Текст книги "Непоследние времена"

Злость и скепсис белгородских студентов не получается назвать явлением исключительно местным или возрастным. Социологи, эксперты да и сами священнослужители отмечают в последнее время повсеместный рост антиклерикальных настроений. Такое ощущение, будто какая-то невидимая сила наклонила социальную плоскость: симпатизирующие церкви люди скатываются к равнодушию, равнодушные – к ненависти, а ненавидящие – к радикализму.

С момента интронизации патриарха Кирилла основной тезис его выступлений – Русская Православная Церковь прошла этап строительства и восстановления, теперь наступает период всеобщего воцерковления, второго Крещения Руси. Звучит красиво. Вот только реальность эти ожидания жестоко обламывает: с каждым годом у Патриархии все меньше взаимопонимания не только с обществом, но даже с собственным духовенством.

В процессе работы над этой темой мы побывали в семи городах страны, и почти везде наши встречи со священнослужителями и активными мирянами принимали вид тайных диссидентских посиделок на кухнях-трапезных. Речь не о какой-то внутрицерковной оппозиции – мы общались с людьми вполне системными, большинство из них на выборах патриарха поддерживали Кирилла. Сегодня они исполнены в лучшем случае фатализма, в худшем – тревожного пессимизма. И еще: эти люди абсолютно уверены, что конфиденциальная беседа с журналистом – единственный способ донести до высшего руководства правду, не попав под репрессии.

Одна из бесед началась так:

– А вы не знаете случайно, кто такая Волочкова?

– Ну, есть такая… медиабалерина.

– Говорят, она недавно по телевизору сказала, что Русская Православная Церковь – это лицемерная и коррумпированная организация.

– Возможно. А что?

– А то, что я с ней абсолютно согласен. Еще немного – и спастись в миру будет проще, чем в монастыре. Монахи искушаются самодурством архиереев, архиереи – своей неограниченной властью, священники – необходимостью выстраивать слишком неформальные отношения с бизнесом и чиновниками. Все это было и раньше, но тогда у церкви были тактические задачи: надо было строиться, восстанавливаться – и можно было пойти на временные компромиссы. Теперь же мы хотим воцерковлять Россию, а такие дела делаются только по логике сердца и безо всяких компромиссов. Теперь церкви нужны не исполнители, а настоящие духовные авторитеты – такие, какими были отец Иоанн Кронштадтский или святитель Николай Сербский. А где их взять при таком внутрицерковном устройстве?

– Когда пришел новый патриарх, нам казалось: вот сейчас что-то изменится, у церкви откроется второе дыхание, – продолжают мысль в монастырской трапезной на другом конце страны. – Но прошло два года, и большинство надежд развеялось. Образ действий Святейшего стал более-менее понятен. У него сильный крен в великие дела, в этом смысле он похож на Путина: вот Мюнхенскую речь произнести – это да, а грамотно реформировать лесную отрасль – дело десятое. И логика дальнейших действий Святейшего становится вполне предсказуемой: если невозможно прославить себя по совокупности малых заслуг, значит, придется постоянно повышать планку амбиций по спасению отечества и человечества – продавливать введение армейских священников, собирать Всеправославный собор, встречаться с папой римским. А что в это время происходит в сердцах человеческих, уже неважно. Кстати, с капелланами очень характерная история вышла. Вот продавили в Минобороны этот институт – и что? Служить за одну зарплату в армии никто не хочет, сейчас эта затея с треском провалится, и это будет первый очень серьезный звоночек.

– Мы заигрались в медиаигры, в «православный реванш», в спасение России. – Это уже мирянин, очень уважаемый в одной из южных епархий. – Даже термин такой появился – «медиастарчество». Громкие заявления, шашни с рокерами и байкерами, конечно, могут кого-то очаровать, но это будут незрелые плоды, долго такие люди в церкви не задержатся. Реальное миссионерство – это не карусель, которую можно включить, а самому рядом постоять. Это прежде всего духовный труд над собой. Слова назидают, а примеры влекут. Я вообще не знаю, как вы будете писать обо всем этом: то, что мы хотим донести до патриархии, – это абсолютно банальные евангельские истины, а кто про них будет читать?

