример женского отрицания – это сцена из дамского романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», когда героиня романа Скарлетт, поняв, что налог заплатить нечем и имение отберут, молча сшила нарядное платье из занавески и отправилась в тюрьму занимать денег у висельника.

Тот же способ справляться с «нет» (в общих чертах) продемонстрировали бизнес-сообществу Анастасия Татулова и Лена Подвысоцкая в самом начале своего дела.

Анастасия говорит:

– Когда все только начиналось, я хотела сделать место, в котором я буду продавать то, что делаю, но для начала, чтобы попробовать, я предполагала продавать чужое, вкусное.

Но ничего у меня не получилось. В «Волконском», который мне особенно нравился, мне отвечали, что готовы давать продукцию на реализацию, но это будет «такая вот цена». Я потом на эту цену должна была еще что-то прибавить. Окончательная стоимость, скажем, багета получалась невероятной.

Тогда я перестала искать, где бы что-нибудь купить, чтобы что-нибудь продать, и поняла, что все надо делать самой. И тут подвернулось мне место в бизнес-центре «Навигатор» на «Калужской». Там сдавали маленькую столовую с кафетерием в бизнес-центре… И еще при ней можно было сделать производство.

У столовой было обременение. Условие сдачи в аренду было таким: нужно продолжать кормить всех работников этого бизнес-центра. Не бесплатно, разумеется, но за приемлемую цену. В рамках тендера нужно было доказать, что ты умеешь вкусно и дешево кормить и у тебя есть возможности и опыт. Преимущество отдавалось сетевым операторам.

Я про столовую вообще не умела. Команды не было. Опыта не было. Имени не было. Сети не было. Но у меня была Ленка. И мне было очень надо.

Что я сделала? Я сказала представителю арендодателя, что мы уже давно на рынке (не знаю, как это вы о нас не слышали) и у нас есть такие-то и такие-то кафе. Дальше вспомните мультфильм по сказке Шарля Перро.

Чьи это поля? Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса! «Конечно, – сказала я, – мы покажем вам свои заведения!» И мы с Ленкой повезли его в чужое кафе, где Ленку все знали, потому что она работала там директором. Заходим. «Привет». – «Привет». – «А можно мы на кухню к вам пойдем посмотрим?» – «Конечно можно». Ему очень понравилось. А мы выдохнули, подписали договор и начали потихонечку зарабатывать.

Итак, у нас было офисное кафе типа столовой, и к нему прилагалось производство. Мы нашли шеф-кондитера и начали составлять основу будущего ассортимента.

И тут (вдруг!) нам подвернулся кейтеринг.

Иностранная компания, сто двадцать человек. Нужно было каждый день готовить и привозить к ним в офис обеды. Они были готовы за это платить, и контракт предлагался минимум на год. Ежемесячная оплата – пятьсот тысяч рублей – в то время представлялась нам космической.

Мы опять вышли на тендер. На сей раз следующим образом: я поехала в «Академию» и купила там куриные котлеты.

Потом я отправилась на Рогожский рынок и взяла там мои любимые фаршированные сливочным сыром крохотные перчики.

Затем я купила вообще все, что мне в Москве нравилось по вкусу – разумеется, речь не шла о продуктах высокой кухни, – и мы с Ленкой сделали для наших будущих заказчиков дегустацию.

Лена вообще такой человек, что может продать все, что угодно, и люди, которые купили все, что угодно, будут еще и счастливы. Она продуцирует вокруг себя зримую атмосферу праздника, как будто где-то рядом играет новогодняя музыка и хочется смеяться и тратить деньги на милые пустяки. Она производит почти вещественный накал счастья, а, между прочим, счастье тоже штука недешевая.

Мы продавали не еду, мы продавали себя и надежду, вообще-то. Но я была уверена в том, что мы сделаем это хорошо. Нам же было очень надо.

От иностранной компании на следующий день позвонили и сказали, что выбирают нас. Лолита, наш нынешний генеральный директор, а тогда третий в лодке, посмотрела на все это безобразие и говорит: «Вы что, больные? Как мы будем это готовить? Мы же вообще этого не умеем, и где ты купила эти чертовы перчики?»

Но мы уже семь лет кормим эту компанию. Нам это уже и не нужно по деньгам, но мы семь лет их кормим за то, что они нам поверили. Они символ начала, наш талисман.

– И как же вы выкрутились? – спрашивали мы.

– Научились готовить. Сами готовили, взяли повара. Повторить котлеты из «Академии» оказалось тяжело. Они у них реально самые вкусные были в Москве. Я же не просто так их купила. Когда пришло время выкручиваться, я снова поехала в «Академию», села за столик, сделала заказ и говорю: «Из чего котлеты? У меня, знаете ли, аллергия буквально на все. На приправы, специи, молочный белок и некоторые виды растительных жиров. Вот перечислите мне все ингредиенты, а то я посинею, схвачусь рукой за горло и угасну прямо тут».