– Мне сегодняшнее положение церкви напоминает СССР восьмидесятых годов, – подхватывает его духовник. – Страна изверилась, а наверху говорят о «мировой революции». Из церкви сегодня идет мощный отток верующих, которые обманулись в своих ожиданиях. В нашей семинарии количество желающих поступать уменьшилось вдвое. В монастырях раньше было по двадцать постригов в год, сегодня – единицы. Уже встает вопрос о «замораживании» некоторых обителей – в них просто некому служить. Помните, в Москве проходил крестный ход в день памяти равноапостольных Кирилла и Мефодия? Церковь организовывала его своими силами, и пришли порядка трех тысяч человек. Это был шок, никто не ожидал, что будет так мало. Тогда на следующий год к организации мероприятия подключились власти, сбором народа занимались префектуры, и на крестный ход пришли пятьдесят тысяч. Но те, кто пришел сам, по-настоящему, были в ужасе: они словно на советскую демонстрацию 7 Ноября попали. Собственно, почему наши иерархи все плотнее сближаются с властью? Их тоже можно понять: им просто не на кого больше опираться, вот и приходится хвататься за административный ресурс. Вытянуть из этого падения церковь могут лишь реальные духовные лидеры, но, чтобы они появились, нужно перестраивать систему в их пользу.

На самом деле перестройка системы в последнее время происходит, и очень активная, но пока заметна ставка лишь на бюрократические методы управления. За последний год количество всевозможных запросов, анкет и отчетов увеличилось настолько, что настоятелям церквей приходится нанимать специальных людей для бумажной работы. Дело доходит до абсурда. В некоторых епархиях от священников требуют отчеты о количестве участников крестных ходов, фотографии окрещенных и отпетых. А в церковном лексиконе появилось новое слово – «алиби».

– Посмотрите, мне тут на днях снова анкету из Москвы прислали. – Секретарь одной из епархий отчаянно улыбается. – Там спрашивается: «Какова мера эффективности вашей работы по профилактике алкоголизма?» Вот что я должен тут написать? Десять бросили, тридцать спились?

В одном ряду с бумажным цунами – новый приходской устав, который свел к минимуму роль самой общины; введение при каждом храме штатных должностей социального работника, миссионера и катехизатора: а также пересмотр финансовых взаимоотношений в пользу патриархии, что уже спровоцировало бегство капитала из церковного оборота во всевозможные благотворительные фонды доверенных лиц. Одни называют эту реформу «путинизацией» церкви, другие считают, что патриарх выстраивает систему по католическому образцу. Но в чем сошлись большинство наших собеседников, так это в том, что потерь от такой «перестройки» будет больше, чем приобретений.

– Это отчаянная попытка заменить административными механизмами нехватку личностей, – считает один из них, на этот раз из Сибири. – Да, у католиков схема управления гораздо более жесткая, чем у православных, но там эта жесткость мотивирована финансово, там очень многие священники фактически превратились в чиновников, которым платят и с которых требуют. Хорошо это или плохо – большой вопрос, но католики хотя бы могут достаточно долго продержаться на такой бюрократической волне: Ватикан очень богат. А Русская Православная Церковь, что бы о ней ни говорили, бедна. И поэтому она жива ровно до тех пор, пока в ней есть духовно сильные наставники и искренне верующие миряне. Таких людей до сих пор еще много, но новая система выстраивается против них. Эти попытки все за-формализовать и закаруселить стремительно остужают духовенство, многие постепенно становятся функционерами. А к функционерам люди не потянутся, исчезнут благотворители, и в конце концов наша церковь деградирует не только духовно, но и экономически. Еще какое-то время она может продержаться как «министерство нравственности» при «Единой России», но в конце концов и ей перестанет быть нужна.

– И какой вы видите из этого выход?

– Нас спасет кризис. Я очень надеюсь, что Господь пошлет стране какое-нибудь серьезное испытание. Думаю, что в двадцать первом веке его долго ждать не придется.

В Московской Патриархии атмосфера настолько противоположная, что в какой-то момент возникает иллюзия, что в России не одна, а две церкви. Тут царит оптимизм. Заряд бодрости в кабинетах такой мощный, что его излучают даже журналисты из «церковного пула». Здесь говорят: да, патриарх строит «вертикаль», и правильно делает, потому что многие епархии превратились в болото. В девяностые годы из-за кадрового голода было рукоположено много людей случайных, с тех пор они сделали карьеру, а теперь их загоняют в семинарии, понуждают повышать свой образовательный уровень – вот они и гундят. И ничего церковь с властью не сращивается, а даже наоборот – на харизматичного и энергичного патриарха уже косо смотрят в Кремле.

– А что касается антиклерикальных настроений, то их генерирует в основном узкая прослойка либеральной интеллигенции, которая у нас всегда была далека от простых людей, – говорит «медиастарец» Всеволод Чаплин. – Этим людям всегда очень нравились полуразрушенные храмы – именно потому, что они полуразрушенные. Они могут любить церковь лишь как маленького беззащитного котенка, которого можно погладить и пожалеть. Теперь же, когда церковь выросла и окрепла, эти люди никак не могут смириться, что мы открыты для всех, а не только для их единомышленников.

Если бы я сначала пришел в патриархию, а потом поехал по регионам, то поверил бы отцу Всеволоду на все сто. Но я же точно помню, что общался вовсе не с либеральной интеллигенцией. От этого парадокса атмосфера в патриархии все больше начинает напоминать кабинеты госменеджеров, которые точно знают, как модернизировать страну, и не чувствуют особой нужды советоваться на этот счет с самими модернизируемыми.

– Если ты реально активен, если ты понимаешь, что ты делаешь в своем приходе, то написать отчет несложно. Даже сфотографировать крещаемого – это не такой уж и великий труд.

Игумен Савва (Тутунов) – руководитель той самой контрольноаналитической службы, которую на местах сначала иронично, а теперь уже и с раздражением называют «инквизицией». Ему всего 32 года, он окончил университет Orsay-Paris XI по специальности «высшая математика», десять лет назад пострижен в монахи, служил во Франции, при новом патриархе сделал стремительную карьеру. Про «серого кардинала РПЦ» за глаза даже в самой патриархии говорят, что это выставочный экземпляр новой генерации церковных функционеров: продвинутый технократ, лично преданный патриарху, гиперактивный, хорошо разбирающийся в методах управления. Некоторые добавляют: «Но плохо знает страну».

– Мы мониторим ситуацию в епархиях фактически в ежедневном режиме, – опровергает это мнение игумен Савва. – СМИ, отчеты с мест, Интернет, регулярные звонки по телефону. Наша задача – выявлять сильные и слабые стороны управления, смотреть, как выполняются решения Синода, а если не выполняются, то почему. Каждый сотрудник нашей службы имеет географическую привязку по федеральному округу. Десять – пятнадцать командировок в год на человека – это уже норма. Такие поездки выполняют роль некоего перекрестного информационного опыления: мы рассказываем на местах, что видели в других епархиях, даем повод задуматься и что-то взять на вооружение.

– Ох… – стонут по этому поводу сами опыляемые в одной из епархий. – Приезжала к нам тут недавно такая комиссия, самому старшему 33 года. Люди с психологией опричников, абсолютно не представляющие себе реальной приходской жизни, но с удовольствием демонстрирующие свою власть. Из представителей епархии никого до конца не дослушали, а когда давали священникам практические советы, наши люди еле смех сдерживали.

– Отец Савва, а как вы думаете, возможно ли управлять не только административными, но и духовными процессами?

– Ожидать, что у нас каждый священник будет харизматичным лидером, похожим на апостола Павла, к сожалению, не приходится. А раз так, административные меры – это вполне нормальные инструменты управления, – отвечает игумен, и я начинаю понимать его логику и правду: если не хватает апостолов, приходится тиражировать администраторов.

– Но есть же, например, афонские традиции наставничества, когда юных послушников направляют к духовно зрелым отцам, рядом с которыми они укрепляются до тех пор, пока не будут готовы создать собственный очаг веры. У нас же часто вчерашнего семинариста забрасывают в какую-нибудь безнадежную глубинку, где он перегорает за полгода.

– Мы уже начинаем внедрять практику наставничества: все молодые священники в Москве давно проходят службу в храме Христа Спасителя, – отвечает игумен Савва, и я понимаю, что он меня просто не понял.

– Скажите, а какими вы видите свои задачи на самую дальнюю перспективу?

Этот дежурный вопрос почему-то ставит игумена Савву в тупик. Он долго думает, растерянно улыбается, ищет что-то в Интернете и наконец признается, что о «самой дальней перспективе» пока не задумывался.