Потом поехала в другую «Академию», собрала еще детали, все процессы выяснила. Так я узнала, что куриные котлеты в «Академии» по себестоимости стоят ровно столько, сколько весь тот офисный обед, который надо было готовить и возить заказчикам. Это было смешно. Но мы придумали, как и что трансформировать и удешевить, чтобы было не сильно заметно, и начали работать.

А потом я стала искать помещение под наше первое кафе. Я очень долго это делала. Пятьдесят вариантов посмотрела. Может быть, сто. Каждый день ездила в разные места. А когда приехала на Островитянова, увидела «свое» кафе в жилом доме, внизу. Мне тогда вообще море было по колено – я же не знала требований СЭС по жилым помещениям. Сейчас не взяла бы. А тогда, подумаешь – в жилом доме! Поехали договариваться с владельцем. Там мы тоже немножко преувеличили. Я ему сказала, что мы уже о-го-го какие известные. А то, что он про нас еще не знает, – это какая-то мифическая случайность.

– Умение блефовать на старте – это добродетель?

– Это был поиск решений, а не блеф. То, что я говорю, – уже правда, только будущая.

Fake it, till you make it («Ври, пока это не станет правдой») – заповедь, известная любому обитателю Кремниевой долины. Имитация уверенности с расчетом на то, что в случае успеха уверенность станет подлинной, – в американской предпринимательской культуре это уже давно классика жанра. Здесь никто не воспринимает такое поведение как обман. Сначала продай, потом сделай. Том Моралес, основатель компании Tomkats, которая в эпоху расцвета рок-движения кормила гастролирующих артистов по всей стране, экипируя свою первую мобильную кухню, присвоил ей третий номер, хотя ни автобуса № 1, ни автобуса № 2 у него тогда еще не было. «Я прочитал, что, когда Фред Смит начал Federal Express, у него не было ни одного самолета, – рассказывает Моралес, – но он создавал у людей впечатление, будто владеет большой компанией. Надпись “мобильная кухня № 3” производит впечатление большой компании».

Fake it, till you make it – это действительно не про ложь, а скорее про целеустремленность. После того как ты продал свой несуществующий продукт, ты должен разбиться в лепешку, но создать его. Стартовый блеф – неизбежный этап, на котором ты должен заявить, что существуешь, даже если ты еще не существуешь. Единственный метод избежать ловушки самоисполняющегося пророчества, когда человек боится своей же неуверенности и в результате эта неуверенность его убивает. Спусковой предохранитель честности заключается в том, что если ты не способен этот продукт создать, то ты ни за что его не продашь. А если продал – значит, у тебя точно все получится.

Но будущая правда отплатила храбрым женщинам, использующим в свою пользу казус «О’Хара», за самонадеянность, когда Анастасия с Еленой Подвысоцкой поехали в Китай за мебелью для первого кафе.

Анастасия Татулова рассказывает:

– Кто-то надоумил нас, что мебель очень хорошо покупать в Китае. И мы поехали в мебельный город. Целый город, который производит и продает мебель. Сказочное, причудливое место. В Китае есть такие города. Есть даже город одноразовой посуды. Есть город пластиковых тазиков. Мы поехали на четыре дня и ничего не делали, только покупали. Пользовались при этом оглушительным успехом. За нами всюду бегали китайцы и кричали: «Белые волосы, синие глаза, можно сфотографироваться?» Потом кричали: «Белые волосы, круглые глаза». Наверное, у нас глаза округлились от многообразия столов и стульев. В общем, это были такие «Каникулы Бонифация». Очень клевая поездка, мы довольные вернулись назад. Стали ждать контейнер.

Ну, во-первых, вместо обещанных полутора месяцев он плыл к нам три месяца. Во-вторых, когда он приплыл (а это было ровно накануне открытия кафе) и мы его распаковали… Классический пост в сетях: «Девчонки, никогда не покупайте платья из Китая по интернету!»

В общем, то, что приехало, оно совпадало с тем, что мы заказывали, но не слишком. Не по всем параметрам. Скажем, ты заказал стол одного размера и цвета, а приехал стол. Это да, стол. Но другого цвета и размера. Это был какой-то треш. Мы стали что-то перекрашивать. Надо было за склад платить. Диваны мы нелепые купили. Очень низкие, на них было неудобно сидеть.

К тому моменту я еще не понимала, что Лена – она про атмосферу, а не про бизнес, не про деньги и тем более не про мебель. Поэтому она все покупала, что видела. Мы потом три года, если не четыре, продавали эту ахинею. Стаканы пластиковые из этой поездки только недавно закончились, слава богу.

Елена Подвысоцкая:

– Но задумки-то были правильные.

Анастасия Татулова:

– Ну да, ну да. Что-то в этом роде.