– То есть я мог бы, конечно, сказать что-то про спасение душ человеческих, а так…

Собственно, я и хотел сейчас услышать какую-нибудь «евангельскую банальщину, о которой никто не будет читать». Про спасение души, про ловцов человеков, про горчичное зерно. Только чтобы это было сказано всерьез, тихим голосом и с горящими глазами. Но я снова этого не услышал и теперь почти не сомневаюсь, что РПЦ – это все-таки не одна церковь, а две. И живут они в параллельных мирах, на самых разных уровнях, от рядового священства до высших иерархов. Первая – это собственно христианство, живое и настоящее, вторая – христианство функциональное, бодрое и мертвое. Функционал-христиане не похожи на тех, кто растворен в Теле Христовом. Скорее они смотрят на него как хирург на пациента под наркозом. «Как нам обустроить церковь?» – такой вопрос в принципе не может задать христианин живой и настоящий. Он сформулирует его иначе: «Как моя вера обустроит меня самого?»

Сбивчивый ответ игумена Саввы очень характерен. Сегодня даже к собственной вере все больше людей относятся как к некоему «проекту», и это мировая тенденция. На смену универсальной христианской личности приходят тактики, для которых церковь – инструмент. Одни хотят ее модернизировать, другие – архаизировать, третьи – социализировать, но по сути это все тот же побег из хосписа в лабораторию по спасению человечества. Вирус десакрализации стремительно пожирает православие в России, делает его обыкновенной «социальной сетью», некоей формой организации в меру осмысленных или бессмысленных слов и действий. Такие «Единоверцы. ру». В контакте. Кстати, это почти буквальный перевод слова «религия». Только когда-то имелся в виду контакт с Богом, а теперь – друг с другом.

В городе Абакане вызываю такси «Ангел». Жду полчаса, но «Ангел» что-то не едет, приходится звонить в «Легион». Столица Хакасии не менее ухожена, чем Белгород, хотя местные власти особой православностью не блещут. Впрочем, не исключено, что через несколько лет градус религиозной жизни здесь круто повысится, но не по белгородскому сценарию. Дело в том, что недавно сюда из Красноярской епархии был эвакуирован протоиерей Геннадий Фаст – человек, которому, возможно, следовало бы родиться веков на восемнадцать раньше. Почему эвакуирован? Потому что недостаточно функционировал.

– Православных среди хакасов пока мало, но те, что есть, – очень интересное явление. – Отец Геннадий улыбается улыбкой миссионера-естествоиспытателя. – По ним можно наблюдать, какими могли быть тюрки, если бы они стали христианами. Вот русский человек – он говорит одно, думает другое, делает третье, а получается у него четвертое. А когда говоришь о Христе с хакасом, приходится взвешивать каждое слово, потому что он сделает в точности, как услышит. Скажешь ему: и если глаз твой соблазняет тебя, вырви его – пойдет и вырвет.

Двадцать семь лет назад молодой отец Геннадий точно так же приглядывался к жителям города Енисейска. Успенский собор, в котором он стал настоятелем, был единственным действующим храмом на всем севере Красноярского края. Сегодня в Енисейском благочинии такая «православная инфраструктура», которой позавидовал бы любой крупный областной центр. Причем построена она не сверху, а снизу. Сначала были люди, которые воспламенялись верой от общения с отцом Геннадием. И только потом, по мере потребности, они находили возможности, чтобы строить храмы, монастыри, гимназии. Многие стали монахами и священниками и служат теперь от Португалии до Сахалина.

– Мы пытались его отстоять. – Отец Алексий Зырянов, клирик Спасо-Преображенского монастыря в Енисейске, говорит глядя в пол, но твердо, как «религиозник» на допросе в НКВД. – И письма писали, и на епархиальном собрании вопрос поднимали. Но церковная система так выстроена, что голос снизу имеет в ней второстепенное значение.

Согласившись общаться с журналистами в открытую, отец Алексий очень сильно рискует. В недавнем прошлом в Красноярской епархии начались репрессии – сначала досталось самому енисейскому благочинному, потом взялись и за его духовных чад.

Говорить на тему своей размолвки с архиепископом Красноярским и Енисейским Антонием отец Геннадий Фаст отказался наотрез. Не захотели комментировать эту тему и в патриархии. Впрочем, недостатка в информации о прошлогоднем конфликте нет, он всколыхнул православную общественность по всей стране и стал своеобразным моментом истины. Многие ожидали, что на этот раз патриархия займет принципиальную позицию, но Москва пошла по пути номенклатурного компромисса, и после этого надежды на перемены у многих рухнули окончательно.

Следующим спасаться из Красноярской епархии пришлось протоиерею Андрею Юревичу, настоятелю Крестовоздвиженского собора в соседнем Лесосибирске. Ему удалось перевестись в Москву, но для отца Андрея это отнюдь не повышение. Он, вообще-то, коренной москвич, в начале восьмидесятых, будучи молодым архитектором, сознательно уехал в сибирскую глубинку – хотел реальных дел. В Лесосибирске стал сначала главным архитектором города, а потом – пастырем.

– Первые службы мы проводили в бывшем хлеву, – вспоминает один из его близких друзей. – И знаете что? Там царил настоящий дух Вифлеема, у меня до сих пор ком к горлу подкатывает, когда я вспоминаю эти службы.

Сегодня в небольшом Лесосибирске два огромных храма, две православные гимназии, братство трезвения, многолюдное сестричество и даже Музей современного христианского искусства.

Формально конфликт с архиепископом Антонием разгорелся из-за незначительных разногласий. Например, по вопросу о том, как крестить детей. В Енисейске и Лесосибирске давно практиковали обязательные огласительные беседы для самих крещаемых и их крестных. В благочинии отца Геннадия отказывались работать, как в бюро ритуальных услуг, и отправляли желающих креститься на бесплатные двухмесячные курсы. Такая практика опирается на опыт первых христиан, которые по степени своего воцерков-ления делились на «оглашенных» и «верных». Да и сейчас она применяется во многих московских храмах и практически по всей Свердловской области. Но у владыки Антония на этот счет другое мнение: в разгар конфликта он написал статью «Смотрите, како опасно ходите», в которой развил тезис о «генетической православности русского народа», которую факт крещения просто лишний раз подтверждает.

– На самом деле это стало скорее поводом, нежели причиной раздора, – считает источник, близкий к патриархии. – А по сути конфликт разгорелся из-за принципиальных разногласий о том, что первично – Христово или епископово, умная вера или функциональная, жизнь или форма. Владыка Антоний – искренний и по-своему ревностный человек, но его ревность о куполах и колоколах, а жатва Христова – дело десятое. И к сожалению, для современного русского православия это скорее типичный образ архиерея, нежели исключение.

Отец Димитрий Харцыз, новый настоятель Крестовоздвиженского собора в Лесосибирске, молодой и бодрый, из бывших военных, говорит, что безмерно уважает своего предшественника, но послушание архиепископу выше поста и молитвы. Впрочем, пока он лишь вернул ценники в церковную лавку, а в остальном все оставил прежним, и главное – атмосферу. В храме постоянно люди, здесь множество детей, для которых открыты все двери, возле каждой иконы в рамочке молитва, чтобы ставить свечки осмысленно, а в притворе – «Отче наш» на китайском языке. Это для своих соотечественников написал китаец Михаил, которого отец Андрей обратил в православие. Вот только с тех пор, как тот уехал в Москву, ни одного китайца в храме не видели. Сможет ли их вернуть штатный миссионер или катехизатор? Сколько еще в Русской Православной Церкви таких людей, которые не убегут из хосписа спасать человечество? Долго ли они продержатся?

В лесосибирском Музее современного христианского искусства действительно искусство, действительно современное и действительно христианское. И библейские сюжеты в стиле супрематизма – это еще не самые смелые экспонаты. Но больше всего обжигает сознание картина «Бегство Лота», написанная в реалистической манере. На ней запечатлен момент, когда жена праведника Лота, ослушавшись Бога, обернулась, чтобы взглянуть на гибнущие Содом и Гоморру, и превратилась в соляной столп. Осторожно, это картина-ловушка! Потому что Лотова жена смотрит прямо на тебя – а значит, это ты гибнешь вместе с Содомом и Гоморрой.

У патриарха Кирилла запланирована поездка в Енисейск и Лесосибирск. Скорее всего, эту картину ему тоже покажут.